Шапка-невидимка 1-2-3

Шапка-невидимка

(Неисторическая повесть)

I

Приказная муха

После обедни за Москва-рекой сызнова затрезвонили колокола. Мелкий, сеяный дождик уже третий час висел над Белым городом. Тусклый свет осеннего неба, затянутого холстиной облаков, едва пробивался сквозь слюдяные оконца Разбойного приказа. В сенях у двери на лавке сидел помошник ката, Касьян Пупырка, и, лениво переговариваясь со стражником, скуки ради, доводил на оселке вершковую подноготную иглу.
В палате приказа за столом, прислонившись к стене, дремал государев истец Епифан Суплоедов. В углу за занавесью на сундуке с посулами, наевшись рыбников и сбитеня, безмятежно и заливисто храпел приказной дьяк Микита Чернильцев. В другом углу на плахах, гостеприимно раскинув руки-грабли, басовито сопел кат Емельян Нега. 
Бумага со свежим доносом пред носом Епишки, шурша, сворачивалась и разворачивалась в такт его прерывистого дыхания. При этом она удачно отгоняла стайку назойливых мух, замысливших прогуляться по физиономии Епишки.    
Наконец одна из мух, устав бороться с епишкиной бумагой, недовольно зажужжала и по кривой спирали спланировала на Емельяна. Внимательно исследовав его иссиня-чёрную бороду и, не найдя ничего стоящего, она по усам добралась до сизого емелиного носа.
Да-с, как говорили в старых книгах: «это был явно опрометчивый поступок».
Лицо Емельяна, и без того неприглядного вида, приобрело совершенно зверское выражение.
-- Аааа-пчхи !!
Муха кубарем врезалась в бревенчатую стену и без сознания свалилась на пол.
Епишка мгновенно нашарил рукой гусиное перо, макнул его в чернильницу и только тогда открыл глаза.
-- Чёртовы мухи ! -- Емельян, кряхтя, перевалился на правый бок и поднялся со своей «лежанки».
Из-за занавеси неспеша, вразвалочку вышел Чернильцев. Он сладко потянулся, ослабил кушак хивинской работы и сел на лавку у стола.
-- Чтой-то я взопрел вельми со сбитеня.
-- Инда вестимо, -- участливо зачастил Епишка, -- супротив того, верно, Микита Севастьяныч, стерлядки, да ставец медовушки изволили.
-- Воистину глаголешь, -- добродушно ответствовал Микита, оглаживая десницей воблое пузо, -- знатная стерлядка была, вельми знатная, с лучком, Епиша, да на маслице, да с поджаристой, мучной корочкой.
-- Не иначе астраханская, Микита Севастьяныч ? -- сглотнул слюну Епишка.
-- Она самая, с волжских низовий. Намедни обоз Калашникова пришедши был в торговые ряды на Остоженке.
-- А ономнясь, бают, -- подсел к ним Емельян, -- баба вогненная в кадушке по небу летала.
-- Свят, свят, свят, -- истово (на вид) перекрестился истец.
-- То-ли брешут, то-ли не ? -- Емельян искоса выкатил на дъяка свои выпуклые, в прожилках глаза.
У Микиты Севастьяновича сползло с лица благодушное выражение. «Вот, душегубец, смотрит эдак, словно это я по ночам в кадушке летаю».       
-- Брать надо энтих, коли брешут. А не брешут — тем паче брать, -- криво усмехнулся дьяк.
-- А тебя, Емелька, в первую голову. -- хихикнул Епишка и похлопал Негу по плечу.
-- Держи карман шире, -- буркнул кат, -- сами мышей не ловите, а меня: «в первую голову». Это не пойдёт. Моё дело известное: правёж с пристрастием, а уж там мы с Касьяном и Прошкой не подведём, не сумневайся.
-- Да уж эта, вестимо, у вас с Касьяном на дыбе и у немого язык развяжется. Представляешь, Епифан, сейгот, на Николу, взяли одного посадского — монету резал. Он, значит: «Я нне я иии хххата нннне мммммоя» и до того подъячих измучил своей икотой, что те толпой ко мне: «Так, мол и так, Микита Севастьянович, работать с заикой энтим совсем невмоготу, прямо казнь египетская. Уже сами заикаемся чччерез слово. Пущай Нега с ним погутарит». И что ты думаешь ? Моментом язык стал без костей, что твой пономарь на заутренней чешет, прямо удержу нету. Гы-гы-гы... 
-- Ну, Нега наш — сноровистый мастер, -- поддакнул истец, -- с одного маху, грит, не то что человека — муху зарублю.
-- Муху ? -- поднял брови дугой Чернильцев.
-- Ея самую,-- подтвердил Епишка.
-- Да на раз... -- Нега выглянул из палаты, -- эй, Касьян, принеси-ка мой новый топор.
-- На скобе который ?
-- Он самый.
Емельян скинул кафтан и принялся за подготовку к испытанию: крутанул в суставах руки, присел несколько раз, тряхнул сапогами и сугубо размял свои скрюченные пальцы.
Дьяк и истец переглянулись.
Нега бережно снял скобу с лезвия. Играючи несколько раз перекинул топор с руки на руку и, крутанув, подкинул его вверх.
Сверкнув начищенным лезвием, инструмент как влитой припал к ладони ката.
Касьян расплылся в довольной улыбке — мол, знай наших, не лаптем щи хлебаем.
«Ах, подлец, какие кренделя выписывает» -- крякнул Микита, наблюдая за емелькиной разминкой.
Напоследок топор описал такой эффектный пируэт в близости от бороды Епишки, что тот невольно отпрянул и вскрикнул: -- Э !
-- Не шали, Емелька, -- сдвинул брови дьяк.
Нега озорно подмигнул Чернильцеву, положил топорище на плечо и осторожно двинулся к крайней плахе. Выждав минуты три он медленно поднял топор и, сощурив глаза и втянув в себя воздух, вдруг резко рубанул по плахе.
-- Есть ! -- Емельян с трудом вытащил лезвие и склонился над плахой. -- Вот лапка десная ... а вот — одесная. -- с довольным видом показал он Касьяну и Епишке результаты своей сноровки.
-- Какая к чёрту одесная лапка ? -- не поверил ему Епишка. -- Это шерстинка с треуха.
-- Какая ещё шерстинка ? -- возмутился Нега. -- Вот, видишь, Фома неверующий, лапка как есть. Вишь в коленке сгинается ...
-- Где ты, темнота заплечная, коленки видел у мухи ? Может и пятки и носки у ей есть ? Ха-ха-ха. Эдак ты, Емельян, и лапти на ней найдёшь. Ха-ха-ха ... -- повернулся Епифан к дъяку.
Тот ближе подошёл к спорящим и скептически осмотрел «вещественные докозательства»: -- Да бог его знает, вообще шерстинка она упругая должна быть.
-- Да вот крылышко ! -- Касьян Пупыркин торжествующе поднял вверх руку. -- Эй, Прохор, -- обратился он к вошедшему напарнику, -- воспали-ка ещё свечу.
-- Чешуя рыбная, видать, -- выказал и тут сомнение Епишка.
-- Крылышко, как пить дать, -- Касьян торжественно отнёс к столу свою находку и все склонились над «уликой». 


