Зловещий самородок

 
роман

КНИГА  ПЕРВАЯ

Глава 1
 
Терраса на левом берегу реки Хальмеръю была что надо: площадь – около половины квадратного километра, высота – до четырех метров. Здесь, в горах, такую редко встретишь.
Александр Никушин, или Шура, как его называли все в поисковой партии от студента до начальника – рыжеволосый, плотно сбитый, небольшого роста, чуть грузноватый и сутуловатый геолог лет двадцати восьми – осмотрел террасу издали и сразу прикинул: если здесь выделится золотоносный пласт – будет неплохая россыпь.
Несмотря на молодость, Шура давно уже был в своем деле профессионалом экстракласса. Когда-то мыть золото в сибирском лотке его учил сам Котлов, легендарный геолог, который и открыл весь этот новый, самый молодой в стране россыпеносный район.
Подойдя ближе к уступу, он уже не вспомнил, как это бывало несколько лет назад, котловские наставления где и как надо брать первую пробу. Теперь у него свой многолетний опыт россыпника и свои приемы работы. Была и другая причина не вспоминать Котлова – с некоторых пор они стали самыми настоящими врагами.
Первая проба оказалась абсолютно пустой. Надо ухитриться в этом районе, где золотом заражено буквально все, найти такое место, чтобы взять пустую пробу! Шуру это слегка разозлило, он велел рабочему приготовить чай, а сам с лотком и легкой кайлушкой медленно побрел по мелкой воде, высматривая коренные выходы сланцев. Ни единой зацепки, только валуны и галька, да кое-где зачатки песчаных пляжей. Видимо, долина здесь сильно переуглублена, поэтому рассчитывать на сланцевые щетки, в которых особенно хорошо концентрируется золото, не приходится.
Пока Андрюша Григорченко разводил костер и кипятил воду в котелке, Шура успел промыть около десятка проб. Он работал как автомат: быстро выбирал место, рыхлил остро оттянутым клювиком кайлушки грунт, ладонями нагребал его в лоток, заходил по колени в воду и несколько минут перебуторивал материал пробы, производя лотком замысловатые движения с подкручиванием и потряхиванием. Освободившись от глины, он буквально за 10-15 секунд виртуозно “сбрасывал” гальку и гравий, домывал пробу до черного шлиха, состоящего в основном из магнетита и циркона.
Ни одной совершенно пустой пробы больше не было, но те редкие мелкие чешуйки металла, которые поблескивали среди черного магнетита, Шура не признавал за золото и просто выплескивал шлихи на дно реки.
Все начальники, с которыми ему приходилось работать в последние годы, материли его по черному за это “расточительство и разгильдяйство”, уговаривали, грозили разными карами, но не могли ничего поделать. Никушин вывозил в город после сезона только шлихи с содержаниями не менее двадцати-тридцати миллиграммов золота на кубический метр породы. На приводимые доводы, что он выбрасывает ценнейший материал, который мог бы привести к открытию месторождений многих полезных ископаемых, что есть план по отбору шлихов и за его перевыполнение можно получить премию, Шура отвечал, что лично он занимается поисками россыпей золота, а олово, вольфрам и прочие ниобии с танталами пусть ищут те, кому это надо, и что каждая “пустышка” – свидетельство непрофессионализма геолога, поэтому он никогда не будет их сохранять. Что же касается плана, то даже при таком “варварском отношении к фактическому материалу”, он всегда перекрывал его вдвое. Ну а наказывать геолога, открывающего каждый сезон по несколько перспективных россыпей, было просто неразумно – он мог и обидеться. Такого специалиста рада была бы заполучить любая экспедиция.
– Ну что, все “пустышки”? – спросил Андрей, когда геолог бросил у костра кайлушку, аккуратно устроил на камнях лоток, чтобы никто не мог на него случайно наступить, и устало плюхнулся на рюкзак.
– Чего ты дурацкие вопросы задаешь? Видел же все. – Без особого раздражения ответил Шура и принялся за тушенку.
Действительно, Андрей хорошо видел, как сливались в речку шлихи, но он по складу своего характера просто не мог долго молчать.
– Да, жалко, хорошее местечко! Шикарная вертолетка – хоть МИ-6 сажай… Дров навалом, а вон там, ниже, – три ямки с харюзами.
Шура кивнул. Он давно привык к болтливости рабочего и его многословие уже не мешало думать о своем. А думал он почти всегда о деле. Отхлебывая из кружки горячий чай, он прикидывал стоит ли дальше шлиховать эту речку, или сразу уйти через водораздел в соседнюю долину. Решил не спешить и пройти еще с километр вверх по течению, поискать щетки.
После обеда, оставив рабочего драить котелок, Шура надел рюкзак, взял в одну руку лоток, в другую – кайлушку и быстрым шагом пошел вдоль уреза воды. Но уже метров через пятьдесят он резко притормозил и начал внимательно разглядывать что-то на дне реки. Потом откатил болотники и вошел в воду. Нет, он не ошибся – это был пропущенный им во время рекогносцировки небольшой коренной выход сланцев, заваленный крупными валунами гранитов.
Пришлось опять снимать рюкзак, откладывать лоток и закапываться кайлушкой в грунт. Щетка начиналась почти у самой поверхности. Это хорошо, значит, где-то до полуметра не будет воды, а обводненный грунт промывать бесполезно – золото обязательно будет опускаться в щели на самое дно выработки, по мере ее проходки, и ничем его оттуда не достанешь.
Вдруг кайлушка слабо звякнула обо что-то. Шура сразу перестал копать, опустился на колени, защищенные от острых обломков резиной болотных сапог, и начал осторожно вытаскивать плиточки сланцев, складывая их в лоток. Брякнуть могли  гайка или болт, картечина, заклепка или кусок проволоки – чего только не попадалось при промывке проб – “техногенка”, как говорил Котлов. А мог быть и самородок – такое тоже случалось, хотя и значительно реже. Лоток был уже полный, но ничего подозрительного Шура так и не заметил, хотя очень внимательно разглядывал каждый обломок породы.
Подошедшему Андрею, успевшему за полминуты задать десяток безответных вопросов, он велел доставать тазики:
– Сотню литров возьмем с этой щетки. Начинай прямо с поверхности, и – до воды.
А сам зашел в поток и, опустив на дно нагруженный лоток, начал отмывать от глины и песка плитку за плиткой, расщепляя некоторые из них по сланцеватости.
Самородок оказался на самом дне. При первом же споласкивании засветилось яркое желтое пятнышко на зеленовато-сером фоне суглинка, ровным слоем покрывавшего сланец. Шура подцепил самородок двумя пальцами и пополоскал над лотком. Соломенно-желтый уплощенный комочек, размером около полутора сантиметров, приятно тяжелил ладонь.
Нельзя сказать, чтобы находка не вызвала у Шуры никаких эмоций. Он испытывал, конечно, удовлетворение, что не зря выбрал для маршрута эту речку со страшноватым названием (Хальмеръю в переводе с ненецкого означает “Река смерти”), что не напрасно возился под этой террасой, что вовремя подавил в себе желание после первой неудачи уйти через водораздел. Но сердце у него не забилось чаще, дыхание не участилось, не забегали по коже мурашки, как это случилось бы с большинством людей на его месте. К золоту он относился спокойно, как и положено профессионалу. Крупная галька “волосатика” – прозрачного горного хрусталя, с игловидными золотистыми кристалликами титанового минерала рутила, которую он нашел на косе несколько дней назад, принесла гораздо больше радости – после полировки она займет почетное место в его домашней коллекции минералов, и все коллеги будут завидовать такой удаче. А этот самородок, после описания и взвешивания, окажется в сейфе экспедиционного спецотдела, из которого лишь иногда будет извлекаться для показа высокопоставленным визитерам.
– Ну, коньяк мы с тобой сегодня заработали, – повернулся он к рабочему.
Андрей, долбивший сланцы своей большой тяжелой кайлой, был более эмоционален.
– Самородок?! – заорал он, бросил инструмент и быстро подскочил к геологу, обрызгав его при этом водой. – Покажи!
– Ё моё! Здор-ровый оковалок! Ну ты даешь, начальник! – восторженно вопил рабочий. – А я, думаю, чего это Шура закопался на старом месте – мыл ведь уже здесь? Нюх у тебя на это золото, что ли? Дай подержаться!
– Не урони! - Шура скатил самородок в сложенные лодочкой ладони рабочего.
– Тяжеленький, – оценил Андрей, покачав комочек на ладони. – Сколько он стоит?
– Да ерунда, всего ничего, – равнодушно ответил геолог. – Здесь граммов десять-двенадцать, умножь на 12 баксов...
– Всего-то? - Андрей был явно обескуражен. – А если загнать “налево”?
– Восемь лет строгого режима.
Шура забрал самородок и громко брякнул его на дно бюксы – широкой алюминиевой баночки. Закрыл крышку.
– Кончай базар. Время к вечеру, а нам нужно еще сотню промыть и до ужина домой вернуться.
Андрей опять взялся за кайлу, но заставить его замолчать в таком возбужденном состоянии вряд ли кому-нибудь бы удалось. Впрочем, работать ему это нисколько не мешало.
– Хорошо, что Матвеич вчера прикатил. В тот раз он кружку налил, а теперь за такой оковалок должен литруху спиртяшки выставить. А чего он коньяк зажимает? Раз положено коньяк за самородки – пусть ставит.
– Кем положено? – отозвался Шура, разминая ладонями поясницу. – Он из своей зарплаты спирт покупает.
Работали они быстро и слаженно. Андрей набирает щебень сланцев с примесью грунта в тазик с мелкими отверстиями, который вставлен в более крупную посудину. После того, как емкость заполняется с горкой, он относит ее к воде, опускает на дно и начинает перебуторку. Тазик послушно вертится, качается и подпрыгивает в его руках, сланцевые плитки трутся друг о друга и очищаются от налипшего материала. Глина уходит с водой, образуя ниже по течению мутный шлейф, песок и гравий вместе со шлихом тяжелых минералов проваливаются через отверстия и скапливаются в нижней емкости. Шура быстро домывает пробуторенную пробу до черного шлиха, который внимательно просматривает, виртуозно разбросив его тонким слоем по поверхности лотка. Подсчитав количество золотинок и оценив приблизительно их размеры, он осторожно сливает шлих в бюксу.
Пока Андрей подготавливает следующую порцию, Шура раскрывает полевую сумку, достает аэрофотоснимок и накалывает на него булавкой точку отбора пробы, отрисовывает контуры террасы, потом переносит все это на топографическую карту. После того, как сделаны необходимые записи в журнале документации проб, он использует перерывы между промывками для тщательного осмотра террасы – прикидывает где заложит первые горные выработки.
Когда осталось промыть всего пару тазиков, Шура обратил внимание, что в уступе террасы, прямо над опробуемой щеткой странным образом нарушена слоистость пород – хорошо выделяющийся слой буроватого галечника, прослеживающийся вдоль всей террасы, на отрезке около двух метров пропадает полностью. И вообще весь этот интервал как-то странно заполнен хаотически распределенными валунчиками. Если это участок древнего русла, то почему края его почти вертикальные?
Вдруг геолог резко отстранился от уступа и громко чертыхнулся.
– Ты чего, Николаич, испужался? - разогнулся над тазиком Андрей. – Змею, что ли, увидел? Хотя, какие тут змеи! Это в Казахстане, помню...
– Тебе кости не попадались? – перебил его Шура.
– Какие кости? Нет, ничего не было. А чего там такое?
Шура показал на уступ. Прямо над головой рабочего из породы слегка выступали реберные дуги. Андрей инстинктивно отстранился и присвистнул.
– Может, олененок?
– Да нет, человек. Кто для оленя могилу будет копать.
Шура сапогом шевельнул грунт под самым уступом и добавил:
– А вот и кости. Это от руки - то ли лучевая, то ли локтевая. Я в этом не очень-то разбираюсь.
– Ну его на фиг! – брезгливо поморщился Андрей. – Пошли отсюда, начальник. Вдруг он какой-нибудь заразный. У нас на Волге как-то кладбище подмыло, потом сколько народу копыта откинули от холеры!
– Мойте руки перед едой, – задумчиво отозвался Шура. – Буторь побыстрей, да домой уже надо сваливать.
Они споро закончили работу, собрали в рюкзаки инструмент и двинулись в сторону лагеря. В дороге Шура обдумывал столь неожиданные находки. Кто же хоронит на краю подмываемой террасы? Оленеводы никогда бы такой глупости не сделали. И самородок этот какой-то странный. На сотни метров кроме него ни одной приличной золотинки - шелупонь одна чешуйчатая. Так не бывает, чтобы рядом с оковалком не было миллиметровок, тем более, что щетка очень удачно расположена на спае и должна улавливать все золото из разрушающейся террасы. Что-то тут не так. Уж не из могилы ли золото? Может, шаман какой-нибудь?
К лагерю подошли уже во время ужина и Андрей сразу вцепился в начальника партии, тоже только что вернувшегося из маршрута:
– Матвеич, с тебя спиртяшка! Двойная доза! Во-первых, самородок – с кулак, а во-вторых, для дезинфекции – в заразных костях целый день копались, как бы СПИД какой-нибудь не подхватить.
– Так ты вторую дозу на мытье рук изведешь? – улыбаясь, спросил начальник, поняв по Шуриному выражению лица, что это не розыгрыш.
– Я чё, ушибленный, ли чё ли?! – обиделся Андрей. – Мне внутренняя дезинфекция нужна – вдруг туда уже бацилла пролезла. А руки у меня вон какие до мяса протертые, и ногти стричь не надо – как у маникюрши побывал.
После ужина обсуждали планы на завтра. Шура предложил всем пойти на террасу и перезахоронить останки.
– Нельзя так бросить – через пару лет все кости растащит по реке. Человек все же! Поставим звездочку или крест, почести отдадим из ракетницы, помянем, как положено, раба божьего...
Он помолчал немного и добавил:
– Заодно посмотрим, нет ли там еще самородков. Я почти уверен, что оковалок из могилы. Речка-то пустая как бубен.
Начальнику жаль было терять целый день хорошей погоды, но делать было нечего. Действительно, было бы не по-человечески оставить все как есть и делать потом вид, что ничего не произошло.


Глава 2

Начальник лагпункта № 19 управления “Ивдельлаг” майор Шумилин подбирался к токующему глухарю уже минут сорок. Мощная красивая птица сидела на сухой лиственнице и рассматривала что-то под собой на земле и только иногда на короткие промежутки времени, за которые можно было сделать всего несколько шагов, поднимала голову и выталкивала из горла какие-то рваные обрывки своей трескучей песни. Сезон глухариной охоты заканчивался. Наверное, это был последний экземпляр, который, если повезет, удастся добыть в этом году на любимом токовище.
Картечь ударила глухаря в грудь и он, не успев даже расправить крылья, камнем свалился вниз, ломая своим телом мелкие сучки. Шумно взлетели с земли и ушли на бреющем две серенькие копалухи.
Шумилин подобрал глухаря, оказавшегося совсем молодым, весом всего килограмма полтора – два. Выбирая проталины в снегу, он добрался до своего шалаша на берегу мутной и многоводной сейчас речки. Домой плыть не хотелось. “Пусть эта стерва немного отойдет, – подумал он о жене. – Выследила все же, сучка!” Он вспомнил, как застукала его вчера жена в самый интересный момент, когда он залез на Манюню в фотолаборатории. “Ну, на сей раз она в партком не побежит! Знает, паскуда, что опять премии лишат, а могут и вообще звездочку сколупнуть с погона. Нет, ученая, за деньги она удавится! Но домой хоть не появляйся – может харю сковородкой расквасить.”
Майор привычно развел костер, повесил над огнем котелок с водой и, усевшись на теплый пенек, начал ощипывать глухаря, вспоминая, как аппетитно выглядела Манюнина попка в красном свете фотофонаря.
 Когда разрезал ножом желудок птицы, что-то металлически звякнуло. Он брезгливо покопался в буровато-зеленой массе полуперетертых почек вперемежку с камушками и ничего не нашел. “Может, картечина?” – подумал он, но на всякий случай собрал все содержимое желудка в ладонь и спустился к воде.
После того, как сошла зеленая муть, Шумилин сразу заметил среди белых камешков два крупных желтых зерна.
– Золото, е......! – вырвалось у него привычное ругательство.
Насмотревшись на самородки, он положил их в спичечный коробок и спрятал его во внутренний карман телогрейки.
“Значит, здесь и золотишко есть! А мы, е......., бревна пилим. Надо геолога из четвертого отряда прижать, что он об этом думает. Умеет, нет он искать золото? Как же его фамилия? Дригер или Кригер? Фашистское отродье!”
Когда половина глухаря была уже съедена и внутри потеплело от выпитой чекушки водки, майор вдруг подумал, почему это никто не рассказывал ему про находки золота? Ну, местных жителей здесь нет – лагерь поставили на безлюдном месте, но многие из поселка глухарей постреливают. Правда, с ним, с Шумилиным, никто не сравнится – только в этом году он 24 экземпляра добыл, а за последние три года – больше сотни, наверное. Он вспомнил, что почти никогда не занимался обработкой птицы. Для этого у него был постоянный собутыльник и спутник на всех охотах, старлей Чирин, умевший стрелять только по воронам, да по бутылкам, расставленным на пеньках.
“Вот сука! - догадался вдруг Шумилин. – Находил, наверное не раз, но ничего не сказал. А я, думаю, с чего он так разбогател, что вставил аж сразу четыре золотых зуба в прошлом году. Зарплату-то они с Нинкой почти всю пропивают. Я тогда подумал: может, он водку начал таскать зэкам? Но решил, что старлей трусоват для этого и знает, что я не пощажу, если сам поймаю или стукачи заложат”.
Майора как подстегнуло. Он быстро побросал свое барахло в лодку и оттолкнулся веслом от берега. Любимый мотор ЛМ-5 завелся с первого рывка и осиновка быстро заскользила вниз по течению.
Он влетел к Чирину домой, даже не постучавшись. Семен сидел в кальсонах и майке за грязным с объедками, окурками и пустыми бутылками столом и тупо смотрел на белых лебедей, плавающих в красивом пруду с белой беседкой на дешевом рисованном коврике над кроватью. На постели раскорячившись и выставляя на показ все свои “прелести”, раскрыв гнилой рот, спала пьяная в умат Нинка.
Шумилин подскочил к своему подчиненному сзади и, перехватив горло согнутой в локте рукой, довольно сильно надавил. Чирин захрипел, задергался, пытаясь высвободиться или хотя бы ослабить хватку, потом рукой начал шарить по столу в поисках ножа или вилки. Пришлось оттащить его вместе со стулом к окну.
– Не сучи ногами, Сёма, это я, – наконец выдавил сквозь зубы Шумилин и несколько ослабил хватку. Злость у него как-то вся сразу прошла.
– Ты чего, майор, очумел что ли?! Задушишь! – просипел сразу затихший и обмякший Чирин.
– И задушу, Сёма, задушу, если не скажешь куда дел золото.
– Какое золото? – вопрос–ответ прозвучал довольно естественно, но майор заметил, как Семен чуть напрягся. Ему вдруг стало неудобно за свои театральные фокусы. Чирин здесь, в тайге, был в полной его власти. Он отпустил шею, подвинул ногой табуретку и сел напротив протрезвевшего от таких событий старшего лейтенанта.
– Ну хватит! Доставай золото! Быстро! – коротко приказал Шумилин.
Чирин сразу поднялся и направился к облезлому фанерному шифоньеру. Потирая шею пальцами он пробурчал:
– Нинка, паскудина, растрёкала...
Он покопался в мятых простынях, достал что-то и вернулся назад к столу. Подал спичечный коробок.
– Вот, товарищ майор...
Шумилин взвесил коробок на ладони, потом открыл его. На дне перекатывались около десятка самородков, каждый из которых был вдвое меньше найденных им. Он не стал даже выяснять у Чирина сколько ушло на зубы, сплавил ли он кому-нибудь еще несколько зерен. Какая, в сущности, разница, десять самородков или десять коробков... Ему уже виделись килограммы, десятки килограммов золота. А уж как ими распорядиться майор хорошо знал – у него в зоне сидели десятки “специалистов”, и их личные дела он изучал очень внимательно – это было гораздо интересней, чем читать дурацкие детективы.
Утром майор вызвал к себе в кабинет заключенного Кригера и весь день с ним о чем-то беседовал. В свой барак тот так и не вернулся, а назавтра из зоны “исчезли” еще четыре зэка.

Глава 3

Сразу после завтрака все, кроме повара, отправились на Хальмеръю. Своих горняков Шура поставил копать на сухом пригорке новую могилу, а они с Матвеичем, техником Женькой Чистяковым и двумя рабочими занялись останками. Сперва просеяли на большом грохоте грунт в основании уступа террасы, выбирая и складывая в бумажный мешок все косточки. Потом принялись за крупные кости, торчавшие из обрыва, осторожно освобождая их от суглинка кайлушкой и специально выстроганными лопаточками. Весь грунт из могилы потом промывался в тазиках и на лотке.
Могила была достаточно старая – никаких остатков одежды, никакого запаха тления, но на всякий случай работали в электротехнических резиновых перчатках, в которых обычно моются шлихи глубокой осенью, когда вода в реках становится нестерпимо холодной.
Вдруг кайлушка знакомо звякнула по металлу. Шура встрепенулся, отложил инструмент и начал медленно пальцами разгребать песок. Но на этот раз оказался не самородок, а почти нацело проржавевшая армейская застежка от брючного ремня. Потом попалось несколько пластмассовых пуговиц, какой-то сразу же развалившийся в труху белый пустотелый цилиндрик. Но Шурино усердие все же было вознаграждено – попался и самородок, даже чуть побольше размером, чем вчерашний, потом еще один, поменьше.
– Ну ты, Шура, даешь! – восхищенно воскликнул Матвеич. – Как ты догадался, что золото из могилы?
– Я же говорил: пустая речка, самородки откуда-то из другого места, – ответил геолог, не отрываясь от своих раскопок.
Шура добрался, наконец, до черепа, слегка приподнял его и тут же быстро опустил на место. Он замер на какое-то время, потом немножко неестественным, возбужденным и даже слегка веселым, не очень соответствующим обстановке эксгумации голосом объявил:
– Ладно, мужики, перекур! Давайте живо костер, чаек. Пообедаем, потом закончим.
– Какой обед? В глотку же не полезет, – удивился Андрей.
– Ну а если начальник тебе полста граммов плеснет, полезет? – опять как-то неестественно засмеялся Шура и незаметно подмигнул Матвеичу.
Андрей начал быстро стягивать с ладоней перчатки, вопросительно глядя на начальника.
– Полста – это что... На спор кружку выпью из черепа!
– Ладно, не богохульствуй, – остановил его Матвеич. – Граммов по двадцать налью тем, кто с костями возился. Остальное – вечером.
Когда все отошли на порядочное расстояние, Шура тихо попросил:
– Дай закурить, Матвеич.
– Ты ж никогда не курил, – удивился начальник, щелкая зажигалкой.
– Да нет, было дело, – ответил Шура, затягиваясь дымом. – Закуришь тут... Слушай, там, в черепе, огромный самородище, я такие только в музее видел, да и то – муляжи.
– Ну тебе и везет! – снова поразился начальник удачливости геолога. – А я думал, день зря потеряем.
– Слушай, сейчас докурим и незаметно достанем его, – предложил геолог, опасливо поглядывая на людей, копошившихся возле костра. – Не надо, чтобы они видели.
И тут же добавил, заметив недоумение и подозрительность в глазах начальника:
– Ты что, подумал, я его заныкать решил? Да насрать мне на него! Просто люди шалеют, с ума сходят, когда золото видят. А тут такой кусман! Как бы не вышло чего. У нас даже сейфа нет... Да и вместе с сейфом унесут, еще и глотки всем перережут.
– Ну дела! – удивился Матвеич. – А я как-то и не подумал. Вот еще забота! И вездеход только через неделю придет...
– Короче, так, начальник, сейчас докурим, посидим еще несколько минут. Потом медленно подойдем к обрыву. Я прикрою корпусом от мужиков, приподниму череп. Ты берешь самородок, кидаешь его вот в этот мешочек и прячешь в карман. Я остаюсь копаться, а ты медленно отходишь, берешь свой молоток и потихоньку, как бы прогуливаясь, топаешь вверх по течению – до поворота. Когда свернешь, найди укромное местечко и спрячь – закопай поглубже и замаскируй. Потом заберем, когда будет вездеход, и сразу, минуя базу, – на станцию. Сдашь по акту в спецотдел. Мария Андреевна знает что надо делать – взвесит, оприходует.
– Ну ты чего-то совсем... – хмыкнул начальник. – Прямо как в детективе. В лагере и закопаем в нашей палатке.
– Нет, Матвеич, шутки в сторону. Лучше на противотанковой мине спать, чем на этом дерьме. Сколько людей побили из-за этого “рыжья”! Котлов такие страсти рассказывал – волосы дыбом. А он всю жизнь на золоте, и на Колыме, и в Якутии, и на Амуре работал, всякого понасмотрелся. Да и мне уже приходилось видеть жуткие огоньки в глазах, а там всего-то 32 грамма было, в этом же – несколько килограммов.
Наконец, начальник согласился с Шуриным планом. Они все разыграли “как по нотам”. Никто от костра, вроде бы, за ними не наблюдал, оттуда часто слышался смех – опять Андрюша травил свои байки.
Пока Матвеич, постукивая по гальке, передвигался к повороту реки и потом где-то там прятал самородок, Шура продолжал раскопки. Под черепом оказался еще какой-то камень такого же размера, покрытый неприятной на вид грязно-зеленой коркой. Шура соскреб корку в нескольких местах, но ничего интересного не обнаружил - булыжник и булыжник. “Для симметрии, что ли положили?” – подумал он, отложил камень в сторону, и тут же забыл про него, так как опять наткнулся на очередной мелкий самородочек.
От костра свистнули и помахали руками, приглашая на обед.
Шура дождался начальника, который на ходу объяснил, где спрятал находку. Подойдя к костру, геолог достал из кармана бюксу с самородками и дал всем посмотреть, внимательно наблюдая за реакцией.
– Граммов пятьдесят будет? – спросил Андрей.
– Да нет, и на тридцать не потянет. В лагере отмою их от всякого дерьма, прокипячу и взвешу.
Все сразу начали шумно считать сколько это будет в долларах и в “деревянных”. Полученная цифра никого не впечатлила и разговор как-то постепенно перекинулся с золота на рыбалку и охоту...
После обеда горняки закончили могилу, а Шура завершил свои раскопки. Дальше в обрыве начинались нетронутые речные отложения, расчищать которые не было никакого смысла. Находок больше не было.
Череп с нижней челюстью и, отдельно, бумажный мешок с костями уложили на дно могилы. Начальник произнес небольшую речь, пообещал, что попробует выяснить у оленеводов и старых геологов, кто этот человек. Все бросили по комку земли, а потом горняки быстро лопатами закидали последнее пристанище неизвестного. Рядом с холмиком установили заранее приготовленный столбик с жестянкой, на которой было выбито: “Безымянный геолог”. Шура выстрелил пару раз из ракетницы, и на этом церемония была закончена.
Вечером были поминки. Начальник расщедрился и выдал на всех аж целых две бутылки спирта. Пьяных не было, да и чего будет здоровому мужику на свежем воздухе, под хорошую закуску от ста граммов спирта?..

Утром на завтрак не явились двое рабочих. Их соседи по палатке рассказали, что они даже спать не ложились, а сразу после ужина двинули на рыбалку.
– На какую еще рыбалку? – строго посмотрел начальник на Шуру, потом на Чистякова.
И начальник отряда, и техник, оба пожали плечами.
– Такого еще не бывало, чтобы без спросу, – уверенно сказал Шура и незаметно для других показал начальнику глазами на командирскую палатку. – Пусть только появятся, рыбаки, я им устрою!
В палатке они тревожно переглянулись, без слов понимая друг друга.
– Вот, дьявол, и оружия никакого в лагере! – озабоченно произнес начальник. – Только две ракетницы. Что будем делать?
Шура помолчал, соображая, потом выругался:
– Вот сволочи! Заметили-таки, шакалы, или догадались. Ну, Хрушин - бывший урка, но от Сашки Демидова я никак не ожидал. Ты хорошо замаскировал?
– Если знать, что где-то здесь закопано и хорошо поискать – можно найти.

Глава 4

Николай Францевич Кригер сидел в своей палатке на чурбачке возле жестяной печурки, грел вечно зябнувшие после давнего обморожения руки и вспоминал события двух последних недель.
Вызвав к себе, начальник зоны долго расспрашивал о поисках золота, о необходимом для этого оборудовании и снаряжении. Потом прямо в своем кабинете накормил великолепным обедом с двумя салатами, жирным борщом и запеченной в тесте уткой. Налил даже полстакана коньяка. С самого ареста в тридцать девятом не приходилось старому геологу ни есть, ни пить ничего подобного. От коньяка сильно закружилась голова, но он не позволил себе расслабиться, хорошо понимая, что все это хлебосольство не спроста, и вряд ли стоит ожидать чего-нибудь хорошего. Шумилин славился по всему “Ивдельлагу” своей изощренной иезуитской жестокостью.
Затянувшись папироской “Казбека”, Шумилин достал из нагрудного кармана кителя и бросил на стол перед Кригером спичечный коробок, который, вместо того, чтобы подпрыгнуть и перевернуться, громко шмякнул по обитой дерматином фанерной столешнице и будто прилип к ней. Николай Францевич открыл коробок, увидел в нем самородки и высыпал их на ладонь, чтобы хорошенько разглядеть.
– Хорошее золото. Здесь намыто? – спросил он через некоторое время.
– Я не знаю кто его добыл, – ответил Шумилин, выпуская колечко дыма, – но то, что оно намыто не дальше, чем 50-100 километров от поселка – это я знаю наверняка. Вам придется найти это место.
Предложив геологу папироску, он продолжил:
– Я хочу сделать скромный подарок нашей Партии и Правительству ко дню славной Годовщины Революции. У Вас есть 4 месяца. Я дам четырех зэков, две лошади, продукты. Добуду, что можно, из снаряжения. Если к 7 ноября золота не будет – шлепну вас всех “при попытке...” Все ясно?
Кригер пожал плечами: чего тут неясного, никакого выбора ему просто не предлагалось. Он уже понял, что в любом случае назад в свой барак он уже не попадет.
– Если найдете россыпь, расконвоирую, разрешу приехать жене, – продолжил свой монолог начальник зоны. – И вот еще что, никто не должен знать про золото, даже охрана. Для всех вы занимаетесь поисками бивней мамонтов. В прошлом году на двенадцатом лагпунгте нашли здоровый клык, так что есть приказ из управления об организации поисков. Ценная, оказывается, кость, если попадется – не выбрасывайте.
Шумилин прошелся по кабинету и, закурив новую папиросу, показал на стол в углу кабинета.
– Садитесь и пишите список снаряжения, продуктов на месяц. Потом составите список зэков, которые Вам нужны.
– Продукты и на охрану тоже? – уточнил Кригер, усаживаясь за стол. – Сколько их будет?
– Охрана – не Ваша проблема! – резко оборвал майор. – Сколько надо, столько и будет.
– Я понимаю, но две лошади...
– У охраны будут свой транспорт, свои продукты и свои задачи, – опять прервал геолога Шумилин.
Список оборудования и инструмента не вызвал у майора особых возражений. Возникла, правда, заминка с лупой, но быстро нашли выход – заменили ее линзой из фотоувеличителя.
Трудней всего Николаю Францевичу было подобрать людей. Ему хотелось, конечно, включить в список своих товарищей, с 58-й статьей, но он понимал, что мало кто из них выдержит и пару дней на проходке шурфов. Даже на лесосеке бывшую интеллигенцию никто не ставил на валку леса, в лучшем случае они занимались обрубкой сучьев или чекеровкой хлыстов. С другой стороны, Кригеру не очень-то верилось в успех этого предприятия. Он понимал, что здесь не Колыма и не Якутия, где можно найти не только россыпь, но и новый россыпеносный район. На Урале же, за полтора века после находки под Екатеринбургом первого самородка, старатели по нескольку раз промыли каждую речку, каждый ручеек, и если они ничего не нашли, то шансов у его отрядика не было почти никаких. Значит, осенью их всех, скорей всего, расстреляют.
За себя он не боялся. После того, как ему добавили “десятку” просто так, просто потому, что прежний срок заканчивался, он уже не верил, что живым выберется из этих таежных мест. Каждую неделю на кладбище за рабочей зоной добавлялось несколько новых столбиков с пятизначной цифрой, написанной химическим карандашом, которую смывал первый же дождь. Но распоряжаться жизнью других зэков, которые теперь, когда в зоне кормили уже вполне сносно, могли дождаться окончания своих сроков, он не хотел. Хуже всего, что не было возможности спросить согласия у тех людей, с которыми предстояло работать.
После долгих и мучительных раздумий Николай Францевич выбрал “паленых”. Так называли в зоне четверых бывших танкистов, державшихся крепкой группой. Собственно, следы ожогов на лице, из-за которых их так прозвали, были только у двух ребят – бывшего командира взвода Бориса Чувалова – небольшого роста плечистого, быстрого и резкого в движениях крепыша и высокого жилистого с большими крестьянскими ладонями механика-водителя Сашки Захарова. Оба они побывали в плену, за что и попали в зону. Сергей Черных и Афанасий Кручилин – крепкие молодые ребята – срока получили уже после войны, “по пьянке, из-за баб”, как они говорили.
Первые дни они жили в шумилинском шалаше, куда их ночью привезли на двух моторках под охраной трех автоматчиков и овчарки. Готовили снаряжение, упряжь, мастерили из жести печки и трубы, выдалбливали из кедровых чурок лотки. Кригер копировал тушью на восковку генштабовские топографические карты, которые должен был вернуть перед выходом отряда Шумилину, обдумывал предстоящий маршрут. Хуже всего было то, что не было даже самой схематической геологической карты и приходилось начинать поиск буквально вслепую.
В первый же вечер за ужином у костра Кригер рассказал танкистам чем они будут заниматься до осени и чем все это им грозит.
– Ну, обрадовал, гражданин начальник, – скривился Чувалов, потирая ладонью обезображенную шрамами правую щеку. – В плену немцы не прикончили, воры в зоне не зарезали, так здесь пристрелят, если фашист золото не найдет! А ты спросил нас, х.... (он смачно выругался), желаем мы играть в эту рулетку?!
– Во-первых, я не фашист, – спокойно ответил геолог. – Мои предки здесь с петровских времен и открыли для России десятки месторождений. Кстати, уральские месторождения железа, из которого делают танки, открыл мой дед. Да и Ваш покорный слуга кое-что привез из своих двадцати семи экспедиций. Во-вторых, спросить вашего согласия я не мог, я уже объяснял как было дело. И в-третьих, Борис Андреевич, в геологических партиях к руководителю принято обращаться “на Вы”, по имени и отчеству. И отвыкайте от матерщины. А погибнуть вы все могли и в зоне – вспомните третью бригаду, которая с теплушкой ушла под откос, много там живых осталось? Золото здесь есть, так что наша жизнь от нас самих зависит.
– А где гарантия, что нас не шлепнут, даже если мы найдем россыпь? – огрызнулся Чувалов.
– Ну а кто же ее будет разведывать, разрабатывать? Новых людей учить, натаскивать? Кому это надо?
Все молчали. Кригер свернул самокрутку, прикурил.
– У нас целых четыре месяца. Никакой колючки, никаких шмонов, построений, перекличек, воров в законе. Хорошая кормежка, курево... На этих, – он кивнул за спину в сторону солдат, ужинавших у своего костра, – просто не обращайте внимания. Распоряжения вам буду отдавать только я, таков уговор. Повезет, не повезет с золотом, но давайте проживем это время по человечески. Работы будет много, но и отдых – полноценный. Я заказал хорошие книги – Джека Лондона, Жюля Верна, Дюма... Раз в месяц будут газеты.
После паузы он закончил:
– Вот так, товарищи танкисты, выбора ни у меня, ни у вас нет. Впрочем, – он внимательно посмотрел в глаза Чувалову, – если до октября ничего не найдем, у вас еще есть возможность уйти в побег. В наших условиях это не трудно будет сделать, тем более, что люди вы молодые, военные. Не думаю, что долго удастся продержаться, но несколько месяцев полной свободы – это тоже кое-что. Но об этом поговорим ближе к осени.

Вчера они разбили первый свой палаточный лагерь на берегу быстрой шумной речки. Утром предстоял первый поисковый маршрут.

Глава 5

Откинув полог палатки, Шура крикнул Чистякова и, когда тот подошел, велел ему посмотреть в продуктовой палатке – не пропало ли что из продуктов.
– Если запаслись жратвой, значит ушли совсем, – объяснил он начальнику, – и не нагрянут ночью резать нас.
Женька пришел через несколько минут удивленный и сильно расстроенный.
– Почти ящик тушенки, много чаю, пять пачек сахара, сигареты...– перечислял он.
– Ладно, все ясно, – прервал его Шура. – Потом пересчитаешь все точно, а сейчас быстро собирайся в маршрут. Андрюхе тоже скажи. А остальным выходной, пусть баню готовят.
– Шура, ты питание не отсоединял? – спросил начальник, наклонившийся над рацией.
– Зачем мне это надо? – удивился Шура.
Заглянув под нары, Матвеич от злости сжал кулаки.
– Вот гады! Закоротили аккумуляторы пассатижами, так что мы теперь без связи. Вот тебе и поминки! Пока мы спирт разводили, кто-то из них залез в палатку...
– Посмотри ракетницы, – быстро среагировал Шура.
– У меня замок на въючнике, а шуметь им нельзя было. Все на месте, и карты, и ракетницы.
Через два часа они уже подходили к Хальмеръю. Шура специально сделал небольшой крюк, чтобы выйти на речку выше террасы. Как только перевалили через бугор, на удивление молчаливый сегодня Андрей показал рукой на далекий еще левый берег.
– Вон кто-то ползает у воды.
Шура остановился, достал свой бинокль, с которым никогда не расставался, навел резкость.
– Похоже, отползался... Это Сашка.
Он внимательно осмотрел хорошо просматривающуюся отсюда пойму реки, голые с редкими кустиками склоны, но Хрушина нигде не было видно.
Сашка Демидов – здоровенный мужик, бывший шахтер и лучший в отряде горняк – лежал ничком, разбросав ноги. Левая рука была неловко подвернута под живот, а правая растопыренной, забрызганной темной, присохшей уже кровью ладонью прикрывала пробитую голову.
Начальник нагнулся над Сашкой, задрал подол энцефалитки и приложил к спине ладонь.
– Холодный уже, – констатировал он.
– Смотри, Женька, что делает с людьми золото, – повернулся Шура к технику. – Занимался бы своей медью, и никаких тебе проблем...
Чистяков стоял бледный, какой-то сгорбившийся и никак не мог оторвать глаза от раскроенного Сашкиного затылка, от бело-розовых крупинок мозга на камнях.

В тот момент, когда геологи подходили к распластанному у воды Сашке, его убийца сидел на корточках у костерка всего километрах в пяти в сторону хребта. Он заваривал уже вторую порцию чифира – полкружки чая на полкружки воды. О Сашке он и думать забыл. Это было уже четвертое убийство в его сорокалетней жизни, а жестоко избитые, покалеченные им люди могли бы заполнить целую больницу.
Отпив глоток вяжущей густой коричневой жидкости, он дождался кайфа и закрыл глаза, слегка покачиваясь на корточках. Кровь прилила к лицу, сердце бешено колотилось, реальность отодвинулась куда-то в сторону, а потом и вовсе исчезла, наступило состояние приятного бездумного полета...
Минут через десять Хрушин вынырнул из приятного полузабытья и вспомнил, что надо идти дальше. Погони он не ожидал – кто же после трупа попрется за ним без оружия, но понимал, что лучше поторопиться. Сейчас начальник пошлет кого-нибудь на базу или в другой отряд. Завтра к обеду передадут по рации в город. Менты смогут выехать только послезавтра утром, пока они доберутся до места, пока провозятся с трупом, возьмут след... Дня четыре в запасе имеются. За это время надо перевалить через хребет и добраться до железной дороги. Всего-то по 40 километров в день.
Он не удержался, достал еще раз синий мешочек, вытряхнул из него самородок и понянчил его на ладони.
– Врешь, Шурик-жмурик, что по 12 баксов! – произнес он вслух и рассмеялся.
Хрушин собрал рюкзак и быстро зашагал в сторону белевших не растаявшими снежниками гор. Но уже через пару километров темп его движения заметно снизился – стало не хватать дыхания, в висках стучало, немного поташнивало и он вспомнил, что с вечера ничего не ел. Приглядывая сухие кустики для костра, он вдруг услышал чей-то голос и сразу присел на корточки. Но было поздно – оленевод, выкатившийся из-за бугра на нартах, запряженных парой оленей, оборвал свою пьяную песню и направил упряжку в его сторону.

