Глава 45. Лопухов попадает под арест

  В тот момент, когда Катя и леди Зарифа отвозили в больницу Бориса Альмаха, Дмитрий Лопухов вялыми шагами двигался в направлении Иртыша. В его руке беспомощно, как детская игрушка, болталась двустволка с пустыми гильзами – он так и не перезарядил своё оружие. В его голове до сих пор звучали слова, брошенные вслед ему леди Зарифой, когда она сумела отвести ствол ружья и предотвратить второй выстрел. Его пронизывал ужас, поскольку он сумел в полной мере ощутить, что эта достаточно мягкая и галантная женщина на самом деле не просто там плясунья заезжая. Он столкнулся с тем, какова на самом деле мощь магии. Он даже не сумел оказать сопротивление, когда она отводила ствол ружья, и это проклятое недомогание, которое он испытал тогда… Ему стало очень страшно, потому что он понял – ведьма действительно могла привести свою угрозу в исполнение (Лопухов имел очень мало представления о Викканском Наставлении, и это представление не в последнюю очередь было связано с рассказами  Годилина и батюшки Николая в Питере).
  И ведь эта проклятая арабка раскусила его, раскусила ту тайну, которую он тщательно оберегал даже от соратников по борьбе с сектантами и извращенцами. Как она это узнала, бог знает, но она ведь сумела найти «ключик». Мало, кто в лёгкую догадывался, почему он всё это сделал – считали религиозным фанатиком. И пусть – лучше, чтобы знали это.
  А вот так, положа руку на сердце, она была чертовски хороша (Лопухов всё-таки взял ружьё в левую руку – чтобы перекреститься). Фигура – русская баба в её годы обычно уже смотрится на все сто (лет, а не прекрасно, увы). Лицо – это теперь его второе наваждение после этой цыганочки из Новосибирска, Зины. Такими чертами не всякая молоденькая похвастаться может. А ножки… От одной мысли об этом у Лопухова защемило сердце. К таким он упал бы в мгновение ока, и плевать на то, что они уже успели набрать на себя немного пыли с бетонных плит: и не такое бывало в его жизни. Эта сучка, Света Круглова, которая испортила ему всю жизнь ещё в университете, заставляла его вычищать у неё из-под ногтей грязь и есть её, так что немного пыли на подошвах – это ещё ерунда, так сказать, по сравнению с Мировой Революцией. Она потом поплатилась за это, конечно, полгода лежала в больнице и на всю жизнь потеряла желание подходить к зеркалу – серная кислота пополам с подсолнечным маслом сделала своё страшное дело. Судиться с Лопуховым она уже не пыталась, так как немного позже он проучил ещё одну «госпожу», решившую сделать его своей «обувной щёткой», узнав про его проблемы с законом. Эта «чурка» поплатилась собственной головой – Лопухов сначала сильно избил её, а потом заставил открыть рот и сунул туда ствол помпового ружья. Помимо заряда в ствол была ещё и налита вода (у Пикуля в «Нечистой силе» описывалось, как один моряк таким вот образом застрелился). На противоположной стене осталось страшное кровавое месиво, расплескавшееся здоровенным пятном – всё, что осталось от головы этой «любительницы мужчин». Её дочек он тоже убил. Ему помог «лоцман» – бывший пасынок этой тварины косоглазой. Он застрелил одну из сучек из ПС, купленного у какого-то знакомого из РНЕ. Вторую, старшую и самую капризную, Лопухов приколотил к стене пневматическим молотком и через воронку влил в горло около литра серной кислоты пополам с маслом. Косоглазая гадина долго молила о пощаде, но Лопухов даже и не думал о милосердии – его сознание было полно ярости. С тем парнем они ликвидировали в том городе притон разврата, напомнив им всем слова Писания: «Жена да убоится мужа своего». Хозяйку притона повесили прямо в центре зала – постарался «лоцман», ему потом присвоили кличку Доберман. Правда, вешать он совершенно не умел, поэтому бедняжка долго ещё дёргалась в петле, пока Лопухов развлекался с секретаршей (уж больно аппетитный был у неё на ножках кремовый лачок, а какие восхитительные пальчики, чуть солёненькие – не оторваться просто, жаль, что пришлось перерезать горло потом, а то хорошенькая была). Притон был сожжён, а участницы блудодеяний, которые там творились, разбежались из города, как крысы с тонущего корабля. Правда, пришлось сделать не самое благородное дело – убрать верного друга: Добермана нашли в съёмной квартире, в крови у него был найден яд из разряда курареподобных (дорого обошёлся). А вот так вот, если глянуть с другой стороны, несчастный Доберман мог бы в ином мире сказать Лопухову спасибо, что тот избавил его от издевательств в тюремной камере – известно, как «в дому» встречают извращенцев, да ещё и отморозков.
