Беспомощность

   - Что там? – в общем, праздно полюбопытствовал Женька.
   - Хочешь послушать? – Стас посмотрел странно.
   - А что там такого?

   Отмотав на диктофоне микрокассету, Стас включил воспроизведение.
   
   «…стой так. Не дёргайся тварь! Вот так встань…», - звук мерзкого женского голоса скрипнул иглами битого стекла, вызвав видение тонких резаных ран раскрывающихся на запястьях алым бисером.
   
   «…Не на… до! Пожалуйста! Не… надо!..», - тонкий девичий голосок молил о пощаде, а ужас рвал слова девичьей мольбы, сдавливая судорогой горло.

   «…Что не надо!? Что не надо!? А какого…  тогда с нами поехала, если не надо!? Думаешь - поела, попила и в сторону?..», - высушенное табачным дымом, протравленное водкой горло, сорванное в припадках истерики, словно рубаха на груди дебошира, выталкивало низкие с хрипотцой звуки, колючие и опасные, как куча использованных шприцов в наркоманском притоне.
 
   Для Женьки это были хорошо узнаваемые голос и интонации обычной воровайки, сейчас растиражированный низкопробным шансоном в их исполнении.  Эта воровайка, вроде бы женщина, а по сути нелюдь в человеческом обличии,  жадно впитывая страх своей жертвы, уже парализовала её, впрыснув  в душу яд, растворивший волю, убивший силы, и сейчас деятельно и азартно опутывала сетью безысходности и мрака.
   
   «…Пожалуйста! Не надо! Я ещё девушка…»
 
   Мужики, а мнилось их двое-трое, захмыкали, но промолчали, то ли зная, что происходящее пишется, то ли полностью полагаясь на хриплую нелюдь. Почему то представлялось, что полуголая или голая девушка, наклонившись, стоит задом к равнодушным пресыщенным истуканам из жирной плоти, как  привычную и наскучившую забаву наблюдающих бурную деятельность своей подруги.
   
   «…Я ещё девушка, - шептала она, призывая этих зверей к милосердию.
      - Девушка. Сейчас проверим, какая ты девушка, - новые опасные нотки появились в голосе воровайки, предвкушающей ещё более изощренные издевательства. – Платок есть? Так. Иди сюда. Стой…»
   
   Некоторое время под тихое шипение диктофона происходили почти неслышные манипуляции. Сопели мужики.
   
   «…Ай! – вскрикнула девушка.
      - Что айкаешь! Заткнись!..»
   
   Девчонка замолчала, но сквозь молчание, невидимым пульсом, боль.
   
   «… Так. Ага. Действительно целка…»
   
   Повисла короткая пауза.
   
   «…Хорошо. Раз целка – будешь сосать. Сделаешь ребятам миньет и можешь быть свободна…», - якобы сделав одолжение, воровайка упивалась беспредельной властью над сломленным человеком.
   
   Девушка безропотно делает то, что ей сказали. Вдруг слышен звук рвотного спазма.
   
   «…Я тебе блевану сука! – взъярилась воровайка…»
   
   Через несколько секунд запись закончилась.
   
   Женька прослушал кассету не дрогнув не единым мускулом лица, но непокорные разуму сердце и душа, больно ударяясь в грудину, рвались на помощь, бросаясь на непреодолимую стену возведённую временем между прошлым и настоящим. Гул набатным колоколом бьющегося сердца разбудил едва задремавшую измученную бессонницей ненависть, от тяжёлой поступи которой завибрировали мышцы; но одновременно Женька понимал, что ничего не исправить, ничем не помочь, и, что страдания девчонки  с окончанием записи не закончились, и что её, конечно, изнасиловали.    Ненависть в поисках выхода, увидев струящийся сквозь глаза свет, неуклюже приникла к изнанке лица, изменив его форму; челюсть выпятилась, а глаза заслонило чёрной тенью.
   Стараясь не выдавать эмоций, Женька спросил:
   
   - Откуда кассета? И вообще, кто это такие?
   
   - Так, - на ходу отвечал Стас, запирая кабинет, - передал один человечек, который имеет на эту компашку зуб. А вообще, это мошенники, занимаются кидаловом. Втираются в доверие и берут деньги в долг без отдачи. Опять же, втираются в доверие и снимают квартиру, заплатив за месяц, а потом, представляясь хозяевами, сдают на полгода на год. Полных установочных данных на них нет, и по адресному не бьются. Я Бойцову информацию  слил, может быть, по их линии что-нибудь получится.
   
   - А давно это писалось? И это случайно не та девчонка, что недавно на зоне у Гончева заявляла изнасилование? По обстоятельствам происходящего, вроде бы, похоже.
   
   - Она же забрала заявление.
   
   - Да. Забрала.
   
   Упомянутая девчонка не ночевала дома, а на следующий день, вернувшись, рассказала родителям, что попала на квартиру, где её изнасиловали. Показания её были путаны. Ничего конкретного о месте, где она была, и о людях, которые её насиловали, рассказать не могла, и, в конце концов, под давлением равнодушных оперов, не желающих вешать висун, и под влиянием отца, видимо, не желающего огласки, заявление забрала...
   