Пока начальник осматривал содержимое Сашкиного рюкзака, Шура прошелся по берегу реки вверх по течению. Вернувшись назад, он отвел начальника в сторону и сообщил:
– Ушел вверх по воде – я нашел след. Что ты надумал, Матвеич?
– Сейчас составлю радиограмму и пошлю Женьку с рабочим в отряд к Саше Жданову. К утру должны дойти.
– А как с этим? – кивнул Шура на труп.
– Не знаю еще, то ли здесь караулить, то ли в лагерь тащить. Здоровый жлоб – намучаемся. А ты как думаешь?
– Придется тащить – когда еще следователь доберется. Сфотографируй все на цветную, зарисуй на всякий случай. Скажи мужикам, чтобы сделали волокушу из молодых листвяшек.
– Ты и скажи – твой отряд.
– Я попробую его догнать. Возьму Андрюшу, продуктов на пару дней.
– Ты что, сдурел? – удивился начальник. – Чего ты без оружия с ним сделаешь? Он и тебя шарахнет по черепу...
– Ракетница – тоже оружие. Помнишь, Сашка Теньков оленя завалил?
Начальник закурил и надолго задумался. С одной стороны, опасно посылать за убийцей не вооруженных людей, с другой – вдруг Хрушин на базу завалится, а там завхоз с женой и пацаном.
– А догонишь? – наконец спросил он, сдаваясь. – Он ведь часов десять как ушел...
– Догоню, – уверенно ответил Шура. – Он же чифирист, будет заваривать через каждые пару километров.
Через полчаса они уже шли с Андреем по разным берегам реки, высматривая следы. В устье мелкого ручейка рабочий натолкнулся на остатки костра. Зола была еще теплой. Следов на речке больше не было и Шура догадался, что Хрушин решил идти по водоразделу. Поднявшись по склону, геолог внимательно осмотрел все вокруг в бинокль. В нескольких километрах в сторону гор он заметил что-то необычное, похожее на кучу тряпья. Подойдя ближе он разглядел, что это лежит человек в зеленом плаще.
Шура взвел курок ракетницы и велел Андрею достать топор.
– Да чё там топор, – ответил рабочий, – видно же, что еще один труп. За что он оленевода-то грохнул?
Человек был еще теплый, но пульс не прощупывался. Лицо у оленевода было разбито, под носом запеклась кровь, но никаких смертельных ран не было видно. И только внимательно осмотрев одежду, Шура заметил в прорезиненной ткани плаща несколько мелких отверстий.
– Из мелкашки убил. Теперь он “вооружен и очень опасен” – констатировал Шура.
– И с нартами, – добавил Андрей, рассматривавший следы на земле. – Теперь не догоним. Да и что ты со своей ракетницей против винтовки...
Шура достал из полевой книжки карту и подозвал Андрея.
– Смотри сюда. Мы сейчас здесь. А вот здесь, в устье ручья должен стоять чум. По прямой километров тридцать. Часов за шесть дойдешь. Расскажешь все, пусть сообщат по рации в свой совхоз. Пусть пара человек с карабинами и собаками едут сюда, а потом – по следу нарт в сторону гор. Догонят меня.
– Да он уже километров двадцать отмахал!
– Ну и что. Не здесь же сидеть. Запомни хорошенько место, впрочем здесь ворга рядом – их постоянная тропа, так что не заблудишься. Прямо по ней и топай, она сама к чуму выведет. Оставь мне все продукты, топор и давай по шустрому.
Оставшись один, Шура достал патрон от ракетницы, выколупал ножом металлическую крышку, картонные пыжи и вытряхнул горючую шашку. Потом достал из нагрудного кармана коробок с золотыми самородками и засыпал их в гильзу, запыжевал.
– Золота тебе захотелось, сволочь поганая, так ты его получишь! – зло пригрозил он вслух.
Перезарядив ракетницу, он сунул ее за ремень и быстро зашагал по еле заметным полоскам нартовых следов.
Первый раз он остановился только километров через десять на пологой каменистой вершинке, заметив впереди лежащих оленей. Он сразу пригнулся и уже прикидывал как незаметно можно подобраться к упряжке, прячась за камнями, но вдруг увидел в нескольких километрах дальше, у самого подножия хребта тонкую струйку дыма. Убедившись в бинокль, что это действительно дым, он смело зашагал к оленям, достав на всякий случай ракетницу.
Подойдя ближе, Шура разглядел разбитые нарты. Олени были расстреляны в упор. Между камнями валялось с десяток желтых гильзочек. Геолог даже не удивился зачем Хрушину понадобилось убивать оленей – в этом была какая-то своя, железная логика. ”Не дай бог, каких-нибудь туристов встретит – патронов у него, похоже, навалом, – подумал Шура. – Как же к нему подобраться поближе с этой штукой?”
Он знал, что дробью из ракетницы можно стрелять по куропаткам метров с 15-20, значит, для надежности надо подойти метров на десять. Придется караулить когда он завалится спать. Но тогда можно и просто оглушить обухом топора. Да это и к лучшему – очень уж не хотелось брать на себя чужую жизнь, даже такую дерьмовую.
Пройдя еще с полкилометра, Шура присел за камень и достал карту. Найдя на ней долину ручейка, откуда подымался дымок, он понял что очень вовремя остановился – сейчас Хрушин должен будет выйти на склон и обзор у него будет великолепный.
Действительно, через час на склоне появилась небольшая черная точка. В бинокль было видно, что Хрушин идет очень плохо – обходит стороной даже небольшие каменистые осыпи, часто останавливается, садится.
– Ага, дров у тебя нет чифирнуть! – со злорадством произнес Шура, но ошибся. Через некоторое время из-за камня, за которым скрылась фигурка человека, появился привычный дымок.
Незаметно наступили сумерки, но преследователь не боялся потерять убийцу в темноте. Полярный день еще не закончился и полной темноты не будет. К тому же, теперь было ясно куда он направляется. Собственно, выбор у Хрушина был небольшой – либо свернуть вправо, к довольно оживленной вездеходной дороге, идущей к поселку хрустальщиков, либо влево, и добираться до “железки” по долине дикой, порожистой реки. Он выбрал, конечно, второй вариант – встречаться с людьми явно не входило в его планы.
Сумерки были даже на руку геологу. Сейчас без бинокля его вряд ли можно было разглядеть среди камней в защитного цвета энцефалитном костюме.
Шура поставил на камень банку от тушенки, которой подкрепился за время ожидания, выложил рядом с ней из белых кусочков кварца небольшую стрелку, чтобы оленеводы знали куда идти дальше. Потом он одел рюкзак, и не прячась уже, начал подъем на хребет.
Направление он выбрал несколько другое, чтобы обойти скалистую вершину не справа, как задумал Хрушин, а слева. Конечно же, убийца знал карту, это было понятно по той уверенности, с которой он выдерживал направление (видимо, брал посмотреть топооснову у Женьки). Но карта в горах – это еще не все. По ней можно забуриться в такие каменные дебри, что и не вылезешь. Шура знал, что обходя вершину справа, Хрушин выйдет на той стороне на скалистый склон и затратит на спуск в долину не менее трех – четырех часов. Слева же был крутой извилистый распадок, напоминавший бобслейную трассу – сухой скалистый желоб с отвесными стенками. В сырую погоду туда лучше не соваться, но сейчас, несмотря на выпавшую росу, сапоги не должны скользить.
К восходу солнца геолог был уже на гребне хребта. Несмотря на свою грузноватую комплекцию, ходок он был отменный. Бросив взгляд на оранжевый диск поднимавшегося светила, он даже не приостановился, а тут же нырнул в тень распадка и начал спуск.
Через час Шура уже спустился к цепочке бугров, сложенных валунами и щебнем вперемежку с суглинком – боковой морене древнего ледника, выпахавшего когда-то эту долину, – и увидел извилистую речку с темно-зелеными пятнами ивняка на берегах. По его расчетам, через час-полтора Хрушин должен был спуститься со скал. Лучшего места для отдыха он здесь не найдет – дальше километров пятнадцать речка течет в щелевидном каньоне и на ее берегах нет ни одного кустика. Здесь его и надо брать во сне.
Удобно устроившись животом на сухом ягеле, Шура достал бинокль. Обзор справа был плохой, но зато, спустившись в долину, Хрушин окажется как на ладони. Лишь бы место, где он решит остановиться, не было слишком открытым, чтобы можно было незаметно подобраться.
Хрушин появился неожиданно и намного ближе, чем Шура ожидал. Наверное, он прошел километра три по морене и уже потом повернул к реке. Геолог отполз за камень, снова поднял к глазам бинокль, и ... никого не увидел. Убийца словно провалился сквозь землю. Днище долины в этом месте просматривалось насквозь – не было ни одного крупного бугра или ложбины. А человек пропал бесследно. Шура даже немножко запаниковал, хотел уже приподняться на коленях для лучшего обзора, но вовремя себя остановил. Он начал внимательно ощупывать глазами каждую кочку, каждый камень.
Никуда не провалился его бывший горняк. Из-за небольшого камня поднялся еле видимый голубоватый дымок.
– Тебя же предупреждал Минздрав, что курение опасно для жизни, – ехидно шепотом выговорил Шура, – а ты не поверил! Но чего это ты за камень завалился? Меня заметил? Вряд ли, солнышко тебе прямо в глазки светит.
Геолог повернул голову влево и все понял – по тропе на противоположном берегу реки, сильно прихрамывая, плелся турист в яркой синей ветровке. Вернее, туристка – это было видно даже без бинокля.
– Вот ты чего залег! – продолжил свой разговор с убийцей Шура. – Выглядываешь, одна она, или с компанией?
За исключением небольшого отрезка, тропа просматривалась километров на 6-7 и на ней не было заметно ни одной живой души. Чокнутых туристов-одиночек он не раз встречал в горах, даже зимой. Но обычно это были молодые парни, а про девушек даже слышать ни от кого не приходилось. Впрочем, она явно не тянула на туристку-одиночку – больно уж хилый был у нее за спиной рюкзачок. Значит, где-то рядом находится туристский лагерь. Рядом-то рядом, но не ближе пяти километров, иначе его было бы видно. Наверное он там, за поворотом, в самых истоках реки.
Надо было что-то срочно предпринимать. Расстояние между девушкой и камнем, за которым спрятался Хрушин, неумолимо сокращалось. Шура представил какие вожделенные картинки сейчас рисует воображение убийцы. Не наблюдать же со стороны, как он будет насиловать девчонку. Но что же, что же делать?
Может, воспользоваться как раз этим моментом и подкрасться, когда он будет возиться с туристкой? Нет, этого Шура не мог себе позволить – его просто передернуло, когда он представил с чего начнет насильник – он же всю жизнь девчонке переломает!
“Выйти в открытую, спрятав ракетницу? Нет, он меня сразу узнает и расстреляет с сотни метров, – лихорадочно перебирал варианты геолог. – Бежать к туристке? Но она сильно хромает – далеко не уйдем. Но можно будет занять оборону среди камней! Да нет, там и камней-то больших нет – голое место. Придется идти в открытую. Может, удастся подбежать на близкое расстояние? Это он в упор метко стреляет, а как насчет движущейся цели? Да не просто движущейся, а постреливающей ракетами?...
Решение пришло неожиданно. Шура быстро отполз назад в распадок, где его нельзя было увидеть, снял рюкзак, стянул энцефалитку, сбросил рубашку. Оставшись по пояс голым, он снял с ремня ножны – очень приметную деталь своей экипировки – и сунул их за голенище сапога. Потом сложил энцефалитку и обмотал ее вокруг головы в виде чалмы, прикрывая свои рыжие волосы, по которым его можно было узнать за полкилометра. Перезарядив ракетницу обычным патроном, он сунул ее за ремень на спине, потом, поколебавшись немного, подбежал к старому кострищу, которое заметил еще утром, и угольком провел несколько раз по верхней губе.
Времени больше не было – он и так уже несколько минут не контролировал ситуацию, поэтому он быстрым шагом поднялся по склону распадка и вышел на открытое место.

Хрушин уже быстро шел к речке. Убедившись, что рядом нет ни одной живой души, он в лихорадочном нетерпении прикидывал что будет делать с туристочкой. Он еще не решил, то ли сразу шарахнуть ей прикладом между глаз, чтобы отключилась на время и можно было без лишней возни стащить с нее штанишки и сразу сбросить накопившееся напряжение, то ли сперва насмерть припугнуть, и пускай сама расстегивает ширинку... О такой удаче он даже не мечтал, и рассчитывал “натянуть” первую бабу только в вагоне. Деньги у него были, а с деньгами – любая проводница без разговоров под него ляжет. Но там очень-то не развернешься “по полной программе” – люди кругом, да и не каждая согласится на его прихоти...
И вдруг краем глаза убийца заметил какое-то движение слева и, почувствовав опасность, резко остановился. Наперерез его движению, со склона спускался голый до пояса мужичек в зеленой чалме. Шел он вразвалочку, забавно размахивая руками и подергивая плечами. В руках у мужика ничего не было и Хрушин немного успокоился: одним трупом больше, одним меньше – это уже не имело для него особого значения. Он перевел взгляд на туристку, присевшую на камень на том берегу реки, и зло сплюнул.
Чтобы не насторожить мужика, винтовку, которую он держал в руке, Хрушин забросил за плечо. Закурил, поджидая, когда тот подойдет на верный выстрел.
Вдруг мужичек оглянулся, потом еще раз. “Значит, там еще кто-то есть! – испугался Хрушин, что с девочкой может все сорваться. – Сколько их? Есть оружие? Нынче даже туристы часто ходят с двустволками, а этот и на туриста не похож – штаны у него геологические. Придется ждать, когда они все выползут. Ничего, сейчас все узнаем, – покурим, базар-вокзал, сам все расскажет, а шлепнуть двух-трех жлобов – не проблема”.
Мужик уже был в 40-50 метрах, когда Хрушин обостренным звериным чутьем почувствовал приближающуюся опасность. То ли черный цвет усиков у этого геолога не соответствовал рыженьким волосикам, торчавшим из подмышек, то ли походка у него показалась какой-то ненатуральной, то ли в его облике промелькнуло что-то знакомое, – он так и не разобрался. Сбрасывая с плеча винтовку и передергивая затвор, он увидел, что мужик, да какой там мужик – Шура Никушин, его бывший начальник, уже бежит к нему, держа в правой руке ракетницу...
Первый выстрел Хрушин сделал с руки, даже не поднеся приклад к плечу, и, конечно, промахнулся. Шура выстрелил метров с двадцати, ракета с шелестом пронеслась в двух метрах от головы убийцы, но, как ни странно, дело свое сделала – второй выстрел из мелкашки тоже оказался неподготовленным.
Пока геолог перезаряжал ракетницу, прозвучал третий негромкий, какой-то игрушечный шлепок, и по правому бедру стегнуло острой болью. Прицеливаясь, Шура вдруг сообразил, что второпях опять зарядил ракету; но ничего уже нельзя было сделать... Ракета ударилась в землю под ногами у Хрушина и срикошетировала, пролетев всего в нескольких сантиметрах от ноги. Это был очень удачный выстрел и следующая свинцовая пулька цвиркнула далеко от геолога.
Шуре показалось, что он целую вечность переламывал ракетницу, выбрасывал стреляную гильзу, доставал из кармана “золотой” патрон, досылал его в патронник и взводил курок... На самом деле прошло всего 3-4 секунды, но этого вполне хватило Хрушину, чтобы прицелиться и нажать на спуск...
Пулька вошла Шуре в основание шеи над левой ключицей. Он даже не успел ни о чем подумать – сознание отключилось мгновенно, будто выключили свет. Оседая на подломившихся ногах и заваливаясь на спину, он все-таки успел выстрелить. То ли пальцы сами конвульсивно сжались, то ли мозг все-таки послал запоздалую команду... Разогретые в стволе, золотые самородки разлетелись веером, сбивая листья с кустов карликовой березки, пробивая бахрому сухого ягеля и застревали в тонком слое покровного суглинка...

Глава 6

Больше месяца отряд золотоискателей продвигался вдоль Уральского хребта. Кригер спланировал работу так, что на первом этапе маршрут пересекал все речки, бегущие с гор, в районе, очерченном Шумилиным. Серьезных работ не затевалось – промывались только небольшие пробы на косах и прирусловых отмелях. Предполагалось сперва установить общий характер зараженности металлом речных отложений, а потом, перебравшись ближе к горам, на обратном пути тщательно изучить долины только тех речек, которые несли больше всего золота.
Наличие золотинок в пробах было повсеместным и это вселяло определенные надежды, не гарантируя, впрочем, успеха поиска. Николай Францевич хорошо понимал, что не первые они появились здесь с лотками, и если предшественникам – природным старателям – не удалось выявить россыпей, то его отрядику остается надеяться только на большую удачу.
Походная жизнь потихоньку наладилась. Рабочие, или “коллеги”, как их называл Кригер, быстро усвоили свои обязанности, а так как тяжелых работ пока не производилось, они, после выматывающего все жилы лесоповала, вообще чувствовали себя как на курорте.
Солдат охраны зэки старались просто не замечать, да они очень-то и не досаждали. Чирин, а именно он отвечал за охрану, хорошо понимал, что здесь, в тайге, без высокого забора, колючей проволоки в несколько рядов уйти в побег не представляло никакой сложности, как ни усердствуй в организации дежурств, обходов, шмонов.
Если кто и задумает бежать, то осенью, когда эта дурацкая затея с золотом окончательно провалится. Да и то вряд ли. В отряде не было настоящих урок, которые в любой обстановке нашли бы укрытие для себя. А куда могут спрятаться эти бывшие солдаты, научившиеся в своей жизни только воевать, да валить лес?
Так что единственное, за чем неукоснительно следил Чирин, была охрана его командирской, солдатской и продуктовой палаток. В этом он не спускал солдатам даже малейших упущений. Впрочем, Байкал – огромная немецкая овчарка – был самой надежной гарантией, что никто из зэков даже не попытается приблизиться к палаткам, чтобы завладеть оружием или продуктами. Правда, пес часто реагировал на появление вблизи лагеря диких зверей, но лучше уж пару раз за ночь просыпаться по ложной тревоге, чем быть зарезанным во сне или пойти под суд за утрату оружия.
Еды было вдоволь. Вдобавок к тому, что привозили раз в месяц из поселка, солдаты чуть не каждый день приносили подстреленных рябчиков, глухарей, зайцев, а один раз завалили даже огромного сохатого.
Работали зэки по 10-11 часов. Один раз в две недели устраивался выходной и готовилась походная баня. Выкладывали на берегу большую кучу из валунов, забрасывали ее сушняком и жгли полдня костер. Потом тщательно выметали метелками из лапника угли и устанавливали над кучей палатку. Если плеснуть на раскаленные камни кипяточку – пару было не меньше, чем в деревенской баньке. Николаю Францевичу, мывшемуся последним, приходилось открывать полог палатки – столь нетерпимым для него был жар даже после заядлых парильщиков, десятки раз плескавших воду на каменку.
С книгами Шумилин не обманул и все зачитывались после работы и в ненастье замечательными приключениями далеких и непонятных иностранцев.
По часу в день, обычно во время обеденного перерыва, Кригер преподавал своим коллегам азы геологии: как возникают горы, речные долины, как образуются и разрушаются месторождения, как формируются россыпи...
В дождливые дни он обычно приходил в палатку к “паленым”, расспрашивал про войну, про Германию и Австрию, сам много рассказывал про жизнь до революции, про гражданскую войну, про свою работу. Старый геолог знал, как сближает людей походная жизнь, единая цель, но с некоторого времени почувствовал к себе не просто уважение, а какое-то обожание. В сущности, это были пацаны, которые и жизни-то нормальной не видели. Они хорошо знали что такое приказ, даже свое заключение воспринимали как неприятную, но необходимую обязанность, не чувствуя при этом ни несправедливости, ни чудовищной жестокости наказания.
Ребята с юности привыкли подчиняться чужой воле, научились убивать, выживать в любой обстановке, но выпусти их сейчас на волю, они бы не знали что им делать, куда стремиться, зачем жить. Единственное, что мог для них сделать старый интеллигент – увлечь своей профессией, дать почувствовать, что в этой несвободной стране даже в мрачные годы жестокого террора есть такая работа, которая дает возможность выпрямиться во весь рост, реализовать все свои природные возможности, живя по-человечески среди людей.
“Если кому-то вообще суждено пережить этот сезон, – печально думал о судьбе ребят Николай Францевич, – может быть, хотя бы один из четверых всерьез займется геологией и мне удастся передать ему хотя бы толику своих знаний, опыта. С теорией, конечно, ничего не получится – слишком мало отпущено времени, да и общая подготовка у них никудышная, но практические приемы работы, общую их организацию, дух товарищества и взаимовыручки они должны запомнить на всю жизнь”.
По содержаниям золота в наносах три речки резко выделялись среди остальных. Самородков пока не было, но наличие достаточно крупных комковатых зерен говорило о том, что где-то выше по течению или разрушаются коренные месторождения, или размываются россыпи.
Завершив рекогносцировку, в ходе которой стало ясно, что в районе имеются благоприятные для образования золотых руд горные породы, обнаружены признаки россыпей, Николай Францевич повел свой отряд в обратный путь, забравшись выше в горы, где лес встречался только иногда в долинах наиболее крупных рек.
Такая перемена ландшафта вполне устраивала Чирина – здесь гораздо легче было организовать охрану. Иногда местность просматривалась на десятки километров и можно было спокойно сидеть на вершине какого-нибудь холма, наблюдая, как внизу, в долине, букашками копошатся зэки. Часто теперь, особенно в пасмурную погоду, он разрешал геологу уводить своих помощников вообще без охраны. Если бы кто-то не явился к ужину, его легко можно было бы найти с собакой и догнать на лошадях.
Все шлихи теперь Николай Францевич домывал сам, хотя трое из ребят были уже почти профессиональными промывальщиками, умевшими не только грамотно буторить, сбрасывать гальку, доводить пробу до черного шлиха, но и правильно выбирать место отбора пробы, задирать щетки. Такой порядок геолог завел сразу, как только почувствовал, что “запахло” настоящей россыпью. У него были основания скрывать от “коллег” и Чирина первые самородки. Только в одном случае он решил отдать Шумилину новую россыпь – если не сработает его секретный, тщательно разработанный план.
В полевой сумке Кригера постоянно лежало письмо, адресованное в Москву, в ЦК ВКП(б), в котором сообщалось от имени вымышленного оперуполномоченного Сергеева, что начальник лагерного пункта Шумилин в целях личного обогащения, используя заключенных, занимается добычей выявленных им на Урале золотоносных россыпей. При этом отвлечены от охраны зоны один офицер, трое солдат и служебная собака, что может привести к организации крупного побега из зоны.
Другого выхода спасти ребят Николай Францевич просто не видел. Дело было за малым – отправить письмо. Конечно же, ни до Москвы, ни до ЦК такое письмо не дойдет – его вскроют тут же, на почте. Но это и лучше – этим делом сразу займутся “органы”. Вся сложность заключалась в том, чтобы отправить письмо по другую сторону хребта, потому что здесь, на восточном склоне, Шумилин является безраздельным хозяином и в любом случае письмо попало бы в его руки.
Ожидаемый случай представился в конце августа. Больше всего Кригер боялся, что встреча с оленеводами состоится в тот день, когда Чирин или кто-нибудь из солдат будут болтаться от безделья где-нибудь поблизости. Но ему повезло – когда он увидел человека, одетого в легкую кухлянку, никого, кроме Чувалова, рядом не было.
Николай Францевич помахал человеку рукой и сразу направился к нему, застегивая на ходу плащ, чтобы из-под него не было видно зэковской куртки.
Поздоровавшись с оленеводом за руку, он представился начальником геологической экспедиции и тут же перешел к делу. Записав в тетрадь фамилию человека, название колхоза, в котором он работает, а так же номер стада и фамилию бригадира, он, грубо оборвав вопросы, приказным тоном велел немедленно, бросив все дела, не заезжая даже в чум, отправиться на ближайшую железнодорожную станцию и отправить на почте очень важное секретное письмо.
– Учтите, это государственной важности задание, – строго выговаривал он испуганному маленькому человечку, – если Вы его не выполните, или кто-то узнает содержание письма, и даже вообще его увидит – пойдете под суд! Читать умеете?
Совсем перепуганный сын тайги и горных тундр, сперва замахал руками, что нет, не умеет и поэтому не сможет прочитать это страшное письмо, но под строгим взглядом “большого начальника” тут же признался:
– Немнозко умею.
– Видите, здесь написано: ЦК ВКП(б). Знаете что это такое?
Оленевод закивал головой:
– Там сам товались Сталин сидит!
– Вот именно. Я вижу, Вы политически грамотный, дисциплинированный и ответственный советский колхозник, и выполните это важное поручение. Если все сделаете правильно, я напишу вашему председателю, чтобы поставил Вас бригадиром. И еще, когда вернетесь в чум, скажите бригадиру, что на расстоянии 30 километров от этого места я запрещаю в этом году пасти стадо – придется обойти стороной. Все. Отправляйтесь на станцию. Двух дней Вам хватит?
– Да, да, я зыво, товались нацяльник! Туда-сюда! – обрадовался оленевод, что так легко еще отделался, и побежал бегом к оленьей упряжке.

Глава 7

Уже четвертый день раненый не приходил в сознание. Все это время он лежал тихо, ни разу не пошевельнувшись, не застонав. Только когда Таня, осторожно приподняв голову и плечи,  поила его сладким чаем или жидкой кашей, у него слабо двигался кадык. Сердце у парня билось нормально, без перебоев, дыхание было ровное, хотя и очень слабое, температура, державшаяся все эти дни, сегодня заметно спала.
Таня Никитина с ужасом вспоминала разыгравшуюся у нее на глазах трагедию. Ни одной живой души не было во всей долине, и вдруг в двухстах метрах напротив на склоне неожиданно, как из-под земли, появился высокий мужчина с большим рюкзаком и ружьем.
Таня сильно испугалась, хотя в группе все считали ее отчаянно смелой. Да она и на самом деле была не из трусливого десятка – трусиха никогда бы не смогла спуститься на веревке бегом по отвесной скале. А у Тани давно уже был первый разряд по скалолазанию и спускаться “дюльфером” – было самым любимым ее развлечением. Но здесь было совсем не то. Что-то такое было в уверенной походке вооруженного мужчины, в том, как он держал ружье, что от страха у нее просто подкосились ноги.
Таня знала, что ее друзья сейчас километрах в пятнадцати от этого места поднимаются на вершину и пойдут потом дальше на юг по кольцу гор. Если бы не дурацкий вывих, она вместе с ними любовалась бы сейчас красивой панорамой “Уральской Швейцарии”. Ребята вернутся только дней через шесть-семь, так что в случае чего помощи ждать неоткуда, а у нее даже ножа перочинного нет...
И вдруг на склоне появился другой человек – голый по пояс невысокий парень в странной зеленой шапке. Он смешно размахивал руками и раскачивался при ходьбе и Таня как-то сразу успокоилась – такой человек не мог сделать ничего плохого.
Неожиданно в руках у парня оказался большой пистолет, раздались выстрелы, полетели ракеты...
Все закончилось в полминуты. Эхо приносило еще отзвуки последнего выстрела, а оба стрелявших уже лежали неподвижно, одинаково запрокинувшись навзничь.
Таню колотила сильная дрожь. Только через несколько минут ей удалось немного успокоиться и зажечь трясущуюся сигарету. Полчаса девушка не могла сдвинуться с места, потом, собрав всю свою волю в кулак, она поднялась с камня и быстро пошла по тропе в сторону лагеря, не обращая внимания на боль в ноге.
Движение успокоило ее, прошло наконец оцепенение и вдруг она подумала, что, может быть, этот неловкий коренастый парень жив и истекает сейчас кровью? Про высокого мужчину она в этот момент даже не вспомнила.
Выкурив еще одну сигарету, она перешла по камням речку и решительно направилась к месту этой дикой дуэли.
Высокий мужчина был мертв – пуля попала ему в правый глаз и струйка крови, спускающаяся к виску, уже засохла. У парня не было видно никаких серьезных ран. Правда, на штанине темнело пятно крови, но вряд ли он свалился от попадания в ногу. Он был теплый, живой, пульс хорошо прощупывался, но никакой реакции ни на слова, ни на легкие пошлепывания по щекам не было – будто он крепко-накрепко уснул.
Забинтовать ногу поверх штанины разорванной на ленты футболкой не составило особого труда. Свалившаяся с головы парня шапка оказалась свернутой курткой с капюшоном, какие носили геологи. Немного помучившись, она надела ему эту куртку, чтобы не кусали комары. Что делать дальше Таня не представляла. До лагеря было километра четыре, не могло быть и речи, что она сможет дотащить раненого до палаток. А сидеть здесь под открытым небом и ждать у моря погоды... Впрочем, почему под открытым небом? Можно принести палатку, спальники, продукты..
Приняв решение, Таня сразу же принялась за дело. Сняв с убитого рюкзак, она нашла в нем, кроме продуктов, большую теплую куртку из грубого сукна и свитер. Подложив под раненого свитер, она накрыла его курткой. Потом, вспомнив про комаров, достала тюбик и намазала ему руки и лицо комариной мазью.
Ракетницу она спрятала под камнем. В кармане убитого нашла початую пачку патронов, зарядила мелкашку и попробовала выстрелить. Получилось. Пуля шлепнула об камень и с шипением отрикошетировала в сторону. Посмотрев еще раз на раненого и убедившись, что он еще не очнулся, Таня повесила на плечо винтовку и отправилась, прихрамывая, в лагерь.
В первый день она принесла палатку, легкий спальный мешок, маленькую печурку с трубой, топор и чайник. Установив палатку на берегу реки, она к заходу солнца перетащила в нее волоком на куртке раненого парня, принесла рюкзак.
Первая ночь (впрочем, какая там ночь в полярный день!) прошла очень тревожно. Таня то и дело просыпалась и прикасалась ладонью ко лбу раненого – ей все время казалось, что он вот-вот умрет. У парня была сильная температура, а лечить его было нечем – аптечку забрали ребята и у нее не было даже таблетки аспирина.
Сходив на следующий день еще раз в лагерь, она принесла два спальника, ведро, продукты, которых недоставало в рюкзаке убитого.
Труп Таня накрыла полиэтиленовой пленкой, достав перед этим все из карманов. Во внутреннем кармане были деньги и документы: паспорт на имя Хрушина Геннадия Сергеевича, водительские права и еще две “корочки” – электрослесаря и помощника бурильщика.
“Отбурился”, – с жалостью подумала Таня, – Интересно, живой он меня так напугал, а мертвый совсем не страшный – обычный покойник”.
Конечно же, она “выпендривалась” сама перед собой. На самом деле было жутко подходить к мертвому, обыскивать его. Полчаса потом она мыла с мылом руки до локтей и курила одну за одной сигареты, сдерживая противную внутреннюю дрожь.
К вечеру того же дня случилось неизбежное в такой ситуации, к чему, однако, Таня оказалась совершенно не готова. Сварив на костре ужин, она занесла чайник и котелок в разогретую печуркой палатку и почувствовала резкий запах мочи.
– Эй, геолог, совесть-то у тебя есть?! – она, как-то незаметно для себя, еще утром начала вслух разговаривать с раненым. – У нас не принято в палатке устраивать туалет!
Шутки шутками, но надо было что-то делать. Уже расстегнув ремень и начав стягивать штаны, Таня вдруг с ужасом вспомнила, как погиб турист, которого уже почти спасли – вывезли раненого за полтысячи километров на плоту. Умер он уже в больнице от пролежней и гангрены. Ребята не знали, что каждый день надо делать массаж...
Раздев парня догола, стараясь не смотреть на его мужские принадлежности, Таня перекатила его на сухой спальник и выбросила из палатки все вонючие вещи.
На спине и ягодицах действительно были пролежни – отвратительные фиолетовые рубцы. Обтерши раненого мокрой косынкой, она стала осторожно делать массаж. Через некоторое время спина порозовела, рубцы стали сперва багровыми, а потом лишь слегка красноватыми. Подождав полчаса и убедившись, что ее усилия не были напрасными, она перекатила парня на спину и только тут заметила кровь над ключицей. Внимательно приглядевшись, она увидела небольшую ранку от малокалиберной пульки и поняла, наконец, почему геолог упал и так долго не приходит в сознание. На спине выходного отверстия не было, значит, пуля застряла где-то внутри. Если она попала в позвоночник, парень навсегда может остаться инвалидом. Если вообще выживет.
Меняя повязку на бедре (на ней тоже появилось свежее пятно крови), волей-неволей пришлось возиться рядом с его этой штукой, которая наделала сегодня столько неприятностей. Как ни отводи глаза, а это все равно рядом. А потом она и вовсе решила: “А что, и посмотреть нельзя? От него не убудет! А то девчонки такое рассказывают... А я даже голого мужика ни разу не видела...”
А наутро начался дождь и шел не переставая уже второй день. У печки на кольях сушился выстиранный спальник. Нарубив дров и сварив ужин, Таня уже собиралась на часик прикорнуть, но вдруг услышала сзади шорох. Оглянувшись, она увидела, что раненый поднес руку к лицу и как будто убирает с него прилипшую паутину.
– Наконец-то! – обрадовалась Таня. – Ожил, родимый!
Раненый с трудом приподнял голову и мутными глазами обвел низкую палатку, потом попытался подняться, но, застонав, опустился назад. Таня быстро подползла к нему на коленках и, поправляя свитер, который был вместо подушки, попросила:
– Лежи, лежи, нельзя тебе подниматься – снова кровь пойдет.
– Где эта сука? – прохрипел в полубеспамятстве геолог.
– Ну вот, ты еще материться будешь при даме, – не очень строго упрекнула его Таня. – Убитый он лежит. Мертвый.
Геолог сразу расслабился, прикрыл глаза и тихо спросил:
– Куда меня?
– В шею снизу, вот здесь, – показала девушка, откинув одеяло и осторожно притронувшись пальцем рядом с засохшей ранкой. – И еще в ногу.
– В ногу я помню... И давно я тут? Солнце было, а теперь дождь...
– Четыре дня уже лежишь как бревно, – ответила Таня. – Хотя бы стонал, а то молчишь и не шевелишься. Я думала, помрешь, не приходя в сознание. Ну, теперь, кажется, оклемался. И температура спала.
– А чего я голый?
– А любовалась тобой! – выпалила Таня и тут же покраснела и отвернулась. – Надо было прямо на тебе штаны стирать?
– Ясно, – после паузы ответил геолог. – Как хоть тебя зовут, спасительница?
– Татьяной.
– Спасибо, Танюша, я тебе тоже потом что-нибудь постираю, – улыбнулся запекшимися губами геолог и закрыл глаза. Через минуту он уже спал, тихо, но теперь уже совершенно отчетливо посапывая, иногда шевеля губами.
Таня какое-то время наблюдала за выражением лица спящего, радуясь, что пропала наконец его мертвенная бледность и неподвижность, и как-то незаметно уснула, свернувшись калачиком под боком у геолога.

Глава 8

Когда нарты с оленеводом скрылись за поворотом, Кригер вернулся к отдыхавшему лежа на животе Чувалову, сел рядом с ним на теплый ягель и грустно сказал:
– Ну вот, Борис Андреевич, дело сделано и обратного хода нет. Улетело письмо – не догонишь...
Он рассказал с каким письмом отправил оленевода.
– Николай Францевич, Вы с ума сошли! – возмутился Чувалов. – Вас же прикончат в зоне! Воры за бутылку водки зарежут. Шумилина-то уберут, но все остальные на месте останутся. Они никогда не простят такого.
– А я и не собираюсь назад в зону, – грустно улыбнулся геолог, – чего я там забыл.
– В побег уйдете? – приподнялся на локтях ошарашенный Чувалов.
– Да нет, стар я, чтобы бегать. Да и не по мне это – скрываться, прятаться...
После долгой паузы, свернув и закурив самокрутку, он спросил:
– Знаете Наума Германовича Коха?
– “Клизма”, что ли? Санитар в санчасти?
– Да-а, санитар..., – Кригер глубоко затянулся дымом. – Это ведь один из лучших урологов в стране. Так вот, перед выходом он определил у меня рак мочевого пузыря. Уже месяца три мочусь кровью, извините за такую интимную подробность. Мне осталось-то от силы полгода. Хорошо хоть, судьба смилостивилась надо мной и я проведу последние свои дни почти на свободе, в хорошей компании, занятый любимым делом.
Он помолчал немного и продолжил:
– Назначим это печальное событие на третье число, на мой день рождения. Я уже запасся ядовитым корнем. Смерть будет легкая, воздушная, с грезами – как при наркотическом отравлении. Дольше медлить никак нельзя – прискачут, наденут наручники и этапируют под усиленным конвоем в лагерь для дачи показаний... Не хочу лежать в болоте вблизи колючки под безымянным столбиком. Так что закопаете меня здесь, на красивом сухом месте.
– Так ведь выкопают же, шакалы!
– А мы сделаем так, что никто и не догадается, подумают, что сбежал. Неужели один старый полевик и четыре фронтовика не обведут вокруг пальца какую-то вохру?
И вот еще что. Россыпи здесь есть, и хорошие россыпи. Но я не хочу сейчас отдавать их нынешним правителям России. Боюсь, Вы меня не поймете, наверняка не поймете... Обещайте, что никому не расскажете про золото, пока страна не очнется от этого кошмара.
– Какого кошмара? – насторожился Чувалов, не любивший любых разговоров о политике.
– Молодой человек, неужели Вы считаете нормальным, когда за колоски, за опоздание на работу, за ошибку, допущенную в газете человека сажают в лагерь? Да Вы сами-то за что “десятку” получили? Во все времена солдат, попавших ранеными в плен, выкупали, обменивали, а потом встречали, как героев и награждали... А Вашего покорного слугу за что столько лет здесь держат? За то, что письма писал коллеге, выдающемуся геологу в Лондон! Назвали английским шпионом, врагом народа, били, издевались... Ведь вся Россия покрылась коростой лагерей. Никогда, ни в одной стране не было такого количества арестантов. Впрочем, я Вам об этом не раз говорил. А возьмите те же самые выборы. Само слово обозначает процесс, когда осуществляется выбор между двумя или несколькими кандидатами, а у нас что?
– А мне и голосовать–то ни разу не пришлось, – откликнулся Чувалов, – да и мало меня как-то это все волнует. Вот Вы все говорите об отсутствии у нас этих самых, как Вы их называете, “буржуазных” свобод. Гитлер, вон, всю Европу завоевал вместе с их хвалеными свободами, а мы ему башку-то скрутили! Значит, правильный у нас строй, правильно все делаем.
– Ладно, не будем снова затевать спор. Просто Вы другого не видели и даже по книжкам не знаете – когда Вам было читать книжки! Давайте так договоримся: про россыпи Вы расскажете, когда пройдут настоящие выборы самого главного человека в стране.
Чувалов отвел глаза. Очень не хотелось ему давать такое обещание. Николай Францевич понимал в какое сложное положение ставит молодого человека, но отступаться не собирался.
– В конце концов, это ведь мое открытие, а не Ваше, хотя Вы и принимали в этом участие, – попытался надавить старый геолог, но тут же переменил тему. – Пусть полежит это золото, никуда оно не денется, никаким американцам или французам не достанется. Пусть им воспользуются Ваши дети или даже внуки. Ведь потребность в этом металле будет всегда.
Так и не дождавшись ответа, Кригер решил добавить еще несколько аргументов:
– Не хочу я, дорогой коллега, чтобы опутали здесь все колючей проволокой, пригнали тысячи зэков, которые будут сотнями умирать от непосильного труда и неполноценного питания. Вы же слышали, что делается на Магадане! Придет время и свободные люди построят здесь дороги, поселки и будут после работы охотиться, ловить рыбу, да просто обнимать своих женщин...
– Ладно, – после долгого раздумья ответил наконец Чувалов, – даю Вам такое слово. Но тогда уж расскажите где эти самые россыпи находятся.
– Расскажу, конечно, – обрадовался геолог, – расскажу и покажу на карте. Да ведь на одной из них мы с Вами сидим. Давайте опробуем уступ террасы, мне самому не терпится проверить свои предположения.

Последний лагерь Кригер выбрал на реке Хальмеръю. Он понимал, что с чекистами может приехать геолог и выбрал долину, в которой не только не было промышленных россыпей, но и вообще сколько-нибудь заметных концентраций золота. Да и само название реки, которое в переводе значило “смертельная вода” или “река смерти”, очень уж подходило к создавшейся ситуации.
“Паленые” били одну линию шурфов за другой, уходя все дальше от лагеря вверх по течению реки. Николай Францевич, промыв несколько проб и убедившись, что золота нет, занялся составлением последнего в жизни геологического отчета. Теперь он знал, что в районе имеются не только россыпи, но и коренные месторождения золота. Одно такое месторождение он открыл неделю назад.
Когда они вдвоем с Чуваловым намыли на щетках первые самородки, геолог, как и положено, стал прослеживать откуда они могли попасть в речку. Интенсивно “золотили” два ручья, устья которых сошлись почти в одном месте, а вершины расходились, огибая гору со скалистым гребнем на вершине.
Промывая пробы через каждые сто метров, Николай Францевич убедился, что источник металла находится именно на этой вершине – в истоках ручьев отсутствовали даже мелкие пылевидные золотинки.
Три дня подряд ходил он к этой горе – искал золотоносные жилы. Жил белого кварца, иногда с крупными прозрачными кристаллами горного хрусталя, было много, но геолог видел, что в кварце нет рудных минералов железа, меди, свинца – извечных спутников золота, и потому не очень обращал на них внимание. Но других, рудных жил обнаружить так и не удалось. Он уже собирался прекратить поиски, когда неожиданно сделал свою главную в этом сезоне находку.
Под скалами в средней части склона горы Николай Францевич издали заметил яркое желтое пятно. Подойдя ближе, он разглядел в борту небольшой промоины торчащий из глины крупный самородок золота. “Килограмма три будет”, – оценил про себя взволнованный геолог вес находки. Никогда в жизни ему еще не приходилось держать в руках столько золота.
“Откуда же сюда мог попасть такой крупный самородок? Реки здесь не было даже в древние времена, иначе на склонах обязательно встречались бы валуны чужеродных пород. Не из космоса же он прилетел!”

Глава 9

Проснувшись утром, едва открыв глаза, раненый, не заметивший даже, что прошло уже несколько часов, закончил вечернюю фразу:
– ...И штаны постираю, и... другие принадлежности.
– Обязательно! – засмеялась Таня. – И еще из ложечки кормить будешь, и массаж два раза в день...
– Массаж – это хоть по три раза, – откликнулся геолог на шутку, – в этом деле я ба-а-альшой специалист!
– Бабник, что ли?
– Почему бабник, – искренне обиделся парень. – Я своим горнякам и промывальщикам-радикулитчикам такой моцион устраиваю – кулаками поколочу, коленками помну – чуть не плачут. Зато утром – как огурчики!
– Нет, мне такое – кулаками да коленками – не хочется, да и нет у меня радикулита.
– Ну-у, для тебя я что-нибудь полегчее придумаю. На такую пигалицу коленкой встанешь – и кранты, заказывай музыку.
– Ишь ты, “пигалицу”! – обиделась Таня. – А эта “пигалица” тебя волоком тащила к реке, ворочала каждый день... Да я, если хочешь знать, выше тебя сантиметра на три!
– Ладно, ладно, не обижайся, это я любя. – Голос у раненого заметно окреп и улыбка теперь была настоящая, а не через гримасу боли. – Ты же моя спасительница и сиделка, и кормилица... Кстати, а чего ты меня так плохо кормила? Жрать хочу, как кашалот!
– Да, тебя накормишь! Развалился, как барин... Даже чаем в начале напоить не могла.
Таня принесла от печки чашку с разогретой кашей, привычно подсунула под плечо раненого коленку и положила его голову себе на бедро.
– Я в такой столовке всю жизнь готов питаться, – пошутил геолог, сморщившись от боли. – Слушай, Танюша, выходи за меня замуж. Будешь меня всю жизнь кормить с ложечки. Я хороший, когда сплю зубами к стенке.
– Ладно, помолчи уж, жених. Кстати, как тебя зовут, контуженный?
– Александром. Но все зовут Шурой или Шуриком.
– Шуриком?! – прыснула Таня. – Так только заморышей обзывают, а у тебя вон какие плечи...
– А ты кто, геолог? – спросила Таня, скормив раненому несколько ложек каши. – Золото ищешь?
Шура перестал жевать и весь как-то вытянулся, напрягся.
– А где самородок? – быстро спросил он. – Ты его нашла?
– Какой самородок? – не поняла Таня.
– Рюкзак хрушинский здесь?
– Здесь, здесь, успокойся. Я из него продукты беру.
– Ну-ка, посмотри там тяжелый мешочек.
– Сейчас, покормлю тебя...
– Нет, нет, потом, – перебил Шура, – посмотри!
Тревожный голос геолога заставил Таню отложить ложку. Не отпуская голову раненого, она дотянулась рукой до рюкзака и подтащила его к себе.
– Какой он, этот мешок?
– Синий мешочек. Очень тяжелый.
Таня выложила на спальник несколько банок тушенки, коробки сахара, чай и на дне рюкзака нащупала мешочек с камнем.
– Этот? Ну и тяжеленный! Это правда золото? Можно я посмотрю?
– Может, не надо? – Шура сразу успокоился и обмяк, голос его опять стал шутливым. – А то как увидишь – шмякнешь меня топором по башке и рванешь за границу.
– Из-за этой-то дребедени?! – Таня разглядывала на ладони самородок. – А вообще-то он красивый, надо будет на солнце его посмотреть. А вот здесь как будто череп нарисованный.
– Из-за этой “дребедени” уже три трупа получилось и один полутруп, – серьезно ответил Шура. – Да и ты могла лежать сейчас холодненькая... А что бы этот урка с тобой до этого сделал...
Они оба помолчали. Потом Таня сунула самородок в мешочек и бросила его в дальний угол палатки.
– Значит, не зря я тебе трусы стирала – отрабатывала свое спасение?
– Мы квиты, – улыбнулся Шура. – Но один должок за мной – массаж.
– Ну, раз ты такой специалист, я не против, давай только, выздоравливай поскорей!
После обеда Шура уже сам перевернулся на живот, хотя это и было очень больно. Во время массажа он давал “ценные указания” как оттягивать кожу и бить по ней ребром ладони, как массировать позвоночник...
Он долго рассказывал как нашли самородок, как преследовал Хрушина, из-за чего вынужден был пойти в открытую, изображая черт-те какую походку. Потом, вспомнив о своих вещах, мокнущих под дождем, послал Таню за рюкзаком, рубашкой и полевой сумкой, рассказав где их нужно искать.
Когда Таня вернулась, она заметила, что волосы у Шуры мокрые.
– Ты что, выходил? – удивилась она. – Так ты у нас еще и симулянт!
– Ну, выходил – это громко сказано. Выползал. Хотел рыбки половить, да речка далеко оказалась.
– Да, речка аж в десяти метрах...
– Вот я и говорю: далеко! А хариус малосольный сейчас был бы в самый раз на закусь! – Шура потряс фляжку, которую достал из своего мокрого рюкзака.
– Ты что, пьянствовать собрался? – ошарашено посмотрела на него Таня.
– Обязательно! И, заметь, вместе с тобой. Во-первых, надо обмыть возвращение с того света, во-вторых, за знакомство, и в-третьих,... за помолвку тоже надо выпить.
Каку-ую помолвку? – совсем растерялась Таня. – Ты уже поддал что ли? А ты у нас вообще-то не алкоголик ли, случаем?
– Нет, конечно, но запойный. Ладно, открывай тушенку. Пока до третьего тоста дойдем, может быть, успею охмурить тебя.
Они пили чистый спирт из стальной пробки от фляжки и запивали его холодной водой. После второй пробки Тане стало так хорошо, так уютно в этой сырой, затерянной в дождливых горах палатке, с этим совершенно незнакомым ей, но уже каким-то родным человеком... Перед третьим тостом она сама заговорила о помолвке:
– А какая помолвка без колец? Что же ты, жених, не позаботился заранее?
– Да я позаботился – кучу золота тащил с собой на свидание, но пришлось в патрон зарядить. Там можно было десяток колец отлить!
– Это из скелета-то? – передернулась Таня. – Да я в жисть бы такое не надела!
– Ладно, куплю тебе серебряное. Золото – дурной металл. Еще на себе его таскать! Ну, давай, за нашу долгую счастливую совместную жизнь!
– Они жили счастливо и умерли в один день, – рассмеялась заметно захмелевшая Таня.
– Чуть не умерли в один день, – поправил Шура, – но выжили, нарожали кучу детей и жили вечно. Ура!
– Ура! Ура! Ура! – завопила во весь голос Таня и выпила свою порцию спирта.
– А целоваться с женихом? – пошутил Шура.
И Таня, по озорному тряхнув головой, забрасывая волосы за спину, нагнулась и осторожно поцеловала его в потрескавшиеся губы.

Через три дня Шура первый раз поднялся на ноги. И чуть не свалился вместе с Таней, изо всех сил поддерживавшей его. Голова у него кружилась, немного поташнивало, сильно болела рана в бедре, но он все-таки сделал первый десяток шагов.
Когда еще через два дня появились, наконец, Танины друзья – мокрые и замерзшие, Шура уже мог сам вставать и передвигаться на сотню-другую метров.
Все вшестером они едва поместились в маленькой палатке. Уже через полчаса вымотанные туристы, выпив по две пробки спирта, спали вповалку друг на друге.
Утром выглянуло солнце и ребята ушли в свой лагерь, а потом – через перевал в поселок “хрустальщиков”, добывавших в штольнях жильный кварц и горный хрусталь, чтобы передать составленную Шурой радиограмму. Таня осталась с ним.
К вечеру того же дня пришли двое оленеводов с собакой. Попили чаю, расспросили как все произошло, рассказали, что довезли Андрюшу до самого лагеря. Они похвалили Шуру, что он стрелял самородками: “Тизолый золотой пуля. Старики золотом стреляли в медведя-людоеда, говорили, что сто лет в этом месте людоедов не будет”. Потом они быстро попрощались и ушли в сторону хребта – им надо было собирать разбежавшееся стадо.
Через день прилетел вертолет со следователями и группой вооруженных автоматами омоновцев. А уже через четыре часа Таня помогала Шуре спускаться по трапу вертолета в городе.
На “скорой помощи” в сопровождении омоновского “УАЗика” они подкатили прямо к дверям экспедиции и Шура, не выходя из машины, в присутствии главного геолога передал из рук в руки злополучный самородок Марии Андреевне. Потом он договорился, чтобы Тане выдали его зарплату и пустили в общежитие – в его комнату. И только после этого он “сдался” врачам.