II

Турка

-- Энто што за нестроенье ?! -- вдруг огрел по столешнице плёткой голова приказа, боярин Михайла Дормидонтович Турчанский.
«Ишь, налетела, Турка», -- вытер рукавом на щеке чернила Епишка, -- «прошёл скрозь потайную дверь и озорует, аки тать». 
-- На дыбу спохотели ?! -- поигрывая шелепугой сурово гамкнул Михайла Дормидонтович. -- Ночью за Неглинной, да Яузой грабют посадских почём зря, а воны разсупонились аки бесермены на Диване у падишаха. Прошка ! Вызови всех подъячих.

Заслышав зычный голос в соседней палате стихли истошные вопли, а приказные в спешном порядке подтянулись в просторную пыточную Емельяна.   
-- Чти указ. -- голова приказа передал дьяку свиток пергамента.

Высмотрев наличие приказных, Микита скруглил зенки и бегло зачитал привычные титлы, затем сбавил скороговорку и неспеша огласил основной текст из которого следовало, что «сим указом, нимало ни мешкав» наряжались головы и дьяки Большого дворца, а также Посольского и Разбойного приказов, «учинить отбор изрядно готовых икон, окладов к оным, парсун» и т.д., и т.д. ... «от приказных и посадских мастерских, для нужд и убранства приказа Большого дворца, самого Большого дворца, Посольского приказа и остатних убранств, пригодных для обихода Разбойного приказа». А сам отбор предлагалось провести «в палатах Разбойного приказа».
-- А почто у нас Михайла Дормидонтович ? -- спросил вполголоса Микита Севастьянович.
-- Во дворце штой-то недовольны изографами и мастеровыми. Приказали у нас провести с острасткой отбор.
«Их, ты», -- почесал затылок Епишка.