  А потом… Хотя почему «потом»? И до этого тоже, а уж потом… Это была жизнь, как сказал бы этот продажный содомит Манасевич-Мануйлов – «удивительный роман». Годы переходов от «мадам» к «мадам», периодические попадания в психиатрические больницы (Лопухов даже посетил в качестве пациента клинику Сербского), а если повезёт, то ночи в гостиничных номерах, полные сладких воспоминаний (только для себя, это всё Лопухов никому и никогда не рассказывал, хотя кое-что из опыта он использовал, когда у кого-то подрабатывал «негром» – кажется, тоже Дмитрием звали, он всё кичился своим близким знакомством с Памелой Андерсон). Да не только гостиницы – вспомнить тот стрип-клуб в Саратове, когда он скрывался от «органов» после гибели Добермана. Там у него была своя любимица – Агида, кажется, наполовину татарка, наполовину цыганка. Эта его «золотая рыбка» (родилась где-то в марте, как раз под этим знаком) была, как полагается хорошей стриптизёрше, умной женщиной с хорошим опытом практической психологии – работа такая. К тому же она была красавицей, каких еле отыщешь. Сколько денег с приватных заработков было положено к её очаровательным «египетским» ножкам (педикюр всегда безупречен, фантазия почти безгранична)… А как она потрясающе входила в роль – то строгая «Венера в мехах», с которой ему приходилось снимать туфли, держа зубами за каблук, то сама покорность, которую он баловал умелыми поцелуями в ножки… После неё мало, кто так же грамотно делал своё дело, практически единицы реально знали, как правильно себя подать в этом отношении. Многие воспринимали его, как «свитча» – человека, который попеременно пробует роли «раба» и «господина» в BDSM-играх. По-настоящему понять его умела не всякая женщина. Наверное.
  А ещё была Марина, «госпожа», но мягкая, у неё он, скорее, был не рабом, а наёмным работником: сажала с собой за стол, наказывала только за реальное неповиновение и даже возила по приёмам и ресторанам в качестве «эскорта». При всей мягкости она была в любой момент готова показать, кто хозяин. Например, приходила домой в закрытых «лодочках» или высоких сапогах и заставляла лизать обувь – значит, провинился. Если ей хотелось побаловать «мальчика» (она никогда не называла его «раб», чаще всего – «мой мальчик» или «малыш»), то разувалась на пороге, снимала чулочки (она никогда не носила колготок) и шла к нему босая, ступая так сексуально, что дух захватывало. И пальчиком на ножки легонечко покажет, а губки в «поцелуйчик»: «Давай, малыш, иди ко мне, за своей наградой». Её восхитительные, чуть пухленькие пальчики были так хороши, что… Описаний и сравнений тут явно не хватало. А как она учила его всем премудростям в сфере даже не поклонения, а наслаждения, как и доставления наслаждения – учила правильно дышать, когда посасываешь пальчики ножек, показывала точки, которые можно даже руками обработать так, что женщина сойдёт с ума от удовольствия, дала массу уроков, как целовать ножку, как лизать «раболепно» и как – «точечным ударом». Её ноготки даже без лака были прекрасны… Жаль, что, как и полагается «госпоже», она ставила себя выше остальных, и когда наскучила очередная «игрушка» – её выкинули (это было для Лопухова настоящим ударом). Поневоле будешь их всех ненавидеть. И её. Он её повесил на крюке люстры, уже грамотно – она практически не дёрнулась, когда из-под её хорошеньких сливочного цвета ножек была выбита табуретка, умерла сразу. Как он тогда страдал, как обливался слезами, последний раз нанося лак на ноготки и целуя ещё тёплые ножки… Такие нежные, прелестные… Проклятые слёзы снова выступили на его глазах.