Глава 10

Хорошо разглядев самородок, и заметив включение черного минерала железа гётита, напоминающее человеческий череп, Николай Францевич грустно улыбнулся своим мыслям. Даже природное включение в золоте напоминало, что жить ему осталось совсем немного.
Геолог начал внимательно изучать валявшиеся рядом обломки пород, но ничего интересного не нашел. Песчаники да конгломераты, такими породами были сложены не только вершина этой горы, но и весь Главный хребет, хорошо видный отсюда. И вдруг в сереньком конгломерате, сложенном мелкой кварцевой галькой, блеснула довольно крупная золотинка, рядом – другая.
– Вот, старый дурак, – вслух обозвал себя геолог, – да ведь конгломераты – это бывшие галечники, значит, когда-то, миллионов пятьсот лет назад здесь были либо берег моря, либо русло крупной реки. Нет, на морские отложения это не похоже – уж очень плохо окаталась галька..
Еще раз обойдя гору, приглядываясь теперь только к сереньким конгломератам, Николай Францевич  обнаружил еще несколько образцов с видимым золотом. В одном из них металла было больше десяти процентов. Это была не просто хорошая, а чудовищно богатая руда, так как у добытчиков и тысячная доля процента считается очень высоким содержанием золота.
“Как я мог забыть, что добрые две трети золота в мире добыто именно из конгломератов?! – продолжал ругать себя геолог. – Как можно забыть о крупнейшем в мире южноафриканском месторождении золота Витватерсранд? Впрочем, несмотря на десятилетия поисков, на Евразийском континенте не найдено пока ни одного подобного месторождения. Нет, одно уже есть... И качество руд здесь гораздо лучше. Надо бы срочно провести поиски на Главном хребте... Да, поиски... Скоро тебя закопают здесь... Может, я глупость сделал с этим письмом? Да назад уже не вернешь!”
В своем отчете, написанном мелким почерком на папиросной бумаге, Кригер указал точные координаты выявленных россыпей и коренного месторождения, сделал заключение об общей высокой перспективности района. Указал и причины, по которым счел необходимым скрыть свои открытия.
Аккуратно сложив тонкие листки бумаги и свернув в трубочку, он вложил их в алюминиевый пенал. Потом тщательно замазал щель между крышкой и корпусом специально выгнанным для этой цели из бересты дегтем. Для надежности еще обернул пенал промасленной восковкой.
Адрес жены и короткое письмо ей он попросил каждого из танкистов запомнить наизусть. Больше никого из родных у него не осталось. Единственный сын погиб в войну в “трудармии” – попал в аварию.
Последнее свое послание он адресовал чекистам. В нем он признавался в авторстве письма в ЦК, подробно объяснял, почему не следует искать в этом районе россыпи золота. В конце записки он сообщал, что уходит в побег, так как знает, что его все равно убьют в зоне.

Утро третьего сентября выдалось тихим и ясным и каким-то праздничным из-за первого инея. Впервые не было никакой дымки и поднявшееся чистое солнце осветило побелевшие уже вершины Главного хребта, их красновато-бурые склоны, поросшие карликовой березкой, листья которой теперь были прихвачены первым морозцем.
На работу вышли как обычно, очень рано. Чирин даже не вылез из своей палатки для инструктажа – в последнее время он настолько обленился, что спал до двенадцати, уверенный, что здесь, в открытых местах, зэкам вовсе некуда деваться.
Подойдя к террасе, на которой в последние дни проходили два профиля шурфов, уселись перекурить. Все было обговорено заранее, поэтому дымили молча. Лица у ребят были мрачные. Смерть на войне им приходилось видеть много раз, но вот так сидеть рядом с живым человеком, которого надо будет через несколько часов закапывать в могиле, было неприятно.
– Ладно, коллеги, не берите в голову, – попытался успокоить их Николай Францевич. – Старики должны уходить – так устроена жизнь. Я надеюсь, вы все выберетесь из этой передряги, досидите свои срока и выйдете на свободу. Я уверен: вы доживете до тех времен, когда можно будет говорить не боясь все, что ты думаешь, а в газетах прочитать десятки “правд” – правда никогда не бывает одна, у каждого человека, каждого сословия она своя... Если хотя бы один из вас свяжет свою жизнь с геологией, значит, не напрасными были мои усилия, мои лекции. У нас очень богатая страна и каждый из вас сможет подарить ей свое открытие, вписать свое имя в почетный список первооткрывателей, который не зависит ни от какой злобы дня и политической конъюнктуры.
После перекура ребята занялись проходкой небольшой рассечки в одном из шурфов, выбранном Кригером, а сам Николай Францевич направился вверх по течению реки, намеренно оставляя глубокие следы на песке. Километров через пять он остановился и вернулся назад по воде.
“Паленые закончили свою работу и молча курили у костерка. Чувалов показал геологу место рядом с собой и достал из вещмешка литровую банку с мутноватой жидкостью.
– Тут ребята выгнали немного самогона из бражки, – сообщил он удивленному Кригеру. – Давайте отметим Ваши шестьдесят девять.
– Ну что же, хотя и не круглая дата, почему бы и не отметить. Круглей уже не будет...
Чувалов поднял кружку:
– За Вас, Николай Францевич! Я красиво говорить не умею, но Вы хороший человек... Не знаю, как ребята, а я, если удастся выбраться на свободу, подамся в геологию. Промывальщиком ли, шурфовщиком, или таборным рабочим... Мне такая работа по душе. В общем, мы Вас никогда не забудем!
Стукнулись кружками, выпили.
– А письмо мы обязательно отправим, – добавил Чувалов, – и не после освобождения, а прямо из зоны. Есть такая возможность – через вольняшек. И сюда вернемся – поставим памятник.
Спустившись в шурф, Кригер разбросал мелкие самородочки, выкопал в головах две ямки под большой самородок и образец золотоносного конгломерата. Поудобнее улегся, сложив руки на груди, и стал ждать. Никакого рака и никакого ядовитого корня у него не было. Пришлось обмануть ребят – они бы ни за что не согласились закапывать живого человека. Придумывать же какую-то другую смерть – утопиться, или прыгнуть со скалы – ему не хотелось. Пусть ребята запомнят его живым, бодрым и улыбающимся. И пусть эта свора офицерья поищет меня по Уральским горам!
Через два часа, как и договаривались, “паленые” собрались у шурфа. Сверху были видны только ноги геолога. Николай Францевич строго-настрого запретил спускаться вниз (“Знаете, может быть рвота и прочее, я не хочу, чтобы это видели”). Чувалов кинул гальку и попал в сапог. Никакого движения. На крики никакого ответа тоже не последовало.
– Все. Пусть земля Вам будет пухом. Прощайте, Николай Францевич.
Они быстро закидали могилу, выровняли грунт, перетаскав лишний к соседним шурфам. Потом тщательно все замаскировали, посыпали табаком и черным перцем, чтобы собаки не отыскали. Завершив свою скорбную работу, они молча выпили остатки самогона.
Сидя у костра и досмаливая очередную самокрутку, Чувалов  угрюмо смотрел на уступ террасы и представлял как всего в нескольких метрах под огромной тяжестью лежит то, что осталось от последнего представителя славной геологической династии.
Вдруг ему в голову пришла мысль, что терраса-то разрушается и через какое-то время могилу может размыть. Тут же вспомнилось кригеровское: “В тот момент, когда вы начнете понимать, в каком месте окажется русло реки через десять, сто, тысячу лет, какая гора станет еще выше, а какая просто исчезнет, превратившись в небольшой заросший холм, можете считать, что вы уже стали настоящими геологами.”
“Он сам выбрал это место, – пытался успокоить себя Чувалов, – значит, в его планы входил и размыв террасы. Так вот почему он забрал в могилу самородки! Не очень-то он верил, что я останусь живой, ведь ребята так и не знают ничего про местные россыпи. Это и правильно: тайна, которую знают двое – уже не тайна. Лишь бы на допросах никто не раскололся про могилу. А может быть, он хотел, чтобы я догадался вернуться сюда перезахоронить его на хорошем высоком месте, а заодно прочитал бы его геологический отчет? Да, наверное так оно и было задумано. Ну что же, я обязательно вернусь!”

Через три дня в лагере уже топталась целая орава офицеров, взвод солдат прочесывал с собаками все окрестности.
Чирин, без портупеи и погон, испуганный на всю оставшуюся жизнь, давал показания как позволил убежать этому немцу, почему не догнал его на лошадях в первый же вечер, когда узнал о побеге. Если в отношении работы отряда он мог сослаться на шумилинский приказ, врал, что искали мамонтовую кость, то отсутствие охраны во время работы зэков объяснить было просто невозможно. Он уже знал, что Шумилин, предупрежденный кем-то по телефону, застрелился пьяный за несколько часов до прибытия комиссии, и все валил на него.
В конце концов, замученного допросами и страхом за свою судьбу, страшно исхудавшего, с трясущимися руками бывшего старшего лейтенанта просто вышвырнули со службы. Вместе с женой устроились они где-то путевыми обходчиками на железной дороге и тихо, незаметно прожили оставшуюся жизнь на глухом полустанке.
“Паленым” повезло больше. Да им, собственно, нечего было и терять. Пережив утомительные допросы, на которых приходилось прикидываться полными идиотами, через месяц они ехали уже с этапами в разные уголки страны.
Фамилия Кригера еще несколько лет числилась в списках всесоюзного розыска. А потом человека просто “списали”, посчитав, что он погиб в горах.
Жена Николая Францевича получила от мужа из Воркуты письмо, написанное чужим почерком. После привычного ”Целую. Твой Николаша.” была приписка: “Выдающийся геолог Николай Францевич Кригер трагически погиб во время экспедиции на Приполярном Урале.” Ни о месте захоронения, ни о подробностях гибели не сообщалось. Не было также ни фамилии, ни адреса сообщившего эту печальную весть...

Глава 11

В свой отряд Шура вернулся только в начале сентября. Извлекать пулю ему не стали – врачи сказали, что это очень опасно. Много мороки было со следователями. Пока дело закрыли, пришлось раз десять сходить в прокуратуру, написать кучу бумаг.
Таня теперь работала вместе с ним. Жили они в одной палатке и все знали, что осенью будет свадьба. Официально Таню устроили минералогом, но большую часть времени она варила на весь отряд и только в свободные часы занималась фракционированием шлихов и отдувкой золота.
Шура научил как надо отделять специальным прибором магнитные и электромагнитные минералы, а оставшуюся часть шлиха рассыпать ровной полоской на дне коробочки, сделанной из плотной бумаги. Самое трудное было, вытянув трубочкой губы, дуть на эту полоску таким образом, чтобы струя воздуха поступала мелкими порциями. По несколько минут подряд надо было выдавать пулеметной очередью монотонное “па-па-па-па-па...” При этом все легкие минералы разлетаются и остается реденькая желтая полоска чистого золота, хорошо видимая на черной бумаге. Но если вдруг, не дай бог, выскочит одно более громкое “па” – пластинчатые золотинки сразу срываются с места и летят к задней стенке коробки, а это значит, все надо начинать заново. Отдутое золото ссыпалось в малюсенькие пакетики из кальки, а осенью в экспедиции оно взвешивалось на очень точных электронных весах. Поделив вес золота на объем промытой породы, геологи получали содержание, без которого нельзя определить запасы металла в россыпи.
Сам Шура уже не мыл шлихи – до сих пор было больно нагибаться. Но с этим хорошо справлялся Андрюша, начальственно покрикивающий иногда на бывшего повара, долбившего теперь щетки и буторившего пробы.
История с могилой, самородком и дикой дуэлью как-то постепенно забылась за сиюминутными заботами полевой жизни. И вдруг в самом конце сезона, когда на речках появились уже ледяные забереги, зловещий самородок сам напомнил о себе. Кстати, Шура так и назвал его в акте сдачи в экспедиционную золотоприемную кассу – “Зловещий”.
Пришла радиограмма от начальника экспедиции: “Срочно сообщите имеются, нет фотографии или зарисовки самородка Уральский”.
Ответная радиограмма ушла через пятнадцать минут: “О самородке Уральский никогда не слышал. Если имеется ввиду Зловещий, название которому дано мной по праву первооткрывателя, то имеются детальное описание, 4 зарисовки со всех сторон в масштабе один к одному. Характерная особенность – наличие включения черного минерала в форме черепа с костями. Произведено фотографирование на черно-белую пленку, которая не проявлена и находится у меня. На цветную пленку снимали туристы, адрес.... Приоритет названия буду отстаивать на любых уровнях вплоть до суда = Никушин.”
Ночью, когда никто уже не “толкался” в эфире, Шура вызвал по радиостанции дежурную радистку:
– Здравствуй, Люба. Не разбудил тебя? Слушай, что там за паника с самородком? Прием.
– Ой, Шура, тут такое творится! Следователей из Москвы понаехало... Кто-то ворвался ночью в контору, убили вахтершу, тетю Катю, взломали двери в спецотдел, вскрыли два сейфа и все вымели подчистую – золото, алмазы... Но главное там было – твой самородок. Пытались поджечь, но пожар почему-то сам потух.. Лучше бы ты выбросил этот самородок в речку. Прием.
– Да я уж и сам жалею. Ну, спасибо, Люба, за информацию. Спи дальше. До связи.
– Шур, надо было действительно тебе выбросить его, – грустно сказала Таня, забравшаяся уже в спальный мешок.
Шура положил ладонь ей на голову, погладил.
– И мы бы никогда не встретились...
– Ой, а я и не подумала! Дурочка я у тебя!
Они оба помолчали, вновь вспоминая события тех дней. Потом Таня спросила:
– А они наверное уже переплавили его или разрезали на мелкие кусочки... Кому нужны теперь фотографии?
– Ну уж, дураков нет! Я ведь наврал тогда, что 12 долларов стоит грамм. Это для мелкого золота, а самородки, чем они крупнее, тем дороже. Почти в геометрической прогрессии. За такой крупный можно хапнуть бешенные деньги.

После сезона Шура узнал, что ограбление совершили двое омоновцев из тех, кто сопровождали их тогда на вертолете и при поездке по городу. Одного через неделю нашли мертвым в каком-то заброшенном сарае на окраине города. А другой исчез, просто растворился в пространстве вместе с золотом, алмазами и пистолетом “Макаров”.

Глава 12

Из уральской тайги Чувалов попал на Магадан – прямо на фабрику золота и смерти. Выжить ему удалось только благодаря приобретенной в уральской экспедиции профессии. Опытные промывальщики здесь очень ценились и их никогда не посылали на гиблую работу в забое. Зимой они промывали пробы в железных бочках, вода в которых подогревалась на костре, так что не были страшны даже самые лютые морозы. Ну а летом многих из промывальщиков по разнарядке направляли в геологические партии, где они вообще жили нормальной полевой жизнью и ничем не отличались от вольнонаемных рабочих.
Освободившись в 55-м после реабилитации, Чувалов так и остался в Магадане, устроившись в экспедицию к знакомым геологам. Его давно знали, поэтому сразу приняли техником-геологом и дали небольшой отрядик.
С геологом, уезжавшим в отпуск, он передал жене Кригера, Екатерине Ивановне, последнее письмо ее мужа и довольно большую сумму денег – все что он заработал за год после освобождения. В своем письме он подробно сообщил о событиях того злополучного сезона, описал место захоронения и сообщил, что обязательно вернется в те места и поставит достойный памятник. В конце он просил прислать “с возвратом” фотографию и книги, написанные геологом.
Каково же было его удивление, когда на его имя из порта пришло извещение на получение контейнера. Трехтонный контейнер до половины был заполнен тщательно завернутыми в плотную бумагу стопками книг.
Екатерина Ивановна подарила ему всю геологическую библиотеку, собиравшуюся несколькими поколениями Кригеров. Чувалов буквально ошалел от такого свалившего на него богатства. Он даже не успел поблагодарить щедрую женщину, потому что буквально через неделю пришла телеграмма, в которой сообщалось, что Е.И.Кригер скоропостижно скончалась и похоронена на таком-то кладбище...

Борис Андреевич так и не смог получить какого-либо систематического геологического образования. Кроме скоротечных курсов прямо здесь, в Магадане, он ничего не кончал, черпая свои знания из кригеровских и купленных им самим книг. Впрочем, отсутствие дипломов не помешало ему стать старшим геологом партии, первооткрывателем десятка россыпей и лауреатом Государственной премии.
Тайну Уральских россыпей он только один раз приоткрыл своему закадычному другу, Лешке Котлову, да и то не назвал при этом ни район, ни названия речек. Он уже понял, что навряд ли доживет до тех времен, когда в стране состоятся настоящие выборы и твердо решил, что слово, данное учителю, не нарушит. Пускай местные геологи сами шевелят мозгами.
С Лешкой они через несколько лет смертельно поссорились. Очень уж тот засуетился, зарасталкивал всех локтями, когда дошло дело до раздачи значков первооткрывателя месторождения и солидных премий. Чувалов сделал все, чтобы награждены были старики, всю свою жизнь, все здоровье отдавшие колымскому золоту. Котлову пришлось уехать не солоно хлебавши. Позднее он мелькал где-то в соседней Якутии, в Бодайбо, в Амурской области. Часто попадались его статьи в журналах. Надо сказать, геолог он был весьма неплохой, этого у него никак нельзя было отнять. Потом на несколько лет он куда-то пропал и вдруг прогремел на весь Союз открытием на Урале нового россыпеносного района.
“Запомнил, паршивец, мои рассказы, – беззлобно подумал Чувалов о Котлове, когда прочитал в газете о вручении ему Государственной премии. – Ну и ладно, когда-то это все равно должно было случиться.”
– Вот и кончилась наша тайна, Николай Францевич! – обратился он к портрету старого геолога, висевшему над его рабочим столом. – Так и не дождались мы с Вами свободных выборов и других “буржуазных” свобод. Ну хоть зон стало поменьше, да за колоски людей не сажают...
Надо было ехать на перезахоронение, но как выбраться на материк летом геологу-поисковику? Сперва это, а потом в стране началось черт те что. Геологов начали уничтожать, как тараканов на кухне. В прессе появились обвинения, что эти сволочи с длинными молотками присосались, как пиявки, к государственной казне и, в ущерб трудящимся людям, разведуют запасы металлов чуть не на 300 лет вперед.
Особенно усердствовал один заместитель министра геологии, который каждую статью начинал словами: “Я четыре раза был в ЮАР и могу засвидетельствовать, что на всю страну у них там две сотни геологов...” Зам откровенно лукавил, он не мог не знать, что в странах Запада просто сложилась другая структура отрасли. Там геологи не бурят скважин, не проходят горных выработок, не производят их обмеры, не отбирают пробы – всем этим занимаются специализированные фирмы. У них геолог – привилегированная, “белорубашечная” профессия, у нас же он “и швец и жнец, и на дуде игрец”, оттого и складывается впечатление, что отрасль “раздута”. К тому же, надо учитывать и огромную, в большей своей части совершенно не обжитую территорию...
Но больше всего северян бесила эта замовская похвальба: “Когда мне показывали рудник в Канаде... В Кейптауне мы ознакомились... Мы воочию убедились, что Бразилия – богатейшая страна...” В Магадане один за другим закрывались благоустроенные поселки золотоискателей и золотодобытчиков, у геологов не было денег даже заказать контейнер, чтобы сбежать из этих гиблых мест, а этот радетель экономии государственных средств без устали разъезжал по всему свету и периодически осчастливливал всех сентенциями какую пользу стране принесет реформа геологической отрасли.
Люди, всю жизнь отдавшие практической геологии, хорошо понимали, что под экономику страны закладывается гигантская мина замедленного действия, которая просто не может не сдетонировать через десяток лет. Что такое рудник или прииск без прироста запасов руд или металлов мог не понимать только полнейший идиот.
А потом вообще началось такое, что и в кошмарном сне не могло присниться. Съезды, путчи, разгон КПСС, распад Союза, стрельба из танков в центре Москвы... Про геологов вообще забыли и некогда мощнейшие экспедиции скукоживались до размеров партий, отрядов, а потом и вовсе закрывались. Специалисты разбредались кто куда, ежегодно несколько сотен новоиспеченных геологов занимали места за торговыми лотками, в охране расплодившихся банков, устраивались в новые коммерческие структуры.
Чувалов не стал дожидаться, когда его отправят на пенсию. Подал заявление, распродал по дешевке мебель и поехали они вместе с женой на ее родину – в вологодские края. Купили завалящий домишко на окраине города, подремонтировали его и начали свою спокойную пенсионно-огородную жизнь, не уставая удивляться всему, что творилось в их стране, приступившей к строительству очередного, но теперь уже капиталистического “светлого завтра”.
Бориса Андреевича хватило только на четыре месяца такой жизни.

Глава 13

Сержант Самохин скучал на обочине дороги на выезде из Вологды. Время перевалило за полночь, машин не было, а лейтенант, уехавший на дежурном “Москвиче” за очередным “пузырем”, где-то запропастился. Если заехал к Зойке, то явится не раньше трех – она не отпустит, пока не “натрахается” вволю. Вот ненасытная баба! А главное – денег не берет, дура. Давно миллионершей бы стала. Сержант вспомнил, как “оттянулся” с ней в прошлое дежурство, но от приятных воспоминаний его отвлек дальний свет фар.
Вообще-то категорически запрещалось останавливать машины в одиночку, но в Вологде еще ни разу не было случая, чтобы кто-нибудь рискнул напасть на вооруженного милиционера. Это там, в Москве полный беспредел, а здесь пока все тихо. К тому же, делиться не надо с лейтенантом, если удастся выжать из водителя определенную сумму...
Самохин вышел на дорогу и поднял жезл, повернувшись боком, чтобы было видно висевший подмышкой автомат. “Девятка” начала тормозить не сразу, но все же остановилась не доезжая метров пять до сержанта. Когда открылась дверца и в салоне зажегся свет, он увидел, что впереди сидят два омоновца в форме. Чертыхнувшись про себя, Самохин собирался уже махнуть коллегам, чтобы проезжали, но вдруг заметил бледное лицо и бегающие глаза щуплого водителя. Чего он так перессал? Поддатый что ли? Подумаешь, новость – своим можно! И в этот момент он встретился глазами с грузным быковатым омоновцем, сидевшим справа. Что-то такое было в этом взгляде, что рука сама потянулась к автомату...
Дальнейшие события запомнились сержанту, как замедленное кино. Водитель откидывается к спинке сиденья, поднимая руки, из под его локтя показывается ствол “Макарова”, зажатый в руке “быка”. Грохочет выстрел. Если бы Самохин не сделал инстинктивно шаг в сторону, наткнувшись на взгляд, пуля попала бы точно в сердце, но и от удара в плечо милиционер не смог удержаться на ногах. Падая, он все сделал правильно – слегка сгруппировался, перекатился к кювету и уже из укрытия одной рукой открыл огонь из автомата по машине. Одной очередью он расстрелял почти весь магазин. В темноте не было видно пробоин, но он чувствовал по звуку, что пули ложатся точно в цель – в дверцы чуть ниже стекол. Остановился он, испугавшись, что не сможет быстро одной рукой вставить новый магазин и окажется перед “быком” совершенно безоружным.
Тишина длилась не долго. Из под машины – он понял это по вспышкам – раздалось два пистолетных выстрела. Вернее, второго выстрела сержант уже не услышал – от удара в голову он потерял сознание. Очнувшись через несколько секунд, почти ничего не соображая и не видя перед собой, Самохин все-таки заметил фигуру убегавшего по дороге человека, с большим трудом приподнял автомат и выпустил в его сторону остаток магазина...

Первый выстрел прогремел, когда Костя Преловский, возвращаясь из кино, заходил в калитку своего дома. Он видел, проходя мимо, как “гаишник” останавливал “Жигуленка” и подумал, что опять “менты” нажрались и изгаляются над людьми. Но когда за спиной загрохотала длиннющая автоматная очередь, Костя понял, что дело там серьезное. Он присел на корточки и осторожно выглянул из калитки. За рядом тесно высаженных тополей ничего не было видно. Еще два раза бабахнуло и все затихло. Потом послышались шаги бегущего человека. Когда он поравнялся с калиткой, Костя рассмотрел в свете фар крупного сутуловатого омоновца с пистолетом в левой и “дипломатом” в правой руке. Опять раздались выстрелы и мужика как будто ударили в спину, падая, он немного крутанулся, тяжело завалившись на правый бок, а потом и на спину. Дипломат при этом вырвался из руки, проскользил по дороге и юркнул в кювет метрах в десяти от наблюдателя.
Выждав с полминуты и убедившись, что никто больше не стреляет, а мужик не проявляет признаков жизни, Костя быстро подскочил к “дипломату”, перебросил его через забор в свой огород и сразу скрылся за калиткой, закрыл ее на засов и побежал по тропинке к дому. Как раз в этот момент на крыльцо выскочила мать в стареньком халате и сразу закричала на всю улицу:
– Беги сюды, прячься в дому! Ты чо опять натворил, сволочь? Чо они в тебя стреляли? Ты не ранетый?
– Это не в меня, мам! – поспешил успокоить ее Костя. – Гаишники с бандитами схлестнулись. Там мужик у калитки мертвый лежит.
Мать быстро завела сына домой, выключила свет и, расспросив что видел, велела идти спать и не высовываться, если придет милиция.
– Ничо ты не видал, ничо не знашь! Затаскают следователи, а потом бандюги привяжутся.
Через полчаса на улице завыли милицейские сирены, в окна ударил свет фар. До утра шла какая-то возня на дороге, слышались голоса, метались лучики фонариков, но к Преловским в калитку так никто и не постучал.
Утром заглянул участковый, но, узнав, что они из дома не выходили, даже протокола не стал составлять.
Соседи через дорогу тоже ничего не видели. У них пулями вышибло два стекла на окнах и они пролежали все время до приезда милиции на полу. Костю это успокоило – вряд ли кто-нибудь другой, кроме соседей, мог заметить, как он перебрасывал “дипломат”. Он уже закопал тяжелый чемоданчик в сарае и теперь фантазировал сколько в нем окажется бандитских денег. Все в округе уже знали, что “гаишник” лежит в больнице, а оба бандита убиты, что они были вооружены пистолетами и одеты в омоновскую форму и что “Жигуль”, в котором они ехали, был ворованный.

Выждав две недели и убедившись, что никто не ищет чемоданчик, Костя откопал его и взломал топором замки. Открыв “дипломат” он не увидел, как ожидал, насмотревшись американских боевиков, плотно уложенных пачек денег. Две грязных рубашки, мятая куртка, полотенце, электробритва, десяток презервативов в ярких обертках... Деньги тоже были, причем сумма, какую  парень никогда и в руках-то не держал, но она настолько не соответствовала ожидаемому баснословному богатству, что он только брезгливо поморщился, будто был не Костей Преловским, главной мечтой которого было приобрести подержанную игровую приставку “Денди”, а настоящим “новым русским с “Мерседесом”. Непонятно только было почему чемоданчик так много весил. Вон оно что! Бумажный сверток! Но чего они туда напихали? Свинец, что ли? Может, они ураном торгуют или “красной ртутью”? Парень инстинктивно отстранился от чемоданчика, вспомнив про Чернобыль, про радиацию. Но любопытство взяло верх и, развернув несколько слоев бумаги, он увидел большой кусок желтого металла.
Костя сразу догадался, что это золотой самородок и сразу понял, что это именно ТОТ САМЫЙ самородок, про который он недавно прочитал в журнале – сразу бросался в глаза череп со скрещенными костями, как будто нарисованный черной краской.
В журнале было написано, что многие века на самой высокой горе Урала Народной оленеводы коми в тайне хранили большой самородок золота, на котором самой природой был нарисован знаменитый пиратский знак. Существовало поверье, что пока самородок находится в замаскированной пещерке у самой вершины горы, в стране не будет войны и раздора, не будут тысячами погибать олени от страшной болезни “копытки”, тундра будет родить богатую ягоду, в реках не переведутся семга, таймень, хариус, будет много куропаток и зайцев и очень мало волков... Журналист, со слов древнего старика-оленевода, рассказывал, что в двадцатом веке трижды лихие люди, которые появляются в любом, даже таком чистом и трудолюбивом, как коми, народе, похищали самородок. В четырнадцатом году после этого началась страшная война, а потом бестолковая кровавая революция, в сорок первом напали немцы, а в восемьдесят шестом сперва взорвался Чернобыль, потом пропала водка, развалился Союз, начались странные войны, а позднее пропали куда-то вертолеты, которыми развозили детей оленеводов по интернатам, начались бескормица, болезни и олений мор. Первые два раза удалось вернуть самородок на место, но, как рассказывал старик, люди, сделавшие это, не знали, что его надо было укладывать так, чтобы череп был внизу, поэтому почти весь век не было в стране настоящего мира и спокойствия...
Костя сразу для себя решил, что вернет самородок на место. Он хорошо помнил, как летал в детстве на самолете на Украину к тете Кате, как она несколько раз в год присылала посылки с яблоками, абрикосами, сушеной вишней. Теперь пролететь до Киева один раз на самолете стоило больше, чем мать зарабатывала за целый год, а за посылку “за границу” надо было заплатить больше денег, чем ушло бы на покупку тех же самых фруктов на базаре. Ему хотелось, чтобы все стало как прежде, чтобы не убивали солдат в Чечне, чтобы не взрывали вагоны в метро, чтобы не разъезжали бандиты с оружием...
Костя знал, что сейчас печатается много “чешуи”, как он говорил, и поэтому решил спросить у нового соседа, пожилого геолога со страшноватым в шрамах от ожогов лицом, мывшего всю жизнь золото на Колыме, похожа эта история на правду или выдумана журналистом.
Борис Александрович надолго задумался, затянувшись сигаретой, а потом, пожав плечами, ответил:
– Знаешь, Константин, раньше бы я отмахнулся сразу – вранье, мол, и все тут! Но после одного случая я понял, что многого мы еще не знаем, многого не понимаем и в природе и в человеке...  Замерзал я как-то на речке Улькан – не рассчитал своих сил, сутки шел на лыжах, а потом присел отдохнуть прямо в снег и уснул... Оленевод, который меня спас, рассказал, что спокойно спал в чуме, предельно усталый после двухдневного дежурства возле стада и ему приснился давно умерший дедушка, который тащил его за ногу из полога и все говорил, что какой же ты эвенк, если спишь здесь, в тепле, а человек замерзает на Улькане, в трех часах езды на оленях. Проснулся весь в поту, быстро запряг оленей и понесся по реке, пока именно через три часа не увидел скрюченного в снегу человека. Вот так, парень. Хочешь верь, хочешь не верь. Как я могу после этого судить – легенда это, про самородок, совпадения, или есть какие-то внешние силы, которые откуда-то сверху наблюдают за нами, а иногда и вмешиваются, когда мы, неразумные человеки, вовсе уже готовы полностью перебить друг друга...

В конце лета, соврав доверчивой матери, что устроился воспитателем в спортивный лагерь, Костя, “втихаря” закупив на обнаруженные в "дипломате" деньги шикарное снаряжение, продукты и достав в турклубе отличную карту Приполярного Урала, сел в поезд. Самородок был запрятан внутри легкого спального мешка. Достигнуть высочайшей вершины Урала он решил по самому короткому пути – от железнодорожной станции Косью, по туристской тропе, проложенной по правому берегу одноименной реки.

Глава 14

Окучив второй раз картошку, Чувалов засобирался в северный город, где, как он узнал, базируется каким-то чудом выжившая экспедиция, проводящая поисковые работы на золото на Приполярном Урале.
Приехав в город, он сразу, по бетонному памятнику геологу с рюкзаком и молотком, нашел контору экспедиции. Хотел поговорить со своим старым дружком, но ему сказали в отделе кадров, что Котлов давно уже здесь не работает, а ищет золото где-то в Африке. “Все верно, – подумал Чувалов, – здесь сейчас денег не платят, а на энтузиазме Лешка и в молодости-то никогда не рабатывал”.
Главный геолог – молодой парень в тяжелых очках – очень разволновался, узнав о цели приезда старого геолога. Он вкратце рассказал о трагических событиях того сезона, когда был найден в могиле большущий самородок Зловещий.
– Какой самородок? – удивился Андрей Александрович, понявший уже, что речь идет именно о могиле Кригера на реке Хальмеръю. – Там не было ни одного больше, чем с ноготь. Про большой я ничего не знаю.
Задумавшись, старый геолог припомнил как оттягивались карманы телогрейки у Николая Францевича, когда он спускался в свой последний шурф.
– Значит, нашел он все-таки большой самородок, который искал, но даже мне ничего не сказал, чтобы не было у меня большого соблазна нарушить свое слово. А записку его нашли? Он долго составлял подробный геологический отчет.
– Нет, Никушин говорил, что был какой-то цилиндрик, сразу развалившийся в труху...
– Не выдержал, значит, алюминий... А жаль, он так на него надеялся, даже дегтя специально выгнал, чтобы замазать щели...
– А с этим Никушиным я могу переговорить? – спросил он после затянувшегося молчания.
– Он в отпуске... без содержания, – замялся как-то главный геолог. – Знаете, у нас сейчас такое финансовое положение... Но он не на юге, а там, на Приполярном Урале. Все хочет доказать, что там есть гигантские месторождения золотоносных конгломератов.
– Российский Витватерсранд? – улыбнулся Чувалов. – Сколько людей себе на этом шею сломало... Впрочем, почему бы и нет? А то, что в отпуске своим делом занимается, одобряю. Хороший геолог?
– Настоящий россыпник – десятка полтора россыпей сделал. Только характер у него... Как ордена раздавать или лауреатские значки – обязательно что-нибудь отчебучит. Последний раз секретаря обкома – это еще при советской власти было – свиньей обозвал, ну и ушел его орден другому.
– За что же это он его так, секретаря-то?
– Да полсписка на награждение оказались какие-то чиновники из министерства и “Уралзолота”, а ребят, которые больше всего пластались, – вычеркнули. Ну вот, Шура и сказал с трибуны все, что он по этому поводу думает...
– А Котлов, значит, Алексей Андреевич, промолчал?
– Да он ведь сам этот список составлял, согласовывал, утрясал.
– Каким он был... Ну ладно, адрес я взял, напишу Никушину осенью. Надо постараться как-то ухитриться хороший памятник поставить Николаю Францевичу. Это ведь он открыл новый россыпеносный район. А Лешка Котлов узнал про россыпи от меня. Правда, точно район я ему не показал, но ведь он знал в каком поселке мы в зоне сидели, ну а вычислить наш маршрут – плевое дело. Геолог-то он неплохой, хотя и засранец.
– Знаете, Андрей Александрович, – вспомнил вдруг главный геолог, – а ведь жена Никушина еще не уехала в отпуск, она учительница, а экзамены еще не кончились. Не желаете с ней познакомиться? Это ведь она спасла раненого Шуру.
– Я вижу, история была не только страшная, но и романтическая! Конечно, я зайду. Только где искать эту улицу Чернова?
– Не беспокойтесь, я сейчас вызову машину. На какое число Вам купить билет?
– Да ладно, с вашей нищетой, вы еще мне билет будете покупать. Экономьте на зарплату геологам. Я уже купил на завтра.

 Таня искренне обрадовалась, когда узнала какого гостя ей привезли, и только досадовала, что нету Шуры. Закончив со стряпней и уложив детей спать, она рассказала старому геологу как познакомилась с Шурой, как выхаживала его, как работали потом вместе на поисках золота.
– Он ведь только через несколько лет вспомнил про заплесневелый камень, который лежал под черепом рядом с самородком. Даже зимой хотел на лыжах туда идти. Еле отговорили, что там снега метров пять намело...
Чувалов опять вспомнил оттопыренные карманы телогрейки Николая Францевича и задумчиво произнес:
– Он так тщательно готовился к смерти, так все продумал и просчитал... Навряд ли этот камень оказался там случайно... А чего это, Таня, Ваш супруг “заболел” вдруг конгломератами? На этом не одно поколение геологов зубы стерло. Ведь раньше миллиарды выделяли на поиски “советского Витватерсранда”, и ни одной серьезной зацепки. Впрочем, Вы же не геолог...
– Это я-то не геолог! С таким чокнутым мужем я уже давно могла бы защитить кандидатскую диссертацию по проблеме ископаемых россыпей Севера Урала. Пока не окончила заочно университет, я с ним три года минералогом ездила в поле. Да он и сейчас меня эксплуатирует. Это я недавно убрала микроскоп в шкаф, чтобы дети не расколотили. А вот заявится грязный и вонючий, еще сапоги не снимет, а уже достанет какой-нибудь шлих из дробленых конгломератов и выдай ему немедленно, какие там минералы...
– Ну, Вы, Танюша, оказывается, специалист широкого профиля – и в школе и за микроскопом.... Так что там с конгломератами?
– Он потом уже вспомнил, что камень тот был вроде бы мелкогалечным конгломератом. Это самые распространенные породы в том районе, поэтому он и не обратил на него внимания... Да это длинная история...
– Вам уже, наверное, спать пора?
– Да нет, что Вы, я поздно ложусь. Папаня у нас ярко выраженная “сова”, ну и я с ним окончательно “осовела”. Так вот, россыпи-то нашли давно, но откуда взялось золото никто до сих пор понять не может. Десятки геологов, ученых искали, все вокруг канавами изрыли, но ни одного даже мелкого коренного месторождения не нашли.
– Ну, это обычная история для золота.
– И Шура так же сперва говорил, он даже предположил вначале, что золото было принесено с севера ледниками, а потом его ледниковая гипотеза с треском провалилась. Он сам таскал к воде и промывал пробы глины с вершин. В одних местах золото было, в других нет.
Однажды осенью он меня просто напугал. Сидел он тихо, писал что-то в пикетажке. Потом медленно поворачивается ко мне, минуту смотрит сумасшедшими глазами и вдруг как заорет! Я от этого вопля чуть стояк у палатки не вышибла – так шарахнулась к выходу. Подумала, что спятил у меня муженек окончательно. А он обниматься лезет, целуется, приплясывает и лупит себя ладошками по ляжкам: “Ай да я, ай да сукин сын! Ай да я...”
Это он догадался, что золото поступает из промежуточных коллекторов – из древних россыпей, конгломератов. Тогда зимой он и вспомнил про камень. Дважды потом он туда ездил на вездеходе, все перерыл, но ничего не нашел – замыло паводками.
Сперва над ним все смеялись в экспедиции. Сейчас он многим доказал, что золото “тащит” из нижнепалеозойских конгломератов, но в серьезные месторождения на этом уровне, конечно, никто не верит, хотя имеются отдельные пробы с содержаниями 2-5 граммов на тонну.
Алексей Андреевич Котлов здорово ему навредил: “Общая зараженность золотом низов палеозойского разреза однозначно свидетельствует об отсутствии условий для образования промышленных концентраций металла и это неопровержимо доказано работами самого Никушина.”
– Да, – грустно улыбнулся старый геолог, – “однозначно” и “неопровержимо” – всегда были любимыми Лешкиными словечками.
– Так вот, денег на поисковые работы Шуре, конечно, не дали, – продолжила свой рассказ Таня, – переругался он с начальством, чуть не уволился, но потом решил, что продолжит свои поиски в свободное от основной работы время. Тогда ему казалось, что он вот-вот выйдет на месторождение, а теперь говорит, что в одиночку вряд ли удастся что-то сделать, потому что руды ничем не отличаются от пустых пород и, чтобы выйти на богатый пласт, надо отбирать огромное количество больших проб. И все равно ездит и ездит, долбит и долбит эти конгломераты в ступе... Я уж ему говорю: “А не завлекла ли тебя Хозяйка Золотой горы? Не к ней ли на свидания ты ездишь? Она хоть ничего из себя?”
– Он-то ездит “за свой счет”, а как вы на одну зарплату живете?
– Зимой-то он не в отпуске. Иногда зарплату дадут, иногда вагоны ходит разгружать. Да и родители помогают. Да нормально все, жить можно. Я ведь знаю, что сразу потеряю его, если начну “воевать” против конгломератов... Да и убедил он меня, что там, в горах лежат на поверхности крупнейшие в стране месторождения золота. Боязно только – шарится там один по скалам, как бы не сорвался, в речке не утонул, с медведем не встретился...
– Таня, а у Вас нет дома какой-нибудь карты Приполярного Урала? Я бы нарисовал маршрут нашего отряда, может быть, это поможет Вашему мужу в его поисках?
– Были где-то “двухсотки”. Как только их рассекретили, Шура наделал себе ксерокопий.
Таня принесла стопку карт, но тут же предложила гостю лечь спать, ведь завтра до поезда будет целый день.
– Да нет, не уснуть мне сейчас. Столько всего разбередили Ваши истории... Я, с Вашего позволения, посижу еще часика два на кухне, а Вы идите спать.

Глава 15

Шура вернулся уже в начале июля – у него кончились продукты, а разжиться в долг у “хрустальщиков” на этот раз не удалось – они сами сидели “на подсосе”.
Выслушав Танин рассказ, он сразу вцепился в карты. Чувалов не только вынес линию движения отряда, но и особо выделил те участки, где Кригер несколько раз подряд уходил в маршруты в одиночку и один из таких участков совпадал с выходами конгломератов.
Уже на следующий день Шура засобирался в новый маршрут. С трудом Таня уговорила его задержаться хоть на пару дней, чтобы успеть постирать его полевые “шмотки”. Грязные штаны его, конечно же, не остановили бы, но не помочь жене собраться в дорогу, не посадить всю семью в поезд – было бы совершеннейшим свинством. Потом начались затяжные дожди и снова он увидел свои любимые горы из кабины дизельного “Урала” только в конце августа.
От поселка “хрустальщиков” до Главного хребта Шуру подбросили на вездеходе. Дальше дороги не было и оставшиеся полста километров пришлось идти пешком. Первую ночь он переночевал в старом брошенном балке, а к позднему вечеру второго дня уже добрался до места и быстро установил в сумерках свою минипалатку – большой полиэтиленовый мешок на растяжках. Место он выбрал сухое и закрытое крупными глыбами от всех ветров – прямо на склоне интересовавшей его горы.
Шура знал уже, что если найдет здесь коренное золото, то назовет новый участок “Лира”. Уж больно походили на карте на этот древний инструмент два ручья, симметрично огибавшие гору с гребневидной скалистой вершиной. Если бы не чуваловская подсказка, он никогда не стал бы искать здесь золотоносные конгломераты. Ему нужно было крупное месторождение, а здесь потенциально рудоносные палеозойские породы занимали на геологической карте малюсенький изолированный зеленый пятачок среди огромного розового поля древних протерозойских сланцев. Элементарная прикидка давала неутешительные результаты – при содержаниях золота 5-6 граммов на тонну можно было рассчитывать на запасы металла только в несколько тонн. Кого же заинтересуешь таким мелким и, к тому же, столь удаленным от дорог объектом?!
Проснулся геолог от глухих голосов и ударов железом по камню. На улице было уже совсем светло. Выбравшись из своей “берлоги”, он увидел замечательную по красоте картину: в десятке метров ниже стоянки начинался густой, как молоко, туман, заполнявший все распадки и сливающийся дальше, на востоке в сплошное молочное море. Край поднимающегося солнца окрашивал туман и выступающие из него вершины в нежный бледно-оранжевый цвет...
Пожалев, что не взял с собой в этот раз фотоаппарат, Шура попытался определить из какого ручья доносятся голоса, но туман так глушил и искажал звуки, что ничего понять было невозможно. Да и зачем гадать? Скоро туман рассеется и будет видно все вокруг на десятки километров. Быстро разогрев на маленьком примусе банку каши и вскипятив в кружке чай, он позавтракал, потом достал из рюкзака геологический молоток с длинной ручкой и полевую сумку. За это время туман заметно поредел и стало ясно откуда доносятся звуки. Идти вниз по травянистому склону было легко и местами он даже делал небольшие пробежки.
Пройдя с полкилометра, Шура увидел бутару и копошащихся возле нее людей. Их было трое. Один ковырял щетку кайлой, другой ведрами подносил грунт и высыпал его в приемный бункер, а третий стоял за бутарой на перебуторке и промывке, в одной руке у него была деревянная лопатка, а в другой – шланг, из которого вытекала струя воды. Геолог очень удивился, что на шлюзе – длинном корыте, на котором концентрируется золото, – вместо привычных ячеистых резиновых дражных ковриков, для улавливания золота использовались деревянные рейки, прибитые поперек корыта. Дедовский метод. Очень неудобно делать съем металла.
– Здорово, соседи! – громко приветствовал Шура увлеченных работой коллег. Он хотел спросить как идут дела, съязвить чего-нибудь насчет устройства шлюза, но по первой реакции людей понял, что вляпался в неприятную историю.
Все трое заметно вздрогнули и оцепенело замерли в неудобных позах, наблюдая за ним тревожными взглядами.
– Вон оно что! – Шура уже разглядел, что щетки совсем не по-геологически задраны на десятки метров. – Я думал, это геологи из Северной копошатся, а тут, оказывается, “дикие” золотишко промышляют!
“Дикими” называли подпольных старателей. Собирались несколько человек, уходили в тайгу и втихаря мыли золото. Если знать хорошие места, то даже с использованием примитивного оборудования, дело было выгодное. Официальных старателей давно удушили налогами, бешеными ценами на технику и солярку, а здесь сколько добыл – все твое. Шура спокойно относился к “диким” и считал, что давно надо узаконить такое старательство. Он прекрасно знал каких физических усилий стоит добыть несколько граммов золота на бутаре даже на богатейшем участке. Это вам не водкой торговать и не на акциях спекулировать.
Первым опомнился здоровый парень в новой камуфляжной куртке, таскавший грунт. В два прыжка он оказался у большого валуна, где дымился костерок, быстро нагнулся и поднял двустволку. Взведя курки, он навел ружье на непрошеного гостя и грозно крикнул:
– Брось молоток! Подними руки!
– Да ты чего, мужик, ушибленный что ли? – попытался разрядить обстановку Шура. – Чего ты на людей кидаешься? Опусти ружье! Нашел с чем играться.
– Брось, говорю! Убью, курва!
Было жутковато смотреть в черные отверстия направленных на него стволов, но надо было как-то выкручиваться и Шура деланно спокойным голосом повторил:
– Опусти ружье. Сейчас мой отряд подвалит полным составом – восемь рыл, четыре карабина.
Шура заметил, как вздрогнуло ружье, увидел растерянность в глазах парня, опасливо зыркнувшего вверх по склону, и тут же поспешил этим воспользоваться. Он спокойно положил на шлюз молоток и, доставая из нагрудного кармана портсигар, в котором хранил обычно пакетики с золотом из промытых проб, вальяжной походкой направился прямо к парню, несколько приопустившему от неожиданности ружье. Когда расстояние сократилось до полутора метров, он сделал резкий рывок и, ухватившись за конец ствола, до выстрела успел отвести его в сторону. Раздался грохот, раскалившийся в долю секунды металл, обжег пальцы, но дело было сделано. Ударом ноги в пах он уложил взвывшего и скрючившегося от боли парня на землю и, отскочив в сторону, навел ружье на дружков стрелявшего, кажется, до сих пор не опомнившихся.
– Руки! – без надрыва, но достаточно грозно приказал он.
Два заросших дикой щетиной неопределенного возраста мужичка в измазанных глиной синих телогрейках дружно подняли руки.
– Ты, – показал Шура ружьем, – расстегни телогрейку, подними полы.
Мужичек испуганно и быстро повиновался. На ремне у него висели большие самодельные ножны из оленьей шкуры. Заставив мужичка повернуться, Шура убедился, что другого оружия у него нет.
– Брось сюда нож.
Через пару минут у ног геолога лежали три ножа, топор, кайла, две лопаты – все оружие и весь инструмент, которым можно было бы воспользоваться для нападения, а все трое старатели стояли в сторонке с поднятыми руками. Парень немного согнулся в пояснице – боль еще не совсем отпустила.
Шура уже знал, что сделает дальше. Особой злости не было, но поважать баловство с оружием он не собирался. Тоже мне, ковбои нашлись! Дикий Запад! Во-первых, он им прочитает лекцию как положено среди порядочных людей встречать гостей; во-вторых, погонит их отсюда, заставив перед этим порубить бутару; в-третьих, заберет честно добытое в бою ружье...
Выстрела Шура не услышал. Просто сильный удар в голову и темнота...
Для старателей выстрел тоже был совершенно неожиданным. Они заворожено смотрели как кровь из раны на голове заливает лицо уткнувшегося в черенки лопат геолога.
Метрах в двадцати из-за бугра поднялся и подошел ближе щуплый парень в выцветшей до белизны штормовке, с карабином в руке. Он был явно испуган, но заговорил бодренькой скороговоркой:
– Ловко я его, Петрович! А я слышу: выстрел. Думаю, куропатку, наверное, подстрелили. А потом, думаю, сходить надо, вдруг что случилось? Гляжу, а он, сволочь, всех вас на мушке держит...
– Заткнись, дур-рак! – вызверился Петрович – мужичек в телогрейке, работавший на бутаре. – У-ух, какой же ты дур-рак, Сашка! Ты ж человека убил! Это же геолог из Приполярной экспедиции! Я с ним пару раз в бане мылся – он часто появлялся у нас в артели...
– Мужики, хватит базарить! Смываться надо! – прервал его парень в пятнистой куртке. – Сейчас подвалят с карабинами – всех перебьют.
– И ты заткнись, Гриша! Из-за тебя все! Ты зачем, паскуда, за ружье схватился? Не видишь – геолог с молотком? Попили бы чаю и разошлись... Ладно, теперь поздно! Сашка, беги собирай бутор, укладывай рюкзаки. Ты, Витек, разбери бутару и забрось ее куда-нибудь подальше. Шлангу не забудь спрятать. А мы с тобой, Гриша, геолога прикопаем. Ну-ка быстро!
Вдвоем они подтащили убитого к выработке, из которой недавно добывали золото, и столкнули в нее. Петрович бросил в ноги длинный молоток. Взявшись за лопаты, они быстро закидали тело эфелями – отмытыми от глины щебнем и галькой.
Через пятнадцать минут Петрович, смыв водой из ведра остатки крови на камнях, уничтожил последние следы преступления и, внимательно осмотревшись вокруг, объявил:
– Шабаш! Надо ноги уносить. Если у них собаки – сразу найдут.
Еще через полчаса четыре человека с большими рюкзаками, выстроившись в цепочку, уже поднимались на водораздел с соседней речкой.
О недавнем пребывании людей на ручье Правая Лира, как его называл про себя Шура, говорили только свежезадранные щетки, светлые россыпи эфелей, да многочисленные окурки сигарет. Скоро все уйдет под снег, а весной так замоет паводком, что уже никому не догадаться о разыгравшейся здесь трагедии...