Пока собирались посольские, дворцовые и мастеровые Михайла Дормидонтович обосновался за столом и  перебрал, поданные подъячим Степаном, дела. Новых не было...
Боярин вопросительно взглянул на Микиту. Дьяк повернулся к Степану. Степан — к Епифану:
-- Ну, Епишка, что новаго в Белокаменной ? Барышники не балуют ?
-- Да каму баловать ? -- обратился к Михайле Дормидонтовичу истец. -- Коли пуд муки — три копейки... А из новаго, дак разве что гишпанцев понаехамши. Чудныя такия, право слово, не ровня ляхам али валахам. Не-е. И почище фрягов расфуфырены. Воротники — что твои колёса от телеги и порты до колен пузырями. Намедни встренул их в Белом городе. Ходют павой с колёсами энтими и по-гишпански друг-дружке: «дыр-быр-мыр, дыр-быр-мыр»... И чего их сюда понаехамши?

-- Может воны царь-пушку слямзить хотят... - попытался пошутить Емельян Нега.

Епифан шмыгнул носом и продолжил:
-- А конюшенный, Евстигней Михайлович Баламутьев, подошёл к ним, дак воны коленца шляпой ему выписали и, особливо старшой их, Паскувела, кажись, раскланялся и толмачу: так, мол и так, премного рады видеть вас в такой чудесный день в таком чудесном виде, и как здоровье вашей царь-батюшки, и как здоровье вашей царь-матушки?
А сам страшной — не приведи господи. Глазища — во! Усища — во! Загривок: не только царь-пушку — царь-колокол на себе вывезет. А порты, панталонами прозываются, мне стряпчий Гришка Велосипедов, разъяснил, такие огромные, што в них ишшо три человека поместятся. Ей-бо. И ежели, для примеру, его на твоём, Емеля, огороде заместо чучела поставить, дак не только галки, а и весь посад разлетится!

Емельян наморщил лоб и крякнул.

Епифан довольный усмехнулся и спросил Микиту Севастьяновича.
-- И как воны в этих своих портах не запутаются?
-- Ну ты молоть, Епишка, - глянул на голову приказа Микита Севастьянович, - ведь гишпанцы энти, не смотри што в панталонах ходют — округ Земли проехали.
-- Дак это сколько панталонов износишь, покеда всю Землю обойдёшь? - изумился Епифан.
-- Дура, воны по морям-окиянам на энтих, как их, галеонах, плавают, а щас приехавши вином, да, этой, потатой какой-то торговать. Картошкой, другими словами.
-- Картошкой? - поднял брови Епифан. - Энто што за фрукта такая? 
-- Редкая фрукта, хотя и навроде репы. Они ея из Вест-Индии возют, а англы им которы строят и топят их караваны с картошкой. Потому и редкая фрукта.
Михайла Дормидонтович согласно кивнул головой и отхлебнул принесённого клюквенного кваса.
-- А хранцузы, бают, - не удержался Епифан, - вино мадеру жбанами пьют и лягушкой закусывают.

Голова приказа поперхнулся...

-- Ты что мелешь, дурила?! - двинул его в плечо Емельян. - Михайла Дормидонтович с лягушек твоих хранцузких и блевануть могут ненароком.

-- А я вот его на Дон на розыск пошлю. - взглянул на дъяка Михайла Дормидонтович. - Тама беглыя враз из его лягушку изделают. Ха-ха-ха...
-- И это за труды мои праведныя? - изобразил обиду Епифан. - Днюешь и ночуешь по кабакам-кружалам, и на тебе... На Дон... Вот, извольте, - истец передал голове бумагу, - седни намаракал, Михайла Дормидонтович. С самого утречка бегаю по Первопрестольной.

Голова приказа развернул епишкино донесенье. Донос, конечно, мелкота, плёвый: пъяная буча с выражениями на постоялом дворе, но на нынешнем безрыбье и это сойдёт.
После двух урожайных годов государственная измена как-то пожухла и выдохлась — никаких тебе крестьянских бунтов, стрелецких метяжей, боярских заговоров; никаких, даже завалявшихся по Босниям с Герцеговиной, самозванцев — одна полная ерунда и рутина. Ночные грабежи, да лихвенное мздоимство...

Голова разгладил свои тёмные кудри, отложил бумагу и спросил:
-- Кого взяли по делу?