  Или эта девочка-испанка, правнучка республиканцев… Всего шестнадцать лет, и такая прелестная крошка. Её и звали Лолитой. Маленькая, порой несносная капризулька, она сама фактически была игрушкой в его руках, бывало, что не она его наказывала, а он её. Но как ему нравилось просить у неё прощения за невольные оскорбления и срывы – она чуть поддёргивала юбочку над босой ножкой, такой хрупкой, маленькой, очаровательной ножкой без единого следа лака на ноготках, а он целовал ей щиколотку, пальчики, немного шершавую пяточку (Лолита не очень разбиралась в вопросах педикюра, хотя была чистоплотной и ноготки аккуратно подстригала – Лопухов их только подравнивал пилочкой). Полгода на грани дозволенного, Лопухов боялся, что его посадят в тюрьму за растление малолетней (он не знал, сколько ей на самом деле). Терпел её капризы, очень долго терпел. Но не выдержал и избавился. Лолиточка была очень красивой, и Лопухову жалко как-то было её уродовать, поэтому он ударил её по голове трубой, завёрнутой в тряпку – в волосы, чтобы не было видно следов удара. Она была такая прелестная, когда он положил её на диван в комнате. Как его тогда растрогала эта обиженная гримаска на её личике – словно, она задавала неслышимый никому вопрос: «За что?» Казалось, что она сейчас заплачет от обиды и больно укусит его за руку – как она это иногда делала, когда он её сильно обижал. И он, разумеется, долго просил у бедняжки прощения, целуя и даже слегка покусывая её тоненькие пальчики, на которых, кажется, был лёгкий привкус соли, от которого… Потом он снял с неё всё, завернул в байковое одеяло и отвёз в котельную, где и бросил это очаровательное тельце в топку – ему было очень больно смотреть на бедняжку тогда.
  Самая экзотичная – это Долорес, кубинская мулатка, она работала в каком-то питерском баре. Тонкие для мулатки с заметными африканскими корнями черты лица, роскошная фигура, большие глаза, в которых недолго утонуть, мощная курчавая грива, потрясающая грудь. Но это было для Лопухова только частью всего. Однажды Долорес сидела рядом с ним в каком-то другом баре, не там, где она работала. На ней были ярко-оранжевые сланцы (Лопухов никогда не называл их «флип-флопами», его жутко раздражал этот американизм), весьма неплохо подобранные к её пёстрому платью, что достаточно неплохо гармонировало с её кожей цвета молочного шоколада, как и вишнёвый лак на всех ногтях и помада такого же цвета. Ножки у кубинки были, надо сказать, хорошенькие – изящные «греческие» ступни (и указательный пальчик не выпирает сильно) с очень красивыми, не мелкими ноготками, на мизинчиках не было иногда встречающейся складки над ноготком, а подошвы не были слишком светлыми по сравнению с остальной кожей, как у «чёрных» нередко бывает. До этого Лопухов видел Долорес исключительно за стойкой бара, так что увиденное было для него достаточно впечатляющим. Они тогда долго говорили ни о чём и обо всём, но мулатка достаточно быстро поняла, что парень к ней попросту клеится. Стоило ли говорить, что следующим местом, где они остановились после разговора и поездки в такси (вызвал Лопухов) была квартирка в «Гробах», где в то время он как раз и жил. Естественно, привыкшая к русским обычаям Долорес избавилась от обуви на пороге, что для Лопухова было достаточно эротично, несмотря на банальность жеста мулатки. Лопухов угостил свою будущую пассию отличным вином – «Цимлянское Казачье» он уже тогда предпочитал французским и немецким винам, не говоря уже о молдавских и грузинских, да и болгарских, собственно, тоже. Кубинке предложенное вино очень понравилось, и она достаточно быстро набралась до того состояния, когда тормоза начинают работать хуже. Она спокойно позволила писателю закинуть на столик с вином и фруктами её голые ножки, которые тут же были политы оставшимся вином и осыпаны градом жадных, торопливых поцелуев и неоднократно взяты в рот. Долорес, судя по всему, была этим немного шокирована, но уроки мадам Марины оказались уместнее всего здесь, поэтому Лопухову пришлось подниматься до коленок, задрать платье барменши – дамы достаточно горячей, к слову. А потом были эти полгода жаркой похоти, которые Лопухов позже замаливал в храме так строго, как мог. Долорес для Лопухова была человеком не «тематическим», просто воспринимала всё, как какую-то новую игру. Так бы ей это просто могло надоесть – и всё. Но тут возникла эта проблема с ментами, его ведь искали. Из-за чего, сложно сказать. Кажется, что-то из новосибирского. В общем, Долорес пришлось бросить.  Возможно, это спасло ей жизнь, но больше её в Питере не было – поди, на Кубу свалила или в другой город переехала, всё могло быть.