Собака бежала без отдыха уже больше двадцати километров, строго выдерживая одно направление. Только в одном месте – на большой каменистой осыпи – она потеряла след, заметалась по камням, жалобно поскуливая, потом быстро пересекла осыпь и стала внимательно обнюхивать траву у ее края. Вот он, след! Запах уже почти выветрился и надо очень спешить. Никак нельзя второй раз потерять хозяина...

Конец первой книги

Книга вторая

 Глава 1

Когда сил уже почти не осталось, а на лапы, изрезанные камнями, стало больно наступать, собака наткнулась на маленькую палатку. Густая волна родного запаха опьянила ее и вызвала бурю восторга. Радостно взвизгивая, она начала тыкаться мордой в разбросанные вещи, в спальный мешок, рюкзак. Вещи пахли превосходно, но где же сам Хозяин? Выскочив наружу, она крутанулась вокруг палатки и тут же взяла след, уходивший в долину.
Спустившись к ручью, собака резко затормозила, насторожив уши и опасливо оглядываясь по сторонам. Шерсть у нее на загривке поднялась, из горла послышалось едва слышное предупреждающее рычание, уголки губ приподнялись, обнажив острые клыки. Здесь сильно пахло кровью. Но ни у оленя, ни у зайца, ни у птицы кровь так не пахнет – это она знала точно.
Убедившись, что рядом нет убитой дичи, собака начала осторожно обнюхивать камни. Совсем недавно на этом изрытом, забросанном окурками месте, кроме Хозяина, было много людей. Почему-то больше всего Хозяином пахла куча камней в стороне от истоптанного места. Да нет, это уже не просто запах следов – где-то под камнями спрятался сам Хозяин! Здесь же сильней всего пахло кровью.
Не задумываясь ни на секунду, собака начала разгребать, разбрасывать лапами гальку...

Шура очнулся от боли, когда собака зацепила когтями за волосы рядом с раной. Рванувшись, он сумел чуть приподнять голову и вдохнуть немного воздуха.
Голова чудовищно болела, мысли путались, но он сразу вспомнил последние события.
«Кто-то ударил сзади по голове... Значит, их четверо... Почему я не могу пошевелиться? Почему так давит, так трудно дышать? Они связали меня?.. И какой гад там скребет по черепу?!..»
В этот момент собачий коготь зацепил за край раны и вызвал такую резкую боль, что геолог, не помня себя от ярости, со сдавленным криком: «Сволочи!» – рванулся вверх изо всех сил и сбросил с себя нетолстый слой эфелей. И тут же ощутил на лице что-то теплое и влажное. Какая-то черная собака, взвизгивая от восторга, тыкалась ему в щеки и лизала их своим шершавым языком.
Освободив ноги и усевшись на краю своей могилы, Шура резко оттолкнул рукой надоедливую собаку:
; – Да отвали ты, дура!
Собака, обиженно взвизгнув, отскочила на несколько метров, присела на задние лапы и удивленно уставилась на Хозяина, который почему-то оказался не рад ее возвращению.
– Пончик! – узнал, наконец, Шура свою потерявшуюся два года назад собаку.
Пес снова подбежал к Хозяину, но теперь уже не рискнул лезть целоваться, а просто уткнулся носом в колени, отчаянно виляя хвостом.
– Пончик, откуда ты свалился? Где ты пропадал столько времени? Вырос-то как – настоящий пес! – тихо заговорил с собакой Шура, поглаживая ее по загривку и ощущая, как болью в затылке отдается каждое слово.
Он боялся притронуться к ране. Казалось, череп на затылке разбит на мелкие кусочки и пальцы заденут обнаженный мозг. Голова кружилась, сильно поташнивало, но мысли опять вернулись  к старателям.
"Чем это они меня так саданули? Никого же не было сзади – я оглядывался. Ну конечно! Был выстрел – я просто забыл... Черт подери, как больно!.. А потом они меня закопали и смылись... Хорошо, завалили промытыми эфелями – под грунтом я бы сразу задохнулся.
– А ты, Пончик, получается, меня откопал из могилы... Два года где-то шлендал, а тут явился в самый нужный момент... Такое только в кино бывает. Ну ладно, давай зализывать раны. Я не достану – придется тебе. Говорят, у вас слюна какая-то лечебная. Только ты мне там мозги не слизни ненароком – могут пригодиться еще.
Геолог лег животом на гальку, переждал подступивший к горлу острый приступ тошноты и показал рукой на свой затылок.
– Давай, Пончик, принимайся за дело.
Собака снова попыталась лизнуть его в щеку, но он повернул голову, подставляя  ей залепленный густой кровавой коростой затылок.
Стараясь не стонать (пару раз он чуть не потерял сознание от боли), чтобы не напугать собаку, Шура полчаса терпел наждачные прикосновения к открытой ране, пока пес сам не прекратил эту медицинскую процедуру.

Двое суток Шура отлеживался в спальнике в своей палатке, выползая изредка вскипятить чаю, да накормить собаку. Он уже знал, что череп не пробит – пуля только скользнула по нему, вырвав большой клок кожи и оставив огромную шишку. То ли собачья слюна сделала свое дело, то ли рана не была столь серьезной, а голова кружилась от обычного сотрясения мозга, но на третий день уже не тошнило и боль заметно утихла. Немножко покачивало, когда он первый раз встал в полный рост, но это уже – "мелочи жизни".
Почему-то захотелось найти пулю, которая, пройди она на сантиметр левее, вышибла бы ему все мозги.
– Надо ее найти, Пончик, – он уже привык разговаривать с собакой вслух, – первую я в себе таскаю, значит, и вторую надо пристроить где-нибудь рядом. В детстве марки собирал, теперь буду коллекционировать пули... Каковы времена – таковы и нравы. На самом деле, не Урал, а Афган какой-то! Что-то многовато здесь стрелять стали в последнее время!
Место, с которого в него стреляли, геолог нашел сразу же. Подобрал гильзу, прикинул направление стрельбы и начал тщательно, сантиметр за сантиметром обследовать уступ террасы. Через пару часов он обнаружил, наконец, еле заметное полуосыпавшееся отверстие в суглинке. Достать пулю не составило особого труда – она ударилась в валун и, слегка покореженная, лежала почти на самой поверхности.
Проделав шилом отверстие в латунной оболочке, Шура продернул в него капроновую нить и повесил пулю на шею.
– Ну, все, Пончик, романтическая часть маршрута закончена, теперь давай работать. Где-то здесь должны быть конгломераты. Я уверен, что именно отсюда Кригер принес самородок.
Но начать работать ему так и не пришлось. Короткая автоматная очередь раздалась, когда он только заварил чай в кружке и предвкушал удовольствие от густого ароматного напитка. Пес сразу вскочил и, насторожив уши, повернулся в сторону Левой Лиры.
– Тихо, Пончик, не суетись! Одна пуля из мелкашки, другая – из карабина... Не хватало еще заполучить куда-нибудь в задницу из "Калашникова"!
Шура достал из рюкзака ракетницу и зарядил ее. После того случая с дуэлью он постоянно носил с собой, кроме ракет, пять патронов, заряженных картечью.
Привязав к ошейнику собаки кусок капроновой веревки и намотав другой ее конец на ладонь, он быстрыми шагами направился к краю скалистого гребня – в направлении выстрелов. Дойдя до гребня, он заставил собаку лечь и ползком подобрался к краю скалы, прикрыв перед этим свои яркие волосы капюшоном энцефалитки.
Их было 6 человек. Четверо с автоматами стояли полукругом и наблюдали, как молодой парнишка разводит костер. Рядом у воды неказистый мужичек в ватнике разделывал зайца.
С первого взгляда стало понятно, что люди с оружием – сбежавшие зэки. На двоих из них были полосатые бушлаты. Шура вспомнил, что у них в поселке обладателей таких бушлатов – рецидивистов из зоны особого режима – называли "полосатиками".
Достав бинокль, он внимательно осмотрел беглецов.
– Ну и рожи, Пончик! Где их только делают таких?
Пес, услышав свое имя, подполз ближе.
– Нельзя, Пончик! На место! – шепотом скомандовал хозяин.
"А эти двое в плену у них что ли?" – догадался геолог, увидев, как с размаху пнул стоявшего на коленях парня один из зэков.
Мужичек, обдиравший зайца, повернул голову и Шура сразу узнал бригадира "диких". Кажется, его звали Петровичем.
"Привет, старый знакомый! Сам попался! Это тебе не безоружного геолога закапывать в землю. Тут ребята посерьезней! А этот пацан, наверное, и стрелял в меня. Где же остальные двое? Отпустили? Эти отпустят! Держи карман шире! Пристрелили, наверное... Вон тот камуфляж, похоже, с плеча нервного жлоба, который за двустволку хватался... Да, влипли вы, мужики! И вас прикончат. Попользуются услугами шерпов-носильщиков и пристрелят. Зачем им лишние свидетели!?"
Шура отполз за гребень и бегом вернулся к почти совсем остывшему чаю.
– Что будем делать, Пончик? А мы просто посмотрим куда они направятся и рванем к хрустальщикам – сообщить в город по рации. Тут целый взвод понадобится для задержания этих бандюг!
Быстро покончив с банкой рисовой каши и попив чаю, геолог вернулся на свой НП. Он дождался, когда зэки доели зажаренного на костре зайца, а пленники обглодали брошенные им кости. Быстро собравшись и надев рюкзаки, все выстроились в цепочку и направились вверх по течению Левой Лиры.
– Нам по дороге! – обрадовался Шура.
Он бегом вернулся к своей палатке, собрал рюкзак и, не отпуская с поводка собаку, начал подниматься на водораздел, стараясь держаться далеко в стороне от тропы, по которой ушли зэки.
– Только ты, Пончик, смотри, меня не выдай!
Впрочем, эта просьба была излишней. Пончик был необычный пес. Никто ни разу не слышал, чтобы он залаял – таким уж уродился. Он мог поскуливать, иногда рыкнуть для острастки, но никогда не лаял. Загонит, бывало, белку на дерево и, вместо того, чтобы позвать хозяина, мечется внизу, негромко повизгивая, ломает лапами, грызет нижние ветки. Не охотничий пес. Да и хозяин его никогда охотником не был, поэтому не очень переживал из-за немоты своего четвероногого друга.
А как дети плакали, когда он один вернулся осенью и рассказал, что Пончик потерялся! Даже Татьяна всплакнула – пропал любимец всей семьи.

Глава 2

К середине третьего дня пути к Народной Костя чуть не погиб из-за собственной беспечности при переправе через небольшой ручей, которого даже на карте-то не было. Он знал, что в четырех километрах находится большая избушка с настоящей кирпичной печкой, поэтому не боялся промочить ноги, если уровень воды окажется выше, чем голенища его болотных сапог. Не вырубив жердь, не поискав удобного брода, он сразу вошел в воду и побрел прямо поперек русла. К середине ручья вода уже доходила до пояса, но он решил не останавливаться, а когда холодом обожгло грудь и плечи, поворачивать уже было поздно. Казавшееся таким слабым течение, стало медленно, но настойчиво подталкивать его к крутому берегу – в самую яму. Еще три шага, которые он был просто вынужден сделать, чтобы не упасть, – и вода сомкнулась у него над головой. Только тогда, лихорадочно пытаясь сбросить тяжелый рюкзак, он вспомнил, что нарушил еще одно правило переправы – не расстегнул пряжку рюкзачного ремня на поясе. Воздуха совсем не осталось в легких, а пряжка никак не хотела расстегиваться. Тогда он немного согнул колени и резко оттолкнулся ото дна.
На долю секунды Костина голова показалась на поверхности, он успел вдохнуть немного воздуха и опять ушел на дно. Забыв на какое-то время и про пряжку и про рюкзак, он несколько раз отталкивался от твердого дна и жадно глотал воздух. Каждый раз толчки получались все сильнее, а глотки воздуха – обильнее. Парень даже немного успокоился, если вообще можно успокоиться в такой ситуации. По крайней мере, кончилась паника, охватившая его, когда голова первый раз ушла под воду. Дно было твердое, каменистое, глубина не увеличивалась и таким способом можно было продержаться довольно долго. Если бы не ледяная вода. Только почувствовав, как левую ногу начинает сводить судорога, он вновь принялся за пряжку и та, на удивление, сразу же расстегнулась.
Сбросив лямки рюкзака, Костя последний раз сильно оттолкнулся, выскочил чуть не по пояс из воды и поплыл к близкому берегу. Выбравшись на сухое, он полежал несколько минут, отдышался.
Надо было что-то делать. Только теперь беспечный турист вспомнил, что спички в непромокаемой упаковке он не переложил из рюкзака в нагрудный карман, как это делал при первых переправах. Значит, согреться и обсушиться не получится. Оставалось либо нырять за рюкзаком, либо идти в избушку. Снимая сапоги и выливая из них воду, выжимая портянки, Костя лихорадочно соображал какое же решение будет самым правильным. В воду, чуть не ставшую ему могилой, лезть было страшно. Но и бросать рюкзак со всеми вещами и продуктами, с самородком тоже не хотелось – до завтрашнего утра его могло занести куда-нибудь течением так, что и не найдешь. Нет, надо все-таки попытаться достать рюкзак.
Найдя рядом тонкую сухую елку, он попытался нащупать ею на дне рюкзак. Ничего из этой затеи не получилось – слишком далеко. Зато он обнаружил, что яма заканчивается уже в нескольких метрах, и ниже по течению воды вряд ли будет даже по шею. Это открытие придало ему уверенности. Сняв сапоги и штормовку, он подошел к воде и, преодолевая противную внутреннюю дрожь, вошел в ненавистный ручей по грудь и сразу же нырнул.
Первая попытка оказалась неудачной. И вторая, и третья... Рюкзака нигде не было – ни там, где он его бросил, ни ниже по течению. Дважды приходилось вылезать на берег и бегать по лесу, чтобы согреться, но он снова и снова настырно лез в воду, теперь уже не казавшуюся почему-то опасной. И только когда Костя спустился еще метров на двадцать вниз, где воды было уже только по грудь, он случайно зацепил ногой за лямку. Вытащить рюкзак на берег не составило особого труда, хотя он и показался втрое тяжелее, чем прежде.
Настроение сразу же поднялось и все приключение уже казалось не таким уж и опасным. Будет что рассказать друзьям по возвращении. Можно и приврать немного: как ежеминутно сводило ноги судорогой, как одежда сразу же покрывалась коркою льда...
Одев мокрую штормовку, Костя быстро достал из кармана рюкзака кроссовки, обул их на босые ноги, пристроил под клапаном сапоги. Усевшись на землю, он надел лямки рюкзака и, сгибаясь под тяжестью груза, с трудом встал сперва на колени, а потом и в полный рост.
Путь до избушки неожиданно занял больше двух часов – трудно было идти в размокших кроссовках с таким необычно тяжелым рюкзаком. Приходилось часто отдыхать, пристроив рюкзак на высоком пне или поваленном дереве, чтобы легче было потом с ним подняться.
А еще через час в печке весело гудел огонь и все стены возле нее были завешены мокрыми вещами. Наскоро поужинав банкой тушенки, Костя улегся на сухой лапник за печкой и, пригревшись в тепле, измотанный выпавшими в этот день на его долю мытарствами, почти сразу же уснул.

Глава 3

Буровой мастер Александр Авдеевич Захаров, внимательно наблюдавший со стороны за действиями бурильщика, окончательно убедился: буровой снаряд капитально "прихватило" на забое. И надо же было такому случиться в последнюю, самую последнюю в его жизни смену! Все пенсионные дела уже оформлены, жена давно уехала на юг, вещи в контейнерах отправлены, квартира продана, даже билет на самолет уже куплен...
Через пару часов приедет вахтовка и надо будет передавать свое хозяйство новому мастеру. Больше месяца он тщательно наводил порядок в жилых балках, кухне, насосной, в буровом комплексе, аккуратно раскладывал в складе по полкам дефицитные запчасти, коронки, ключи. Хотелось, чтобы новый хозяин добром вспоминал своего предшественника. И вот такая незадача – авария.
"Присылают сосунков, которые всего пару месяцев помахали ключами в помбурах, кое-как изучили на курсах устройство станка, и сразу – за рычаги. Они же ничерта не понимают в бурении, совершенно не чувствуют как идет коронка, какой должен быть раствор... Следующей вахте пару дней, а то и неделю придется провозиться, доставая по частям полукилометровую колонну бурильных труб. Ох и поматерятся же буровики! А может, удастся, все-таки, вырвать?"
Старому мастеру наконец надоело наблюдать за беспорядочными, судорожными движениями совсем растерявшегося бурильщика, он сердитым жестом руки выгнал всех из буровой и сам встал у станка. Полчаса всеми известными ему методами он пытался вырвать колонну из тисков горных пород, хотя бы сдвинуть ее на несколько сантиметров, но ничего не добился. В сердцах он рванул на себя рычаг лебедки... Раздался треск рвущегося стального каната и тут же больно хлестануло по голове и левому плечу. Теряя сознание, он успел произнести про себя фразу, которую сотни раз вбивал в головы молодых буровиков: "Правила техники безопасности написаны кровью!"
Возвращение в жизнь происходило медленно. Сперва Александр Авдеевич услышал, как переговаривается кто-то рядом, но слов никак нельзя было разобрать. Потом почувствовал запахи больницы - пахло йодом и еще чем-то специфическим. Позднее появилась боль, она нарастала, захлестывала волнами, потом отступала на несколько секунд, давая небольшую передышку перед следующей пыткой. В одну из таких пауз он вдруг отчетливо вспомнил и буровую, и прихват снаряда, и свою злость от невозможности быстро ликвидировать аварию...
Через какое-то время Александр Авдеевич почувствовал чье-то прикосновение и понял, что ему сделали укол. Боль потихоньку отступила, она не ушла совсем, но не мешала теперь думать. Он хотел поблагодарить того, кто избавил его от этой невыносимой муки, но не смог не только пошевелить губами, но даже хотя бы чуть-чуть приподнять веки. Тело совершенно его не слушалось. Единственное, что он мог теперь делать – это размышлять.
Тогда, в сорок втором под Ростовом, его, контуженного, вытащили ребята из горящего танка. В семьдесят пятом, чтобы достать его живым, четыре часа незнакомые мужики резали автогеном груду металла, в которую превратился после аварии его новенький красный "Москвичок", и все обошлось. Но теперь, похоже, не удастся выкарабкаться. Надо подводить итоги, пока действует укол и боль не навалилась с новой силой.
На войне не шкурничал, не прятался за чужие спины. В концлагере не продался фашистам за кусок хлеба. Не скурвился в зоне, не вырывал пайку из чужого рта. После освобождения деньги зарабатывал честно, редко когда не перевыполнял месячные планы, всегда числился в передовиках. Перед начальством не лебезил, никому в своей жизни задницу не лизал. Десятка два хороших бурильщиков выучил, а один из его подопечных, Женька Тимофеев, даже в главные инженеры объединения выбился. На семейном фронте тоже все в порядке: Катерина, четыре сына, пятеро внучат. Друзьями бог не обидел...
"Ешкин клёш! – вдруг вспомнил Александр Авдеевич, почти уже убедивший себя, что долгов на этом свете за ним не числится и можно умирать спокойно. – А про Кригера-то я совсем забыл! Это ведь он научил уму-разуму и доказал, что даже в зоне можно сохранять порядочность и честность. Это он приучил к книгам и посоветовал пойти в геологию... Ведь, кажется, помнил всегда, что надо памятник на Хальмеръю поставить, но все откладывал на потом. Вот и дооткладывался... Вот и нет у тебя должков!.. Ведь я последний из "паленых", из тех, кто знал где могила. Серега с Афоней не дожили даже до реабилитации – одного убили урки в Джезказгане, другой погиб при попытке к бегству где-то в Саянах. А Борька Чувалов, как рассказал буровик, приехавший с Магадана, умер в начале шестидесятых от воспаления легких. Там еще была какая-то странная история с оленеводом, которому приснилось, что человек на речке замерзает. Потом он вез Борьку на нартах за 300 километров в больницу, но врачи сказали, что поздно... Да, видать, не судьба...
Нет, рано еще помирать! Надо хоть сыновьям рассказать где могила – пусть за батьку своего должок отдадут. Лишь бы не парализовало совсем – будешь лежать бревном, людей и себя мучить..."

Глава 4

К перегибу склона Шура подобрался со всеми мерами предосторожности – часто останавливался и внимательно осматривал в бинокль все склоны. Успокоился только тогда, когда увидел на спуске знакомую цепочку людей.
– А ходят они неважнецки! Мы с тобой, Пончик, им такую фору дали, а они только через перевал переползли!
Место для ночлега зэки выбрали очень удачно – ближе, чем километра на полтора засветло к ним не подберешься. Да и была нужда подставляться под автоматы!
– Неужели они идут прямо в поселок хрустальщиков? – по привычке обсуждал с собакой Шура сложившуюся ситуацию. – Да нет, на сумасшедших они не похожи. Там человек сорок – всех не перестреляешь, кто-нибудь обязательно сбежит... Им же на "железку" надо, а значит, не миновать той долины, где мы с твоей хозяйкой познакомились при весьма романтических обстоятельствах...
"Да, но ведь там самый туристский район, – уже про себя продолжал рассуждать геолог, – дня не проходит, чтобы кто-нибудь не протопал по тропе. И сейчас, наверное, лагерь разбит в том ивняке, где Таня тогда палатку поставила. Надо предупредить, а то напорются туристы на это зверье – слабо не покажется".
Приняв решение, Шура быстрым шагом направился в сторону едва заметного в сумерках хребта, отпустив на волю собаку, которая и без поводка, как привязанная, не отходила от его ног.
Быстро созрел план дальнейших действий. Первую же группу туристов, которую встретит, он отправит к хрустальщикам с запиской, а сам пойдет по тропе до самой железнодорожной станции, расчищая коридор и направляя всех, кого встретит, по соседним долинам – чтобы ни одного человека не попалось на пути "полосатиков".
Ночью пошел дождь, но геолог продолжал подъем, набросив полиэтиленовую накидку, периодически сверяясь с компасом и картой, подсвечивая себе зажигалкой.
На высоте 700 метров дождь перешел в мокрый снег. А еще выше камни были забиты старым снегом, выпавшим неделю назад. Здесь кружила настоящая пурга, поэтому пришлось остановиться в ожидании рассвета. Впрочем, и утром видимость оказалась не больше 20 метров. Хорошо, хоть было видно куда ставить ноги.
Несколько часов ушло на поиски той расселины, по которой он спускался в прошлый раз. Каково же было его разочарование, когда он заглянул вниз! Скалистая ложбина была забита снегом. Ни одного выступа, ни одной зацепки. Нечего было и думать соваться туда – сорвешься на первых же метрах, а внизу будет из тебя "отбивная с косточкой". Вернее, костей будет торчать много!
– Вот попали мы с тобой, Пончик! К поселку теперь нельзя – напоремся на "полосатиков". А обходить слева – такой крюк, что можем опоздать, да и гребешок там один есть... Я еще как-нибудь пролезу, а что с тобой делать? Ладно, попробуем. Эти, "в пижамах", тоже нахлебаются на спуске, да и ползут они, как беременные.
До гребня они добрались очень быстро – всего часа за четыре. Идти было легко, так как все промежутки, щели между камнями были забиты плотным снегом. Это путешествие могло бы показаться легкой прогулкой, если бы не бешеный темп, который задал себе Шура, очень боявшийся не успеть.
Мучения начались на первом же "зубе" этой гигантской "гребенки" между ледниковыми цирками. Человеку было за что зацепиться, он мог подтянуться на руках. Собака на скальных обрывах была просто беспомощна. Пончик скулил и прижимал уши, виновато помахивая хвостом, но никак не мог удержаться на узкой полочке, куда выталкивал его хозяин.
После десятой, наверное, попытки Шура сдался.
– Вот такие дела, Пончик! Придется тебе меня подождать. Мы даже здесь пройти не можем, а дальше скалы еще повыше будут.
Пес все понял. В глазах у него появилась такая тоска, что хозяин не выдержал и отвернулся. Тогда Пончик подошел вплотную, приподнявшись, положил передние лапы на плечи сидевшему на камне Шуре и тихонько-тихонько завыл, слегка покачивая вытянутой вверх мордой.
Услышав этот жалобный вой, Шура понял, что собака настолько боится вновь потерять хозяина, что не будет здесь сидеть, дожидаясь его, а полезет в обход скал и неминуемо свалится в пропасть.
"Надо привязать его, – подумал Шура, нащупывая в кармане капроновый фал. – Да нет, перегрызет! Он трехмесячным щенком с такой веревкой за десять минут расправлялся.
– Веревка! У нас же есть веревка, парень! – вдруг сорвался с места Шура и обнял тут же переставшего подвывать пса. – Но тебе придется потерпеть, лохматый!
Он прощупал ошейник и, убедившись в его прочности, привязал к нему конец фала. Закрепив второй конец на ремне, чтобы руки были свободны, он быстро вскарабкался на скалу. На удивление, собака не проявила никаких признаков беспокойства, спокойно ожидая внизу что будет дальше.
– Ну держись, Пончик! Прости, но другого способа нет.
Геолог выбрал слабину и начал осторожно подтягивать пса к подошве скалы. Пончик покорно подошел, а когда веревка натянулась, он не стал упираться и метаться, как повела бы себя любая другая собака, даже не заскулил и не прижал уши, а сложил передние лапы на груди и, вытянув задние, терпеливо дождался, пока хозяин вытащит его наверх.
– Ну, ты даешь, парень! – восторженно оценил поведение собаки хозяин. – Может, ты и правда человеком был в прежней жизни, как говорит твоя хозяйка?
Спустить пса с другой стороны скалы оказалось более трудным делом. Так легко вытерпев подъем, Пончик ни в какую не соглашался спускаться раньше хозяина. В конце концов пришлось просто спихнуть его. Было много визгу и хрипов, но как-то все обошлось.
Дальше все пошло легче. Собака, убедившись, что хозяин не собирается от нее избавится, перестала упираться на спусках и они благополучно преодолевали один "зуб" за другим, пока не оказались на туристской тропе на перевале.
Тропы, конечно же не было видно под снегом, но она и не нужна была – спускаться по плотному насту было одно удовольствие после бесконечного лазания по скалам.
Шура не ошибся в своих предположениях – в ивняке был разбит большой туристический лагерь. Хорошо, что моросил дождь и все сидели по палаткам.
Геолог быстро организовал общее собрание под тентом, натянутым над потухшим костром и объяснил ситуацию. Через два часа, разделившись на две группы, туристы покинули стоянку. В центре поляны осталась только прикрытая куском полиэтилена поленница сухих дров.
Одна группа с Шуриной запиской ушла к перевалу в сторону поселка, вторая – отправилась по главной тропе вниз по реке.
Геолог километров пять проводил ребят из первой группы, чтобы убедиться, что они не нарвутся на "полосатиков", если те вдруг раньше расчетного срока свалятся в долину. Вернувшись, он долго искал удобный наблюдательный пункт и устроился, наконец, под большой плоской гранитной плитой, хотя бы отчасти прикрывавшей от дождя.
Аккуратно уложив плоские камни, он расстелил на них свою мини-палатку и пуховой спальник. Переобувшись в сухие зимние портянки, удобно устроился на приготовленном ложе, прикрывшись черной пленкой, на которую сменял у туристов свою видную издалека накидку. Пончик отказался залезать под пленку и устроился в глубине укрытия, найдя себе более или менее сухое место, куда не достигали капли дождя.
Внимательно осмотрев в бинокль долину, Шура докурил сигарету и приготовился ждать. По его расчетам, зэки могли появиться только часа через 3-4. Но это в самом лучшем случае. Вряд ли они так быстро преодолеют сложный спуск в долину.
Вдруг собака, только что удобно свернувшаяся калачиком в своем углу, вскочила на лапы и, подойдя к краю укрытия, начала прислушиваться, тревожно поводя ушами. Но смотрела она вовсе не по направлению долины, а на устье того притока, по которому они недавно спустились.
Через  минуту из-за скалы показалась плотная цепочка людей.
– Ё-моё! Как они туда попали? – шепотом произнес Шура и, нажав ладонью на холку собаки, заставил ее лечь. – Чуть-чуть мы с тобой, парень, не вляпались!
"Ну конечно, они тоже блуданули в пурге, начали шарить по хребту и вышли на наши следы. Теперь они знают про нас... Впрочем, что они могут знать? Что какой-то придурок-турист решил прогуляться с собакой в пургу по гребню? Ну и что? Чем это их может насторожить?
В цепочке не хватало одного человека. Четыре автомата за плечами, в середине согнулся под тяжелым рюкзаком Петрович. Значит, нет молодого парнишки.
"Пристрелили? Или сбежал во время пурги?"
Шурин расчет, на то, что зэки "клюнут" на сухие дрова, полностью оправдался. Скоро на поляне уже стояла палатка. С удивлением геолог наблюдал в бинокль, как один из "полосатиков" заставил пленника копаться в большой помойной яме, вырытой каким-то уж слишком порядочным туристом.
"Продуктов нет? Они что, будут банки вылизывать? Ну, тут им не обломится! Пончик там уже побывал."
Петрович выбрал в яме десятка два больших консервных банок и перетаскал их к палатке. Следивший за ним зэк бросил нож и пленник начал зачем-то вырезать донышки. Только минут через 15, когда банки были соединены, Шура догадался, что это будет печная труба.
"Да у них же печки нет – вот в чем дело!"
Собрав на поляне все плоские камни и притащив в рюкзаке из отвала помойки глины, Петрович скрылся в палатке. Через полчаса из баночной трубы полезла струйка дыма.
"Ну и ушлые пошли урки! – удивился про себя Шура. – Я бы в жизни не догадался. В лучшем случае, затопил бы "по черному" и глотал бы потом дым."
Продукты у них были. Через некоторое время из палатки вылетели одна за другой несколько пустых банок и сидевший на своем измазанном глиной рюкзаке, промокший до нитки Петрович начал палочкой выковыривать из них остатки жира. Карауливший его зэк, укрывшийся от дождя под козырьком палатки, бросил несколько сухарей.

Глава 5

Костя проснулся от жары, женского смеха и плеска воды. В избушке горела свеча. Выглянув из-за печки,  парень тут же спрятался назад. В детской оцинкованной ванне, которую он видел вчера под навесом, сидела, выставив вверх коленки, голая девушка с намыленной головой, а ее подружка, стоявшая спиной и отсвечивающая голой попкой, нагнувшись, терла мочалкой ей спину.
Девочки без умолку тараторили и смеялись, вспоминая, как какие-то Гена с Гошей перевернулись на байдарке, нахлебались воды и как их вытаскивали потом всей компанией...
Второй раз Костя выглянул, когда из комнаты раздались дикий визг и шум борьбы.
"Дерутся что ли? – не на шутку встревожился парень, – Этого только мне не хватало!"
Но девушки просто баловались, катаясь на расстеленных на полу спальных мешках, щипая друг друга и шлепая ладошками по голым местам.
Дурацкое положение, в которое попал Костя, усугублялось жарой от раскалившейся печки. Он лежал, обливаясь потом, и никак не мог решиться выбраться отсюда.
Девчата наконец успокоились и зашуршали одеждой. Костя, совсем уже задушенный жарой, собрался вылезать из своего укрытия, когда услышал громкий голос:
– Эй, таракан запечный! Ты там еще не сварился? Вылезай, уже можно.
Парень выбрался на свет, уселся у порога и громко отдышался, вытирая со лба пот.
– А ты терпеливый! – с усмешкой похвалила блондинка, расчесывающая свои короткие волосы.
Брюнетка, закуривая тонкую длинную коричневую сигарету полулежа на спине, строго спросила:
– Признавайся, подглядывал?
Костя слегка смутился и даже покраснел, но потом, рассмеявшись, ответил:
– Так вы нарочно визг подняли, чтобы я проснулся, высунулся и увидел все ваши прелести?! Успокойтесь, все путем! У черненькой на ягодице родинка, а у беленькой аппендикс вырезали...
– Надо же, какой замечательный! – съязвила брюнетка, – И что ты еще заметил?
– А что еще я мог увидеть у голых девок? Все на месте. Ну, может быть... эти..., как их... бюсты могли быть и побольше. А так ничего...
– "Девок"!? Наташка, слышь, его бюсты наши не устраивают! – возмутилась беленькая и демонстративно погладила ладонями через футболку свои охаянные, вовсе не такие уж и маленькие груди.
– Ему силиконовые подавай, – выразительно показала объем руками Наташа, – насмотрелся видиков. А вот мы сейчас посмотрим на его замечательные бицепсы и трицепсы! Вода на печке стоит. Выплесни из ванны и помойся, а то будешь на улице спать. Отсюда слышно, как потом от тебя несет.
Через несколько минут Костя уже сидел в ванне спиной к девчатам,  намыливал голову и выслушивал обидные замечания по поводу своего телосложения.
– А доходяга то! – издевалась Наташа, – Кожа да кости!
– Нет, ты бицепсы посмотри, – вторила ей Света, – Шварценеггер бы просто заплакал от зависти...
– Ну и язвы же вы! – огрызнулся Костя.
– А нечего было над нашими бюстами издеваться! – отпарировала Наташа.
– Да пошутил я! Все у вас на месте! А силиконовые – фу, какая гадость – как у коровы.
– Ну, Наташка, он уже извиняется! Он, оказывается, пошутил! Его наш размер вполне даже устраивает...
– Ладно, Геракл сушеный, прощаем тебя на первый раз – торжественно сообщила Наташа. – Мойся нормально. И плавки сними, постирай – мы отвернулись.
Во время ужина, который быстро собрали девушки, под радостные возгласы своих новых знакомых Костя плеснул всем в кружки настоящего армянского коньяка. Выпили "за знакомство", потом еще немного – "за прекрасных дам" и еще по чуть-чуть – "за удачу".
Девочки сразу заметно опьянели. Наташа, шлепнув подружку ниже спины, вдруг заявила:
– Светка, а у него на том же самом месте родинка. Может, вы дальние родственники?
– Подглядывали все же, чертовки! – рассмеялся Костя.
– А ты думал!?  – ответила слегка заплетающимся языком Наташа, – Ты, значит, можешь на нас пялиться, бюсты наши оценивать, а мы – рыжие?
– Дались вам эти бюсты! У кого что болит, тот о том и говорит! Нормально все у вас – вон как торчат через майки. А через годик-другой такие отрастут – все мужики будут сразу в обморок падать.
– Ладно, все, завтра рано вставать, – вдруг посерьезнела Света. – Если ты, Костик, что-нибудь такое подумал, то крупно ошибся. Спать будешь вон там, а если полезешь ночью – получишь по мозгам, понял? Давай, Наташка, залезай в спальник.
Устроившись в указанном ему углу и потушив свечу, Костя долго не мог уснуть, вспоминая как выглядели голые женские тела, которые в такой близости удалось увидеть ему впервые в жизни. Потом он начал фантазировать, как спас бы девушек от напавших на избушку бандитов и каждая из них в благодарность крепко поцеловала бы его... Так и уснул с ощущением поцелуев на своих обветренных губах.

Глава 6

Уже в густых сумерках Шура с трудом разглядел в бинокль как двое «полосатиков» связали пленнику руки и ноги и бросили его под козырек у входа, а сами залезли в палатку. Судя по тому, что из трубы периодически начинали сыпать искры, в палатке кто-то дежурил. Только после полуночи в печку перестали подкладывать дрова.
Выждав еще около часа и оставив под камнем собранный рюкзак, Шура осторожно спустился на тропу и медленно двинулся к едва белевшей невдалеке палатке, сжимая в ладони рукоятку ракетницы. Чем ближе подходил, тем короче становился шаг, тем тщательней он ощупывал носком сапога тропу перед собой. Рядом на поводке бесшумно следовал невидимый в темноте молчаливый  Пончик.
Вообще-то геолог не собирался совершать никаких героических вылазок. Четыре АКаэМа – слишком серьезный аргумент, чтобы держаться подальше от бандюг. Просто он хотел проследить: пойдет эта компания по набитой тропе напрямую к ближайшей станции или свернет в сторону, и тогда придется опять их обгонять и расчищать дорогу от туристов. Но увидев, что зэки ведут себя достаточно беспечно, он решил попробовать освободить пленника. Надо было просто подкрасться, перерезать веревки и тихо вернуться под камень.
Подобравшись вплотную к палатке, Шура разглядел под козырьком расплывчатое светлое пятно и понял, что Бугор лежит лицом к нему. Опустившись на колени, он протянул руку и ладонью мягко, но крепко прикрыл пленнику рот. Видимо, Бугор не спал – он не вздрогнул, не отвернул лицо в сторону, а лишь едва заметно трижды кивнул головой. Шура переложил ракетницу в левую руку, достал нож и разрезал сперва веревку на ногах, потом осторожно повернул мужичка на живот и освободил ему руки.
Дело было сделано и осталось только тихо убраться. Он помог пленнику подняться, встать на непослушные, затекшие ноги и, придерживая его за пояс, слегка подтолкнул в сторону тропы.
Они уже сделали по несколько мелких шажков, когда случилось непоправимое. Шура совсем забыл про Пончика, про то, что конец поводка привязан к ремню. Пес вел себя так тихо, что присутствие его рядом совершенно не ощущалось. Пока хозяин возился с веревками, Пончик успел поднырнуть под растяжку палатки и когда люди начали отходить, – он рванул напрямую. Шуру дернуло за ремень назад, хорошо натянутая растяжка громко бухнула и вся палатка вздрогнула.
Нож был в руке и перерезать вибрирующий поводок не составило большого труда, но было уже поздно...
 Из палатки донеслось грозное:
– Ты чего там, с-сука?!...
Раздался шорох отодвигаемого брезента и в трех метрах от обернувшегося Шуры на фоне палатки показалась человеческая фигура.
Все решали доли секунды и геолог не стал медлить. Он быстро поднял ракетницу и нажал на спуск. В свете ослепившей его вспышки от выстрела он увидел, что заряд должен попасть точно в голову человеку в полосатой робе. Еще, перед тем, как сомкнулась темнота, он успел заметить в руке у зэка автомат.
Раздался глухой стон. Отчетливо было слышно, как зэк упал на землю и брякнуло оружие. Из палатки послышались дикий мат, крики бандитов.
Поборов в себе желание убежать подальше от этого места и забиться где-нибудь в камнях, Шура сделал два быстрых шага к палатке, опустился на колени и начал шарить руками по земле. Несколько секунд показалось ему вечностью. Сердце бешено колотилось. Наконец пальцы наткнулись на приклад автомата. Он быстро поднял оружие, направил его в сторону палатки и тут же нажал на спусковой крючок.
Вместо ожидаемой длинной, на весь магазин, очереди, прозвучал одиночный выстрел. Это оказалось настолько неожиданным для Шуры, что он еще несколько секунд упорно давил на спуск. Из оцепенения его вывела короткая очередь из палатки, прямо через брезент. Пули прошли над головой. Если бы он не стоял на коленях – получил бы порцию свинца прямо в грудь. Наконец он сообразил, что автомат переведен на одиночную стрельбу и резко дернул скобу предохранителя. Не обращая внимания на крики и стоны, он стрелял по палатке до тех пор, пока в рожке не кончились патроны.
Когда отгремел последний выстрел, Шура, пригибаясь, отбежал в сторону и лег на мокрую землю. Прислушиваясь к слабой возне в палатке, он бесшумно отсоединил "галету" – связку из двух рожков, – перевернул ее и вставил в гнездо полный магазин. По осторожному прикосновению к ноге он понял, что Пончик здесь, рядом.
 Выстрелы раздалась совершенно неожиданно не от палатки, а от края поляны – метрах в двадцати от нее. Стреляли аккуратными короткими очередями в направлении тропы.
«Хорошо, что я отбежал в сторону, – подумал Шура и плотнее вжался в землю. – Кто-то все же успел выскочить! Как там Петрович? Он ведь где-то на тропе. Живой, нет?»
Он слишком долго прицеливался в направлении вспышек и опоздал – выстрелы прекратились. А может быть, просто геолог не рискнул вступать в открытый бой, не имея никаких навыков ночной стрельбы. Да и вообще, какие там навыки! Два выезда на стрельбище на сборах после окончания института, каждый раз по десять патронов. Да и когда это было!
Выждав минут двадцать и не услышав ни одного звука ни в палатке, ни на краю поляны, Шура медленно поднялся с мокрой травы и стал осторожно отходить к берегу, часто останавливаясь и прислушиваясь, повернув голову. Перейдя вброд спокойную и бесшумную здесь речку, избегая риска случайно встретиться с бандитом, он сделал большой круг по левому берегу, потом перебрался назад на правый, поднялся высоко на склон и уже оттуда спустился к камню, под которым остался рюкзак. И даже не удивился, что сразу нашел это место в темноте.
Снова устроившись под камнем на спальнике, он стал ждать рассвета. Дождик прекратился и не было необходимости теперь прикрываться пленкой. Уже через час темнота посерела, прорисовались края горного хребта впереди. Потом постепенно, как на фотобумаге, проявились палатка, кусты ивняка, речка.
Приготовившись ждать, рассматривая в бинокль из своего укрытия окрестности, долгие часы, а может быть, и весь день, Шура неожиданно увидел, что из палатки выходит Петрович с автоматом в руке. Он постоял, оглядываясь по сторонам, потом начал подавать руками какие-то знаки, поворачиваясь лицом то к одному, то к другому склону.
"Это же он мне машет, – догадался Шура. – И ведь не боится! Значит, все четыре трупа нашел. И тот, кто стрелял, наверное, был ранен и откинул концы."
Быстро собрав рюкзак и закинув его за плечи, геолог спустился на тропу. Подходя к палатке, он все-таки опасливо оглядывался по сторонам и не снимал пальца со спускового крючка.
– Ладно, не бойся, – крикнул издали бывший пленник, пнул ногой лежащий у входа в палатку труп и демонстративно забросил автомат за плечо, – живых здесь нет никого!
Увидев поблизости Шуру в лицо, Петрович втянул голову в плечи, попятился, смешно приседая и тараща ошалелые глаза.
– В штаны не наделай, герой! – съязвил геолог. – Что, страшно встретиться с живым покойничком, которого собственными руками в могилку оприходовал?! В следующий раз делай контрольный выстрел в голову – чтобы надежно не выполз.
– Т-так он... и б-был в голову! – слегка заикаясь, ответил мужичек, до сих пор не веривший своим глазам. – Только я не стрелял, ты не подумай! Это Санька, мой племяш, щенок глупой... А вот что закапывал...
– Ладно, это потом. А из этих никто не вылезет с автоматом? – кивнул он на палатку.
– Холодные уже, – жестом руки успокоил Бугор.
– А тот, у опушки, тоже остыл?
– Ну, того уже и след простыл – он, поди, километров пятнадцать, отмахал за ночь.
– Так он не ранен?
– Ранетый, не ранетый, я не скажу. Как ты пальнул первый раз, я  и ломанулся по кустам – подальше от этих сучьих "особняков". Потом выпер на тропу, и – по ней... Когда сил совсем лишился – замышковался в камни и лежу. Только отдышался, слышу: кто-то камушек сшевельнул на тропе, потом еще. В пяти шагах он прошел от меня, гад вонючий. Я сразу узнал, что это Сынок – за километр слышно, как у этой падлюки в горле хрычит... Выждал я немного, и  назад. Пока темно было – в кустах сидел, все слушал: не шевельнется кто в палатке. А чуть развиднелось, взял каменюгу побольше – и сюда. Лежат, орлы! Погуляли на свободе! Сколько мужиков загубили!
– А этот, здоровый, который за двустволку хватался?
– Гриша? Убили его, в первый же день. И Витька тоже. Раздели догола, положили наземь, и – в голову... А шмотки на себя напялили. Хорошо, мы с Санькой – недомерки, а то бы и нас... Ты на Сашку зла не держи. Он по глупости. Увидал, что на мушке всех нас держишь и решил, что ты грабануть и поубивать нас собрался... Да и досталось ему за эти дни... Они ж его опетушили, завместо бабы пользовали... Ох, и наизгалялись над ним!.. Оттого он и прыгнул со скалы. Матюгнул всех и прыгнул прямо к озеру. Может, живой еще, а? Хоть и не шевелился. Стрелять они не стали – боялись туристов спугнуть. Очень им хотелось с девочками поиграться – только про это и базарили.
– Слушай, Петрович, или как тебя там?..
– Петровичем и зови...
– Ладно, могильщик мой персональный, пока мы тут базарим, этот Сынок точно до девочек доберется, натворит еще дел. Собирай свое барахло, продукты и пойдем его догонять. Вдвоем сподручнее будет его скрадывать.
– Извини, мил-человек, – замотал головой Петрович, – не один должок у меня к этому гаду, но пойти с тобой не могу. Надо в пропасть лезть – племяша вытаскивать. Живой, неживой, а что я потом брату своему Кольке скажу? Ты уж прости нас, геолог, за все. Спасибо, что вызволил, но... Я ж этого Саньку из роддома нес – папаша так нализался на радостях... Он с моими Людкой да Петькой как родной был, не вылезал из нашего дому...
Шура кивнул:
– Да, ты прав, надо идти парня вытаскивать. Ты уж сам там как-нибудь... По гриве не ползай, а сразу с перевала спускайся вниз, к озеру. Оттуда уже подберешься к той стенке. А мне бежать надо. По первой погоде сюда вертолет с солдатами прилетит, или из поселка через перевал прибегут. Так что притащи его сюда и сиди жди в палатке. И вот еще что. За оружие головой отвечаешь! Кстати, документ у тебя есть какой-нибудь? А то сбежишь еще...
– Не сбегу, не боись. Надо же потом и Витька с Гришей вывезти, похоронить... А что я их бабам скажу?!.. Пусть судют за золото, пусть чо угодно.., – Петрович полез во внутренний карман телогрейки. – А паспорта наши я у пахана ихнего только что забрал. Немного кровью запачканы были, но я об траву обтер. Вот мой.
Шура раскрыл паспорт и в слух прочитал:
– Шеповалов Владимир Петрович... седьмого мая сорок шестого... в городе Чкаловске...
– Он самый, – подтвердил Петрович, – да мы ведь с тобой старые знакомцы. Я ж у Туманова в артели сварщиком работал. Пару раз лодку вашему вездеходу – польскому "атээсу" – варил... В бане мы с тобой мылись, в бильярд  один раз играли. Не уж совсем не помнишь?
– Ну-у! А я думаю: где я его видел, этого "хитника", этого небритого "дикаря" в занюханной телогрейке? Раньше ты бы и под трактор не полез в таком рванье. Хорошо вас одевали тогда у Туманова. Да и деньги лопатой гребли... Кстати, а где золото, что намыли?
– А про золото я и забыл! – ударил себя по лбу ладошкой Петрович и полез в палатку.– Где-то тут оно – в рюкзаке у пахана. Я щас!
– Захвати там заодно автомат, – попросил Шура, которому очень не хотелось заглядывать в палатку, чтобы не увидеть результаты своей ночной стрельбы, – я патроны заберу.
Взвесив на ладони небольшой туго набитый мешочек, который подал ему Петрович, Шура присвистнул:
– Ну, вы даете, мужики! Тут же килограмма три будет! Это за сколько дней?
– Три двести двадцать. Всего за три с половиной недели. Да еще дней пять прилаживались, да притирались, да учил их чо да как... Хорошее местечко, будь оно проклято! Мне его один знакомый мужик за литру водки продал... Забери ты эту желтую дрянь – одни беды от нее.
– Да уж заберу! – хмыкнул Шура, но потом на минуту задумался. – Впрочем, куда я его потащу? Лишний вес. Да еще и неизвестно как все обернется... Сейчас мы его вместе с тобой в камни спрячем. Если обойдется, я его заберу – надо мне как следует поизучать самородки. Самые интересные заберу, сдам в нашу геологическую кассу, а за остальным приедешь ко мне домой. Тебе теперь кучу денег надо будет на похороны, да и женам этих мужиков надо как-то жить. Ну а если что со мной случится – сам заберешь. Только не вляпайся по дороге, или когда толкать будешь золотишко барыгам.
– И еще. Никому не говори чем вы там занимались и про то, как меня хоронили. Отдыхали да рыбачили, – продолжал наставлять мужика геолог, выщелкивая из магазина по одному патрону и складывая их в карман. – И про ручей этот никому ни слова! А то продашь за литру эту россыпуху, какая-нибудь еще более дикая компания заявится и закопает меня окончательно. И не переживай – "стараться", мыть я там не буду. Не жаден я до этого "рыжья". Мне надо коренное месторождение найти – тонн на двести, на триста...
Они вместе спрятали золото, в стороне привалили камнями автоматы, молча пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны.