И пока Епифан и Чернильцев разбирались по делу, Турчанскому доложили, что прибыли посольские и дворцовые.
Зайдя в «хоромы» Турчанского приказные заметно оробели среди пыточных устройств и «инструментов».

Михайла Дормидонтович подмигнул Чернильцеву:
-- Их то, приказных, я бы кажный месяц  сюда приводил для всякаго береженья государственнаго...
Чернильцев понимающе кивнул головой и взглянул на подходившее начальство других приказов.
                                                                   
-- А эти что тут? - показал на заплечных глава Посольского приказа Василий Фёдорович Изментьев.
-- Это наши лутчие люди. - качнул за плечо Негу Михайла Дормидонтович.
Тот расплылся в щербатой улыбке и как преданная собака благодарно взглянул  на Турчанско


III

Шапка

Пока головы и дъяки рассаживались у приказа появились изографы и мастеровые.

-- Гей, там, с образами! - гамкнул Михайла Дормидонтович. - Проходь в застенок!

Толпа искусников, стараясь занять лучшее место, ломанулась в двери палаты.
К дверям, утишая замятню, кинулись помошники Емельяна и стражники...

-- Куды?! Куды с распятием? Осади! - давил закрошками Касьян и Прошка. - Эй, ты с коромыслом и хомутами, куды попёр?! Чину не знаешь?! Аки жвакну промежду глаз братиной, враз очухаешься!
Наподдав пару-тройку тумаков подручные навели порядок.

Изографы рассеялись по палате и начальство сподобилось лицезреть первую, для посольского приказа, работу: «Раздача пурпура израильским девам».

Михайла Дормидонтович, согласно напутствию вышестоящего руководства сразу же взял строгий тон: - Чья...  работа?
-- Моя. - выдвинулся вперёд молодой изограф.
- На цепь его! - Шевельнул перстнями Михайла Дормидонтович.

«Зело не в духе» - приуныли художники.
-- Сие есмь «Усекновение главы ересиарха Антилепа, сиречь шишнадцатый подвиг архистратига Алимпия» - объяснял на дыбе сюжет автор следующей работы.

-- Сие озорство, а не усекновение! - горячо высказался, уяснив настроение начальства, Емельян.
Он в сердцах ещё сильнее поддёрнул бедолагу-изографа и согнал с плахи, расположившегося на ней старца с канделябрами.

-- Спервоначалу раззуди плечо... Во! Вдругорядь — вдохни, како кузнечный мех, и... аки лев тритона, низвергни онаго иресиарха в прах!! - Емельян с размаху рубанул по плахе ребром ладони.
-- А, чёрт! - затряс он досаженной рукою. - Я энтому архистратигу и дрова колоть не доверил ба!...

-- Не по уставу деют, Михайла Дормидонтович, - явил сомнение Микита Чернильцев, - Суплошь, что твоё «прелестныя письмо».
-- И модернизм! - ввернул посольский дъяк иноземное словцо.
-- Вотщее искажение естества, - поддакнул всугонку Епифан.
-- Пидерасты, - прошептал своему напарнику Касьян и, поджав губы, устремил взор куда-то вдаль.

-- Вы што? - встал из-за стола Михайла Дормидонтович. - Постановление 7148-го года не читали?!
Игде, я вас спрашиваю, хвеодальный реализм? Вы што, как художники от слова «худо» мазюкаете в упадочной римской манере? Забыли, што фряги ныне в разоре и раздрае? Ишь взяли моду: пахожие партреты-личины красками рисовать.Страм!!

-- Эдак воны скора голых баб учнут малевать... - заметил Матвей Фёдорович, дъяк Дворцового приказа.
-- Надо чтоб вид был как бы изнутри иконы... Обратная першпектива чтоп, а не фряжская... Леонарды, этаго... Давинчи. - подал свой голос глава Посольского приказа.

-- Хотят, видать, ваше степенство, штоп и у нас басурманство завелось. - зыркнул на Михайла Дормидонтовича Нега.

-- Вобщем так, - встал со своего места глава Дворцового приказа  Аникита Васильевич Васильев: - доски берём только вполцены, а упряжь и утварь в две трети цены... Не обессудьте, сами виноваты...

-- Што?! - взволновались посадские изографы и мастеровые. - Своим приказным как хотите платите — а мы люди вольные — сбудем свой товар за настоящую цену. Теперь не прежний режим Ивана Грознаго!
Через палату стражники (по какому не поймёшь делу) протащили, едва идущего колодника. Взглянув на большую икону «Страшный суд», тот вздрогнул и обмяк на руках стражников. Те встряхнули его, колодник забормотал что-то несвязное и поник головушкой...