  Остальные… Их было много. Одна ночь, один час в привате стрип-бара, не далее того. Или он находил этих стервочек, которые считали себя богинями. И… Убитые, часто ещё и обезображенные, они находили свой последний приют в каком-нибудь подвале. Каждая неудача, каждый отказ, каждое унижение (а после того, как он убил этих «косоглазых», он стал больнее воспринимать такое) – виток лютой ненависти. Не нашёл женщину – злоба. Получил отказ – злоба. Допрос в милиции – злоба. Предложение пройти обследование в стационаре – злоба.
  Он часто читал в Интернете рассказы о том, как эти мрази порабощают мужчин, видел, как эти твари пропагандируют своё «превосходство». Это озлобляло его всё больше и больше, как и отсутствие женщин, способных понять его не за деньги. Он убивал, убивал, убивал – обычно в мечтах, снах каких-то. Но случалось, что и в реальности. С каждым найденным трупом он всё больше и больше становился изгоем. Жены и детей у него не было – кто будет жить под одним кровом с маньяком и извращенцем, чья душа имеет в себе «двойное дно»? Друзья – у него было достаточно мало откровенности для того, чтобы появились настоящие друзья, не считая новосибирского педагога дяди Коли, не выдержавшего «лихих девяностых» и превратившегося в пьяницу без кола и двора, что называется. Точнее, он жил в квартире, но жил от выпивки до выпивки. Периодически он получал хорошие деньги, но почти никто не знал, где он их берёт – пару раз, правда, он спалился (сначала с этой очкастой, которой ноги лизал, а потом – с девками, которых он для какого-то нувориша набирал, чтобы они ему паркет тёрли). А всё эти две проклятые бабки, которым делать было не шута, как играть в детективов. Стоило письму Лопухова (точнее, письмам) попасть не по адресу – как они тут же забегали, а одна из них и вовсе учинила чудо из чудес, что босиком по району шастала. Лопухов тогда как раз был в Новосибирске и отследил это дело. Бабку он тогда припугнул запиской – та побежала в милицию в священном ужасе. Он ведь отослал этот мизинец с ноги своей старой знакомой по школе уже специально – чтобы напугать: старческий организм вряд ли мог выдержать такой шок, и бабушка слегла бы с сердцем, в лучшем случае, в больницу.
  Потом была Курдюмовка. Всё это время Лопухов отчаянно мстил всем, кто ему чем-то не угодил – просто была такая злоба на весь мир, на Новосибирск, на женщин, на всех, кто его отверг. И это было настолько упоительным, что Лопухов утонул в борьбе. Какое-то время он не интересовался плотскими наслаждениями, занимаясь в Интернете активными сталкиваниями лбов на барефутерских сайтах и поблизости – к «босякам» у него была ненависть уже давно, потому что эти сволочи своими акциями только растравляли душу писателя. А так как Интернет был полон фотографиями босячек, которые шлёпали так по всем возможным и невозможным местам, то искать повода для излития желчи было не надо, хотя долгое время эта часть идеологии у Лопухова была в жутком хаосе. Спроси у него врач или следователь, за что он их так – не ответил бы. Только в письмах дяде Коле (так и не попавших к адресату – бабки, твари, сдали их в ментовку, а оттуда письма попали в прокуратуру). Только там он был откровенен. Ведь дядя Коля был одним из немногих людей, с которым можно было поговорить начистоту, выслушать он тебя всегда мог и умел – «вышка» давала себя знать.