Глава 7

Утром Костя узнал, что девушки поднимались по реке на байдарке. Они собирались проплыть еще день, а потом, перевалив пешком через водораздел, по другой реке спуститься до железной дороги.
За завтраком Костя начал уговаривать подруг изменить свой маршрут и вместе с ним покорить Народную.
– Чего вы будете переть на себе эту байдарку! Она же тяжелая – тут и мужик запарится.
– Не привыкать, – ответила за двоих Света, – мы ее однажды за двадцать километров тащили. Сперва рюкзаки отнесем, а вторым рейсом – байдарку.
– Вот удовольствие! Побывали в горах, и ничего не увидали. Ну что снизу разглядишь? А там, наверху – красотища! Пол-Урала видно. Можно такую панораму отщелкать! И сами сфотографируемся на фоне гор – будет что вспомнить... Да и веселей втроем...
– А нам и вдвоем не скучно! Слушай, Наташка, может быть, действительно прошвырнуться на Народную? А то этот горе-турист боится один идти. Ногу подвернет или опять рюкзак утопит – и прощай, мама. А тут наготове две барышни с мелкими бюстами, которые, в случае чего, его донесут на ручках до станции. Благо, вес у него бараний – меньше байдарки. Ну-ка, герой, покажи свою карту. Сколько там топать до твоей горы?
– Всего два дня, – обрадовался Костя, доставая карту. – Вот до сюда вы поднимаетесь по реке, перевозите меня через этот приток, оставляем лодку и до вечера поднимаемся вот сюда... Ставим палатку, переночуем, а утром выходим налегке, без рюкзаков и забираемся вот по этому склону на вершину. Там не круто...
– "Перевозите", – передразнила его Наташа, – а что бы ты без нас делал, горе луковое, как бы перебрался через эту речку?
– Обошел бы по тропе до переправы, но на это еще бы один день понадобился.
– Одной переправы тебе мало? Вон вода какая большая стоит! Ладно, Наташка, коньяк пили – придется теперь отрабатывать. Навязался на нашу голову! Перевези его, кашку ему свари, сопровождай всюду почетным эскортом...
– Кашу я и сам сварю, – обиделся вдруг Костя и, набычившись, отошел укладывать свой рюкзак. – И никакого эскорта мне не надо – сам доберусь. И перевозить не надо – обойдусь. Плывите куда плыли...
– Какие мы гордые! "Обойдусь"...
– Ну, ты, Светка, достала все-таки парня, – ткнула в бок взвизгнувшую от боли подругу Наташа. – Идем, значит идем. И нечего тут языком молоть. Вон уже рассвело совсем. Правда, дождь, похоже, собирается, так что можем и не попасть на вершину.
Принимавшийся несколько раз мелкий дождик помешал им добраться за день до намеченного леска. Пришлось поставить палатку в нижнем течении этой крутой и быстрой речки.
Весь вечер по брезенту стучали капли и Костя уснул в плохом настроении. Ему рассказывали туристы, часто бывавшие на Приполярном Урале, что в конце августа, когда внизу идет дождь, на вершинах запросто может лечь снег. Подняться это им, может быть, и не помешает, но как найти в снегу надежную пещерку для самородка?
Утром было пасмурно, но без дождя, облачность поднялась высоко и все горы были открыты. А к обеду, когда они добрались наконец до места "базового лагеря", как окрестил последнюю перед восхождением стоянку Костя, уже выглянуло теплое солнце.
Девушки, усевшись на рюкзаки, грелись на солнышке, сбросив штормовки, и курили свои длинные сигареты, когда Костя, присматривавший в стороне место под палатку, увидел быстро спускающегося по склону человека в странной полосатой одежде. Голова у мужчины была забинтована, на плече он нес автомат Калашникова.
Костя сильно испугался и, повинуясь инстинкту, тут же спрятался за дерево, а потом лег на землю, с бьющимся сердцем наблюдая из укрытия за приближающимся незнакомцем.
Человек, видимо, заметил девушек, остановился и, сняв с плеча автомат, внимательно осмотрелся вокруг. Не заметив ничего подозрительного, он еще быстрее заспешил вниз. Подойдя к сидевшим к нему спиной девушкам, он, не раздумывая ни секунды, размахнулся и ударил прикладом Наташу по голове. Девушка молча, даже не вскрикнув, свалилась на землю. Света продолжала сидеть с сигаретой в руке, ошалело глядя широко открытыми глазами на неожиданно появившегося страшного человека с оружием.
Мужчина забросил за плечо автомат, достал из-за голенища нож, нагнулся и отрезал растяжку от  лежавшей рядом палатки. Потом он поднял за руку безвольную и послушную, как тряпичная кукла, Свету, подвел ее к дереву и прислонил к нему спиной. Взяв из пальцев до сих пор не пришедшей в себя девушки сигарету, он сунул ее себе в угол рта и, на ходу затягиваясь дымом, быстро заломил ее руки назад и связал их за деревом.
Костя понял, что сейчас случится самое страшное и он никогда не простит себе, просто не сможет жить, если отсидится в своем укрытии. И когда мужчина склонился, связывая еще одной отрезанной веревкой не подающую признаков жизни Наташу, Костя поднялся и побежал к бандиту с зажатым в руке камнем.
Мужчина среагировал на появившуюся опасность мгновенно. Привычно сбросив с плеча автомат, он, не целясь, выпустил по бегущему длинную очередь. Несколько ударов в грудь отбросили парня назад и он, сразу потеряв сознание от боли, упал навзничь. Стрелявший вновь забросил автомат за плечо и спокойно, как будто не человека убил, а от мухи отмахнулся, закончил свое дело – оглушенная девушка лежала теперь связанная по рукам и ногам.
Бандит, распрямившись, докурил тонкую сигаретку до фильтра и выплюнул ее. Он медленно подошел к привязанной к дереву Свете и похотливо провел грязными, в старой запекшейся крови корявыми ладонями по ее груди, животу, бедрам...

Глава 8

Пройдя уже километра четыре, Щура пожалел, что не заглянул в палатку. Надо было посмотреть одежду. Если этот Сынок босиком в одних кальсонах ускакал – его за десять километров видно будет, да и не уйдет далеко по камням. Ну а если он успел одеться и в камуфляже?..
Только сейчас до геолога дошло насколько опасное он затеял предприятие. Одно дело, когда ты крадешься за теми, кто ничего не подозревает и совсем другое – преследовать ожидающего погони хорошо вооруженного бандита. Заляжет где-нибудь под камушком и ты сам ему на мушку нарисуешься.
Внимательно разглядывая тропу, Шура понял, что зэк уж точно не с босыми ногами – поверх слегка размытых дождем следов от туристических ботинок во многих местах отчетливо отпечатался узор от подошвы резиновых сапог.
В одном месте он заметил недалеко от тропы обрывки белой бумаги. Уже прошел мимо (подумаешь, кто-то задницу вытер), но потом вернулся. Если это туристы, то почему бумагу не размыло дождем, почему она такая белая? К тому же Пончик, всю дорогу бежавший в двух-трех метрах впереди, впервые отстал и что-то вынюхивал недалеко от этого места. И он не пожалел, что вернулся. Это были вовсе не клочки бумаги, а обрывки белой ткани. На некоторых из них алели пятна крови, а один лоскут почти полностью ею пропитался.
"Ага, зацепил я тебя все-таки, Сынок! Рубашку пришлось порвать? Это хорошо, значит, далеко не убежишь! К тому же, говорят, ты сипишь громко – что-то с легкими не в порядке."
Собиравшийся до этого пройти в быстром темпе еще километров шесть, а уже потом принять необходимые меры предосторожности, чтобы не попасть в засаду, Шура передумал и сразу от окровавленных тряпок начал подниматься на левый склон долины. Он часто останавливался и внимательно осматривал в бинокль тропу, но ничего интересного не заметил.
Горы в этом месте были уже невысокие. Водораздел, на который поднялся геолог, представлял собой сглаженную платообразную поверхность с редкими кустиками карликовой березки и чахлыми лиственницами. Плато просматривалось на несколько километров и совсем уж глупо было ожидать здесь засады, поэтому он решил в самом быстром темпе проскочить по верху километров 6-7, а потом осторожно спуститься к речке. Если на тропе не будет следов, значит, можно самому устроить засидку и подождать дорогого гостя. Если окажется, что зэк уже прошел, придется повторить этот фокус столько раз, сколько понадобится. Догонять этого подраненного зверя по тропе было бы полным безумием.
Через час быстрой ходьбы, когда Шура уже собирался повернуть к речке, Пончик вдруг опять отстал и начал внимательно что-то вынюхивать в стороне.
– Не вовремя ты, парень, помышковать надумал, – недовольно проворчал Шура, но все же повернул назад, вспомнив, как пес вывел его недавно на лоскуты окровавленной ткани.
Пончик терпеливо ждал, сидя на задних лапах, преданно глядя в глаза и несколько виновато помахивая хвостом.
– Ну чего ты, парень, уселся? Нам надо быстро...
Он так и не договорил, потому что перед передними лапами собаки увидел в глине на мерзлотном медальоне... свежий глубокий след резинового сапога. У Шуры даже мороз по коже пробежал – выберись они наверх чуть пораньше, и лежать бы им обоим на этом красивом водоразделе в лужах крови...
– Пончик! С тобой страшно даже иногда становится. В прежней жизни ты был не просто человеком, а очень умным человеком, в отличие от твоего хозяина.
Больше ни одного отчетливого следа обнаружить не удалось – так, отдельные вмятинки. Видимо, Сынок старался идти все время по камням и только в одном месте ошибся. Именно в это место и ткнул носом хозяина Пончик. Теперь было ясно, что зэк пересек водораздел и спустился в долину другой реки, путь по которой до станции был на десяток километров длинней, зато здесь была получше тропа, раньше начинался лес и чаще понастроены избушки. Видимо, избушки больше всего интересовали бандита – в них и едой проще разжиться, и, если повезет, можно аптечку найти.
Шура не стал спускаться вниз, а почти бегом продолжил свой путь по плато. И только километра через четыре он круто повернул влево и углубился в редкий лиственичный лесок на склоне.
Почему-то у геолога вдруг появилось такое чувство, что он опаздывает, безнадежно опаздывает, что надо бежать бегом, чтобы успеть... Пришлось усилием воли заставить себя снизить темп – здесь уже очень опасно было ломиться с шумом напропалую.
Близкая автоматная очередь не стала для него неожиданностью. Она просто подтвердила тяжелое предчувствие.
Еще метров двести Шура спускался в полный рост, скорректировав по звукам выстрелов направление и стараясь не хрустеть ветками. Заметив мелькнувшую между деревьями белую тряпку, он сбросил рюкзак, лег и пополз по-пластунски. Собака без всякой команды тоже легла и поползла рядом.
Он увидел зэка метрах в пятидесяти. Сынок в полосатой робе, с белой повязкой на голове стоял спиной к нему и финкой разрезал на прислонившейся спиной к дереву белобрысой девушке одежду. Он не торопился – смаковал удовольствие. Начав от шеи, бандит медленно опускал лезвие, рассекая сперва белую футболку, потом синие спортивные брюки... Издали не было видно, но, похоже, девушка была привязана, она даже не сопротивлялась и не кричала, только слабо мотала опущенной головой.
Стрелять отсюда было никак нельзя – обязательно попадет под пули девушка, поэтому Шура быстро, но очень осторожно отполз по едва заметной ложбинке в сторону и опять выглянул. Место оказалось очень удобным для стрельбы, но все равно девушка попадала в зону поражения. И тогда он вспомнил наставления старого охотника-промысловика как можно снять белку дробью, даже очень крупной, не повредив при этом шкурку – надо встать так, чтобы все тельце зверька оказалось за деревом и видна была одна голова.
Чуть-чуть сместившись вправо, он нашел такое положение, при котором ствол корявой лиственницы полностью закрывал девушку, а правый бок бандита оставался на виду. Взглянув на рычажок предохранителя и убедившись, что он стоит в нужном положении, Шура спокойно прицелился и сразу нажал на спуск.
Он и сам потом не мог понять, как ему удалось "отсечь" по два патрона и успеть всадить в спину падающего уже Сынка вторую короткую очередь. Все четыре пули попали в цель – он понял это еще во время стрельбы, поэтому, не торопясь, поднялся и даже смахнул с влажных брюк налипшие иголки.
Подойдя ближе, геолог увидел, что Сынок лежит ничком, выставив напоказ развороченный окровавленный затылок и сразу потерял к нему интерес.
Девушка не мигая смотрела на убитого расширенными от страха газами. Вся одежда на ней была разрезана и висела лохмотьями, не прикрывая молодое красивое тело. Руки у нее были связаны за спиной, за стволом дерева.
Шура достал нож и разрезал веревку. Девушка, охнув, стала валиться прямо на убитого. В самый последний момент удалось ее подхватить и, оттащив в сторону, уложить на моховой бугор. Она почти сразу пришла в себя, присела и начала стыдливо стягивать на себе куски одежды, чтобы прикрыться.
Приставив автомат к дереву, геолог быстро снял через голову энцефалитку и, протянув ее девушке, отворачивая лицо в сторону, чтобы не смущать, спросил:
– В кого он стрелял?
Прикрывшись энцефалиткой, девушка показала рукой:
– Там... Он Костю убил... А вон  Наташка связанная лежит... Он ее прикладом по голове...
Нагнувшись, Шура поднял с земли выпавшую из руки Сынка финку и положил ее рядом с девушкой.
– Оденься и освободи свою Наташку, а я пойду Костю посмотрю.
Парень лежал на спине на самой тропе. Нижняя часть лица у него была залита кровью. Красные пятна в нескольких местах проступали на новенькой штормовке. Он был буквально изрешечен пулями. Без особой надежды Шура взялся за запястье левой руки и... сразу же нащупал пульс.
– Ну, ты молодец, Костик, – похвалил живучего парня геолог, быстро расстегивая на нем окровавленные штормовку, рубашку.
Похоже, туристу здорово повезло – все четыре пули, попавшие в грудь, прошли как-то скользом и на спине не было ни одного выходного отверстия. Зато сама грудь и бока были просто изодраны в клочья, в двух местах из кровавого месива торчали осколки ребер. Судя по тому, что нигде не прорывались кровавые пузырьки, да и изо рта парня не сочилась кровь, легкие, если и задеты, то лишь слегка. Одна пуля чуть оцарапала щеку, но крови из этой несерьезной ранки натекло, пожалуй, больше, чем из остальных ран вместе взятых.
Шура оглянулся и громко позвал:
– Эй, блондинка, беги скорей сюда! Он живой!
Девушка сразу же подбежала, покачиваясь на нетвердых еще ногах, волоча за собой по земле то, что раньше было брюками, и сразу затараторила:
– А Наташка без сознания лежит... оглушил он ее... глаз заплыл, синяк такой...
– Ладно, с Наташкой потом, – прервал ее геолог, – давай быстро сюда свою разрезанную футболку!
Девушка, увидев развороченную, окровавленную Костину грудь, охнула, болезненно сморщилась и закрыла лицо руками. Через секунду, опомнившись, она быстро подняла подол висевшей на ней мешком энцефалитки и начала сдирать с себя футболку, даже не отвернувшись, совершенно забыв про недавний свой стыд.
Сил у перепуганной, пережившей такое потрясение девушки было немного и порвать ткань никак не удавалось. Тогда она быстро сбросила через голову энцефалитку, сняла и протянула геологу растерзанную одежку.
Шура, невольный свидетель неожиданного "стриптиза", на этот раз не отвел глаза и даже сравнил про себя: "Нет, моя Татьянка и после двух родов сто очков вперед даст этой белобрысой!"
– А бинтов у вас не было? – спросил он, разрезая футболку на широкие ленты. – У вас всегда что-нибудь в запасе – вата, марля, прокладки... Давай, тащи быстро! Да одень штаны какие-нибудь – простудишься.
– Ох! – вспомнила она вдруг про свою наготу и, жутко покраснев, прикрылась энцефалиткой. – Есть бинты... и аптечка...  Я сейчас, только к рюкзакам сбегаю...
Через полчаса Костя, так и не пришедший в сознание, лежал на спальнике весь забинтованный с головы до пояса. На перевязку ушли не только бинты и другие медицинские принадлежности, но и все рубашки, спортивные майки, которые оказались в четырех рюкзаках.
Осторожно натянув на раненого штормовку, свою меховую безрукавку, Шура укутал парня свитерами и, наконец, позволил себе немного расслабиться. Прислонившись к дереву, он закурил первую за эти тяжелые, суматошные полдня сигарету.
Вторая девушка уже пришла в себя и, поддерживаемая подружкой, покачиваясь, сидела на поваленном дереве, закрыв ладонями лицо. Докурив, Шура подошел к девушкам и внимательно осмотрел Наташину голову. Удар прикладом пришелся в правую скулу и здесь наливался цветом здоровенный синяк, глаз заплыл почти полностью. Переломов, вроде, никаких не было, но все равно надо было дать ей хоть немного отлежаться. Расстелив еще один спальник, они осторожно уложили на него раненую.
Света – так звали блондинку – уже переоделась и вернула геологу его энцефалитку. Закурив сильно дрожавшую в пальцах длинную сигарету, она начала рассказывать как все произошло. Но не успела девушка произнести и двух фраз, как в стороне послышался гул вертолета.
Шура вскочил, достал из рюкзака ракетницу, перезарядил ее обычной ракетой и приготовился подать сигнал. Но вертолет, видимо, летел над соседней долиной и скоро звук его двигателя затих в направлении станции. Геолог в несколько минут развел на открытом месте большой костер и накидал в огонь для дыма сырого мха. Рядом с костром он расстелил ярко-голубой новенький Костин спальный мешок и уложил на него оба автомата.
– Чтобы сразу поняли, что это нас они ищут, – объяснил он Свете. – Да и вообще, когда должен появиться ОМОН, лучше оружие держать на виду – эти ребята сперва стреляют, а потом думают.
Не успели они выкурить еще по одной сигарете, в воздухе опять послышался нарастающий гул с характерным посвистыванием винтов. На этот раз вертолет летел прямо на них и едва он появился в поле зрения, Шура одну за другой выпустил две красные ракеты. Было ясно, что их заметили – МИ-8 начал кружить, выбирая место для посадки.
В этот момент геолог заметил странное поведение Пончика. Пес, державшийся все время в стороне от людей, как бы стараясь не путаться у них под ногами, вдруг уселся в головах у Кости и стал внимательно смотреть на хозяина. Подойдя к парню, Шура заметил, что глаза у него открыты. Встав рядом на коленки и нагнувшись пониже он спросил:
– Ну что, жив, курилка? Ничего, потерпи еще немного. Сейчас мы тебя в вертолет и сразу – в больницу. Знаешь какая у тебя группа крови?
Заметив, что губы у парня зашевелились, Шура еще ниже пригнул голову и отчетливо расслышал шепот:
– Первая... Кровь у меня первая...
– Понял, что первая! Отлично! И у меня первая, так что еще поживем.
Парень продолжал что-то шептать. В этот момент вертолет, мешавший своим гулом, затих, приземлившись где-то метрах в трехстах выше по течению речки и Шура отчетливо услышал:
– Там, в мешочке... Надо... Его надо... Слышите... Обязательно... Надо на самую вершину Народной... Спрятать... Вниз костями... Только обязательно вниз...
Глаза у Кости опять закрылись и тело несколько обмякло. Нащупав пульс, Шура облегченно вздохнул – парень просто опять потерял сознание.
Через минуту на тропе появились вооруженные люди в камуфляже. Памятуя прошлый случай, когда ему, раненому, все-таки досталось от ОМОНа слегка прикладом по ребрам, геолог демонстративно отбросил в сторону ракетницу, повернулся к военным спиной, расставил пошире ноги и завел руки за голову, разведя локти в стороны.
На этот раз все обошлось. Его даже не стали обыскивать. Видимо, еще с воздуха ситуация прочитывалась достаточно однозначно.
– Ладно, геолог, опусти руки, – с усмешкой разрешил крепкий приземистый мужчина с полевой сумкой на боку и десантным автоматом в руке, по-видимому, старший в группе. – Ты, похоже, нас больше боишься, чем этих бандюг.
– Конечно больше! Имею опыт...
– Да я уж понял по твоему поведению. Мы – не ОМОН. Да опусти ты руки – не смеши людей. А ты даешь, геолог! Один четырех таких волков матерых завалил! Да ты знаешь, что вот этот, последний, Андрюшин, – он кивнул головой в сторону Сынка, – три года в Афгане провоевал в спецназе? Двадцать шесть операций, четыре ордена... Чуть "Героя" не получил! Потом, когда его списали по ранению, как с цепи сорвался – двенадцать убийств за четыре года... А в суде удалось только одно доказать – чисто работал сержант.
Пока они разговаривали, Косте и Наташе молчаливые люди в камуфляже уже сделали по уколу и осторожно понесли их на спальниках к вертолету. Шура быстро собрал свой рюкзак, помог Свете сложить разбросанные по всей поляне вещи. Когда он, перед тем, как скрутить, встряхнул от иголок голубой Костин спальник, из него выпал белый мешочек и тяжело шмякнулся в мох. "Он что, золото что ли с собой таскает?" – удивился геолог, взвесив мешочек на ладони. Но разбираться было некогда и, сунув находку в свой рюкзак, он затоптал остатки костра, осмотрел внимательно поляну и, позвав Пончика, пошел к вертолету.



Глава 9

– Вон, смотри, Сашка! – крикнул Александр Авдеевич, перекрывая голосом гул лодочного мотора и показывая рукой на правый берег. На высокой скале, как на картинке, отчетливо прорисовался на фоне вечернего неба горбатый профиль крупного сохатого.
Увидев, как загорелись глаза у двенадцатилетнего внука и вспомнив с каким удовольствием он возился с костром, с каким азартом ловил вчера до темноты хариусов на перекате, дед подумал: "Может быть, хоть этот заразится тайгой, а то все мои балбесы застряли в своих городах, вся природа для них – шесть соток на дачах."
Пролежав в больнице почти полгода без движения, Александр Авдеевич вдруг неожиданно быстро пошел на поправку. Может, Золотой корень, привезенный ребятами с Уральских гор, помог, может, подействовало мумие, которое где-то аж в Киргизии достал Женька Тимофеев, а может, невыполненное обещание старому геологу дало ему силы бороться за жизнь... Только левая рука до сих пор плохо слушалась своего хозяина, несмотря на все прогревания, упражнения и грязевые ванны.
Сразу после Нового года он предупредил всех сыновей, чтобы взяли отпуска в июле и не принял никаких отговорок про графики и планы: "Ни разу вас ни о чем не просил. Что хотите соврите там, у себя на работе, но чтобы к отплытию парохода были в порту с рюкзаками, палатками и жратвой на три недели!"
Явились все, Коля даже сына Сашку с собой взял. В начале немного дулись на самодурство отца, нарушившего все планы на лето, но уже на пароходе отмякли, сдружились – родная все же кровь. До этого все вместе встречались очень редко, да и то только на пьянках по случаю свадеб, рождения детей – разве пообщаешься по-настоящему в такой обстановке, поделишься сокровенным, расскажешь про наболевшее?..
С парохода пересели на водометный катер, который их поднял по левому притоку Оби до геологического поселка в предгорьях Урала. От поселка, договорившись с местными рыбаками, продолжили путь на двух моторных лодках.
Высадились в устье небольшой каменистой речушки, по берегу которой когда-то была проложена изрядно уже заросшая теперь вездеходная дорога, идущая на Хальмеръю. Рыбаки, получив деньги и выпив по полкружки налитого им спирта, лихо умчались вниз по течению.
Когда затих вдали вой лодочных моторов, Александр Авдеевич помог неопытным в таежном деле сыновьям уложить рюкзаки, "по силам" распределил груз. Как ни уговаривали его, но весь разобранный по частям памятник он решил нести сам. Правда, и весу-то в нем было не так уж и много – все сделано из титанового уголка, и зеркальная пластина с надписью, и звездочка – тоже титановые.
На третий день пути Александр Авдеевич неожиданно свернул с вездеходной дороги и повел свою семейную группу к небольшому лесочку, показавшемуся ему чем-то знакомым. Память не обманула старого таежника – это оказалось место последней стоянки их поискового отряда. Конечно же, ничего не сохранилось с того времени – ни пеньков, ни кольев, на которых растягивали палатки, ни большого обеденного стола из жердей. Сгнило все давно. И только заросшая травой куча камней, которые они натаскали тогда на каменку в походную баню, свидетельствовала, что он не ошибся.
Показав притихшим и ставшим неожиданно серьезными сыновьям и внуку, где стояли палатки охраны, Кригера и где жили они, бывшие танкисты. Потом привычно скомандовал:
– Кончай перекур! Через час-полтора будем на месте.
Когда до террасы осталось всего несколько сотен шагов, старый буровик вдруг увидел дым от костра и удивился: за все дни не видели ни одного человеческого следа, а тут – на тебе – у самой могилы кто-то костер развел.
У костра сидел мужчина в выцветшей штормовке и пил из кружки чай. Увидев появившихся из-за близкого поворота людей с рюкзаками, он первым делом подвинул к огню чайник, а потом уже поднялся, сделал рукой пригласительный жест.
– Милости прошу к нашему шалашу.
Что-то знакомое показалось Александру Авдеевичу в облике этого человека, в его манере говорить, а когда он заметил у незнакомца старые шрамы на лице, то и вовсе оторопел.
– Борька!? Борька Чувалов!? Вот это да! Жив, танкист погорелый!
– Сашка?!
Они крепко обнялись и долго тискали друг друга, переполненные чувствами, которые нельзя выразить словами и незаметно смахивая не ко времени выступившие слезы.
– Саня, тебя же в шахте в Воркуте завалило! Да мне же человек десять об этом рассказывали. Я и не искал тебя после освобождения, – оправдывался перед другом геолог.
– Было дело, – улыбнулся буровик, – двадцать дней в глухой рассечке просидел... Меня уже списали наверху... Случайно нашли, когда выработку начали чистить... Хорошо, вода была, да пара тормозков с продуктами, а то бы точно коньки отбросил. А ты сам-то... Мне сказали, что ты умер от воспаления на своей Колыме...
– Как видишь, выкарабкался. Когда врачи от меня отказались, Ерофей – оленевод, который нашел меня замерзающим на Улькане – забрал меня из больницы и повез к якутской шаманке. Чего уж она со мной делала, не знаю... Помню только, что в бубен била и громко визжала... Короче, вылечила всего за три недели. Я потом спрашиваю Ерофея: а чего он меня не к своему, эвенкийскому шаману повез, а к якутскому? А он говорит: "Баба саман – самый сильный саман! Она думала: вылецит тебя – ты с ней спать будес. Оцень до русских музыков она задная. А ты вылецился – и сбезал! Когда я твой спирт и цяй ей привез – оцень злая была, брать ницево не хотела. Все грозила порцю на тебя навести, цтобы ты с бабами не мог спать, – еле ее уговорил!" Ну а пока она меня лечила, кто-то дал радиограмму в Магадан, что я благополучно загнулся. Пока добрался до дому – там уже сороковины по мне отметили.
– Ну а здесь каким ветром? Небось, тоже только на старости лет про Кригера вспомнил? Меня пока не шандарахнуло тросом по башке, я никак не мог найти время сюда добраться.
– Обижаешь, Саня! Никогда не забывал. У меня над столом всегда висит портрет Николая Францевича. Все его книги у меня – его жена, вдова то бишь, прислала перед самой кончиной... Самую крупную свою россыпь я "Кригеровской" назвал...
– Ну, ты даешь! Значит, и с женой познакомился, это из Магадана-то... А я вот всю жизнь в Приобье землю дырявил ЗИФами, один раз бурил всего километрах в трехстах отсюда, но никак не сумел выбраться. Правда, письмо я еще из зоны его жене послал... Ну ничего, лучше поздно, чем никогда... Зато я такой памятник сконструировал – век простоит.
– Ну-ка пойдем на террасу, – пригласил Чувалов, – пусть пока твои друзья пожевать на всех приготовят.
– Друзья? – засмеялся Александр Авдеевич, – Да это ж мои сыны. А вон тот белобрысый шалопай, который удочку уже собирает – внук. Между прочим, в мою честь назвали!
– Ну, тут ты меня обскакал! Мои девки все внучек рожают. А где ты брюхо такое наел? Худущий же был – как жердь! Ладно, ладно, не обижайся, пошли, я тебе кое-что покажу.
Поднявшись на террасу, Александр Авдеевич с удивлением увидел большой блестящий памятник. На его лице появилось выражение растерянности и обиды. Не скрывая своей досады, он спросил:
– Давно поставил?
– Да вот, только вчера закончил бетонировать основание. Осталось опалубку снять, да немного зубилом подправить.
– А чего ты в стороне его поставил? Шурф где-то вот здесь был.
– На месте стоит. Здесь его косточки. А шурф размыло. Да тут целая детективная история – вечером все расскажу.
– А как ты эту махину дотащил? Тут же килограммов двести... Бешенные деньги, наверное вбухал?
– Знаешь, вранье это все, что у нас в России теперь без денег и по нужде не сходишь. Везде есть люди. Пришел на завод, рассказал все ребятам, так они сами и сборную конструкцию придумали и изготовили, и даже в ящики упаковали. Считай, обошлось мне это все в два литра водки, да и то отказывались. Погрузил я ящики в поезд и поехал на север. В Инте – сразу к вертолетчикам. Собрал несколько экипажей, ихнее начальство и говорю: вот так, мужики, надо памятник поставить первооткрывателю россыпей здешних, погибшему в застенках ГУЛАГа. Рассказал что да как, сколько он сделал для России, каким был, как умер... Ладно, говорят, отец, завтра увезем. Выбросили "восьмеркой" прямо на место. Послезавтра обещали забрать.
– Не понял я насчет россыпей. Мы ж ничего не нашли. Ты сам нам его записку последнюю читал...
– Нашел он тогда хорошее золото, Саня. Да расскажу я тебе все, пойдем в лагерь. А твой памятник мы тоже установим. Столько лет Николай Францевич пролежал в безымянной могиле, пусть теперь над ним целых два памятника стоят... К тому же, это ведь памятники и Афоне Кручилину и Сереге Черных... Где они лежат? Небось, и столбики давно сгнили...

Глава 10

В вертолете Шура узнал от мрачного Петровича, что Сашка погиб – ударился при падении со скалы головой. Старатель незаметно для спецназовцев сунул в рюкзак геолога мешочек с золотом. Уже перед самой посадкой в городе они обменялись адресами и Шура пообещал дать телеграмму, когда можно будет забрать этот опасный груз:
– Ты займи пока денег у кого-нибудь на похороны. Потом толкнешь "рыжье" – расплатишься.
После сдачи крови для Кости в больнице, суматошный день для Шуры закончился допросом у следователя, так что домой он добрался только к ночи, когда дети уже спали.
Обрадованной неожиданному возвращению мужа и любимой собаки Татьяне, он ничего не хотел рассказывать, но жена тут же заметила шрам на затылке и заставила признаться во всем. Пришлось долго сочинять, как упал со скалы камень на голову, как он лежал без сознания и очнулся от того, что неизвестно откуда появившийся Пончик начал зализывать рану...
Про историю с бежавшими зэками Таня узнала только через полмесяца из статьи в местной газете, в которой Шура был назван "настоящим героем". Ох и досталось же "герою" дома! Пришлось дать перепуганной, зареванной жене клятву, что больше никогда он один не поедет в горы, что никогда не будет ввязываться в подобные истории и будет всегда помнить, что у него двое детей...
Обнаружив в Костином мешочке старого знакомца – самородок "Зловещий", Шура не столько удивился, сколько испугался за своих близких, вспомнив кровавую историю этого золотого булыжника и сразу отнес опасный камень на работу, где спрятал его поглубже в своем сейфе. Только теперь он понял о каких "костях" говорил раненый Костя. Но зачем прятать самородок на Народной? Вспомнив, как стоял без присмотра его рюкзак в углу в вестибюле больницы, пока у него брали кровь для переливания, геолог только покачал головой. Знал бы кто-нибудь сколько килограммов золота лежит в этом обшарпанном, видавшем виды рюкзаке!
Про легенду, про то как самородок попал к Косте геолог узнал только через три недели, когда первый раз разрешили прийти к идущему на поправку раненому. Пришлось пообещать встревоженному парнишке, что он не будет сдавать "Зловещий" в кассу и вообще кому-нибудь о нем рассказывать. Подумав немного, он решил, что поможет Косте доставить самородок на вершину и спрятать его там. Конечно, он не поверил в красивую легенду, но действительно, для людей будет, наверное, лучше, если этот опасный кусок металла упокоится на вечные времена в тихой пещерке.
Изучив старательское золото, Шура отобрал несколько мелких самородочков, сросшихся с кусочками вмещающей породы, сдал их по описи в золотоприемную кассу а остальное вернул приехавшему по телеграмме Петровичу.
Ко дню выписки Кости из больницы приехали его мама и обе девушки, пережившие вместе с ним тот кошмар на туристской тропе. Отметить выздоровление и счастливое завершение страшной истории собрались в семье геолога. Выпили немного вина. Чтобы не расстраивать родных, вспоминали только смешные подробности их неожиданного знакомства. Костя рассказал, как задыхался от жары за печкой, пока девочки плескались в ванной. Шура пошутил, что Света в своей разрезанной одежде смотрелась более привлекательно, чем в этом красивом платье, за что получил подзатыльник от жены, пообещавшей не отпускать его больше в поле, потому что он там только и делает, что пялится на голых девиц.
С Костей договорились, что он приедет к концу мая. Таня поможет ему подготовиться к поступлению в институт, а Шура попробует уговорить начальство принять его сезонным рабочим на месяц-полтора и они в начале сезона поднимутся со своей секретной миссией на вершину Народной, а потом интенсивно поработают на участке "Лира".

¬ Глава 11

Афанасий Тимофеевич Кручилин сидел на крыльце мастерской и вспоминал о пережитом. Повод к этому был – вчера отпраздновали его шестидесятипятилетие. Голова немножко побаливала от выпитой вечером медовухи, но было приятно сидеть вот так, прислонившись спиной к теплым доскам, щуриться на яркое солнце и пытаться восстановить в памяти слегка размытые временем образы людей, с которыми сводила тебя долгая жизнь...