Изографы притихли...

Михайла Дормидонтович довольно крякнул и велел эту икону оставить для своего приказа: - Вишь, проняло... Нут-ка, глянь Микита, есть там ещё чего стоящего, благолепнаго. - смягчил голос Турчанский.

Микита Севастьянович втёрся в нестройную, опять обиженно загудевшую толпу искусников и мастеровых.

-- Вот, рекомендую, Михайла Дормидонтович, - дъяк выволок к столу доску «Певчие пред светлыя очи Государя нашего славославят Его правление у Краснаго крыльца Царскаго терема».
-- Неплохо, неплохо, - огладил бороду Чернильцев, - и главное: в старорусской иконной манере...

Тем временем Микита примерил на Емельяне расписной с каменьями хомут.
-- Эва, как влитой сидит, - рассмеялся Василий Фёдорович, - главное морда у его, Емели, подходящая, как раз хомуты и оглобли примерять. Ха-ха-ха. Правильно, Аникита Васильевич? 
-- Эти хомуты не для посольских, это заказ нашего, Дворцоваго приказа. — подошёл к ним Матвей Фёдорович. - На замену двух хомутов с повозки царицы.

Емельян тутже снял с шеи хомут и отнёс его в угол с утварью для дворцовых.

  --Ты что тут висишь, понравилось што-ли? - подошёл к автору «Усекновения» Чернильцев. - Слезай давай, иди к своей работе. Касьян и Прошка сымите его. - распорядился дъяк.

Торгуясь за каждую полушку приказные отобрали нужный товар и доложили о проделанной работе.

-- Всё что-ли?! - зыркнул на художников и мастеровых Михайла Дормидонтович.

-- У меня тут ещё... — отозвался стоявший в стороне светлобородый мастеровой лет так тридцати.
-- Ну, што у тебя? - подошёл к нему, бывший невдалеке, Нега.
-- Шапка, - ответил мастеровой, - невидимка.
-- Што, што??
-- Шапка-невидимка. - всё также невозмутимо ответил светлобородый.
-- Игде же вона?
-- Вот на столе...

Емельян осмотрел узкий, вдоль стены стол; сдвинул пару пыточных клещей, заглянул под столешницу и повернулся к начальству: - Во, брешет. Никакой тут шапки нету!

-- Так я же сказал: она невидимая.
-- Ты, што?! - Нега взял мастерового за грудки. - Издевляться над государевыми людьми?! Тута тебе не вертеп скомороший, а Пыташный ... эта, Разбойный приказ!

-- Да вот вам крест, - обратился к боярам светлобородый, - на столе шапка... Отпусти.

Михайла Дормидонтович кивнул Неге головой.

Емельян нехотя отпустил мастерового. Тот пошарил на столе и, едва слышно шепнув, крутанул что-то невидимое...

Шапка не появилась, но что-то скрипнуло и исчез стол.

Нега картинно отпрянул. Стоящие вокруг охнули. Кто-то, побледнев, замер. Ещё кто-то начал истово креститься.
-- Ого... - из замершей и тихо гудевшей толпы к мастеровому протиснулся Епифан.
Довольный мастеровой победоносно улыбнулся и снова потянулся к шапке.

-- Стой!! - закричал Епишка. Он подбежал к боярскому столу и зашептал: - Эдак он, эта... ещё вот раз крутанёт и исчезнут палаты!! Можа его, -зачастил истец, - лихие людишки, али ляхи подослали извести государев приказ!!!

Не сразу придя в себя, начальство тяжко задумалось. Мрачные, одна фантастичней другой, мысли навалились на крупную, скуластую голову Турчанского. «А с другой стороны, ежели он не врёт и всё благолепно и пристойно: какие выгоды будут для государева сыска от этой шапки?»
-- Ну-ка, стража, стрельцы! Всех приказных и искусников на выход и двух стрельцов, Микита, охранять мастерового... Василий Фёдорович и Аникита Васильевич пожалуйте к выходу, у нас тут неспокойно может быть...

-- Пропал, бедолага, - вздохнул старец, предлагавший канделябры. - Говорил ему: «не суйся с шапкой — греха не оберёшься». Куда-там - «польза большая может быть...» - вполголоса сказал он своему подмастерью  Прошке.
-- Пропал... - старец перекрестил издали мастерового, подхватил на пару с Прошкой свою утварь и потянулся к выходу.



Иллюстрация: И.Я.Билибин + Ultraizo