  Было и ещё одно событие. В Новосибирске Лопухов познакомился с Олегом Заевым из храма Александра Невского (как раз рядом с прокуратурой, куда Лопухова как-то вызывали). Заев сразу понял, что надо звать Прокса, а поскольку данный гражданин МЛС был постоянно в вышеупомянутых местах и без нормально оформленного паспорта, то обошлись отцом Александром, который принял у раба божия Димитрия исповедь и предложил ему вверить метания души своей богу, после чего Лопухов крестился и был срочно отправлен в Москву, к отцу Анатолию, который был монашеской жизни и начал избавлять новообращённого от пагубной страсти к блуду. Для начала он сам вовлёк Лопухова в труд на благо Патриаршего подворья, а потом отправил его к отцу Николаю, известному ревнителю православия, который яростно боролся с сектантами и слыл настолько ревностным христианином, что среди язычников у него было только одно определение – «инквизитор». Как он боролся с ведьмами, ходили легенды. И именно у отца Николая Лопухов встретился с Лукой Ивашиным из Омска и Алексеем Годилиным, на тот момент ещё жившим в Вятке – оттуда он уехал, потому что боялся расправы со стороны «красных скинхедов» (за что – он так ему и не сказал, видимо, за его яростный антикоммунизм). Прежняя ненависть к «босякам», основанная только на неприязни к босоногим женщинам, к этому чувству превосходства, которое они демонстрировали, обнажая свои ступни, смешалась в душе Лопухова с ненавистью к сектантству, к любому этому «элитаризму», а рассказанные отцом Николаем истории про индианку Аммачи, про дакини и их «алмазные колесницы» (посвящение в ученики, когда наставница-дакини ставила тебе ногу на голову – кстати, тантрический буддизм был связан с сексом и идеей женского доминирования, это Лопухову рассказывал Годилин, прочитавший много книг по этому вопросу)… Теперь Лопухов имел достаточно чёткую идеологию, и в тот момент, когда он приехал в Омск (не в последнюю очередь из-за скандала с этими проклятыми барефутершами), у него уже было чётко сформировавшееся на этот счёт мировоззрение.
  Лопухов не ходил на пляжи, даже сандалии носил на носок (дома у него были обычные «стариковские» тапочки, к слову), а дружить старался только с мужчинами или очень глубоко верующими женщинами, что создало ему славу жёноненавистника, если не ещё того хуже. Он с усердием молился в храме и дома, читал духовные книги и пособия по борьбе с сектантством, с упоением боролся против сектантов, попутно занимаясь на какое-то время заброшенной писательской деятельностью. Правда, всё-таки он продолжал посещать и стрип-бары (точнее, «Зажигалку» – там он познакомился с Тамарой, которая там просто пила вино в одиночестве, так и сошлись, оказалось, что она поэтесса). Чуть позже он увидел в баре Сусанну, а потом и Эльвиру – Диту. Дита тогда делала какой-то весьма своеобразный номер, с изрядной долей декадентства, и в ходе этого номера она с себя сняла туфли и чулки, причём, довольно грациозно сняла. Лопухов ей заплатил за танец на его столе, а потом расщедрился ещё и на прикосновение – и Дита сразу поняла, что он не хотел показывать остальным. К удивлению Лопухова, она не стала его этим шантажировать, а предложила чётко очерченную сделку: «Гони монету – получишь лётчиков». То есть плати – и понимание обеспечено. В принципе, он уже с этим не раз сталкивался, но Дита была опытной в ролевых играх (это Лопухов читал на сайтах «по теме», знал, что такое). Сусанна тоже оказалась неплоха и понятлива. А Тамара… Чуть позже он понял, что она и есть главная причина такого «везения», да и сама этим не так уж и плохо промышляет, а поэзия… «А почему вы думаете, что проститутка не может писать стихи, а иная – очень хорошие?» – как-то сказал ему дядя Коля. Кажется, старик был ещё как прав. Но где он теперь – бог весть. А он, Дмитрий Лопухов здесь, в Омске, у спорткомплекса «Арена», с ружьём в руках, идёт в сторону Иртыша, а зачем? Просто идёт, куда идёт, лишь бы машина не сбила.