После трагического завершения экспедиции Кригера, Афанасий был этапирован в небольшой лагерь в Восточных Саянах. На этот раз ему здорово повезло: зона была тихая и мирная, даже разборки "сук" и "воров в законе" здесь не выливались в кровавые побоища. Может, это оттого, что офицеры были все, как один, бывшие фронтовики, они не зверствовали, не стравливали зэков, и даже солдаты охраны не напоминали по десять раз на дню, что "шаг в лево, шаг вправо – считается побегом". А может быть, причиной спокойствия и умиротворенности заключенных было то, чем все они здесь занимались.
Одно дело, когда всю долгую зиму бездумно валишь и валишь лес, автоматически обрубаешь сучья, разделываешь хлысты, а весной наблюдаешь, как массивные сплотки, связанные из бревен, уплывают по большой воде куда-то в неизвестность за пределы зоны, и появляются острые приступы тоски по свободе, по воле, по близким тебе и таким далеким теперь людям... И совсем другое, когда каждый день видишь реальные и осязаемые плоды своего труда, которые останутся людям, когда тебя и в живых уже не будет.
Заключенные и небольшой контингент "вольняшек" – в основном инженеров и техников, живших без семей в длинном, покрытом дранкой бараке рядом с зоной, – были заняты на строительстве небольшой гидроэлектростанции, которая должна была обеспечить электричеством крупный рудник и медеплавильную фабрику, строившиеся в сорока километрах отсюда на открытом геологами во время войны месторождении.
Каждое утро, подходя к воротам жилой зоны, Афанасий видел не привычные, до тошноты надоевшие лозунги о честном труде, которым можно заработать свободу, а большой фанерный щит, на котором местными художниками была в красках изображена будущая электростанция. Каждый "шестерка" в зоне знал, что нигде в мире нет подобной станции, что спроектировал ее и теперь командует строительством бывший зэк, отмотавший более десяти лет на Магадане. Когда колонну подводили к месту строительства, мало у кого не захватывало дух от вида плавного волнообразного изгиба возведенной уже на две трети плотины...
Работал Афанасий на расположенной в стороне от плотины фабрике "пэгээсов" – песчано-гравийных смесей, которые использовались как заполнители бетонов. Бетоны для строительства требовались самые разные – для одних нужен был чистый, отмытый песочек, причем с определенным размером песчинок, для других годился несортированный гравий с песком и мелкой галькой. На речной террасе рядом с фабрикой находился большой карьер, из которого транспортерами подавалась порода. Ее надо было размочить в воде, взболтать, прогнать получившуюся пульпу через грохоты и разных размеров сита.
В обязанности заключенного Кручилина входило отгребать ручным скрепером от разгрузочного бункера отвалы копившихся отходов производства – крупной гальки и валунов. Нехитрой премудрости вертеть ручку большой лебедки и перебрасывать трос на разные металлические столбики, чтобы скрепер менял направление движения, он освоил быстро. Афанасию нравилось наблюдать, как большая многотонная куча трогается с места и начинает ползти по выглаженной днищем скрепера площадке. Он не уставал удивляться, что одной силой свих рук может двигать такую груду камней. А иногда он часами не отрываясь смотрел на вращающиеся маленькие, средние и большие шестерни своей лебедки, и это не надоедало. Хорошо, покойно было ему на работе – никто не мешал думать, вспоминать дом, школьных друзей, войну, работу в кригеровской экспедиции, свою незадавшуюся любовь, мечтать о том, что будет делать, когда выйдет на свободу.
Афанасий и раньше-то никогда не отличался особой разговорчивостью и общительностью, а на новом месте и вообще замкнулся, ушел в себя. Бывало, что за целый месяц он не произносил ни одной фразы, ни одного слова, кроме неизбежного "Я!" на утренних и вечерних перекличках у ворот жилой зоны. И в той уральской колонии, и здесь у него была одна и та же кличка – "Немой". В свободное время он тоже ни с кем не общался – запоем читал книги, журналы, газеты – все, что только можно было достать в зоне и у вольняшек.
Кроме работы на лебедке, раз в три-четыре дня он должен был очищать скребком и лопатой заиливающийся шлюз, по которому сбрасывалась назад в речку некогда чистая и прозрачная, а теперь мутная, бурая от глины отработанная вода. Однажды при очистке шлюза он и сделал свое неожиданное открытие, которое так изменило, перекрутило всю его последующую жизнь.
В этот теплый день светило яркое июньское солнце. Громко пели таежные птицы. Солдат на угловой вышке загорал, сбросив гимнастерку. На фабрике что-то сломалось, она утихла и вода на этот раз в шлюзе была прозрачная. Перебросив через бортик очередную лопату с тяжелым илом, Афанасий вдруг заметил через колеблющийся слой воды на сером отполированном дне металлического короба выше сварочного шва тонкую полоску желтого песочка. Он попытался пальцами достать и разглядеть этот песок, но вода сразу смыла все, что удалось захватить, осталось только несколько крупинок у ногтей.
"Золото!" – сразу догадался он, вспомнив как показывал похожую желтую полоску в углу обожженного старательского лотка Николай Францевич, и тут же непроизвольно воровато оглянулся на вышку и загорающего на ней солдата.
Бывший танкист знал, что за золото в зоне можно достать все: и водку, и наркотики, и американские консервы, и даже паюсную икру. Но его интересовали книги и только книги. Невыполнимой мечтой было раздобыть хотя бы один роман Мопассана, о котором с таким восхищением рассказывал у экспедиционного костра старый геолог.
План созрел сразу: надо поставить на дне шлюза, в самой верхней его части, где не скапливается ил, деревянные порожки, как это было устроено на кригеровской бутаре, и периодически делать съем металла.
Пока ремонтировали сломавшееся оборудование, Афанасий изготовил из деревянных реек несколько порожков и как только фабрика вновь заработала, установил их в шлюзе, где они были совершенно незаметны в мутной воде. Теперь надо было придумать как делать съем – ведь в отличие от бутары, вода здесь постоянно течет по коробу. Начнешь доставать ценный песок, а его тут же и смоет. Повозившись, он соорудил из консервной банки маленький совочек с плоским днищем и загнутыми краями.
Новоиспеченный золотодобытчик не спешил делать первый съем – он понимал, что золота в породе содержится совсем мало, иначе геологи, перекопавшие здесь все террасы своими шурфами, обязательно нашли бы россыпь. Значит, надо ждать, пока по зернышку, по песчинке металла накопится так много, чтобы его можно было зацепить совком.
Первая попытка снять золото с порожков окончилась неудачей – в совке почти ничего не оказалось. Или уж совсем мало металла в речных отложениях, или его смывает в сильном потоке воды, когда поднимается совок? Чтобы ответить на эти вопросы, пришлось сделать из куска жести специальное устройство для отвода воды. Через три дня подошел срок чистить шлюз, и, улучив момент, когда солдат на вышке занялся принесенным ему обедом, Афанасий быстро установил свое устройство над верхним порожком. Приподняв край жестяного листа и заглянув вниз он так ничего и не увидел – мутная полоска стоячей воды все равно скрывала тот уголок, в котором должен был скапливаться металл. Зато совком теперь можно было действовать смело и он сразу же убедился, что золото есть. Немного, но есть.
За месяц бывший танкист настолько отработал процедуру съема, что даже если бы за ним специально наблюдали со стороны, никто бы ничего не заметил. Набралось уже довольно много тонкого золотого песочка, когда он впервые задумался о своих дальнейших действиях.
Легкомысленным человеком Кручилин не был никогда, ни на войне, ни после нее, ни, тем более, будучи заключенным. Даже тогда, в сорок седьмом, в постель к жене командира полка он прокрадывался хорошо осознавая всю степень риска, поэтому почти не удивился, когда Юлия – его первая настоящая любовь, заслышав, что муж неожиданно вернулся и открывает ключом дверь, закричала, завизжала на весь дом, стала бить его кулаками, царапать в кровь лицо...
"Попытка изнасилования" – не самая легкая статья для проживания в зоне. От неизбежных унижений и издевательств его спасли только ребята танкисты, да собственная отчаянная готовность умереть, но не позволить надругаться над собой. Он не держал зла на ту женщину, с которой узнал хоть и ворованное, тайное, но настоящее мужское счастье. Просто у нее не было никакого выбора – она спасала и себя и своего любимого. После войны в офицерской среде застрелить изменившую жену вместе с любовником не считалось каким-то уж очень тяжким преступлением. Иногда даже срок за это не давали, а просто понижали в звании или разжаловали на какое-то время.
Афанасий знал, что если он только попробует "толкнуть" золотой песок, все сразу же поймут где он его взял. И тогда конец его спокойной жизни. Воры сразу же заставят на себя пахать, а откажешься – просто убьют или покалечат и поставят сюда своего человека. Надо что-то придумать.
Вспомнив рассказы Кригера, каким способом в древности плавили золото, в один из пасмурных дней он бросил в костерок несколько принесенных из котельной кусков каменного угля и дождался когда они разгорятся. Пристроив изготовленные накануне из двух обрезков фанеры, куска старого брезента и обрывка резинового шланга меха, он поставил на уголь найденную на фабрике массивную железяку и высыпал в углубление весь накопившийся песок. Пришлось долго качать меха, раздувая струей воздуха белый угольный жар, пока железяка разогрелась до нужной температуры. Он почти не боялся, что его "застукают" – с вышки солдату из-за отвала породы видно было только его спину, да дым от костра. А никто другой сюда в дождь и не полезет. Да и то, что он что-то плавит – не было в зоне диковинкой. Здесь многие расплавляли алюминий, медь, разливали их в специальные формочки, обтачивали и потом получались красивые наборные с цветным плексигласом мундштуки, трубки, рукоятки ножей, которые меняли у солдат и вольняшек на курево, чай, сладости и прочее необходимое, чего не хватало за колючей проволокой. Но на всякий случай он все-таки приготовил горсть нарезанной алюминиевой проволоки, чтобы прикрыть ими сверху золото, если на горизонте появится какая-нибудь опасность.
Первый выплавленный слиточек золота пришлось потом пару часов выковыривать частями из углубления в железяке заточенным обломком напильника и доморощенный литейщик догадался, что в следующий раз надо использовать обычную жестянку, которую можно легко разогнуть, освобождая выплавленное золотое блюдце. Но и железка пригодилась – на ней удобно было ковать этот удивительно мягкий металл. Две минуты – и все получившиеся кусочки и стружки золота уже были перекованы в маленький блестящий желтый брусочек.
К осени накопилось уже шесть таких брусочков и Афанасий прятал их завернутыми в грязную тряпку под станиной ручной лебедки. Он уже знал как распорядится своим золотом. Была тщательно продумана и "легенда" как оно попало ему в руки. Но для этого еще надо было превратить невзрачные брусочки в изделия, похожие на старинные вещи. Недавно в какой-то исторической книге ему попался на  глаза рисунок, на котором был изображен древний браслет в форме трех переплетающихся змей. Хорошо запомнилось, как изящно были выгнуты три маленькие змеиные головки с темными драгоценными камнями вместо глаз. Вот такой браслет он и решил изготовить.

¬ Глава 12

Перед тем, как подняться вместе с Костей на вершину Народной, чтобы упокоить, наконец, на вечные времена проклятый самородок, Шура хотел осмотреть несколько интересных скальных выходов, описания которых он нашел в старых полевых книжках, хранящихся в архиве экспедиции. "Нормальные герои всегда идут в обход!" – пошутил он, так как для этого надо было сделать достаточно большой крюк и подойти к горе с востока. По прямой северной тропе, идущей от поселка хрустальщиков, до вершины было вдвое ближе.
К середине дня они миновали, наконец, затяжной подъем на Главный Уральский водораздел. Любой уважающий себя турист назвал бы эту невидимую условную линию границей между Европой и Азией и обязательно сфотографировался бы здесь на память, но Шура, десятки раз пересекавший эту придуманную границу, настолько привык относиться к ней как к обычному перевалу-потовыжималке, что даже не вспомнил про Костю, который впервые совершал "межконтинентальный переход". Уже спустившись почти к границе леса, геолог устроил привал и, с досадой шлепнув ладонью себя по коленке, извинился:
– Ты уж прости, Костя, меня, дурака! Задумался, понимаешь... Татьянку вспомнил, детей... Нет, этой зимой пусть завязывает со своим учительством и устраивается ко мне опять минералогом. Парни подросли, летом с ними уже не обязательно ездить – пусть бабка с дедкой сами возятся. Жизнь – ведь она короткая, а мы себе такую роскошь позволяем – по три-четыре месяца не видеться...
Помолчав немного, он начал показывать Косте вершины, ручьи:
– Вот эта спина динозавра – гора Южное Лезвие. Звучит?! Это Большой и Малый Чендеры, вон там чуть высовывается вершина Пирамиды. Эта речка называется Северная Народа, а там, за Лезвием, долина Золото-Шора, на нем действительно есть россыпь золота, но такие валуны огромные, что ее еще сто лет никто отрабатывать не будет. Да тут все кругом золотит!
– Сам перевал называется Некрещеным, не знаю, почему, но догадаться можно... А напротив, видишь, старые следы вездеходные?
– Как вездеходные? – не поверил Костя. – Там же круто – градусов шестьдесят, как он не перевернулся?
– Ну не шестьдесят, конечно, это обман зрения – противоположный склон всегда кажется намного круче. Но и не очень-то полого – вон сколько раз они сползали боком. А потом, смотри, возле скал след спускается в русло – прямо по водопадам и ехали! Это покойный Леша, Лексей Лексеич Авдеев, поленился объезжать вокруг, да еще и второй АТС, Бори Гуза, за собой потащил. Три дня они тут кувыркались, а вокруг всего-то часов пять ехать! Спрямили, называется.
Спустившись к реке Народе, они увидели на том берегу ребенка лет семи-восьми в маленькой аккуратной штормовочке, брезентовых штанишках и малюсеньких, но настоящих, с раскатанными длинными голенищами болотных сапожках. Он сидел на камне рядом со спускающейся в воду дорогой и кулачками размазывал по щекам слезы. Воды в реке было необычно мало и Шура не стал подниматься к месту брода, он откатил свои болотники и пошел прямо по вездеходной переправе. Костя, чуть замешкавшийся на глубоком месте, догнал его уже возле противоположного берега.
– Привет, мужик! – поздоровался Шура с маленьким туристом, опуская на землю рюкзак. – Как зовут, откуда приехал, и чего тут сидишь сопли мотаешь на кулак?
– Миней, нет, Митей зовут... Из Москвы..., – перестал всхлипывать мальчик, – и ничего я не мотаю... Я речку не могу перейти – вода большая.
– Конечно большая! – улыбнулся Шура. – А чего тебе, Миня, на том берегу надо? Где родители-то? Как они тебя одного отпустили?
Высохшие было слезы, опять заблестели в глазах ребенка.
– Папу и студентов в штольне завалило, а я пошел искать кого-нибудь. Мне папа сказал, что эта дорога к людям идет...
– Это вон под той горой? – показал рукой геолог.
– Нет, это далеко. Я два дня шел.
– Два дня? – задумался Шура. – Это там, где дом большой каменный без крыши?
– Да, у нас рядом с домом палатки стоят.
– Ты слышал, Костя? Он тридцать километров отмотал! Ну, рассказывай что случилось.
– Папа со студентами пошли за хрусталем в штольню, а меня не взяли с собой, сказали, чтобы палатки караулил. А я не стал караулить и пошел за ними – там на отвале много хрусталиков... А потом задрожало все, камни посыпались. Я испугался и скатился с отвала. А когда потом поднялся – никакой дыры в горе, куда они ушли, уже не было... Я кричал, кричал... Пытался откопать...
Из глаз мальчика покатились на штормовку крупные прозрачные шарики слезинок. Шура прижал его к себе, стал гладить по голове и успокаивать:
– Ничего, Миня, откопаем мы их! Какой же ты молодец! Как тебе не страшно было идти одному по лесу?
– Еще как страшно, дяденька, – всхлипнул мальчик.
– Меня зовут дядя Шура, а это – дядя Костя. Сейчас он тебя посадит в рюкзак и вы потопаете в поселок – позовете людей. А я побегу туда... Слушай, они в самую верхнюю штольню зашли?
– Да, там, где бревна лежат...
– Слава Богу! Там же восстающий на поверхность выходит..., ну, это такая... дыра, которая вниз к штольне идет... Вот через эту дыру мы их всех и вытащим по веревке. Веревки-то у вас там есть?
– Есть, в большой палатке у студентов.
– Ладно, Костя, пошли выпотрошим в кустах рюкзаки и топайте в поселок. Всех на уши там поставь – пусть сразу выезжают с инструментом, светильниками, веревками. И медсестру Катерину Ивановну обязательно с собой захватите. И пусть сообщат в город по рации – может, вертолетом подбросят, врача пришлют. Так что тебе надо не позднее семи туда добраться – на вечерний сеанс связи.

Глава 13

Еще в школе Афоню хвалил учитель Андрей Христофорович за фигурки зверьков, которые он лепил из глины, обжигал в печи и раскрашивал самодельными красками. На войне, во время затишья, он тоже иногда вылепливал или вырезал из дерева смешных человечков, которые были нарасхват у его друзей, даривших их своим фронтовым подругам из санбатов и батальонов связи. Но самые лучшие свои произведения он никогда никому не показывал и тщательно уничтожал, как только добивался полного сходства. Это были фигурки красивых женщин. Самых разных женщин – и налитых с сильными торсами, мощными бюстами, и худеньких с еще девичьими, неразвившимися грудками, угловатыми плечиками и плоскими животами. Он всех их знал по именам. Это были женщины из его поселка.
Не зря говорят, что в тихом омуте черти водятся. Еще лет с десяти появилась у него эта странная для такого возраста, неодолимая страсть подглядывать за голыми женщинами. А началось все с одного случая. Однажды, проснувшись около полуночи, он увидел из своего темного угла, как моется в корыте его старшая сеструха Зойка, приехавшая вечером на каникулы из города, где она училась в медучилище. Наверное, тогда впервые в голове у Афони прозвучало это, казалось бы, обычное и привычное слово "красивая". Не отдавая себе отчета, почему, но он сразу решил, что Зойка очень красива. Нельзя было оторвать глаз от ее белевшего в свете свечи голого тела, от мокрых волос, спадающих почти до пояса, от плавных мягких движений. После той ночи он уже не пропускал ни одного случая, чтобы не подсмотреть, когда кто-нибудь из женщин мылся дома. Самая красивая из всех была мама. Оказалось, что только лицо у нее постаревшее, да глаза такие грустные, а тело осталось молодое и сильное. Ему тогда нисколько не стыдно было подглядывать за мамой, это уже потом, когда стал взрослым на войне, улетев мыслями к далекому родному дому, он иногда вдруг заливался краской и сокрушенно мотал головой, вспоминая запомнившееся до самой маленькой родинки внизу живота красивое мамино тело.
Позднее, чуть повзрослев, он начал замечать и чужих женщин. Многие из них тоже были очень красивы, а подсматривать за ними было еще интересней. Он забирался летом под опрокинутую старую лодку на берегу речушки, которая протекала у поселка и часами терпеливо ждал, когда будут возвращаться совхозные доярки с вечерней дойки. В хорошую теплую погоду они всегда здесь купались голые, со страшным шумом и визгом, и парень внимательно и сосредоточенно разглядывал их в щелки, запоминая, фиксируя на какой-то внутренней фотопленке каждую красивую позу, каждое грациозное движение... Щелк – и навсегда осталась в памяти рука, отбрасывающая за спину толстую русую косу; щелк – худенькая девушка уселась на песок в стороне от шумных, брызгающихся друг на друга водой подруг, обхватила руками коленки, опустила на них подбородок и мечтательно засмотрелась в даль; щелк – крупная молодая женщина сцепила в замок пальцы на затылке, отвела назад локти и запрокинула голову, выставив вперед свои крупные литые груди...
На окраинах поселка были частные дома и почти возле каждого в огороде имелась банька. Афоня знал, где живут красивые женщины, где можно не опасаться собак, заранее тщательно разведывал все подходы и часто в темноте подкрадывался к окошкам. Если вместе мылись женщина и мужчина, он тут же уходил, потому что уже знал, чем это закончится. Ему не нравилось, когда кто-то волосатыми руками обнимал красивое особой красотой, раскрасневшееся, блестящее от капелек пота тело и грубо валил его на лавку или заставлял становиться в некрасивую, неудобную и обидную позу. Все мужчины казались ему если и не уродцами, то уж во всяком случае, совершенно некрасивыми существами, а те из них, кто был сильно волосат, даже вызывали у него брезгливость.
Однажды он заметил, что высокий сарай, пристроенный к стене поселковой бани, в котором держали сухие дрова на растопку, сильно покосился и "наехал" верхним углом на окно. Он знал, что окно это из большого помывочного зала, где по субботам мылась вся мужская, а по воскресеньям – женская половина поселка. Забравшись в сарай и поднявшись по чуркам к этому покосившемуся углу, он понял, что ему жутко повезло: верхние стекла высоких окон не были закрашены белой краской и если сильно прижаться щекой к шершавой занозистой доске, то можно одним глазом видеть почти весь зал с тяжелыми гладкими скамьями и лежащими на них тазиками. Теперь он почти каждое воскресенье с наступлением темноты незаметно пробирался в сарай и, заняв свой наблюдательный пост, внимательно разглядывал как ходят, нагибаются, ополаскивают волосы, выливают на себя воду, подняв тяжелые тазики, самые красивые поселковые женщины. Некрасивых и старых он жалел и стеснялся глядеть на них, а потом научился и просто не замечать.
Чем старше становился Афоня, тем более осторожно он вел себя, и потому ни разу не попался за подглядываниями. Зимой он к бане не ходил, так как понимал, что обязательно останутся следы, и только иногда в очень сильную метель прокрадывался в свой заветный угол, чтобы еще раз одним глазком полюбоваться на своих красавиц. Сам он не считал это постыдным или порочным занятием, но знал, как к этому отнеслись бы люди и больше всего боялся даже не наказания, а того, что над ним бы стали смеяться все в поселке, и мама бы сильно расстроилась. Ну чего ему стыдиться? Он ведь ничегошеньки плохого не делает – просто любуется женской красотой. Он же никому не рассказывает и никогда не расскажет про то, что увидел. Подсознательно он чувствовал, что не напрасно копит в своей памяти эти совершенные образы, изгибы тел, повороты головы, движения рук, что когда-нибудь они помогут ему сделать что-то очень хорошее людям...
Здесь, у банного окна, в неполные шестнадцать лет, в одно из воскресений он и влюбился первый раз в жизни. Это была совершенно незнакомая девушка, с короткой стрижкой, с каким-то жалким и испуганным лицом. Было сразу видно, что она чужая здесь, что она, может быть, вообще в первый раз в жизни моется в общей бане с другими женщинами и сильно стесняется своей наготы. Потому-то и пришла она сюда так поздно, почти перед закрытием, когда домывались уже самые последние старушки. И только оставшись совсем одна в большом зале, она как-то постепенно оттаяла, распрямила плечи, заулыбалась каким-то своим тайным мыслям и даже разбаловалась, смешно шлепая своими маленькими ладошками по поверхности воды в тазике.
Ополоснувшись напоследок чистой водой, девушка подошла к большому зеркалу, которое висело на стене и стала смешно перед ним кривляться и корчить рожицы. Вдруг неожиданно она сделала очень серьезное, значительное, и даже какое-то загадочное лицо, встала на цыпочки, подтянула живот, отвела плечи назад, выпятив грудки, повернула чуть вбок голову и медленно продефилировала от зеркала в глубину зала и обратно, слегка вихляя бедрами. Афоню будто кольнуло в сердце, потому что это была та самая женщина его мечты, которую он часто в последнее время видел во сне.
Он дождался девушку на улице, посмотрел в какую сторону пойдет и догнал на следующем перекрестке, когда она подходила к единственному на весь поселок фонарю у магазина – чтобы не напугать в темноте.
– Девушка, можно я Вас провожу? – спросил он в спину.
Она заметно вздрогнула, как-то вся съежилась, опустила голову и прибавила шаг.
– Не надо, я сама дойду, – ответила она тихим голосом, и вдруг резко остановилась, повернулась и посмотрела ему прямо в глаза.
– Как Вы меня напугали, молодой человек! – вдруг выдохнула она с облегчением. – А вы совсем не страшный на самом деле. Лицо у Вас хорошее.
– А Вы очень красивая, – сразу признался Афоня.
– Откуда Вам это может быть известно? В этой старой вытянутой кофте я – как бабуля какая-нибудь... А лицо мое в тени – это ведь я Вас могу хорошо разглядеть, а не Вы меня.
– А я Вас вчера видел, – тут же на ходу придумал Афоня, –  Вы шли в тонком платье, солнце было впереди и все просвечивало насквозь...
– Ладно, пойдемте, а то стоим тут под фонарем, как влюбленные в плохом кино. – она повернулась и выставила в сторону согнутую в локте руку. – Ну что же Вы? Сами напросились в провожатые!
Афоня тут же догнал девушку и осторожно прикоснулся ладонью к ее руке.
– Меня зовут Марианной, можете называть просто Мариной. А какое у Вас имя, дорогой мой фантазер?
– Афанасий. А почему фантазер?
– А потому, что ни вчера, ни сегодня днем Вы никак не могли видеть меня насквозь просвеченную солнцем. Я трое суток подряд тряслась в битком набитом жестком вагоне и с радостью выбралась из него только сегодня вечером.
– А это сразу видно, что Вы городская, – перевел разговор на другое Афоня.
– По короткой прическе?
– Нет, и здесь таких много. Просто у нас в поселке парень может пройтись с девушкой под ручку, только когда все уже знают, что назначена свадьба.
– Поэтому Вы так осторожно – одними пальцами – прикасаетесь к моему локтю, будто можете обжечься? – с усмешкой в голосе спросила Марина. – Боитесь, что нас увидят? И это может наложить на Вас определенные обязательства?...
– Ничего я не боюсь! – засмеялся Афоня и крепко ладонью сжал руку девушки.
– И обязательств я никаких не боюсь... Вы самая красивая девушка на земле... Я Вас много раз видел во сне...
– Из какого же это романа, никак не припомню? – с грустной иронией отозвалась девушка. – Напомните мне, Афанасий, где вы вычитали такую романтическую историю? Кстати, мы уже пришли, мне вот в эту калитку.
– Ничего я не вычитал, – обиделся парень, – я, правда, много раз видел Вас во сне. Только волосы были длинные...
– Ну вот видите, Афанасий, и волосы другие, и лица моего Вы не видели, и походка, наверное, не та... Это была совсем другая женщина, чем-то чуть-чуть похожая на меня. И Вы ее обязательно встретите... Впрочем, мне почему-то даже приятно, что я похожа на женщину из Ваших снов... Прощайте, Афанасий, вы, наверное, очень хороший человек... Хочется в это верить.
Марина приподнялась на носках, пригнула слегка ладонью его голову, коротко и сильно поцеловала в губы и тут же исчезла за калиткой.
А утром он узнал у подозрительно посмотревшей на него хозяйки дома, что Марина – ее новоиспеченная сноха. Она едет к своему мужу Андрею, военному летчику, в Оренбург и остановилась всего на полсуток, чтобы познакомиться с новыми родственниками, рассказать о своих родителях и отдать фотографии со свадьбы. Ее поезд ушел два часа назад...

Когда Афанасий взялся, наконец, за изготовление браслета, у него уже были подготовлены все необходимые для этого инструменты. Теперь ручку лебедки он вращал вдвое быстрее, чем прежде, чтобы было больше времени на возню с золотом. Первым делом маленьким молоточком он выковал три совершенно одинаковых тонких змеиных тела, прокатал их между двух железных брусков, чтобы они были идеально круглые, приполировал до зеркального блеска. Целый день ушел на изготовление маленьких змеиных головок. Сперва он хотел, чтобы головы были похожи друг на друга, как три капли воды, но этого никак не удавалось добиться, и он наконец решил, что так даже лучше – пусть  у каждой из них будет свое "лицо". Закончив вырезать крохотные оскаленные зубки, он осторожно скрутил тела золотых змеек и взялся за выдавливание и вырезку чешуи. Он знал, что у змей нет никакой чешуи, но так было нарисовано на том рисунке и выглядело очень красиво. Согнув плетение в кольцо, он припаял кончики змеиных хвостов к нижней части голов. Получился почти готовый браслет.
Можно было вырезать змейкам глаза и считать на этом работу законченной, но Афанасий решил, что без цветных камней это не будет похоже на древнюю вещь и занялся поисками подходящих минералов. Он зачастил к куче хорошо отмытого крупного песка, подготовленного к отправке на бетонный завод, и выбирал из нее все яркие красные, синие и зеленые зерна. Только про красные кристаллы с блестящими гранями в виде ромбов он знал со слов Кригера, что это гранаты, остальные минералы были ему неизвестны.
На все про все ушло больше недели. Теперь каждая змейка имела красные, но разных оттенков гранатовые глаза. В середине каждой чешуинки был вставлен маленький зеленый или синий камушек – это он сам придумал, потому что на рисунке была просто чешуя.
Законченный браслет очень понравился самому Афанасию. Он представил как бы эта вещица смотрелась на руках его поселковых красавиц, Марины, Юлии, но никому из них явно  не подходило это изысканное и дорогое украшение.
На следующий день, вытащив из захоронки браслет, чтобы еще раз посмотреть на него перед тем, как отдать в чужие руки, он даже испугался, что чуть не сделал большую глупость: его произведение было настолько чистенькое и блестящее, без единого дефекта и какой-нибудь потертости и царапины, что любой сразу бы догадался, что оно сделано всего лишь несколько дней назад. Надо было как-то "состарить" эту вещь.
Афанасий чуть заметно согнул браслет в одном месте, потер сгибом о шершавое железо, осторожно поцарапал в нескольких местах, выколупнул один из зеленых камушков. Потом, распустив конец стального тросика, веничком из тончайших, острых как иголки стальных нитей стал осторожно постукивать по браслету. Вмятинок на поверхности нельзя было заметить невооруженным глазом, но золото сразу заметно потускнело. Вываляв браслет в угольной золе, просто в грязи, чтобы чужеродные частицы попали в микроскопические ямки, и помыв потом его в луже, художник убедился, что теперь вещь выглядит гораздо благороднее. И все-таки он решил продолжить операцию по старению и, на удачу, подержал браслет пару часов в щелочи, слитой в банку из разбитого аккумулятора. Теперь, пожалуй, только большой специалист мог бы определить, что это не древнее украшение.
Какое-то неясное беспокойство заставило Афанасия не торопиться отдавать браслет, а золото тем временем все накапливалось, и он решил сделать таким же способом еще несколько вещиц. Через месяц к браслету добавилось пять  колец, серьги и витая золотая цепочка. Разложив однажды все это богатство на стальной станине своей лебедки, он понял причину своего беспокойства: сделанные им украшения, даже если бы было известно, что они вовсе никакие не древние, стоят бешенных денег. Какой там Мопассан! Тут целую библиотеку можно приобрести, да еще полмагазина промтоваров в придачу! А может, на другое их употребить? Может, на побег?! Восемь лет ведь еще сидеть! Да и потом, могут добавить просто так, как Кригеру, "десятку"... Плотина близится к завершению, скоро не нужны будут ни бетон ни эти "пэгээсы", и кончится его спокойная жизнь. Пошлют куда-нибудь на лесоповал, а там не только вырезать или вылепить какую-нибудь фигурку – одному-то побыть будет большой проблемой.
Основательно "разложив по полочкам" и тщательно проанализировав все "за" и "против", в один из пасмурных осенних дней Афанасий решился: надо бежать! А человек он был не только осторожный, но и чрезвычайно упрямый. Если уж чего втемяшилось в башку – обухом не вышибешь.
На фабрике работал механиком хороший мужик из вольняшек – Ваня Половинкин. За последние месяцы Афанасий близко сошелся с этим человеком, тоже бывшим фронтовиком. Давно уже обедали они вдвоем в половинкинской клетушке в самом дальнем углу фабричного здания. Жизнь у Вани была несладкая: семью он видел раз в год – в отпуске, иногда приезжала жена, но часто это делать она не могла – далеко, да и детей не всегда было на кого оставить. А детей у них было аж семеро. Заработанных денег едва хватало сводить концы с концами. Младшенькие донашивали латанную-перелатанную одежку старших, каждая покупка каких-нибудь простеньких ботинок была настоящим праздником в семье. Все свое свободное время Иван пропадал в тайге – охотился, собирал ягоды и сушил грибы, шишковал в урожайные годы, чтобы порадовать детишек, поэтому места в районе строительства знал хорошо.
 Однажды, когда они в обеденный перерыв в очередной раз уединились в дощатой каморке, Афанасий достал из кармана, развернул и выложил на грязный, замасленный стол свои изделия. Иван внимательно осмотрел каждую вещь, покачал головой от удивления и спросил:
– Ты где, танкист, такое урвал? Это ж целое богатство!
– Помнишь Илью Потанина? Длинный такой доходяга был в четвертом отряде, да он до болезни немного и здесь, на фабрике работал – Шкелет у него кличка была. Ну так вот, вызывают меня как-то в санчасть, а он лежит, уже и не встает. Ну и говорит: парень, мол, ты хороший, честный, перед смертью отдаю тебе кое-какие золотые побрякушки. Не бойся, мол, они "чистые" – сам их случайно нашел в карьере. Делай с ними что хочешь, только одно мне пообещай: что вышлешь матери тысячу рублей. Пообещал я, конечно, и адрес взял. А через неделю он помер. Нашел я его ухоронку и очумел – золотишко-то старинное, дорогое. Лежало оно у меня, лежало без толку, а теперь я его решил в дело употребить. И тебе от этого польза будет – семью свою здорово поддержишь, и я сколько-нисколько на свободе погуляю.
Рассказав о своем плане, Афанасий за несколько дней убедил Ивана, что опасаться ему нечего, что при хорошей подготовке побега его сразу не отыщут. А ежели и найдут, то и под пыткой он его не выдаст. К тому же, мало было случаев, чтобы беглеца живого в зону вернули – всех пристреливали на месте.
Через пару недель, будучи в отпуске дома, Иван отнес в милицию золотой клад, который он, якобы, нашел на охоте в размытом береговом обрыве. Милиционеры долго допытывались где он на самом деле все это взял, но сразу поверили, когда специально созданная бригада, с участием выписанного из города музейного работника, просеивая песок в указанном Иваном месте, на глубине полметра нашла еще одно золотое колечко и цепочку.
В начале зимы Ивана вызвали в город и выплатили премию за найденный клад – целых десять тысяч рублей. Тысячу он сразу же отправил по почте Потаниной Зое Тимофеевне по указанному заключенным адресу. Он не знал, что это была на самом деле никакая не жена Шкелета, а та самая Зойка, сестра Афанасия, за которой он подглядывал в детстве. Накупив гору одежды для своих детей, не забыл он и о необходимости подготовки побега.

Глава 14

Шура добрался до месторождения уже в сумерках. Забравшись в большую палатку, он полежал немного, отдыхая, на чьем-то спальнике, потом пошарил по углам и нашел веревку – целую бухту капронового репшнура. Выходя уже из палатки, он вспомнил, что у него нет фонарика – никак не думал, что он может понадобиться в конце июня, в самые светлые ночи. Пришлось искать по рюкзакам, по количеству которых и содержимому он догадался, что всего студентов четверо и одна из них – девушка. Ничего он не нашел – ребята, конечно же, взяли свои фонарики в штольню.
Зато в палатке, где жили Минька с отцом, Шура сразу обнаружил шесть больших круглых батареек и несколько запасных лампочек. Походив по старой помойке, он нашел моток медного провода от электродетонаторов. Провозившись немного, из свернутого в рулон куска рубероида, обмотанного проволокой, он изготовил самодельный фонарик без отражателя. Кинув в рюкзак несколько банок сгущенки из запасов москвичей, он уже направился вверх, но вернулся, достал из своей полевой сумки пикетажку и вырвал из середины лист. В оставленной на видном месте записке он кратко описал ситуацию и сообщил, что попробует спуститься вниз по восстающему и поищет по выработкам людей.
Поднявшись к устью штольни, он только мрачно покачал головой – никаких признаков портала, только кое-где из груды камней, под которую уходят рельсы, торчат расщепленные бревна.
Невысокий сруб над восстающим оказался еще достаточно крепким. Шура, покричав вниз и не услышав никакого ответа, размотал веревку, один конец ее привязал к бревну, а другой спустил в выработку. Надев брезентовые рукавицы, он опробовал крепость узла и перелез через сруб.
Уже два года назад, когда он здесь был последний раз, двух верхних пролетов лестницы и полков не было, поэтому, не боясь зацепиться за что-нибудь, он начал быстро скользить по веревке в темноту, упираясь ногами в стенку выработки. Только спустившись метров на десять, притормозил и дальше двигался очень осторожно, постоянно прощупывая одной ногой пустоту. Наконец, он нащупал скользкий настил полка и, легонько попрыгав, испытал его на прочность. Вроде, держит. Не отпуская веревки, два пролета он спускался по лестницам, потом опять пришлось воспользоваться скольжением, потом встретилась еще одна крепкая лестница...
Спускаясь очередной раз по веревке, геолог неожиданно уперся в каменистый грунт. Может, засыпанный камнями полок? Нет, ногой нащупывался рельс, значит все, добрался!
Самодельный фонарик долго не зажигался – где-то нарушился контакт. Наконец, лампочка ярко вспыхнула, осветив серые запыленные стенки выработок. Вспомнив, где находится, вернее находилось до недавнего времени устье штольни, Шура сразу направился к нему. Если люди живы, то они должны быть где-нибудь там.
За первым же поворотом рельсы ушли под воду и пришлось медленно брести, расталкивая в стороны обломки досок, шпалы и разнообразный мусор.
Последние несколько сотен метров было сухо и Шура издали заметил, что отблескивающие в свете лампочки рельсы делают резкий изгиб влево. Ствол!
Повернув налево, он сразу наткнулся на людей, лежавших между рельсами. Они спали. Из двух кусков черного прорезиненного вентиляционного рукава, которые они использовали вместо спальников, торчали одни головы.
Первой проснулась светловолосая девушка, которую уложили посередине между двух парней. Она сощурилась от яркого света лампочки, потом прикрыла глаза ладонью и начала толкать локтем другой руки своего соседа справа, произнося почему-то шепотом:
– Вить, Витя, проснись, нас нашли! Слышишь, нас нашли!
Тут зашевелились все сразу, послышались радостные возгласы. По одному люди выбирались из своих импровизированных спальников, щурясь и отворачиваясь от яркого света, хлопали друг друга по плечам, смеялись.
– А ты, Саня, говорил, что только косточки наши найдут, пессимист отмороженный!
– А что, кости и есть, – ответил, улыбаясь до ушей, щуплый Саня, – правда, на них еще кое-где немного кожи осталось. А у тебя – вообще ни кожи, ни рожи – одни уши!
– Ой, ребята, а грязнули-то вы какие! – воскликнула девушка, и тут же смутилась, прикрыв лицо ладошками. – Я, наверное, тоже замарашка?
– Ну конечно, замарашка! – рассмеялся Санька. – Кто еще по десять раз в день умывается!
Вперед выступил высокий мужчина и, протянув руку, представился:
– Евгений Николаевич Слободчиков, старший преподаватель МГРИ, а это мои студенты.
Шура, отставив в сторону фонарь, чтобы всем было видно его лицо, пожал руку и назвался. Потом он, улыбаясь, обменялся рукопожатиями с каждым из студентов, шутливо низко наклоняя голову после каждого произнесенного имени.
– Счастливая будешь, Катюша, – не удержался пошутить он, – между двумя Витями зимовала!
– Евгений Николаевич, – повернулся он к преподавателю, – ваш Минька живой и здоровый, сейчас он в поселке у хрустальщиков третий сон видит. Это он на нас вышел. Аж до самой Народы дотопал!
Повернувшись к ребятам, Шура с серьезным видом спросил:
– Ну, дети подземелья, набрали хрусталя? Небось, ничего нашему брату, геологам, не оставили?! – и тут же рассмеялся вместе со всеми.
– Какой тут хрусталь! – откликнулся словоохотливый Саня. – Только вошли, и как шмякнет! Метров сто бежали по штольне – боялись, что она вся обрушится. Страху натерпелись!..
– А Витюня так разогнался, что не смог остановиться – вмазался в стенку! Искры летели, аж до сюда, и фонарик – вдребезги!
– А ты-то, Виннипух, сам-то! – не зло огрызнулся Витюня, и показал Шуре рукой. – Все вперед побежали, а он направо. Полдня потом его искали. Появляется, мокрый как цуцик – форсировал вплавь водные преграды!
– Да ладно уж, искали они! Через полчаса я сам вышел. Ну, зацепился о шпалу в воде... Зато фонарик целый, и даже не намочил его!
Пока ребята взахлеб, перебивая друг друга рассказывали о своих приключениях (они казались теперь всем очень забавными и смешными), Шура передал фонарик Евгению Николаевичу, достал из рюкзака банку сгущенки, вскрыл ее ножом и полез в карман рюкзака за чайной ложечкой. Заметив эти приготовления, все вдруг замолчали и впились глазами в банку с голубой этикеткой.
– Ну что, два дня ничего не ели? Или кто-то догадался сухарей с собой взять?
– Как два? – спросили чуть не все разом и одновременно повернули к свету циферблаты своих часов.
– Пять дней, шесть часов и... и двадцать две минуты! – быстрей всех подсчитал Санька. – А сухарей только три штуки было – это Виня у нас такой запасливый...
– Ничего себе! Значит Минька что-то напутал. Он сказал, что два дня до Народы шел... Впрочем, может он три дня тут сидел, на устье, кричал, пытался вас откопать?.. Ладно, пять, так пять. Нате, по кругу, по пол-ложечки... И водой запивайте. Кружка-то есть у вас? Не спешите, у меня еще пара банок в запасе.
Скормив вконец оглодавшим пленникам хрустальной горы две банки сгущенки и по паре размоченных в воде сухарей, Шура заменил в трех фонариках севшие батарейки и повел всех к восстающему. Люди, хотя и повеселели после сгущенки, но настолько обессилели за эти долгие пять дней, что их заметно пошатывало от стенки к стенке выработки. В сапогах был один только преподаватель, поэтому студентов геологу пришлось перетаскивать по воде по одному.
Собравшись, наконец, возле восстающего, все с надеждой и с заметным страхом посмотрели вверх, на первый полок, до которого оказалось метров пятнадцать.
– Ладно, не дрейфьте, – успокоил Шура, – я заберусь на верх и по одному вас вытащу. Ну-ка, покажите ваши ремни. У кого самые прочные?
Выбрав два широких ремня, геолог изготовил из них обвязку, какими пользуются скалолазы, и одел ее на себя. К тому месту на груди, где перекрещивались ремни, он привязал небольшой кусок репшнура, на втором конце которого, повозившись немного, вспоминая, как учили в альплагере, завязал "удавку" – узел, который легко скользит по основной веревке, если его подталкивать снизу или сверху, но сразу затягивается намертво, если потянуть за репшнур.
Объяснив, как надо подниматься по веревке, если у него вдруг не хватит сил кого-нибудь вытащить на руках, категорически запретив хвататься ладонью за узел, геолог велел выключить все фонарики, кроме одного и отойти всем в сторону, а то свалится что-нибудь сверху... Подтолкнув вверх, сколько можно было достать, узел, он подтянулся на руках, еще подтолкнул "удавку", опять подтянулся... Метров 6-7 он преодолел быстро, на одном дыхании, но дальше движение резко замедлилось. Руки устали, от постоянного напряжения в них появилась сильная дрожь. "Физкультурой надо заниматься, балбес, – ругнул себя беззлобно Шура, – физзарядку по утрам делать! Наел бурдюк за зиму!" Он решил остановиться и дать рукам отдохнуть. Отпустившись от веревки, он повис в воздухе.
Ремни обвязки сразу врезались в бока подмышками, но это было привычно по прежним занятиям скалолазанием и вполне терпимо. Испугала Шуру боль, которая, зародившись где-то внутри, у позвоночника, начала быстро растекаться по всей верхней части груди... Сразу стало нечем дышать... Последним, что он успел подумать, теряя сознание, было: "Неужели, пуля?!"

Глава 15

В один из вьюжных дней начала зимы, почти сразу после развода, солдат, дежуривший на угловой вышке возле фабрики, увидел, как вышел из-за стены и направился в его сторону по протоптанной в неглубоком снегу тропинке офицер в белом полушубке, портупее с кобурой на боку. На одном плече у него висел стволом вниз автомат ППШ, а на другом он нес широкие охотничьи лыжи. Подойдя ближе, офицер властным жестом заставил открыть маленькую калитку, врезанную в забор из колючей проволоки прямо под вышкой. Солдат послушно поднял железный прут, которым закрывали калитку прямо с вышки и, подождав, когда нижний конец вновь вставили в проушины, опустил его. Про себя он удивился, что офицер отправился на охоту в такую погоду, впрочем, поразмыслив немного, он решил, что и в офицерском общежитии тому сегодня тоже нечего делать. Баб здесь нет, а водку привезут на автолавке только завтра. Может, хоть куропатку подстрелит на закусь...
Калиткой часто пользовались местные охотники в погонах. До проходной они доезжали на "бобике", а обходить периметр рабочей зоны по старым отвалам, чтобы попасть в широкую, поросшую кустарником пойму реки, где водились и зайцы, и лисы, и куропатки, им было не по чину. 
Надев лыжи, Афанасий, а это был он, переодетый в офицерскую одежду, не торопясь заскользил на них по старой, заметенной уже кое-где лыжне. Когда зона скрылась из виду, он взял за ствол муляж автомата, который сам искусно вырезал из дерева и покрасил, забросил его далеко в снег, и резко добавил шагу.
Маршрут они с Иваном обсуждали больше месяца и беглец прекрасно знал, куда двигаться, где перевалить через водораздел, где повернуть и идти почти в обратном направлении – чтобы сбить с толку погоню. Впрочем, многие предосторожности были напрасными – пурга разыгралась не на шутку и след от лыж тут же и заметало. За весь день он ни разу не остановился и знал, что намного опережает намеченный график. Только когда совсем уже стемнело, он развел под корневищем поваленного дерева, спасающим от сильного ветра, большой костер, плотно поужинал банкой американской тушенки, заварил крепкий чай и устроился на ночлег, положив в огонь несколько смолистых еловых корней.
Чуть свет он был уже на ногах. Сегодня предстояло подняться в самые истоки ручья и преодолеть достаточно высокий скалистый хребет. Но пройдя всего часа полтора, он вдруг увидел сквозь пургу впереди что-то темное, неясно шевелящееся. Он остановился, потянулся к кобуре, где у него лежал настоящий пистолет "ТТ". В это мгновение начала беспорядочно взлетать, шумно галдя и хлопая крыльями, большая стая ворон и Афанасий, немного напуганный этой неожиданностью, догадался: падаль!
На истоптанном птицами снегу он увидел останки человека и большого бурого медведя, которые лежали почти рядом. Видать, повстречал неудачливый охотник шатуна, или сам поднял косолапого из берлоги, да выстрел получился не очень удачным – успел зверь перед смертью его помять. Лицо человека уже успели птицы обклевать до костей и было жутко смотреть на зияющие глазницы, обнаженные челюсти.
Афанасий хотел уже обойти трупы и продолжить свой путь, но вдруг догадался, что это для него большущая удача. Не раздумывая, он начал быстро раздевать человека. Было противно и мерзко прикасаться к мертвому обезображенному телу, а тем более – одевать его задубевшие, пропитанные кое-где смерзшейся кровью одежды, но решения своего он не изменил. Особенно трудно было стянуть валенки с окостеневших ног и пришлось разрезать сзади голенища. Одев на мертвого свою одежду, он разорвал ее в местах обнаруженных на теле ран от звериных когтей, потом слегка порезал ножом руку выше кисти, чтобы хотя бы немного испачкать одежду кровью.
Одежонка у погибшего охотника была неважнецкая – сильно ношенную, порванную в нескольких местах медведем ватную телогрейку не сравнишь с офицерским полушубком, но с этим приходилось мириться.
Афанасий ничего не взял из карманов своего полушубка и ватных брюк – ни писем из дома, ни довоенной семейной фотографии. Из вещмешка он забрал и переложил в котомку охотника только две пачки галет, банку тушенки, пачку чая и пару больших комков сахара. Досадно было оставлять две любимые книги, которые взял с собой, но он все же не поддался искушению.
Всем был похож на него погибший – и комплекцией и цветом волос, только на правой руке выше кисти у него красовался большой синий якорь. Было очень неприятно срезать с руки покойника кожу, но нельзя же было оставить такую улику. Последнее, что он сделал – это согрел на груди пистолет, быстро разобрал его и оставил на смазанных поверхностях свои отчетливые отпечатки пальцев, которые так уничтожал, когда готовился к побегу. Оттянув рукав полушубка, он повернул правую руку охотника так, чтобы птицы расклевали место, на котором он срезал якорь, и подушечки пальцев, как это уже они сделали с левой рукой, положил рядом пистолет.
Осмотрев внимательно позу убитого и еще раз проверив себя – не забыл ли о какой-нибудь мелочи, Афанасий надел лыжи и хотел было уже двинуться в путь, но вовремя вспомнил о такой детали, которую и мелочью-то не назовешь... Медведь дохлый, а в стволе пистолета нет даже нагара, и  обойма полная. Подняв оружие, он расстрелял в медвежью тушу всю обойму и, когда затвор, наконец, не вернулся на место, он положил оружие с обнаженным, дымящимся стволом на место. Не оглядываясь больше, он двинулся вверх по ручью.
Теперь беглец выглядел совсем по таежному – телогрейка, опоясанная патронташем, лисий малахай, за правым плечом двустволка. Он понимал, что весь этот маскарад может оказаться пустой затеей, ведь есть у него и "особые приметы", которые подробно описаны в его деле: "родинка на левом плече, расположенная...,  входное отверстие от старого ранения находится..." Но с другой стороны, он очень надеялся на невнимательность участников погони. Имея неопровержимые свидетельства, что найден труп того самого беглого зэка, которого они ищут столько дней, никто не будет копаться в деталях. Даже если и увидят какие-то несоответствия – тут же постараются о них забыть. Не потащат же они на себе отсюда обезображенный труп за столько верст на экспертизу! Здесь же и прикопают или сожгут на костре (про такие случаи часто рассказывали в зоне).
Забравшись на безлесный скалистый гребень, где его рваную телогрейку ветер продувал почти насквозь, Афанасий снял лыжи и несколько километров шел по камням и твердому насту. Разглядев в снежной кутерьме отдельно стоящую приметную скалу, он вновь встал на лыжи и быстро скатился  к истокам речки, по которой ему предстояло идти полтора дня. Пурга совсем озверела, но теперь это ему было совсем не страшно – главное, что здесь уже никак нельзя заблудиться. В эту ночь он не стал устраиваться на ночлег, а заварив чай и немного отдохнув, ушел от костра в ночь. Хорошо, что речка здесь перемерзла до дна и можно было не опасаться угодить в полынью.
Еще до полудня следующего дня он добрался до места. Заметив на берегу мощный кедр с раздвоенной вершиной, он свернул в первый же распадок, поднялся в его верховья и сразу нашел вырытую Иваном землянку. Сам Иван проводил здесь дня по два – по три, да и то чаще всего летом и осенью, а ему придется коротать всю долгую холодную зиму... Впрочем... Узнав о его гибели, Иван навряд ли появится раньше лета. Денег теперь у него много, дичи здесь, в горах зимой почти нет, чего бы ему переться в такую даль?.. Тогда, может, стоит подыскать место получше, подальше, да поглуше?
С Ивановых слов он знал, что если подняться в истоки большой реки, до которой осталось два часа ходьбы, перевалить через водораздел – попадешь в совершенно дикие места. До ближайшего жилья там километров двести-триста. Сам Иван за водоразделом никогда не был, но у них в поселке рассказывали, что там благодатные, богатые зверем места, а по речкам сохранились в некоторых местах крепкие древние староверческие избушки и даже небольшие, в три-пять изб скиты.
Решив для себя, что надо идти, утром Афанасий уложил в рюкзак все приготовленные Иваном охотничьи припасы, посуду и продукты, из которых не поместилась только часть муки. Иванову одностволку он тоже оставил в землянке – у него теперь было оружие получше.
"Записку бы написать, да нечем и не на чем. Ладно, Иван и так догадается!" – решил Афанасий, прикрыл дверь землянки и начал одевать лыжи.