   …Через пару месяцев, солнечным мартовским днём, Стас:
   
   - Поехали. Надо срочно забрать одного человека. Он, кстати, один из тех, кто был на кассете. Помнишь, я давал послушать?
   
   - Помню. Конечно, помню…
   
   - Поехали быстрее, пока его дружки не выручили.
   
   - А кто его взял?
   
   Стас, помолчав:
   
   - Так, один знакомый.
   
   - Понятно.
   
   Женька ехал с нехорошими предчувствиями, причину которых понять не мог, пока не увидел встречающего их, бывшего опера, однокашника Стаса по школе милиции.  Теперь стало ясно, что они прикрывают частную операцию по выколачиванию долга, пусть и из мошенника, и что история с изнасилованием девчонки никого здесь не интересует. Мошенник, сжавшись, сидел на заднем сиденье и был сейчас просто товар, за который его дружки должны найти деньги. Начались звонки и тёрки. Кто-то подъезжал, и они сами переезжали с места на место, пока не приехали в отдел.
   
   Всё это время Женька отстранённо наблюдал клиента, небольшого роста мужика лет сорока. Его лицо пьяницы, ещё не потерявшее лоск, когда-то незаурядное и по-мужски привлекательное, сейчас плыло, словно напитавшаяся водой гипсовая маска. Явно с жесточайшего бодуна он, терзаемый каждой клеточкой своего тела, жаждал одного – выпить, и ничего больше его не волновало.
   
   В кабинете Стас завёл с клиентом обычную бодягу: кто, откуда, с кем, когда, а тот, прикинувшись овечкой, что-то для себя решив или поняв, даже осмелев, словно не был растоптан им и его дружками человек, едва шевеля губами, отвечал на вопросы.   
   
   - А расскажи-ка  нам о том, как вы насиловали девчонку? – встрял, еле сдерживая себя Женька.
   
   - Девчонку? А что такого? Она сама поехал с нами…, - равнодушно произнёс этот скот, пожав плечами.
   
   - А что за баба была с вами? – спросил Стас.
   
   - Жена, - и добавил, кашлянув. – Моя жена.
   
   - А-а. На что же ты живёшь? – переменил Стас разговор на более  интересующую его тему.
 
   - У меня родители в США живут. Присылают каждый месяц по двести-триста  баксов, - и был в его ответе какой-то едва уловимый намёк.
   
   - А-а.
   
   Тут Женька сорвался. Он хорошо знал Стаса и чувствовал, что ему не нужна  кровь этого ублюдка, ему нужен хороший клок шерсти с овечьей шкуры, которой тот прикинулся. Женька достал из шкафа одну из трофейных бейсбольных бит и словно тигр в клетке начал метаться по кабинету:
   
   - Стас! О чём ты говоришь с этим ублюдком!? О чём с ним можно говорить!?
   
   Стас бесстрастно смотрел холодными тёмно-зелёными чуть на выкате глазами, и Женька знал, что тот свою добычу из когтей не выпустит и поступит только так, как считает нужным и никак иначе.
   
   Женька, пометавшись от дверей к столу, внезапно грохнул битой в панель возле головы клиента, словно всё понявшего и поэтому совершенно спокойного, и, схватив его левой рукой за горло, сдавил тому глотку.
   
   - Я сломаю тебе ноги сучара!!!
   
   Вперившись в его блёклые глазки Женька не шутил, считая что только так тот через свою боль почувствует, что наступила расплата, но глазки ничего не выражали, в их глубине колыхалась пустота.
   
   «Болото. Там внутри мёртвое болото, - вдруг, подумал Женька. - Оттуда из чёрных глубин всплывают вонючими пузырями пустые мысли о деньгах, которых должно быть всё больше и больше, и с помощью которых за роскошным барахлом можно попытаться спрятать пустоту; но чёрная бездна страшит, и обмануться, заглушив страх, можно только алкоголем…»
   
   - Не думай ублюдок, что  тебе всё вот так  сойдёт с рук, - проговорил Женька, и, помолчав, добавил. - Всё воздастся…
   
   Женька ещё раз тряхнул эту тушку и, швырнув биту в угол, вышел из кабинета…
   
   «…Почти ни кому нельзя помочь и ничего нельзя изменить, - думал, остывая, Женька. - Остаётся лишь идти по следам зла, иногда настигая преступника и предавая его в руки гуманного закона, считающего, что тот может  исправиться…»
   
   Тогда Женька не думал: было бы избиение насильника воздаянием тому? Нет, не думал. Но ведя свою личную войну в условиях, когда  в одних нет страха перед Богом, а  другие надеются, что Бог простит, он был совершенно уверен, что хоть кого-то они должны бояться, и страхом этим в злодействе своём хоть на малую толику будут ограничены.
   
   А чем был ограничен Женька? Да, пожалуй, ничем, потому что считал, что кто-то должен делать эту грязную работу, и потому, что с первого дня работы в уголовном розыске знал, что всё закончится плохо, и, что рано или поздно он услышит зачитанные скороговоркой слова:
«…рассмотрев в судебном заседании… …пришёл к выводу… …показания подсудимого о преступной деятельности потерпевшего, данные на предварительном следствии не нашли подтверждения… …признать виновным… …превышение власти… …и назначить наказание… …лишения свободы…»
      

  30 сентября 2009 года                Блонский Г.В.