  Он вспоминал искажённые страхом лица этих срамных девок, этих мнимых «богинь», способных только на шантаж и унижение мужчин. Как с них слетала спесь, когда власть оказывалась в руках «низшего существа», как говорила эта Клео, которую одной из последних укокошил Алан Томпсон (его книгу во французском переводе Лопухову подарил Томас Гандоу, когда писатель ездил в Германию). Гандоу отзывался о Томпсоне неуважительно, но Лопухов был с ним в этом отношении несогласен: он сам уже познал этот опыт, не зная о Томпсоне – и, собственно, под его влиянием он проделал эту всю историю с Доберманом, как по нотам разыграв бедствующего мужичка с футлаверскими наклонностями (почти так же, как мисс Смит – Клео, то есть, – была одурачена Аланом Томпсоном). И эта «чурка» со своими капризными дочками, как она смотрела на него, как плакала, когда бывший «тузик» скручивал ей руки упаковочным скотчем, какие у неё были затравленные глаза, когда она покорно открывала рот, в который ей вставили ствол ружья. А эта секретутка из салона – она дрожала, как осиновый лист, когда Лопухов с наслаждением «лакомился» пальчиками её ножек, балуя перед «закланием». А хозяйка притона – он запомнил её беззащитно поджатые пальчики, когда она становилась своими хорошенькими босыми ножками на  подставленную Доберманом барную табуретку, её мокрые от слёз глаза, то, как она, привыкшая ставить на колени и повелевать, сама униженно ползала по полу, целуя лакированные ботинки бывшего «сотрудника» и показывая, где находится сейф с деньгами, проходящими через этот притон. Он вспоминал её искажённое лицо, когда Доберман вставал на стремянку и надевал ей на голову мешок из-под муки, поверх которого он накинул надёжно закреплённую под потолком петлю, её предсмертные судороги, когда из-под её ног была выбита табуретка. На его лице виднелась (если бы её кто-то заметил) гамма чувств, смены которых даже неопытному человеку хватило бы для того, чтобы вызвать уже не «02», а сразу «03».
  Не всё давалось легко. Лопухов не единожды переезжал с места на место, серьёзно поругался с родителями на всей этой почве. Далеко не один допрос в милиции и даже в прокуратуре, иногда по месяцу в психушке – и хорошо, что его вовремя вытаскивали оттуда (в Омске Влад Пантелеев его раза три спас от «уголовного» отделения и отправки в клинику Сербского – в первый-то раз ему Кондратьев помог избежать препаратов и выйти на свободу, даже формально извинился). Двойная жизнь, многое приходилось скрывать даже от самых близких людей. Душа где-то даже окаменела – как он плакал у ног мёртвой Марины, роняя слёзы на эти прелестные ноготки, как он нежно целовал обиженный ротик Лолиты, словно вымаливая прощения за смертельный удар, и насколько сейчас он и сам с трудом представлял себе, что ещё может его растрогать. На эту хиппушку Полину он просто вылил всю злобу, избив так, что она и по сию пору прихрамывала хорошо. Просто что-то ушло, когда он попал в храм. Почему – он не спрашивал. Богу нужен был яростный воин, витязь Коловрата, который иссечёт из народа Его (с заглавной буквы, непременно с заглавной) всю немощь и нечисть. Бог получил такого витязя. Хотя в чувственном плане, животном, Лопухов получал наслаждение, да… Или просто он так боялся своей прежней сентиментальности, запер её в клетку настолько, что никто не видел в глазах Лопухова слезинки, если тот не резал лук или не подвергался атаке слезоточивого газа. Даже дядя Коля этого не видел – впрочем, они уже давно не виделись лично.
  И вот теперь эта арабка, ведьма. Должно быть, это была какая-нибудь дакини из легенд, рассказанных Годилиным и отцом Николаем – точнее, не отцом Николаем, а диаконом. Или что – сказать сложно. У неё была какая-то иная манера власти, чем даже у Марины, да упокоит господь её душу, хоть она и стервозина была на самом деле. Мягкая, даже не власть, наверное, в прямом смысле, как у этой сучки Кругловой или остальных «богинь», которые сами оказывались во власти страха, когда их брали на прицел или подставляли к горлу нож. Эта – не боялась. Но и ни разу не позволила себе наорать, впрямую оскорбить, дать пощёчину. Это бы он вынес, как не раз выносил. Но здесь было нечто другое. Вот где Лопухов на своей собственной шкуре прочувствовал, кто это – «власть имеющий». Она не принуждала его шантажом, не выкручивала рук, в ней не было и тени барства или повадок «богини», greasy, как их называл Алан Томпсон в своей книге. Правда, когда он собрался выстрелить во второй раз, она вызвала у него недомогание, словно «проколола» его, и он сник, «спустился», как проткнутая шина. Но ни удара, ни оскорбления, от силы сказала «ничтожество», ну, «негодяй» ещё. Пообещала наказать, если этот козёл Альмах умрёт. Но Лопухов понял, что это – крайняя степень гнева ведьмы, которую она может выразить. Не дальше того, ни на грамм, ни на миллиметр, ни на тон голоса – и вот это всё с головой выдавало в ней действительно сильную женщину, намного более сильную, чем все эти «кожано-резиновые», в большинстве своём слабые, никчёмные создания, которым одного щелчка в лоб было достаточно для того, чтобы они откинули хвостик.