Только через четыре долгих дня беглец, измотанный тяжелой дорогой по рыхлому снегу, перевалил, наконец, пологий, с редкими корявыми лиственницами перевал и начал спускаться вниз, к хорошо видным отсюда густым кедровникам. Еще два дня он шел по какой-то довольно крупной речке, искал избушку. Дело было уже к вечеру, когда он заметил на дереве старый затес и, на удачу, поднялся по небольшому распадку. Предчувствие не обмануло его – сразу за поворотом оказалось небольшое зимовье. Избушка была маленькая, неказистая, но обихоженная – корье на ее крыше обновлено совсем недавно, может быть, этим летом.
Войдя внутрь, Афанасий понял, что в ближайшее время ему предстоит встретиться с людьми – с потолка свисали подвешенные на крючки, оберегаемые таким способом от вездесущих мышей, мешки с продуктами. Хозяева хорошо подготовились к зимнему охотничьему сезону. Странно, что они так долго задерживаются. Шкурки соболя, белки уже с месяц, как стали "выходными". Может быть, идут потихоньку, охотятся по дороге?
Ничего, легенда у него неплохая, названия деревень, фамилии людей прочно сидели в памяти, помнились даже годы, когда были большие пожары, наводнения, падеж скота. Главное – больше помалкивать, а для этого ему даже и притворяться не надо.

Хозяева так и не явились. До весны Афанасий ничего не брал из их продуктов, даже к чаю не притронулся, хотя давно уже забыл его вкус. Питался в основном мясом сохатого, которого завалил в двух шагах от избушки, да теми продуктами, которые принес с собой.  Думал, в весенний паводок поднимется кто-нибудь на лодке, но опять не дождался. Только в начале следующей зимы он понял, что можно уже и не ждать, развязал мешок и раскрыл первую пачку душистого до головокружения чая...
Охота его не увлекала. Разом обеспечив себя на всю зиму мясом, он, хотя и ходил почти каждый день с ружьем проверять установленные вблизи ловушки и петли, подстреливал иногда для разнообразия в питании куропаток, глухарей, но большую часть времени, не занятого заготовкой дров и приготовлением нехитрой пищи, он тратил на изготовление из дерева фигурок людей и животных. Летом удалось найти недалеко выходы хорошей глины и появилась возможность лепить. Почти каждый день на полках в избушке добавлялось по одной-две смешной деревянной или керамической фигурке.
Как только потеплело и схлынула весенняя вода, в дело пошел старательский лоток, который он выдолбил, как и положено, из кедровой чурки. Вспомнив наставления Николая Францевича, Афанасий по всем правилам начал оценку золотоносности прилегающей к избушке территории. Золотило здесь повсюду очень хорошо – не то что было в их уральской экспедиции. Первая же расчистка, пройденная на ручье, где на щетках оказалось максимальное содержание металла, вскрыла в уступе террасы выход золотоносного пласта. Потом он найдет другую, в десятки раз более богатую россыпь, но первый килограмм золота был намыт именно здесь, на месте самой первой расчистки.
После изготовления того, по сути, очень простенького браслета в виде сплетенных змеек, почувствовав, какой это благодатный и благодарный материал, художник решил, что самые главные скульптуры в своей жизни он сделает из золота. Нет, он понимал, конечно, что нельзя работать просто с куском чистого золота. Если даже не принимать во внимание вес и чудовищную стоимость такого произведения, у него был бы один очень важный недостаток – отсутствие жесткости конструкции. Поэтому давно уже придумана была простая технология: сначала фигурка лепится из глины, один раз, два, десять... – пока не получится. Потом аккуратно снимается с поверхности слой глины, толщиной два-три миллиметра, и то, что осталось, обжигается в печи. Золото расковывается, раскатывается в ленты, полосы, в которые и "одевается" полученная после отжига керамическая заготовка, стыки запаиваются и производится отделка деталей.
Лет тридцать потом скульптор использовал именно эту технологию, пока знакомый химик не сделал для него электролизную установку, в которой всего за несколько дней, без всякого участия человека заготовка обрастала абсолютно ровным, необходимой толщины слоем золота.
Летом все свое время и все силы Афанасий тратил на добычу золота. Работать одному на бутаре было неудобно – одной рукой надо было лить из ведра воду, а другой – шевелить, перемешивать деревянной лопаточкой золотоносную породу. Дело продвигалось медленно, и промучившись с неделю, он отложил ведро и лопатку и взялся за изготовление водопровода. Десять дней старатель работал топором – валил сухостоины, вырубал  в бревнах продольные углубления. В сотне метров выше по течению был довольно крутой перекат, выше которого он и установил первый выдолбленный лоток. Соорудив из жердей треноги и уложив на них остальные бревна, он подвел воду к бутаре. Производительность сразу возросла в три-четыре раза и мешочек, в который он ссыпал высушенный золотой песок, уже через несколько дней заметно потяжелел.

Всю вторую зиму он лепил из глины и вырезал из дерева фигурки красивых женщин, которых довелось увидеть в своей жизни. Были здесь и худенькая девчушка, засмотревшаяся вдаль, и крупная женщина, забрасывающая за спину толстую косу, и стройная девушка, выливающая на себя воду из тазика... Но с особой тщательностью скульптор добивался полного сходства четырех скульптур, которые намечено было выполнить в золоте: сестры Зойки, мамы, Марины и Юлии.
В начале весны он наконец решился и начал "одевать" в золото заготовку моющейся в корыте сестры, а уже через неделю на грубом столе из вырубленных топором плах стояла, неимоверно сверкая на ярком солнце, золотая статуэтка очаровательной девушки-подростка.
Над скульптурой мамы он провозился до самого лета – никак не получалось изобразить запомнившийся с детства контраст молодого сильного тела и усталости позы. А когда удалось наконец добиться нужного эффекта, оказалось, что золота не хватает и пришлось отложить все до осени.
В это лето Афанасию здорово повезло – он нашел богатейшую россыпь с крупными самородками всего в двадцати минутах ходьбы от зимовья. К первым заморозкам у него было уже столько золота, что его с избытком хватало и на скульптуры любимых женщин, и на голову Кригера, которую он решил добавить к своей золотой коллекции.
Однажды осенью, когда вода в речке покрылась уже толстой коркой льда, но снега еще не было, он решил спуститься вниз по течению километров на двадцать – посмотреть нет ли здесь других избушек. После дня ходьбы, обогнув скальный береговой выступ, он увидел на высокой террасе новую большую избушку с дощатой крышей. Дыма из трубы не было, не заметно было и свежих следов на берегу.
Поднявшись по тропинке на террасу, Афанасий увидел, что дверь избушки придавлена плоским камнем. Отодвинув каменную плиту и зайдя внутрь, он увидел большую обмазанную глиной печь, капитальный стол, двое нар. С крюков на высоком потолке свисали мешки с продуктами. Заглянув в один из них, он сразу догадался, что продукты были оставлены очень давно – скорей всего, в тот же год, что и в первой избушке. Наверное, случилась какая-то трагедия, иначе чем объяснить, что хозяева двух избушек не являются сюда уже около двух лет...
Часть продуктов испортились, но весь чай, сахар, часть консервов он забрал с собой. Можно было перебраться сюда жить, но уж больно открыто, на показ стояла эта изба. К тому же, неизвестно, есть ли здесь где-нибудь поблизости богатые россыпи золота. Да и перетаскивать свой скарб, накопившиеся скульптуры в такую даль не хотелось. Позднее, зимой он возвращался сюда еще несколько раз за продуктами, двуручной пилой, большой оцинкованной ванной и ведрами.
Вернувшись домой, Афанасий сразу занялся своим любимым делом. Золотые скульптуры мамы и воображающей из себя перед зеркалом знатную даму Марины были сделаны на одном дыхании, а вот с отдыхающей после бурной ночи Юлией пришлось основательно повозиться – только одних эскизов было сделано больше десятка...

Глава 16

Мальчишка почти ничего не весил, поэтому идти было легко и Костя не сделал ни одного привала. Измученный ребенок сразу уснул в рюкзаке, поэтому парень скорее сам себя убеждал вслух:
– Ничего, Миня, мы успеем! Вытащим твоего папаню и студентов. Все будет нормально.
Группу туристов в разноцветных одеждах, идущих в одном с ним направлении по вездеходной дороге, Костя увидел километров за пять - почти с самого перевала. Расстояние между ними быстро сокращалось и вскоре он разглядел, что две девушки, связав рюкзаки, несут посередине третью – с перебинтованной от ступни до колена ногой. Шли они медленно, часто отдыхали. И не удивительно – травмированная была гораздо крупнее своих подруг – худеньких девочек-подростков.
Догнал он их на очередном привале. Все девушки были в разноцветных ветровках, одинаковых бледно-голубых полупросвечивающих то ли чулках, то ли брюках и юбочках до колен, сшитых из кусков ткани цветов российского флага. Девчушки лежали в изнеможении и тяжело дышали, на лицах были видны грязные потеки от струек пота. Вызывающе красивая девушка с перевязанной бинтами шиной из кривых палочек, наоборот, была в прекрасном настроении, улыбалась и расчесывала гребнем свои шикарные волосы. Дождавшись, когда Костя подойдет совсем близко, она громко заявила:
– Все, подружки, можете возвращаться в лагерь. Дальше меня понесет на руках этот принц из геологического ордена рудоносцев, – в этот момент из рюкзака за спиной у Кости показалась заспанная мордочка Мини и девушка сразу поправилась:
– Нет, рудоносцев и детеносцев!
– Девочки, извините, но я очень спешу – мне никак нельзя на вечернюю связь опоздать. Я сразу вернусь с вездеходом или сам прибегу. А вы сидите здесь и не мучайтесь.
– А наш принц, оказывается, – традиционалист, – тут же ехидно среагировала больная, – он предпочитает вечерние поло... пардон, тут дети... короче, не ночные и утренние и, избави Бог, крамольные дневные, а добропорядочные вечерние связи.
– Не слушайте ее! – вмешалась в разговор одна из девчушек. – Ее быстро надо в больницу. Наши ребята на Манарагу ушли, а тут такое... Мы ее уже два дня тащим... сил больше нет!
Увидев слезы в глазах девочки и буквально физически ощущая, как на дурацкие разговоры утекают драгоценные минуты, Костя решился:
– Ладно, только в лагерь тогда потом пойдете, когда пацана в поселок доставите. Здесь, по дороге, Минька и сам дотопает. Только через ручьи, да через болото перетащите его на закорках.
Оценив на глаз сколько может весить эта веселая девица, он чертыхнулся про себя, вздохнул и, неожиданно для всех, вдруг приказал суровым командирским голосом:
– Кончай зимовать! Давай, вставай на камень и залезай мне на плечи. Да поживей – времени у меня совсем нет.
– Слушаюсь, господин генерал! – озорно отрапортовала девушка, и дурашливо приложила левую ладонь к виску. – Как прикажете садиться, лицом вперед или назад? Мне второй вариант больше нравится!
– Ну ладно шутки-то шутить, – разозлился Костя, – садись быстро, или мы пойдем!..
Костя шагал не оглядываясь на отставших девчат, возившихся с Миней. Сперва он боялся, что вообще не потянет такую ношу, "сдохнет" на первом километре, но девушка оказалась не такой уж тяжелой по сравнению с рюкзаком, который нагрузил ему Шура. К тому же, это был живой груз, и весьма, надо сказать, привлекательный. Одно дело, когда, согнувшись, поправляешь пропитанные потом лямки рюкзака, и совсем другое – подбросить, спружинив ногами, такое красивое тело, ощущать щекой через тонкую ткань теплую женскую кожу...
Однако груз этот был и чрезвычайно ядовитый. Красотка тараторила просто без умолку – комментировала открывающиеся виды ("Господа, мы проезжаем замечательную скалу, здесь погиб знаменитый геолог, который так страстно занимался любовью со своей геологиней, что сверху упала большая глыба...", "А этот ручей прославился тем, что в нем утопился большерогий олень, влюбившийся в оленеводку, которая его отвергла и сбежала с главным геологом на Канары..."), издевалась над Костей ("Сударь, не гоните так – мой старый мерин уже в мыле, а все рысит за Вашей кобылкой...", "Не надо спотыкаться, коняжка, – упадешь и повредишь что-нибудь важное по мужской линии...")
– Ты чего, наездница, такая сексуально озабоченная? – наконец отреагировал парень, немножко отдышавшийся на спуске. – Есть проблемы?
– Конечно, есть! Куда ты скачешь как угорелый?! Если у тебя пробелы в образовании, разъясняю: у меня между ног – не швабра, а весьма, между прочим, чувствительный орган, который уже больше часа находится почти в прямом контакте со взмыленной геологической шеей. От этих скачек я вообще скоро кончу!
Костя почувствовал, что жутко краснеет, но быстро нашелся:
– Ну и пользуйся случаем. Пока дойдем – получишь массу удовольствия!
– А может, я предпочитаю другие позы из "Камасутры"!? А чего это уши у нашего жеребца так покраснели? Неужели все геологи так на женщин реагируют? В нашем городе у мужиков в таких случаях совсем другое место краснеет, а уши у них – белеют, и тоже встают топориком.
Костя аж задохнулся от возмущения:
– Ну и зараза же ты! Поимей совесть – мне еще километров пятнадцать тебя тащить, а ты все достаешь и достаешь! Я ведь могу и бросить это дело, если не заткнешься!
Почувствовав, что парень действительно на пределе, и вовсе не от ее болтовни, а от усталости, девушка тут же сменила тон:
– Ладно, не буду. Только ты вон там, у ручья остановись – я хочу воды попить.
– Обойдешься! Километра через два еще один ручей будет – там и напьешься.
– Нет, правда, остановись здесь. Ну, понимаешь... Мне надо!
– Так бы и сказала, что пописать хочешь... Какие мы скромные, какие стыдливые! – ядовито отомстил он ей.
Опустив девушку на большой камень, Костя громко выдохнул, расправил и помассировал ладонями затекшие плечи.
– Баба с возу – кобыле легче! – громко объявил он, вложив в эту фразу все свое презрение к женщинам подобного толка, и направился вниз по течению ручейка к близкому повороту.
Когда Костя вернулся, девушка стояла за камнем, на который он ее высадил, и, облокотясь на него, пристально разглядывала его, положив подбородок на сцепленные в замок ладони.
– Давай дружить, геолог! – примирительным тоном предложила она. – Действительно, я тебя уже достала своей болтовней. Я вообще-то хорошая, скромная девушка. Это моя нога виновата – жутко болит. Вот я и злюсь и на себя, и на нее, и на всех... Меня Анастасией зовут, а тебя?
– Костя, – растерянно сообщил парень, не ожидавший такой быстрой перемены в своей наезднице и, за секунду до этого, собиравшийся поставить этой сексоманке железное условие: или она будет молчать всю дорогу, или он пойдет дальше один.
– А ты чего штормовку не снимаешь, Костик? – медовым голосом спросила Анастасия. – Жарко ведь, и комаров совсем нет. Она вон у тебя вся мокрая на спине и подмышками. Думаешь, приятно на мокром брезенте ехать? У меня все штаны от тебя мокрые!
Под штормовкой у Кости ничего не было и он здорово стеснялся своих многочисленных шрамов от пуль, выделявшихся на белом, незагорелом теле розовыми уродливыми бугристыми полосами и пятнами. Шура Никушин сразу заметил эту стеснительность парня и успокоил его: "Шрам на роже – для мужчин всего дороже!" Да, если бы только на роже... Как на зло, шрам на щеке получился почти незаметным. Впрочем, перед этой "Кобылкой", как он ее сразу окрестил про себя, никакого стеснения он не испытывал, поэтому без лишних уговоров сбросил брезентовую куртку, обернул рукава вокруг пояса и связал их на животе.
– Ни фига себе ку-ку! – ошалела от вида шрамов девушка. – Это что, медведь тебя так помял?
– Да нет, "Калашников", калибра семь шестьдесят два, – все-таки смутился парень и сразу повернулся спиной. – Давай, залезай! Дальше поедем.
– Неужели на Кавказе успел повоевать? – устроившись на плечах, сразу спросила девушка. – Сколько же тебе лет, Константин? Я думала, что ты еще мальчик...
– Сколько есть – все мои, – сердито ответил Костя. – Не болтай – мне надо на подъеме за дыхалкой следить.
Все еще переживая из-за своей изуродованной груди, парень только метров через двадцать заметил, что не он один сбросил одежду – теперь у него на плечах лежали и прижимались к шее и щекам голые загорелые бедра. Пройдя еще немного, по щекотанию в верхней части спины он вдруг догадался, что Анастасия едет на нем вообще голая до пояса! Он даже остановился, потрясенный этим открытием – такой наглости даже от "Кобылки" он не ожидал.
– Ты чё, совсем оборзела?! А ну, слезай! – зло приказал он девушке.
– Костик, миленький, не сердись! – опять новым, каким-то обволакивающим голосом попросила Анастасия. – Я же говорила, что штаны мокрые... А трусы – тоже... Ты мне своим брезентом такие мозоли натер, что через километр кровь бы пошла. Там же нежное все... Ну успокойся, не думай об этом... Иди себе спокойно, и представляй, что у тебя на плечах сидит та, к которой ты так спешишь...
– У тебя одно на уме! Ты понимаешь, что люди могут погибнуть – завалило их в штольне! Мне надо до вечерней связи по рации успеть в поселок... Ладно, сиди уж, время у нас еще есть.
Через полкилометра неожиданно молчаливая девушка, с каким-то странным придыханием закончила прерванную фразу:
– К тому же... ты сам предложил... пользоваться случаем... Вот я и поль... поль.. пользуюсь... О..о..а..а..., – застонала она, сильно сжала бедрами шею и начала быстро-быстро гладить обеими руками Костину шевелюру.
– Ну, ты..., – не нашел слов полуудушенный Костя и остановился.
– Все, все, все, Костик! Прости, я не хотела! Это же природа – ну что я с ней поделаю. Ни одна женщина не выдержала бы! Все, все! Больше ничего не будет! Пошли! Тебе же надо спешить!
Одуревший от таких событий Костя, покачиваясь вместе со своей ношей, и запинаясь на первых шагах, двинулся дальше по разбитой вездеходной дороге.

На следующем спуске Анастасия тихо, доверительно сообщила:
–У меня иногда до судорог доходит... Как я еще тебя совсем не придушила?! Но ты же сам предложил воспользоваться "халявой"...
Привыкший уже к любым ее выходкам и порядком приуставший Костя, равнодушно буркнул:
– Ладно, только заткнись, пожалуйста.
Около часа они передвигались молча. Костя старался не думать ни о том, что случилось, ни о прикасавшейся к его щекам бархатистой коже стройных ног, только это плохо у него получалось. Он попытался сконцентрироваться на подсчете оставшихся километров, прикидывал сколько времени уйдет на обратную дорогу налегке, а потом – до обвалившейся штольни, но мысли опять возвращались к девушке. Он никак не мог решить для себя как относиться к этой ситуации, в которой он оказался. То ли она откровенно издевается над ним и будет потом смеяться со своими подружками над тем, как использовала удобный момент... А может, действительно, она ни в чем не виновата, и любая на ее месте, в таком положении... "Но я-то тут причем? Не на руках же ее было нести! Наверное, надо было все-таки оставить ее с подругами".
На середине затяжного, последнего на этой дороге подъема, Костя выдохся окончательно. Опустившись на колени, он осторожно, стараясь не причинить боль девушке, высвободил плечи из-под голых загорелых ног и свалился в изнеможении на траву, раскинув руки.
Анастасия, усевшись рядом на пустой рюкзак и устроив поудобнее больную ногу, наконец, прервала молчание:
– Ну не сердись, Костя! Я ведь и правда ничего такого не хотела... Тебе уже пора научиться прощать некоторые женские слабости... Лучше пожалел бы бедную девушку! Вот отрежут мне ногу до колена – кому я, калека, тогда нужна буду?!
– Это из-за вывиха то? – сердито отозвался Костя. – С тобой не соскучишься!
– Эх, Костик, Костик... У меня открытый перелом лодыжки, и очень сложный. Я ведь в медицинском учусь. Пока у меня антибиотики не кончились, я не боялась, а теперь точно знаю, что гангрена начинается... Я ведь обезболивающее себе постоянно ширяю – наркотик, потому и смелая такая, и разговорчивая... Видели бы меня девчонки! На шее у парня без трусов... Чуть не удушила его в экстазе!
– Час от часу не легче! Ну и денек у меня выдался! – Костя поднялся с прохладной земли и сел рядом на теплый камень. – Чего же ты сразу не сказала про гангрену? Я бы сбегал в поселок за вездеходом.
– Вряд ли это было бы быстрее – ты и так несешься, как будто хочешь как можно поскорее от меня избавиться. Что, здорово я потрепала тебе нервы? Если я вообще что-нибудь понимаю в молодых людях, это был первый половой акт в твоей жизни?
– Я-то тут причем? – смутился Костя и опять покраснел. Никак он не мог привыкнуть к этой бесстыдной бесцеремонности.
– Ну а чья шея...
– Значит, в медицинском? – перебил ее Костя, меняя тему, – Ну, тогда ясно, чего ты все про секс – все медички повернуты в этом отношении. У нас в секции девчата были из медучилища, так те любили обсуждать между собой вслух при каком-нибудь парне все его достоинства. Шпарят по латыни, спорят, хохочут, а он ничего не поймет. Потом одна, по пьянке, рассказала что они обсуждали...
– Ну да, ты еще скажи, что никогда не слышал слово...
– Нет, там другие слова были, – поспешил опередить ее Костя, догадавшись какой медицинский термин она сейчас "ляпнет", –  вовсе какие-то незнакомые... Ладно, отдохнули, поехали дальше!
На следующем привале Анастасия села совсем рядом и мягко рукой удержала попытавшегося пересесть Костю. Она стала внимательно рассматривать его шрамы, по некоторым осторожно проводила пальцем. Вдруг она сжала свои кулаки и с неожиданной злобой произнесла:
– Как я ненавижу войну!
Через минуту, немного успокоившись, девушка пояснила:
– Моего старшего брата, Андрюшу, в Афгане убили... Я теперь на три года уже его старше...
И почти тут же, как бы стряхивая с себя тяжелое воспоминание, мотнув головой и разбросав по плечам свои густые каштановые волосы, она улыбнулась и спросила:
– А ты, конечно, подумал про меня: вот шалава, шлюха, подстилка!? Ладно, ладно, молчи! У тебя же все на лице написано. А я, между прочим, Костик, в свои двадцать два еще ни с кем ни разу не переспала. Я, наверное, на всем курсе последняя девственница осталась.
– Так тебе и не нужен никто... На самообслуживании...
– Дурачок! А тебе не пришло в голову, что я своего суженого могу дожидаться... Вот вынесу на свадьбе простыню с кровью и брошу на стол. Пусть все знают... и пусть он знает... И пусть терпит, если что, а не треплется по бабам...
Они помолчали, думая каждый о своем.
– Нога-то сильно болит? – в первый раз за всю дорогу поинтересовался Костя.
– Смотри-ка, уговорила я все же его – пожалел, наконец, бедную девушку! Хороший ты парень, Костик! Повезет же какой-то дуре! Только доверчивый ты слишком и мягкий – она из тебя веревки вить будет, под каблук загонит. Как угодно – лестью, обманом, каким-нибудь постельным фокусом, но обязательно – под каблук!
– Чего это ты меня хоронишь!? Я такую, как ты, и не выберу... Жена должна быть скромной, понятной...
– Понятной? – прервала его Анастасия. – Да от понятной ты через год удавишься от скуки! Наоборот, в женщине должна быть изюминка, тайна, много-много тайн, чтобы до конца дней все не разгадать... Чтобы бояться все время ее потерять, чтобы бороться за нее всю жизнь, стараться удержать, никогда не распускаться животом до колен, не опускаться до трико с пузырями на коленках и ленивого секса в пятницу после футбола по телику... Слушай, Костик, возьми меня в жены! Гарантирую: не соскучишься, не расслабишься до самой гробовой доски!
– Ну да, представляю себе! – засмеялся Костя, – У тебя я не под каблуком окажусь – залезешь на плечи, сожмешь ляжками шею, и так до той самой гробовой доски и не отпустишь...
– "Ляжками"! Ты выбирай выражения. Нет бы сказать: "очаровательными бедрами". Ты еще мою попку не видел – все наши девчонки завидуют, а мужики – просто падают налево и направо, когда я в купальнике выхожу... Нет, Костик, я бы тебя никогда не обидела. Ох и люби-и-ила бы я тебя! Ты такого секса ни с одной бабой никогда не узнаешь! Ты слышишь, ни-и-икогда, и ни с одной! Пылиночки бы с тебя сдувала! Кормила бы тебя, как графа какого-нибудь всякой вкуснятиной, но помаленьку, а то растолстеешь. Но самое главное, что бы я сделала – это выучилась бы пластической хирургии и, потренировавшись на чужих мужиках, отремонтировала бы с ног до головы все твое тело. По сантиметрику в год уничтожала бы эти корявые отметины, как собака – языком бы их зализывала, чтобы в конце жизни – дряхлой старухой с пергаментной кожей и обвисшими грудями – каждый день раздевать тебя посреди комнаты и без конца любоваться своей работой. А ты за это на руках бы меня носил всю жизнь, если мне ногу... Ненавижу протезы!
– Ну, на таких условиях я согласен, – улыбнулся грустно Костя, которому так некстати опять напомнили о ненавистных пожизненных шрамах. Поднявшись на ноги, он почувствовал себя вполне отдохнувшим и готовым одним броском преодолеть остаток дороги.
Спустившись к реке, дорога пересекала небольшое болото и здесь Косте пришлось совсем туго – ноги проваливались чуть не по колено в торфяную жижу, каждый шаг давался неимоверными усилиями. Выбравшись на сухое, он подошел к гранитному валуну и повернулся к нему спиной.
– Давай, слезай. До поселка полкилометра осталось. Не въедешь же вот так, без трусов, со своей хваленой попой... Тут мужики не будут падать налево и направо – они это поймут по-своему... Отбивай тебя потом от всего поселка! Одевайся, я отвернулся.
Костя развязал рукава просохшей от пота штормовки, одел ее на голое тело и застегнул пуговицы.
– Я готова! – услышал он через полминуты шуршания одежд за спиной, и повернулся...
Анастасия стояла абсолютно голая, опираясь согнутой в колене больной ногой на камень, сцепив ладони за головой и широко расставив локти. Загорелое тело в лучах спустившегося к самому гребню хребта солнца приобрело красновато-бронзовый оттенок и только небольшие белые треугольники вокруг вызывающе торчащих сосков, светлая полоска внизу живота, да белая повязка на ноге чуть-чуть смазывали всю классическую картину невиданного никогда ранее Костей чудесного произведения природы.
Заметив, что парень смутился, отвел глаза и собирается вновь отвернуться, Анастасия властно приказала:
– Нет-нет, смотри! Внимательно смотри! Разгляди каждый изгибчик, каждую впадинку, каждый волосок... Обойди вокруг – проверь, правду ли я тебе сказала про свою попку... И помни: этого еще ни один из мужиков ни разу не видел и не прикасался... И знай: это все будет твоим... Только твоим...
Как загипнотизированный, Костя долго разглядывал это совершенное тело. Куда-то пропала вся неловкость, и он дважды медленно обошел вокруг камня, на который опиралась, поднявшая лицо к небу и закрывшая глаза бронзовая богиня...
Это могло продолжаться вечно, но Костя вдруг заметил, что кожа девушки покрылась мелкими пупырышками, из гладкой и блестящей превратившись в шагреневую, и очнулся.
– Одевайся, Настя, ты же замерзла, – с усилием продавив комок в горле, попросил он и отвернулся.
– Это действие укола заканчивается – вот и зябну немножко, – устало ответила девушка и зашуршала вновь одеждами.
– Ну как, – спросила она, когда из-за поворота уже показался близкий поселок, – впечатлила я тебя?
Костя долго молчал, устало переставляя ноги и задумчиво глядя на дорогу перед собой, потом ответил:
– Знаешь, мне страшно стало... Даже страшней, чем когда на автомат кинулся... Жутко как-то...
Он передернул плечами, и опять надолго задумался.
– Зачем, зачем ты мне это... Я ведь...
– Все, замолчи, Костик! – вдруг мягко оборвала его Анастасия и нежно погладила по голове. – Если бы ты сказал что-нибудь про бюст или задницу мою – я бы тебя просто удавила сейчас! Просто бы удавила и все! Нет, я сразу угадала в тебе будущего мужчину, моего мужчину, моего единственного мужчину... Не спрашивай, когда... Год, два, пять... Смотря какая жизнь у тебя будет... Когда мне просто в голову не придет назвать тебя Костиком и командовать тобой... Я буду следить, подглядывать иногда... И ждать, ждать, ждать... Не бойся за меня... Нет, бойся, но не сомневайся во мне... И не ищи меня... Просто готовься к встрече, придумывай слова, которые мне будешь говорить – на всю жизнь много слов понадобится, чтобы они не истерлись и не полиняли... И... и не кидайся, бога ради, больше на автомат!.. Нет, не слушай меня – тогда ты никогда не станешь мужчиной... Только выживи! А чем больше будет шрамов – тем больше я буду любить тебя, уничтожая их... Все, суженый мой, ничего больше не говори... Остались минуты до долгой разлуки. Дай я впитаю в себя твои запахи, твое дыхание, твою походку, цвет твоих волос...

Увидев издали странную парочку туристов, забинтованную ногу у сидящей верхом на парне девушки, шофер выезжавшего из поселка в сторону города наливника остановился и подождал их.
Костя помог Насте забраться в кабину, попросил изрядно поддатого водителя завезти девушку прямо в больницу, рассказал ему, что надо передать начальству насчет обвала в штольне – на случай, если сейчас не удастся связаться по рации. Потом он на несколько секунд заглянул в самую глубину больших Настиных глаз, неловко поцеловал ей руку и спрыгнул с подножки. Резко захлопнув дверцу, он, не оглядываясь, побежал в поселок на радиостанцию.

Глава 17

Первый признак присутствия людей Афанасий увидел только через три года. Это случилось зимой 53-го. Две недели гудела сильная пурга, но ночью, наконец, она утихомирилась. Утро было солнечное, морозное и удивительно тихое. Возвращаясь домой после проверки ловушек, он вдруг увидел свежий лыжный след, ведущий в сторону избушки. Невесть откуда забредший охотник вел себя странно – след сильно петлял, видно было, что он часто останавливается, отдыхает, присев на валежины. Скоро стало ясно, что это не хозяин зимовья – лыжня резко отвернула в сторону. Может быть, родственник? Знает, что где-то в этом месте поставлена избушка, но сам ни разу в ней не был?
Через час след вывел Афанасия на крутой скалистый берег ручья – он шел прямо к обрыву. "Задумался, что ли? – с тревогой подумал Афанасий. – Да он же там и убиться мог!"
Осторожно подъехав к самому краю скалы, он увидел странную картину: внизу, в неглубокой снежной яме, спиной к нему сидела женщина в черном запорошенном снегом полушубке, с непокрытой русоволосой головой. В руках она держала одноствольное ружье. Рядом на снегу лежали серый платок, тощий солдатский вещмешок и сломанные лыжи. Женщина зачем-то сняла один валенок и было видно ее голую ступню, чуть желтоватую на белом снежном фоне. Через несколько мгновений, когда она положила большой палец ноги на курок и взяла в рот конец ствола своего ружья, до Афанасия, наконец, дошло, что задумала эта незнакомка.... В следующую секунду он уже выстрелил в воздух из своего ружья, чтобы предотвратить это дурацкое, дикое самоубийство.
"Поздно!" – понял он, потому что женщина уже неподвижно лежала на краю снежной ямы, опрокинувшись навзничь и разбросав руки в стороны. Сверху хорошо было видно бледное лицо и Афанасий с горечью подумал, что первого человека, которого он увидел за столько лет, придется тут же и похоронить. И самое несправедливое, что это женщина.
"Погоди, парень, а где же кровь?" Бывшему танкисту приходилось уже видеть самоубийц – далеко не каждый на фронте смог выдержать ужасы войны. "И ствол не дымится... Рано ты ее хоронишь! Просто дамочка в обмороке от твоего выстрела... Впрочем, тут могло и сердце не выдержать..."
Быстро спустившись по крутому ложку между скалами, он подъехал к женщине, нагнулся над ней и, сбросив рукавицу, прижал пальцы к шее. Пульс был слабый, но кровь толкалась ровно, без перебоев.
Афанасий, обрадованный, что все обошлось, подложил под голову женщине сложенный в несколько раз платок, одел ей на ладошки свои теплые рукавицы. Потом он отряхнул от снега валявшийся рядом толстый шерстяной носок и тщательно растер им голую ступню.  Когда кожа чуть порозовела, он натянул носок и одел валенок.
Теперь можно было передохнуть и внимательно разглядеть женщину – когда очнется, будет неудобно пялиться на нее. Только сейчас он заметил, что лицо у нее очень худое – скулы и подбородок обтянуты тонкой сухой кожей, глаза сильно провалились и оттенены темными кругами, нос заострен.
"Она или сильно больна, или недели две ничего не ела, – догадался таежник. – Выглядит далеко за тридцать, но на самом деле очень, очень молода – ни одной морщинки ни в уголках глаз, ни на шее, а шея – лучший женский хронометр... Пора бы ей и очнуться..."
Подождав еще немного, Афанасий осторожно и мягко, потом покрепче пошлепал ее ладонями по щекам, сильно встряхнул за плечи. Никакой реакции. Еще раз – теперь уже почти наотмашь – ударил по щекам, сильно потер уши... Никаких признаков жизни, даже ни одна ресничка не дрогнула.
Надо было что-то делать – нельзя же ей позволить и дальше лежать на снегу в такой мороз. Надо добираться до избушки. Осмотрев обломки лыж, и убедившись, что санки из них сделать нельзя, он быстро срубил топором небольшую елочку, очистил одну сторону от веток, постелил свою телогрейку и перетащил на нее незнакомку, оказавшейся удивительно легкой. Привязав к комельку елки ее вещмешок, он впрягся в лямки и легко сдвинул волокушу.
Кружным путем – чтобы не подниматься в гору – Афанасий за два часа добрался до зимовья и на руках занес ее в избушку, уложил на нары. Затопив печь и дождавшись, когда стало совсем тепло, он расстегнул на незнакомке полушубок, осторожно высвободил из рукавов руки, снял и повесил на гвоздь платок, потом стянул валенки и носки. Теперь она лежала в грубом сером свитере и черных стеганых штанах. В слабом вечернем свете из маленького оконца белело бледное лицо.
Убедившись еще раз, что его нежданная гостья дышит, Афанасий занялся приготовлением еды. Через два часа, уже при свете лампадок, на столе стоял котелок с вареной изюбрятиной. Слив немного бульона в кружку и остудив его на холодном пороге, он подсел к женщине на нары, осторожно приподнял ее за плечи и подложил под голову свернутую телогрейку. Убедившись, что бульон достаточно поостыл и не обжигает уже губы, он приподнял ее безвольную голову и попытался краем кружки раскрыть губы. Не тут то было! Зубы были накрепко сжаты. Пришлось осторожно кончиком стального лезвия, поворачивая рукоятку ножа, сперва разжать челюсти, а потом уже попытаться ее напоить. Конечно же, большая часть бульона оказалась на тряпке, которую он постелил ей под подбородком, но несколько первых маленьких глоточков она все-таки сделала. С грехом пополам, часа за два удалось скормить по полкружки бульона и подогретого брусничного морса. Устав от такой непривычной работы, Афанасий наскоро поужинал, подбросил в печку дров, не раздеваясь улегся рядом с женщиной на нары и сразу же уснул.
К вечеру второго дня незнакомка так и не очнулась. Провалявшись в свое время не один месяц в госпиталях после ранений, Афанасий хорошо знал про опасность пролежней. К тому же нельзя, чтобы женщина долго находилась в теплом доме в свитере и ватных штанах. Согрев в ведре воды, хозяин, ежесекундно ожидая, что женщина вот-вот очнется и, от возмущения такой бесцеремонностью, тут же влепит ему по морде, начал ее раздевать. Под свитером оказалась поношенная мужская рубашка. Поколебавшись немного, он все же решился и расстегнул пуговицы...
Через несколько минут на нарах лежала почти голая (рейтузы, или как это у них называется, он снять так и не решился) сильно исхудавшая женщина. Ниже вялых грудей с бледными сосками через тонкую кожу отчетливо выступали ребра. И все-таки опытному глазу видно было, что она прекрасно сложена и должна быть настоящей красавицей.
Смачивая чистую тряпочку в теплой воде, Афанасий начал протирать ею бледную кожу больной от лица и шеи до кончиков пальцев ног. Со спиной, на которой уже образовались синеватые рубцы, пришлось повозиться подольше – минут десять он массировал ее своими грубыми шершавыми ладонями. После "бани", как назвал про себя эту процедуру Афанасий, он надел на нее рубашку и накрыл одеялом, заботливо подоткнув его с боков.
Наконец все дневные дела были переделаны и он достал из под нар свою золотую Юлию. Статуэтка лежащей в истоме женщины была уже почти готова. Осталась самая тонкая работа – вырезать пальцы ног, слегка обозначить пряди волос. А полировка – это уже дело совсем простое и недолгое.

Глава 18

Очнулся Шура в полной темноте. Он лежал на спине на чем-то мягком. Боль теперь маленьким паучком гнездилась внутри, слегка шевеля своими острыми лапками. Боль была вполне терпимая, она не мешала дышать полной грудью и даже слегка поворачивать голову.
Неожиданно в глаза ударил пучок света, заставивший его зажмуриться.
– Жив, курилка? – послышался голос Евгения Николаевича. – А мы уж думали, что ты помер там, на веревке.
– Да это пуля, зараза, не вовремя зашевелилась... Напугал я вас? А как сняли-то меня?
Преподаватель рассказал как они перепугались, когда увидели, что геолог беспомощно висит на веревке, не подавая никаких признаков жизни. Потом Санька со второй попытки поднялся до него и потихоньку спустил, зажимая в кулаке "удавку".
– Саша потом пытался несколько раз подняться, но даже до середины не долез. Как он еще до тебя добрался после такой голодухи?! А он у нас самый главный спортсмен, остальным и вовсе там нечего делать. А у меня, извини... руки... переломы получил в аварии... теперь я даже когда сетку с картошкой несу домой – пять раз по дороге отдыхаю...
– Ну и ладно, нечего рыпаться. Скоро приедут или прилетят спасатели и выдернут нас отсюда, – успокоил всех Шура, – Я оставил внизу записку – сразу найдут.
– Твоими бы устами, да мед пить, Александр Николаевич, – грустно отозвался преподаватель.
– Называй меня Шурой – меня все так зовут. Это и к вам относится, господа скубенты! Меня даже свои дети... Услышали на дне рождения, как ребята спели романс про "умного Шуру" и "Пулю-дуру", как они встретились и из этого получилось двое детей... А на следующий день подруливает младшенький и сообщает: "Шура, а Сережка твою друзу хрустальную расколотил..."
– Ну, тогда меня Женей называй, – предложил Евгений Николаевич, – мы ведь где-то ровесники.
– Шура, а расскажите, как это двое детей получилось? – спросила из темноты девушка.
– А ты не знаешь, Катюша, как дети получаются? Что же это Вы, господин преподаватель, своих студентов так плохо учите?! Спит, понимаете ли, с двумя Витями в одном мешке, и даже не подозревает чем это все чревато...
– Нет, правда, расскажите про пулю, – опять попросила девушка.
– Ладно, расскажу, только эта история очень длинная, так что, когда надоест, – остановите. Да, а сколько сейчас времени? Сколько я в отрубе был?
На несколько секунд включился фонарик и Санька сообщил:
– Сейчас два часа дня, а Вы без сознания были... ну... около десяти часов... Да, десять с копейками.
– А у Вас в рюкзаке... – послышался из темноты неуверенный голос Вити, которого ребята называли Виннипухом или Виней, – тушенка?..
– Нет, мужики и дамы, – тут же отозвался Шура, – тушенка – это НЗ. Черт его знает, как там со спасателями: нелетная погода... у вездехода движок запороли... Зря я вам две банки сразу скормил! Вот, вроде, запасливый, ушлый такой, а тут лопухнулся – надо было набить рюкзак харчами... Да кто ж его знал... Думал: если понадобится – вылезу, да принесу еще... Саня, где там мой рюкзак? Достань по два небольших сухаря на рыло, и сгущенку открой – по две ложечки только. Остальное – вечером. Даму, смотри, не обидь! Впрочем, женщины, они живучие – сорок дней могут без еды. Правда, Катюша? Признайся, ты ведь совсем есть не хочешь!?
– Ха-а-ачу-у-у! – жалобным голоском откликнулась в темноте Катя. – Я бы сейчас целого барана одна съела...
После того, как закончилась веселая операция кормления с ложечки и все притихли, заложив за щеки кусочки сухарей, как посоветовал преподаватель, Шура, наотрез отказавшийся от еды, объявил:
– Ну что, я начинаю рассказ про зловещий золотой самородок, умного Шуру, пулю-дуру, Татьянку-спасительницу и двух рыжих шалопаев, которые из всего этого получились. Рассказывать буду со всеми жуткими подробностями – это специально, чтобы вы хоть на время забыли про мой рюкзак.
Шура нарочно тянул повествование, утопая в деталях и подробностях, привирая кое-где и добавляя жути. Слушали затаив дыхание. Ни одного вопроса, никаких комментариев. В один момент он даже подумал, что все уснули уже, но тут же услышал Катино "Ой, жуть-то какая!"
Сильный грохот раздался рядом, когда он добрался до начала дуэли. Сразу зажглись все фонарики, люди повскакивали на ноги, даже Шура, забыв про боль, сел на своей лежанке.
В лучах света на них накатывалось облако пыли, кто-то шарахнулся от него назад, но геолог успокоил уверенным голосом:
– Здесь монолит, не обрушится! Это в восстающем оставшиеся полки обвалились. А я ведь попрыгал даже на каждом из них! Вот бы рухнуло! Лежал бы сейчас вместе со сгущенкой под бревнами... Ну, дела!
Дождавшись, когда пыль осела, Шура попросил:
– Женя, сходи, пожалуйста, посмотри что там. Если все обвалилось – должно быть небо видно! Может, это спасатели специально обрушили, чтобы легче было поднимать нас? Только осторожней, там гвоздей, скоб понабито! Саня, подстрахуй своего шефа. Только зря батарейки не сажайте!
Минут через двадцать разведчики вернулись и рассказали, что небо действительно видно, но спасателей нет.
– Там даже звезду видно на голубом небе! – радостно сообщил Саня. – А я думал, это вранье все про колодец и про звезды.
– Ух и завал! Гвоздей там действительно понабито! – сообщил Женя. – Мы сейчас пойдем с кувалдочкой и позагибаем кое-где – как бы не наступил кто-нибудь, не зацепился...
Минут через десять удары кувалды прекратились и все услышали радостный Санькин вопль:
– Ура! Здесь мы, здесь!
Ребята радостно загалдели и, включив третий фонарик, побежали к восстающему, забыв совсем про Шуру. Геолог приподнялся в темноте, осторожно встал на коленки и, придерживаясь за стенку выработки, поднялся. Голова немножко кружилась, паучок в первый момент завозился, задергал своими ножками, но потом опять свернулся в горячий шарик с горошину. Передвигаться было можно, и Шура медленно побрел, нащупывая ногами рельс.
Подойдя к восстающему, он крикнул:
– Эй, скубенты, кончайте галдеть! Женя, там один человек, или их много? Может, это Костя?
– Много! – ответил радостный преподаватель. – Они там веревки, кресло готовят, скоро начнут. А ну, братва, брысь отсюда! Спускайтесь все с завала вниз, да осторожно!
– Зачем ты встал? – спросил Женя, когда все собрались внизу. – Мы тебя уж как-нибудь дотащили бы.
– Ну да, такие силачи все... Доволокли бы задницей по шпалам, – рассмеялся Шура. – Штаны-то у меня всего одни! Так, первой поедет мадама, потом Виня, Витя, Саня и сам Шеф...
– Нет уж, – не согласился Женя, – не присваивай себе чужих званий! Это я – капитан затонувшего судна, а ты в настоящий момент всего лишь больной, так что поедешь сразу за Катериной Сергевной. И не возражай!
– Ну, раз тут капитан объявился, а я – всего лишь старлей запаса, придется подчиниться, поеду предпоследним, – неохотно сдался геолог. – Только, мужики, и особенно ты, курносая, ни слова там про мои раны и обмороки! А то меня увезут на вертолете и не узнаете, как от пули дети получаются...
Вся спасательная операция прошла за полчаса. Пилоты вертолета оказались отчаянные ребята – они "подвесили" машину прямо над восстающим, рискуя при малейшем порыве ветра зацепиться за близкий склон кончиками лопастей, и спустили трос с сидушкой. Специально для подъема людей предназначенной лебедкой они быстро повыдергивали всех наверх. Один Виня немного пострадал – вовремя не оттолкнулся от стенки, ну и заработал себе несколько царапин на коленях.
Узнав, что нуждающихся в медицинской помощи нет и в город лететь никто не хочет, руководитель спасателей записал фамилии и адреса всех, заставил расписаться преподавателя под актом и вертолет сразу улетел, оставив на краю вертолетной площадки чумазых, в испачканной глиной одежде исхудавших туристов и Шуру, не на шутку озабоченного тем, что куда-то пропал Костя, который, по его расчетам, должен был подойти еще несколько часов назад.