  Что интересно, Лопухов просто почувствовал усталость и опустошение. Ни тебе какого сердечного приступа, ни тебе перехваченного дыхания. Но что-то такое она сделала, что он просто не смог больше ничего сделать ей, Альмаху и его потаскушке Бушуевой. И это было страшнее любого рассказа о наведённой порче, которые ему доводилось слышать.
  Он шёл, медленно переставляя ноги, как будто они были ватные, хотя в обморок падать даже не думал. Просто было такое состояние, как будто из него что-то ушло. Он был пуст, как выпитая бутылка. Ничего. Просто шёл вперёд. Правда, под машину ухитрился не попасть до сих пор. Умом он всё это отлично понимал и отслеживал. В принципе, ничего страшного. Вроде бы. Но всё равно остался страх того, что эта проклятая ведьма всё-таки загонит его в гроб из-за этого чёртова «Дон-Кихота» Альмаха, который решил поиграть в настоящего мужчину, будь он трижды неладен.
  Что он сделал неправильно? Вроде всё делал так, как обычно. Грамотно обрывал следы, не оставлял после себя почти ничего – в Барнауле вообще всё прошло, как по маслу, его не отловили, несмотря на «план-перехват». Он спокойно ухитрился сесть в поезд и тихо смыться в Новосибирск, где его никто не ждал. Так же запросто вернулся в Омск, где всё уже было готово для решения вопроса с лидерами босяков. Но – срыв. «Чёрт бы побрал проклятое колдовство», – Лопухов скрипнул зубами. Похоже, ведьмы следили за ним по каким-то своим каналам, магическим или каким – не понять. Но он понял, что его вели – и намного изощрённее ФСБ, ментов, прокурорских, кого угодно. От понимания всего этого Лопухову становилось по-настоящему страшно. Хуже всего – эта тварь была не одна. Это была целая секта, и щупальца её простирались по всему миру. И опасность этой секты была настолько велика, что было два выхода – война до последнего дыхания или конец всему.
  Эта мысль неожиданно воодушевила его, и он даже расправил спину, хищно вдохнув  воздух. А даже если ведьмы и остановят его навек – он уже одесную Отца. Как минимум, за преданность вере. Он станет мучеником и будет взирать на то, как они там все, вот эти сучки расплачиваются за то, что унижали его, бросали, отказывались понимать…
  Пустые гильзы упали на бетонные плиты, но Лопухов не стал их подбирать. Он шёл вперёд, теперь уже уверенным шагом. Сейчас он найдёт машину и поедет по городу, он найдёт адреса этих мразей и уничтожит каждую. Всех – босяков, сектантов, колдунов, всех, кто против России, кто причинил зло ему, всех… Они ответят за всё.
  Он вышел к асфальтовой дороге, проходящей под мостом, нашаривая глазами, не едет ли кто-нибудь мимо. Ружьё он так и не убрал в чехол – наоборот, взвёл оба курка. Проглотил слюну и двинулся вперёд уверенным шагом. Как на охоте, тщательно отслеживая любое перемещение в пространстве… Почему-то он вспомнил чёрт его знает, в какое время, им просмотренный фильм «Антикиллер». Тот самый, с Куценко в главной роли. Там была банда Амбала – неформального вида пацаны, в общем-то, уроды, полные отморозки. Так вот, этого Амбала играл Сухоруков, лысый такой. И этот Амбал рассуждал о викингах и том, кто они, его банда. Что они – викинги, и что им принадлежит всё. Лопухов сам не любил такую публику, но он знал, в чём их сила – они не допускают слабости и не теряют веры, что многим другим с их пошлым евро-рационализмом недоступно, они ведь живут in ratio, ищут сиюминутной и логически обоснованной выгоды. Вот их и разгромили – сначала Наполеон, а потом Гитлер. А сейчас они ныли об опасности мусульманских кварталов. Лопухов их не жалел – веру надо было хранить, веру, которую им дали. И не было бы ничего такого. Вон, при Пуатье наступающие армии мусульман были с трудом, но остановлены – не без веры. А сейчас они все там веру Христову отвергли, толерасты проклятые (понравилось выражение у одного знакомого, хлёсткое, но точное). Вот им и свобода, вот и демократия.