Перед сном, плотно поужинав кашей с тушенкой, Шура рассказал напоенным куриным бульоном из кубиков, сладким чаем, и все равно жутко голодным туристам, чем закончилась та первая история с самородком. Удивительно, но никто даже не уснул. Только после того, как он кончил, задав по несколько вопросов, студенты по одному тихонько отвалились на спальники и засопели. Дольше всех продержалась Катя – она почувствовала, что на самом деле это только начало истории и все спрашивала: а куда подевался самородок? Наконец и она угомонилась, и Шура с преподавателем пошли ночевать в маленькую палатку.
Костя не появился и утром. Это настолько обеспокоило Шуру, что он, сразу после завтрака, договорившись с туристами, что они три дня будут отъедаться и не стронутся с места, быстро направился по дороге в сторону переправы через Народу.
Боль внутри так и не прошла окончательно, но идти почти не мешала. "Как то будет с тяжелым рюкзаком? – с тревогой подумал геолог, – Как бы не сорвать в этом году вообще полевые работы!"
"Но куда же мог подеваться Костя? Раз прилетел вертолет – значит, до поселка он добрался. Река мелкая, даже если с переправы сойти, в самом глубоком месте – до пояса. Может, ногу повредил? Да ладно, чего там гадать..."
Километров за пять до переправы, в пологом распадке, где дорога пересекала небольшое болотце, он вдруг заметил, что хорошо видные позавчерашние отпечатки его подошв перекрывает чей-то след. Мало ли кто мог здесь пройти в резиновых сапогах – оленевод, турист, рыбак какой-нибудь... Шура не остановился, но эта находка сразу заставила его направить мысли в другую сторону.
"Если это Костины следы, значит, он где-то здесь потерялся? Дорога одна такая набитая, вряд ли он мог свернуть куда-нибудь. А может..., – Шура даже остановился от промелькнувшей страшной догадки. – Неужели это он обрушил полки, когда спускался?! Нет, не может быть! Рюкзака-то его и вещей нет нигде, не полез же он со всем барахлом!"
Остаток пути до переправы геолог почти бежал. Убедившись, что в кустах, где они спрятали свое снаряжение и продукты, нет Костиных спальника и полиэтиленового мешка с тряпками, Шура резко повернулся и самым быстрым, на какой был способен, шагом направился в обратную дорогу.

Глава 19

Женщина начала приходить в себя только к вечеру следующего дня, когда он ее в очередной раз поил горячим бульоном. Возрождение началось с шумного вдоха полной грудью и с заметного подрагивания ресниц. Через минуту она открыла глаза, осмотрела стены и потолок избушки. Заметив, наконец, кружку в чужой руке, она, повернув слегка голову и скосив глаза, стала внимательно вглядываться в бородатое лицо незнакомого мужчины. Во взгляде у нее не было ни растерянности, ни испуга, ни удивления. Когда он поднес к ее губам кружку, она тоже не удивилась и послушно отпила из нее несколько больших глотков жирной пахучей жидкости. От кисленького морса она чуть заметно поморщилась, но выпила все до донышка.
Опустив голову ожившей женщины на телогрейку, Афанасий встретился глазами с ее внимательным, изучающим взглядом. Они так и смотрели молча друг другу в глаза, пока в избушке совсем не стемнело.
Уже при свете лампадок женщина села на нарах и, подвинувшись, прислонилась спиной к теплой бревенчатой стене избушки, подтянув к груди коленки.
– Давно я здесь? – спросила она тихим голосом.
– С прошлой зимы, – улыбнулся Афанасий.
– Почему я не умерла?
– Осечка.
– Но ведь я помню выстрел...
– Показалось.
– Далеко меня тащил?
– Двести верст.
– Ты не местный – говор не наш.
– Теперь уже местный.
– Анна.
– Афанасий.
– Спасибо тебе.
– На здоровье.
– Раздевал меня?
– Нет, ты сама разделась.
– Сильно худая?
– Кожа да кости.
– Из беглых?
– Из них.
– Давно здесь?
– Три года.
– Не скучно?
– Нет.
– Не одичал тут без людей?
– Немного.
– Сколько уже без бабы?
– Давно. Забыл уже.
– Видать, не забыл, – кивнула Анна на множество расставленных повсюду глиняных и деревянных женских фигурок.
– Глазами – помню. Вот мыл тебя, спину растирал – вспомнил на ощупь, на запах, а на вкус и на всякое прочее – совсем позабыл.
– А чего же не воспользовался?
– А ты откуда знаешь? Еще как воспользовался! – улыбнулся Афанасий, вспомнив сколько времени вчера после "бани" не отрываясь смотрел на нее, осторожно – одними подушечками пальцев – трогал все ее тело от шеи до лодыжек.
– Знаю.
– Я, может, и одичал здесь, но пока не озверел.
Помолчав немного, он честно признался:
– А вообще-то я не сдержался – лапал тебя. Каюсь! Слаб человек...
– Да ладно уж, "лапал", – улыбнулась Анна, – я ведь не мертвая была... все чувствовала, только двинуться не могла... Как будто во сне...
– Но мужик-то во сне другой был?
– Конечно, другой – я же тебя только сейчас увидала.
После долгой паузы женщина неожиданно предложила:
– Бери меня в жены, Афанасий.
– Что, прямо сейчас штаны снимать? – тут же сострил хозяин избушки.
– Ну ты..., – заметно смутилась Анна, – я же о другом: женой твоей буду...
– Ладно, подумаю.
– А что, не нравлюсь? Или женат уже?
– Да нет, холост.
– Значит, не приглянулась?
– Красивая. Значит, капризная и властная. Самостоятельная. Одна по тайге шастаешь...
– Забоялся?
– Чего мне бояться? Жена – дело серьезное, на всю жизнь. А ты вильнешь хвостом – и поминай, как звали.
– Не вильну. Ты же спаситель мой.
– Этого и боюсь. В семье не долги отдавать – любить надо, уважать друг дружку...
– Думаешь, любить не буду?
– Любовь – это когда из тысяч людей только один к тебе прикоснется – и током шибает. А здесь, посередь тайги, и убогий – в радость покажется.
– Это ты про себя, насчет убогости? – тут же съязвила Анна.
– Да нет, про тебя! Зеркала тут нет, а то бы показал тебе какая ты прелестница: глаза провалились, синяки под ними, нос – морковкой, зубы через щеки выпирают наружу... Краше в гроб кладут!
Улыбавшаяся до этого Анна, сперва погрустнела лицом, потом закрылась ладошками  и опустила голову. В избушке воцарилось тяжелое молчание.
– Зачем ты так... Не могу понять, когда ты шутишь, а когда..., – произнесла она через несколько минут обиженным голосом.
– Ну вот, даже невинных шуток моих от лютой злобы отличить не может, а туда же – в жены собралась. Что ты вообще обо мне знаешь? Раз зэк, да еще и беглый, значит, либо много людей загубил, либо девочек малых насиловал, либо к деньгам жадный – удавит кого угодно за них.
– Нет, я глаза твои видела – они добрые, хорошие...
– "Хорошие!" – передразнил женщину Афанасий. – Ужель ни разу не видела "доброго" мужика, которому попадет двести грамм за воротник – он с топором за соседями по улице гоняется?
– Да еще ведь и отыщут, и если на месте не пристрелят, то на всю остатнюю жизнь за колючку упрячут. А у тебя к этому времени – детки мал мала меньше... Об этом-то почему не думаешь? Или ты так видишь: живут два человека всю жизнь в избушке, доставляют друг другу удовольствие в постельке, никому ничего не должны, никто им не должен?..
Афанасий и сам не ожидал, что так разойдется. Холодным душем для него стал ответ почему-то вдруг повеселевшей Анны:
– Ну, ты как девочку меня отстегал! Снял трусишки, и мокрой розгой – по нежной попе... Бывает же, оказывается, и уголовник, как поп какой-нибудь, может мораль прочитать... Горе ты луковое! Бороду, вон, чуть не до пояса отпустил, а шуток понимать не научился! Деток ему сразу дюжину нарожай! Щас! Виновата, блуданула я, но ведь и пурга была такая, что похожего за всю жизнь свою не упомню... Ну, смалодушничала, когда лыжи поломала... Решила, что проще разом со всем покончить... Повезло, конечно, что осечка, что случилось это в двух шагах от избушки, что ты  рядом оказался... Подкормлюсь немного, окрепну и уйду. Нет, я не из неблагодарных – за все заплачу. Стерплю и лапание твое, и бороду колючую на своих нежных грудях, и сопение твое скороспелое и бестолковое по причине долгого воздержания...
– Ну вот, я же говорил, что ты гордая, да с норовом! С такой женой жизнь медом не покажется. По каждому поводу меж нас искры сыпаться будут, как от двух кремешков... А в семье должны быть лад и согласие, и жизнь должна течь как вот эта речка летом – покойно и тихо, с веселым журчанием на перекатах...
– А после дождя она какая? Небось, несет как бешенная, берега топит?
– В жизни не избежать, конечно, и бурных моментов, но она не должна вся-то из них одних состоять.
– Ты как дед старый рассуждаешь – все-то тебе известно, повсюду наперед хочешь соломки подстелить. А самому и тридцати-то, небось, еще не стукнуло?
– А это как считать! На войне год за три засчитывают, а в зоне, порой, еще и потруднее бывало... А насчет долгов – забудь. Я сам в чужой избушке на всем готовом живу. Два года харчуюсь за чей-то счет...
Афанасий подал женщине еще полкружки бульона и маленький кусочек содовой лепешки.
– На, попей еще... А просьба у меня к тебе одна есть. Сама смотри. Откажешься, так откажешься – твое дело. Задумка у меня такая появилась: сделать четыре-пять скульптур, показывающих, как красота постепенно возрождается. Вот ты из такой страхолюдины скоро в красавицу превратишься. Я хочу это увидеть и вылепить... Знаешь, тут не только в тебе дело, ведь и страна наша после страшной войны потихоньку выправляется...
– Это что, я должна перед тобой растелешиться, а ты пялиться на меня целыми днями будешь?
– Ну, не целыми днями... Всего-то пять раз часа по три, по четыре...
– Да я лучше пять раз пересплю с тобой – и свою хоть бабскую жажду утолю, чем такой позор переносить!
– Да какой позор? Лечь с чужим мужиком в постель – это для нее не позор, а постоять немного перед ним голой – мир обрушится! Ведь и ты когда-то состаришься, а твое молодое красивое тело в золотой статуэтке будет жить еще долго-долго... И люди на него будут смотреть и радоваться... И от этой красоты сами они будут немного лучше становиться...
– Золотой?
– Да, золотой. Вот такой примерно, – Афанасий нагнулся и достал из-под нар свою уже тщательно отполированную Юлию, – только покрупнее немножко.
– Вот это да! – Анна взяла в руки тяжелую статуэтку и поднесла ее ближе к свету. – А блестит-то как! Это правда золото?
– Золото.
– Я подумала, что это у тебя баловство все, – показала она глазами на глиняные и деревянные статуэтки женщин на полках, – соскучился без баб, вот и налепил их себе... А ты ведь по-настоящему... А эту как зовут?
– Юлия.
– Любил ее?
– Любил.
– Всю ночь, небось, с ней промиловался, – с заметной ревностью в голосе вдруг заключила женщина, – укатал бабу, еле живая лежит... Но такая счастливая – аж завидки берут. У меня, посчитай, ни разу такого и не было...
– Ну так чего ты решила?
– А золото ты где взял?
– Потом расскажу, за работой. Ты не увиливай!
– Что, прямо сейчас тебе надо?
– Ну, сейчас, не сейчас... Тебе ведь еще помыться надо, в себя немножко прийти. Завтра утром и начнем. Я сегодня подготовлю все – глину оттаю, согрею, вымну ее хорошенько...
Утром, сразу после завтрака, Афанасий хорошенько протопил печку, чтобы не мерзла его натурщица, показал ей где надо встать и приготовился к работе. Но Анна, зябко ежась и подергивая плечами, все никак не могла решиться:
– Да ведь стыдно же...
– Ну вот, стыдно ей! Да я уже всякую тебя видел и даже щупал! Вчера полчаса подглядывал как ты мылась...
– Ты же спал–храпел, одеялом с головой накрылся!
– В одеяле можно и дырку прорезать, – продемонстрировал свою уловку скульптор, – а во сне я вообще не храплю. И в армии  и в зоне все удивлялись.
– Ну, зараза! С тобой ухо востро надо держать! Ну раз так, на, пялься сколько хочешь!
Она стала быстро сбрасывать с себя все одежды и через несколько мгновений была уже почти голая. Правда запал у нее тут же и прошел. Она стояла, опустив голову, слегка покачиваясь на нетвердых еще ногах и обеими ладонями стыдливо прикрывала свою грудь.
– Ну а это что не сняла? Ну какая же скульптура в рейтузах?
– И так догадаешься что там.
– Догадаться я мог и когда ты в ватных штанах была. Мне видеть надо твою худую задницу!
После недолгого вялого сопротивления женщины, он все-таки добился своего. Через несколько минут она стояла уже совершенно голая. Теперь одной рукой она прикрывала грудь, а другой – низ живота. Афанасий уже где-то видел на картинке в книге подобную скульптуру. Но там была изображена дородная матрона с пышными телесами, которая вовсе и не стеснялась на самом деле своей наготы. Вот такую он и вылепит ее первую фигурку – с опущенной головой, со сгорбленной спиной, на неловко поставленных ногах. Потом она будет потихоньку привыкать стоять обнаженной, да и уверенность будет постепенно возвращаться к ней вместе с красотой...

Глава 20

В поселке, кажется, не было ни одного трезвого человека. По улице шатались, падали в дорожную пыль, поднимались и вновь куролесили на нетвердых ногах горняки, трактористы, обогатители. Словоохотливый дед банщик, с которым Костю познакомил два дня назад Шура, объяснил, едва ворочая языком:
– Нам, сынок, зарплату за позапрошлый год Петька бормотухой выдал. Вот сволочь, по пятьдесят тыщ штука, а в магазине в городе всего по пятнадцать... Не хошь – не бери... А, всё одно все по ящику взяли... С паршивой овцы...
Оказалось, что все начальство укатило на вездеходе на рыбалку, рация закрыта на замок. С трудом удалось узнать у засыпающего на завалинке деда, что медсестра живет в самом верхнем, синем домике.
– Тока тебе там ничё не обломится, сынок, – напутствовал Костю банщик, – она у нас строгая, даже Петьке не дает...
Постучав в дверь к медсестре, Костя услышал грозное:
– Кого там опять черт принес? Иди проспись, а то сейчас прямо через дверь жаканом шарахну!
Костя сообщил кто он такой и женщина сразу открыла дверь. Рассказав про обвал в штольне, он попросил медсестру позволить девочкам хорошенько отоспаться у нее, а Миньку – приютить на несколько дней.
– Потом или отец его заберет, или кто-нибудь из студентов, если живы, конечно... Ну а если... я сам его увезу в Москву... Он хороший пацан – тридцать километров по дороге отмахал, чтобы кого-нибудь позвать на помощь!
– Ладно, чего ты меня уговариваешь, – оборвала его женщина, – всех троих помою, накормлю, спать уложу... Ты сам-то назад побежишь? Шурику большой привет! Пусть он там сильно-то не напрягается, а то пуля зашевелится... Как только вездеход придет, мы сразу выедем. Тут часов восемь-десять в объезд... Если Петюня начнет кочевряжиться – я ему башку разобью, бизнесмену паршивому. Весь поселок споил, зараза, и смылся!
– Может, из города вертолет пришлют, – предположила Екатерина Ивановна, – только вряд ли. Это раньше санрейс в любое время можно было заказать, а теперь вертолетчики предоплаты требуют...
– Я тебя сейчас покормлю, –  спохватилась вдруг женщина. – Ладно, ладно, не скромничай, небось, с утра маковой росинки во рту не было? А потом пойдем встречать твоих подружек – не дай Бог, кто-нибудь из наших пьяных обормотов напугает их. Да, кстати, не забудь мой шахтерский светильник – пригодится. Я его только вчера из зарядки взяла.
Когда они вышли на крыльцо, Костя спросил:
– А ружье не берете?
– Да ты чего, парень! – рассмеялась женщина. – У нас хорошие мужики. Нет у меня никакого ружья, это я так, пугаю, а то как нажрутся – приходят про баб своих гулящих плакаться в жилетку. Надоели! А вон и твои девочки – уже возле обогатиловки идут... И этот клоп тридцать километров протопал!?
Встретившись с медленно бредущими путниками, Костя потрепал светлый Минькин чубчик, а потом подошел и неожиданно крепко поцеловал в губы сперва одну, а потом другую девочку. Они так ошалели от этого, так покраснели до самых корней своих волос, что он поспешил их успокоить:
– Простите, ради Бога, это я... Спасибо вам и нижайший поклон, – он серьезно поклонился до земли каждой, – за то, что тащили на своих худеньких плечах два дня, за то, что спасли самую красивую в мире женщину, мою... мою любовь..., мою..., если она, конечно... Ну, в общем, не в этом дело... Вы очень-очень хорошие люди! Пусть у вас все в жизни будет замечательно!
Расспросив смущенных девочек как их зовут, из какого они города и как их проще всего там найти, а потом, продиктовав несколько раз свой адрес, Костя сказал: "Не прощаюсь!", – резко повернулся и пошел по дороге, на ходу забрасывая за плечо почти пустой рюкзак.
Дойдя до того места, где буквально за несколько минут впервые в жизни по-настоящему полюбил Женщину, он остановился, постоял с закрытыми глазами, вспоминая чудо, которое он здесь увидел. В горле опять образовался комок, сердце защемило от непонятной, невыразимой тоски... Опять стало жутко от одной только мысли, что это могли быть просто злая шутка или минутный каприз...
Он заставил себя открыть глаза, тяжело вздохнул, потом встал на колено и поцеловал то место на камне, которое, кажется до сих пор хранило тепло ее тела...

Костя был так занят мыслями о будущей встрече со своей Настей, о словах, которые скажет, о цветах, которые подарит, что даже не заметил, как перевалил через водораздел. Только уже на спуске он вспомнил услышанную где-то у костра песню:
"Перевалил через Урал.
Прощай, Европа, я удрал
В далекую страну Хамардабан!"
И еще подумал, что "Хамардабан" – это, наверное, придуманная Страна Любви...
На берегу Народы он сунул в рюкзак спальник, личные шмотки, немного продуктов, открыл банку каши и, поужинав, сразу же направился по дороге в сторону месторождения с обвалившейся штольней.
Вообще-то его уже покачивало от усталости – за полторы суток, поспав всего около часа, привалившись к рюкзаку, он прошел уже больше семидесяти километров, причем каких километров!

Глава 21

Афанасий Тимофеевич вспомнил, какой фурор произвела первая экспозиция его золотых скульптур в Эрмитаже. Потом они выставлялись и в Лондоне и в Париже, и в Нью-Йорке... Особенным успехом пользовалась серия "Возрождение" с его постепенно оживающей к жизни Аннушкой. Он и сейчас любил смотреть на бронзовые копии скульптур сперва худой, зажатой и сгорбленной, а потом постепенно распрямляющейся и красивеющей любимой женщины. В мастерской много было больших и маленьких скульптур Анны: вот она полощет белье, вот присела отдохнуть, вот с большим животом – беременная их первым сыном... Но в золоте он сделал только эту, самую первую серию.
Была у него и еще одна золотая серия – их дочка Машенька в два, пять, девять, тринадцать и семнадцать лет. И в этих скульптурах было все наоборот: если мама, чувствуя как набирает красоту, становилась все более раскованной и открытой, то дочка, такая непосредственная и веселая в детстве, с возрастом все больше стыдилась показывать свое красивое, в маму, тело и все больше зажималась. И это было так замечательно, так жизненно, что посетители выставки (скульптор иногда часами наблюдал за ними) подолгу не могли оторвать глаз от этих фигурок.

Шесть лет они, скрываясь от людей, прожили в избушке, правда, не в той, где познакомились, а в большой и светлой, которую Афанасий нашел тогда осенью. Позднее выяснилось, что все четверо охотников-промысловиков, хозяева этих зимовий, в один день утонули в реке. По пьянке они организовали катание на двух моторках и устроили дурацкий таран. Никто не отвернул. Как же, все ведь фронтовики, орденоносцы! Так и врезались на полной скорости нос в нос...
Здесь, в избе, у них прошли лучшие, самые счастливые годы, родились трое детей. Брат Анны, Андрей, местный лесничий, живший на кордоне в восьмидесяти километрах ниже по реке, весной во время паводка, летом и осенью после сильных дождей несколько раз в году поднимался к ним на моторке, груженой продуктами, одеждой, охотничьим снаряжением. А увозил он звериные шкурки, да смешные глиняные и деревянные скульптурки людей и животных, изготовленные Афанасием, которые с выгодой и для себя распродавал какой-то другой родственник на городском базаре. Этим, да дарами тайги и жили.
Иногда, когда хотел порадовать жену богатой шубой или праздничным платьем, или если надо было купить дорогую нужную в хозяйстве вещь (швейную машинку, лодку с мотором), Афанасий изготавливал из золота и местных камней "старинные" кольца, браслеты, серьги. Андрей продавал это все каким-то кавказцам в городе. Опасно это было, конечно, но как-то все обходилось.
В пятьдесят седьмом Афанасий попросил Андрея, уезжавшего в отпуск в крымский санаторий, заехать на день в его поселок, узнать что да как, живы ли родители, как сложилась жизнь у сестры... Представиться он должен был фронтовым товарищем, ничего не знавшим о его судимости.
Андрей не только рассказал обо всем, что узнал, побывав у него дома, но и привез фотографии и радостные письма от мамы и сестренки. Оказалось, что он давно реабилитирован и известие об этом пришло к ним всего за два дня до сообщения о трагической смерти при попытке к бегству. Это Юлия написала письмо в генеральную прокуратуру, что оговорила его, что на самом деле не было никакой попытки изнасилования, что согласна за это отсидеть в тюрьме...
Явившись в город в милицию, Афанасий подробно все изложил в заявлении: и о побеге, и  о переодетом им погибшем охотнике, и о том, чем занимался все эти годы. Про золото он, конечно, умолчал. Его даже не арестовали, учитывая многодетность, только взяли подписку о невыезде. Проверка длилась больше года, потом был указ об амнистии... А еще через месяц он был уже свободным человеком с новеньким паспортом в кармане, которому не надо ни от кого прятаться.
Почти сразу же они перебрались из тайги в деревню, где жили родители Анны, купили дом. Афанасий стал учителем рисования и труда в школе, а Анна хозяйничала по дому, растила пятерых детей. Впервые у него появилась светлая и просторная мастерская, построенная собственными руками, где никто из домашних не рисковал отрывать его от работы.
Вспомнилось, как уже в начале перестройки он преподнес свой дар Эрмитажу, как засуетились все сотрудники и даже испугались, когда никому не известный бородатый сибиряк, представившийся скульптором-любителем, начал вытаскивать из чемоданов и распаковывать одну за одной блестящие в свете ярких ламп, замечательно, в неизвестной до сих пор манере выполненные золотые скульптуры. Потом пришлось объясняться в Управлении КГБ, где он взял столько золота и как решился везти его из Сибири в Ленинград в простых чемоданах... Чуть в кутузку не посадили, но вовремя опомнились: ведь он в музей это все безвозмездно сдал, а не иностранцам толкал где-нибудь в подворотне. Однако россыпь свою богатейшую, где он продолжал потихоньку намывать с сыновьями золото для своих работ, пришлось выдать властям. Там сразу же появилась старательская артель, которая, по словам Андрея, все перекопала и испоганила во всей округе.
А золото для работы с тех пор ему, новоиспеченному Народному художнику СССР, выдавало государство. Приходилось отчитываться за каждый грамм драгметалла. Хранились золото и незаконченные работы из него в большущем сейфе, который ему привезли и установили в мастерской. Для перевозки законченных скульптур, которые он все так же бесплатно отдавал в музеи, приезжал специальный бронированный автомобиль. Неоднократно предлагали им переехать в столицу, в большую квартиру с шикарной мастерской, но он наотрез отказывался, чувствуя себя очень комфортно в деревне с ее размеренным и несуетным бытом.
Недавно в программе новостей по телевизору он увидел короткий репортаж о реабилитации выдающегося ученого, геолога Николая Францевича Кригера. Интервью давал... "погибший" в Воркуте и сильно постаревший с тех пор Сашка Захаров! Он упомянул и другого "покойника" –  Борьку Чувалова, отказавшегося сниматься из-за своих фронтовых шрамов на лице, который и сделал всю черновую работу для подготовки реабилитации погибшего геолога, до сих пор числившегося в бегах. Показали цветные фотографии двух памятников на могиле ученого.
Позвонив по межгороду на телевидение и представившись во всех своих регалиях, он с большими трудностями отыскал корреспондента, делавшего репортаж, и узнал у него адрес и телефон Сашки.
Через месяц бывшие танкисты, зэки и участники кригеровской экспедиции встретились в деревне у скульптора. Борька как был серьезным и молчаливым раньше, таким и остался. Зато сильно погрузневший Сашка оказался непривычно болтливым и веселым, он ходил между женских скульптур, не пропуская похлопать каждую по попке и шумно восхищался:
– Во дает Афоня! Сколько баб за жизнь перещупал! А такой скромник был в зоне! Молчал все, да книжки почитывал... А вот с этой фигуристой ты переспал, признайся?
– Переспал, конечно. Ты что, мою Аннушку не узнал? Вот такая она была в молодости. Да кончай ты ее лапать, а то по морде схлопочешь!
Александр Авдеевич сразу отдернул руку, будто обжегся.
– Анна Константиновна?.. Ну и повезло ж тебе, Немой! Какую бабу отхватил!
Показав старым друзьям все свои работы, Афанасий вывел их в садик и подвел к черной базальтовой надгробной плите с большим барельефом Кригера. Вырезанные в камне буквы блестели золотом.
– Лет десять назад начал и вот только недавно закончил. И то, что ты просил, Боря, сделано: "Здесь жил выдающийся геолог...", только на доске барельеф в фас, а не в профиль. Потом покажу. Вопрос, как эту штуковину, – кивнул он головой на плиту, – доставить туда, на Реку Смерти. 
– Ну, это уже не твоя, Афанасий, забота, – успокоил Чувалов. – Я уже договорился с артельщиками, которые в том районе золотишко гребут. Сами приедут с контейнером, сами погрузят, сами потом вертолетом на подвеске доставят до места и установят.
– Ну а золотую голову Николая Францевича, которую я еще в пятьдесят четвертом сделал, теперь только в Питере, в Эрмитаже можете посмотреть, да и там она редко выставляется – больше путешествует по миру.
– Ну а сам-то ты был за границей вместе со своими золотыми скульптурами? – спросил Александр Авдеевич.
– Я в Питере-то всего один раз был, а столицу только проездом видел. Даже премию и орден не поехал получать. Не люблю суеты, да и тяжел стал теперь на подъем.
– А я ведь видел как-то твои золотые фигурки по телевизору, – признался Чувалов. – И твою бороду – лопатой – показали. Не узнал. Хотя и фамилию называли... Просто в голову не влезло: Афоня – и Народный художник.
– Ладно, мужики, пошли в дом. Аннушка вон давно уже семафорит, что стол накрыт. Расстаралась она сегодня для вас – меня так никогда не кормила. Пойдемте, помянем Николая Францевича, Серегу Черных – он-то уж точно не воскреснет... Одна охранная фирма целое расследование для меня провела. Свидетелей нашли, все запротоколировали...
– И кучу денег, наверное, содрали? – посочувствовал Александр Авдеевич.
– Да ладно ты о деньгах... Он страшно погиб... вступился за какого-то пацана, ну и получил по полной программе... Могилу, конечно, найти не удалось – сами знаете, как нашего брата хоронили. Я решил сделать что-то вроде памятника неизвестному заключенному и установить там, на кладбище возле бывшей зоны. Уже пару эскизов сделал и глыбу черного мрамора заказал... Ладно, пошли в дом!

Глава 22

На дорогу в оба конца Шура затратил ровно десять часов. Когда он подходил к палаткам, солнце уже закатилось за хребет, но было достаточно светло. Возле палатки его встретила Катя и сразу затараторила:
– Как хорошо, что Вы вернулись! А мы вещи нашли вашего Кости – он их вон там, в доме сложил. А мы только недавно их заметили... Евгений Николаевич сказал, что это Ваш Костя все лестницы обрушил, когда спускался... Они туда пошли... Только веревку-то оборвало, она теперь короткая... А он под бревнами там... Может живой еще?... А что делать-то без веревки?...
– Ты вот что, Катюша, – прервал ее геолог, – доставай аптечку, все бинты, какие есть, стрептоцид, возьми там у Кости в вещах чистый вкладыш от спальника, заверни все это в полиэтилен и дуй наверх. А я сейчас...
Он быстро зашагал к отвалу нижней штольни, где когда-то давно на всякий случай заприметил длинный кусок тонкого стального тросика. Трос оказался на месте, он сильно проржавел, но уж одного-то человека должен выдержать. Один конец троса уходил под кучу металлолома и пришлось перерубать его какой-то железякой на остром уголке рельса.
Не здороваясь, Шура сразу спросил столпившихся возле сруба туристов:
– Ну что, слышно что-нибудь?
– Да вроде ничего, – ответил наклонившийся над выработкой преподаватель.
– Да нет, я же говорю, что точно слышал какое-то пошлепывание, – горячо стал доказывать Санька. – Это когда я первый сюда поднялся. А тут стоят все, сопят, конечно ничего не услышишь!
– Сам ты сопишь! – огрызнулся Виня.
– Ладно, все равно надо лезть туда, – прекратил бесполезный спор геолог и начал связывать концы тросика и веревки. – А ну-ка, Санька, сбегай на нижнюю штольню – там скобы валяются. Насобирай их штук шесть и тащи сюда. А вы, ребята, вон то бревнышко сюда приволоките. И там же где-то кайлушка валяется...
Походив вокруг сруба, Шура нашел подходящий кусок доски и начал ножом вырезать в ней отверстия. Пока он возился с доской, туристы крепко прибили скобами бревно точно посередине сруба. Пропустив в проделанные отверстия свободный конец тросика, он завязал на нем большую петлю. Получилась "сидушка" – не такая шикарная, как у вертолетчиков, но вполне пригодная для подъема людей.
Взяв у ребят два ремня, Шура одел их на себя и начал подробно всех инструктировать:
– Значит, так... Встаете цепочкой, каждый держит руки вот так... Веревку зажимаете вот таким образом, а тросик упругий, его придется вот так загибать... Перехватываться не надо – так и будете ходить вот по этой тропинке все вместе...
Объяснив как им быть, если устанут во время подъема, как доставать человека вместе с "сидушкой", когда он уже будет наверху, Шура перебросил конец троса с доской через бревно и расставил всех по местам.
– Ну, с Богом! – махнул он рукой, усевшись на доску.
Трос заскользил по бревну и геолог медленно начал спускаться. Когда стало совсем темно, он включил фонарик. Батарейки уже подсели, так что луч света дотянулся до завала только метров за пять.
Коснувшись ногами бревен, Шура слез с сиденья и сразу негромко спросил:
– Костя, ну ты как, терпишь еще?
И тут же в ответ откуда-то снизу послышались отчетливые отрывистые звуки, как будто кто-то шлепал ладошкой...
– Ну и ладушки! – спокойно, как бы даже равнодушно констатировал геолог. На самом деле он готов был расцеловать эти грязные, скользкие бревна и плахи, которые, вопреки всякой логике, не убили все же эту молодую жизнь... Впрочем, неизвестно еще, как все оно там...
– Где ты там спрятался? – через силу пошутил Шура, пытаясь разглядеть что-нибудь в промежутках между бревнами.
Костя опять пошлепал ладошкой и геолог понял, что лежит он на глубине не меньше двух-трех метров.
– Ладно, отдыхай пока, можешь поспать немного, а я начну разбирать потихоньку этот бурелом.
Несколько коротких бревен достаточно легко удалось вытащить и спустить вниз, в штольню. Но дальше дело застопорилось. Пришлось спускаться и искать по выработкам обрезок трубы. С использованием рычага удалось еще немного продвинуться и освободить пару бревен, несколько расщепленных досок и большой кусок переломанной лестницы.
Первое время он пытался балагурить, рассказывать Косте, безбожно привирая, смешные истории из подземной жизни спасенных туристов, но потом никаких сил на болтовню уже не осталось... И именно в тот момент, когда он, полностью лишившись сил, безвольно привалился спиной к стенке восстающего, сверху послышалось Санькино:
– Шура! Осторожно! Принимайте груз!
 Над самой головой действительно висела "сидушка", к которой был привязан рюкзак. Шура развязал шнур и увидел, что в рюкзаке приехали небольшой термос и горячий солдатский котелок. Тут же лежала ложка. Только сейчас он вспомнил, что с утра проглотил всего лишь несколько сухарей. Открыв котелок, он удивился, как быстро ребята ухитрились сварить гречневую кашу, но, посветив на циферблат часов, даже присвистнул от неожиданности. Прошло уже целых три часа с начала спуска!
После каши и очень сладкого горячего кофе работать стало веселее, но теперь приходилось действовать очень осторожно, чтобы ненароком не задеть и совсем не угробить парня. Пока Костя откликался на каждый его вопрос, но кто его знает, как его там зажало?
Только через шесть часов, выдернув из завала очередной обломок доски, Шура увидел сквозь щель в слабеньком свете фонарика совсем рядом белую безжизненную Костину руку. Спросив еще раз насчет бодрого настроения, он понял, что именно этой рукой парень подает сигналы, шлепая ладошкой по скользкому бревну.
Осторожно пожав руку и ощутив, какая она холодная, геолог продолжил раскопки. Теперь требовалась совсем уже ювелирная работа – каждый небольшой обломок доски мог причинить парню новые страдания и даже убить его на самом пороге спасения.
Очень обрадовала его совершенно неожиданная находка Костиного шахтерского светильника с горящей лампочкой, так как в его фонарике батарейки из последней смены уже подсели окончательно и приходилось действовать почти на ощупь.
После долгих и кропотливых усилий, показалась, наконец, Костина спина и сразу стало понятно, почему он не может говорить – его шея, как в ножницах, оказалось зажатой между двух плах. На всякий случай, подложив обломки досок между остриями "ножниц" и предупредив парня, чтобы тот сразу, как только сможет, выдернул голову из этой западни, Шура вставил в щель свой рычаг и надавил на него всем весом. Верхняя доска сразу подалась и через несколько секунд он уже прижимал к своей груди лохматую, грязную, но такую родную, такую дорогую для него голову.
– Хшу... Хшу..., – пытался сказать что-то Костя, кадык у него судорожно двигался, как будто он хотел что-то проглотить и никак не мог. Наконец, это что-то проглотилось, и парень произнес внятным шепотом:
– Шура, возьми пирожок с полки!
Геолог от души рассмеялся:
– Ну, раз юмор не пропал, значит жить будешь еще сто лет! Я еще тогда, после той истории, говорил, что ты в рубашке родился! А про пирожок сейчас придумал, или заранее готовился?
– Заранее, – признался шепотом Костя, – как только вы улетели...
– Настоящего мужика сразу видно по тому, о чем он думает, попав в безвыходную ситуацию, – похвалил парня геолог. – Ладно, потом добазарим... Как позвоночник, ноги, левая рука? Нет переломов?
– Нет... Кажется нет... только скобами да гвоздями немного поцарапало...
– Ни фига себе, немного! – всерьез расстроился Шура, когда, отбросив щепки и стряхнув ладонью грязь, увидел разодранные во многих местах, густо окрашенные запекшейся кровью штаны. – Сколько ж ты крови потерял, парнища?!
– Это я от твоей избавлялся, которую мне в прошлом году лишку накачали, – тихо, но уже не шепотом пошутил Костя, – а то вдруг у нас с Настей все дети рыжими родятся...
– Ну и прекрасно! А чем это тебе рыжие так насолили? – возмутился Шура, разглядывая через прореху жутковатый, наполовину вырванный из бедра кусок Костиной плоти в кровяной коросте, прикидывая как он его будет бинтовать. – Слушай, а что это за Настя? Ты, вроде, со Светкой переписывался, собирались вместе в поход... А тут, здрасьте, собрался уже детей рожать с какой-то Настей... На, попей сладкого кофейку, будущий отец!
– Шура, ты скажи, звучит: Анастаси-ия!?
– Ну, как тебе сказать, в этом погребе, да с порванным задом тебе бы и Аграфена какая-нибудь сошла за милую душу... Ну-ка, приготовься, я сейчас тебе "ваву" сделаю.
Шура, за болтовней, уже разрезал штанину, порвал на ленты вкладыш и приготовился к перевязке.
– Ну кто тебя учил так падать?! Смотреть же надо по сторонам! Вот куда я этот кусок мяса примотаю?
– У тебя что, ножа нет?
– Ну и шутки у Вас, поручик! – передернул плечами Шура, – и вообще, я с детства крови боюсь...
– Да отрежь ты эту хреновину! Все равно уже на место не приживишь. Да не волнуйся ты, меня Настя так потом заштопает, что буду как новенький!
– Слушай, что это за легендарная Настя, которая штопает драных мужиков? Ты уж не рехнулся ли, случайно, пока отдыхал под этой гильотиной? Может, тебе хозяйка этой горы привиделась?.. Ну-ка пересядь, я за ту ногу возьмусь... Ё моё! Ох и работы же будет у твоей вышивальщицы!
– Шура, а правда, что жена должна быть с тайнами, с изюминкой, чтобы всю жизнь не разгадать, – вдруг совершенно серьезно спросил Костя, – чтобы все время бояться ее потерять, чтобы не оборзеть?..
– Ну, мы же не амебы... Никогда человека не разгадаешь полностью. А насчет бояться, чтобы она к кому-то в постель не залезла, да я бы с такой и месяца не прожил. Ну а болезней, пьяных шоферов... конечно же боюсь, но если об этом все время думать – свихнешься.
– А я только из-за Насти и выжил... Вспоминал по секундам все время, пока был с ней... Каждое ее прикосновение пережил заново, каждый сантиметрик ее тела снова разглядел во всех подробностях... И понял, что нельзя мне умирать! Я даже крови своей приказал свернуться,  и она свернулась – видишь, ни одной капельки и сейчас не выступило на твоих тряпках!
– Да там и выступать-то уже нечему – весь завал пропитался ею. А тряпки-то как раз твои! Я свой чистый вкладыш предусмотрительно на Народе забыл...
– Шура, а что значит стать настоящим мужчиной?
– А ты что, не знаешь? "В хоккей играют настоящие мужчины! Трус не играет в хоккей!"
– Нет, правда, кому это нужно – цветы, серенады, клятвы... Ну, это как... павлиний хвост... Зачем это все, если люди любят друг друга... Я вот только недавно думал, что куплю ей огромный букет цветов... встану на колени... буду подол ее платья, следы ее ног целовать... А теперь мне кажется, что ничего этого не нужно, только в глаза друг другу посмотреть...
– Слушай, а тебя полезно иногда в восстающий вниз головой шмякнуть! Два дня назад пацан пацаном был, только и спрашивал про безделушки всякие компьютерные, про видики, да плееры, а теперь о Жизни задумался, о Женщине, о Любви... Будешь и подол целовать, и пыль, которую он поднял... Насчет мужчины, не знаю... Это у кого как... Я хорошо знаком с одним инфантильным дядькой лет сорока....
– Вот и она сказала: "Не знаю, может год, а может пять..."
– Слушай, у тебя времени было – только туда и обратно, когда ты успел и наприкасаться и тело божественное ее по сантиметрику рассмотреть?...
– А это уже не ваше, собачье, дело: что, да как, да почему!
– А вот это сказал не мальчик, но муж!.. Давай, Костя, садись вот сюда, на досочку. Ну-ка, осторо-о-ожненько... Я тебя ремнями к тросику привяжу, чтобы не свалился, если голова закружится или еще что...
– Не закружится! У меня теперь только от нее голова может пойти кругом.
– Даже страшно за тебя делается!
– А мне и самому страшно...
Шура поднял голову и крикнул во весь голос:
– Эй, наверху, тяните! Да поосторожней там!
Через десять минут он сам уселся на "сидушку" и мимо него поплыли вниз мрачные, запыленные стенки выработки.
Наверху его подхватили сильные руки и он в один момент оказался на поверхности земли.
Отряхнувшись от грязи и пыли, Шура спросил Женю, показывая глазами на здоровых ребят, тащивших на руках вниз, к палаткам перевязанного Костю:
– А этих мордоворотов ты где достал, капитан? Я еду и думаю: ни фига себе, ребята отъелись! Без единого перекура мои восемьдесят шесть кило – как пушинку...
– Сами заявились... Слушай, Шура, я двоих из них послал в поселок, чтобы вертолет вызвали... Ты как, не возражаешь?
– Ты чего это, капитан, в своих решениях засомневался? Да наплевать, кто о чем, что и как подумает! Одного только человека в этой жизни спаси – и все твое существование на этой бренной земле уже оправдано!
– Знаешь, я человек городской. У меня самое большое приключение в жизни было – когда соседи сверху нас кипятком залили и я героически спасал своих детей, чтобы не обварились... Я не знаю, чем ты конкретно занимаешься... Судя по твоим жутким рассказам – поисками золота? Да это и неважно... Слушай, я хочу с тобой поработать! Пригодится тебе для дела длинный, безрукий, лысоватый кандидат геолого-минералогических наук?
Шура достал из нагрудного кармана мятую пачку сигарет, про которую успел окончательно забыть за эти суматошные дни, с видимым блаженством затянулся дымом и ответил:
– Я очень рад, Женя, только ты ведь "кандидат в доктора", а здесь надо будет делать всякую грязную работу, то, что... черт его знает, приведет ли оно когда-нибудь к настоящему открытию?
– Зато я буду знать, что, в случае чего, никто из окружающих не будет ни секунды раздумывать, протягивать мне руку или нет, даже если я по-другому думаю о каких-то вещах...
– Ну, это вообще не должно обсуждаться...

Эпилог

Прошел еще один год. Прошлым летом Шуре так и не удалось добраться до "Лиры". Когда за Костей прилетел вертолет, Женя все-таки рассказал врачу про обморок на веревке, случившийся по вине "ожившей" пули, и геолога, несмотря на все его протесты, почти насильно затолкали в кабину. Залетев на Народу, забрали оставленные там вещи, и на этом полевой сезон для него закончился.
Шура не держал зла на "кандидата в доктора", тем более, что при обследовании оказалось, что пуля заметно сместилась и ее можно стало удалить. Операция прошла успешно и теперь на шее у геолога висели на шнурке уже две пули.
Костя так и не увиделся со своей Настей – ее в день приезда в больницу сразу отправили на самолете в Москву. Предстояла тяжелейшая операция. Никто из хирургов даже не знал удастся ли ей спасти ногу. Подчиняясь последней просьбе своей любимой и выдерживая характер, он не предпринял ни малейших попыток узнать ее адрес, даже про ногу ничего не хотел знать – это не имело для него никакого значения.
За этот год парень очень сильно изменился. Он стал совершенно седой, без единой темной прядки на голове – не прошло бесследно то падение и погребение заживо под бревнами. Седыми были и усы, которые он теперь отпустил. И вообще это стал взрослый, серьезный, обстоятельный человек. Поступать в институт он наотрез отказался, несмотря на все Шурины и Татьянины уговоры: "Ты же сам, Шура, говорил, что институт – это на пять лет продленная юность. А мне ее незачем продлевать – она вся осталась в том восстающем. Буду работать, читать геологические книги – мне их Борис Андреевич вот такую кучу подарил! Если пойму, что это точно мое дело – выучусь заочно."
В середине лета должен был подъехать Женя с группой студентов, но теперь уже не туристами, а для проведения геохимической съемки на участках, которые они выбрали вместе с Шурой.

Они стояли вдвоем на вершине главной уральской горы и по очереди фотографировали друг друга на фоне чуть размытых дымкой хребтов. Потом Шура отправил Костю вниз, чтобы тот подождал его в полукилометре – у начала крутого спуска, а сам внимательно осмотрел вершину, подыскивая удобное место для самородка. Вспомнив, что Кригер даже перед смертью не показал никому самородок, он тоже решил уберечь парня от соблазна когда-нибудь прийти сюда и забрать этот опасный комок золота.
Наконец, он нашел то что искал. Крупная глыба темно-вишневого песчаника, державшаяся "на честном слове", после того, как геолог выбил из под нее подпорку, съехала вниз и надежно прикрыла уложенный под нее "костями" вниз самородок.
– Аминь! – в шутку произнес Шура и про себя пожелал "Зловещему" лежать здесь вечно и не вмешиваться больше в жизнь людей.
Через пять минут все мысли геолога были уже о предстоящей работе на "Лире", о золотоносных конгломератах, которые, кровь из носу, надо найти в этом году.
Яркое солнце залило своим теплым светом еще не полностью оттаявшие от снега горы, зазеленевшие леса в долинах рек и весь мир, не подозревающий пока о крупнейшем открытии, которое было сделано старым геологом много лет назад и состоится вновь буквально через несколько дней...

Конец