  Но это было совершенно неважно лично для Лопухова, поскольку в нём сейчас говорила жажда мести. Мести всем – босякам, ведьмам, сектантам, greasy, кому угодно, кто вставал на его пути. Они ещё пожалеют, что сделали ему больно, он им, тварям, покажет, что за это бывает, как уже многим показал. И никакая тварь не посмеет больше его тронуть…
  В момент, когда Лопухов проходил по дороге, сзади послышался сигнал – он оказался на пути серебристого мотороллера, на котором сидели две женщины. Он их сразу узнал: немолодая блондинка в джинсовом костюме, судя по монетам в косичках, была Анной Мисевич, предводительницей ведьм. За рулём же сидела Ленка Сухорукова, язычница, да ещё и отчаянная босячка (если вспомнить её выступления на сцене, да она и по улице неплохо так могла). Лопухов вскинул ружьё, целясь в переднее колесо мотороллера, но когда прозвучал выстрел, Сухорукова успела резко дёрнуть вперёд, и Лопухов не попал. Теперь ему нужно было время, чтобы зарядить ружьё и снова прицелиться.
  В мгновение ока обе сектантки соскочили с мотороллера, точнее, первой соскочила Мисевич, а Сухорукова быстро припарковала свой драндулет на обочине. Положение стало явно угрожающим – по столкновению с этой арабской нечистью, Зарифой Саад, Лопухов понял, что с ведьмами не так-то просто справиться. Это было просто опасно пытаться делать. На каком уровне они поддерживают связь, неизвестно, то есть могла использоваться магия, а с её силой Лопухов уже столкнулся практически только что – проклятая арабка показала ему, что она может. И это было по-настоящему страшно. Она ведь… Лопухов резко согнул ствол ружья, но не успел он вынуть гильзы, как… Ну, конечно же, конечно, эта языческая сучка сбросила туфли, и по выражению её лица было понятно, что она не соблазнять собирается (хотя опытный глаз Лопухова сразу определил, что эти изящные «гречаночки» примерно тридцать шестого размера, с ровными, явно не испорченными узкими туфлями пальчиками с ярко-красным лаком на ноготках он бы на славу облобызал даже сейчас, мог бы и «ванночку» сделать)…
  Ружьё было выбито из рук мастерским ударом, вынутые из патронташа заряды с утиной дробью покатились по асфальту – Мисевич сумела быстро подойти к нему и каким-то образом ухитрилась не только вывести его из равновесия, но и так выбить ружьё и оба патрона, что они отлетели в сторону, а сам Лопухов неловко приземлился набок. Он дёрнулся в сторону ружья, но Сухорукова перегородила ему дорогу, сделав малозаметное движение, после чего писатель снова растянулся на земле.
  И тут он вспомнил: у него под штаниной был нож – длинный охотничий нож, купленный около двух лет назад и нигде не зарегистрированный (а кто бы зарегистрировал охотничий нож, который должен находиться во владении человека, раз уже прошедшего клинику имени Сербского?), бритвенно отточенный, с зазубренной верхней кромкой. До сердца достанет враз, даже прошьёт хорошо. Кишки выпустит, если надо. Горло перехватит так, что мало не покажется. Всё будет просто и прозаично: колдуны и язычники – не ходячие бронежилеты, а нож выбить уже сложнее, чем ружьё (ты сначала подойди близко)…
  Он выхватил нож и ринулся на Сухорукову, но та увернулась, а когда он бросился на неё во второй раз, язычница уже была начеку, и в доли секунды Лопухов упал на асфальт, а его рука была очень больно выкручена. Нож вылетел из его руки ещё при падении, до него в любом случае не удалось бы дотянуться, потому что лезвие прижала к земле своей замшевой туфелькой Мисевич. И сделала это молниеносно.
  - Анна Андреевна, звоните быстрее, он дёргается, – бросила Сухорукова. – Я не могу отойти, сами видите…
  - Всё в порядке, Лена, я звоню, – ответила ведьма, доставая из кармана мобильный телефон. – Алло, добрый день. Будьте добры, примите вызов. Лукашевича, 35, мужчина в камуфляжной форме, светло-зелёная, с серым рисунком, короткая стрижка, волосы светлые, обут в коричневые туфли без каблука, кажется, “Basconi”. На вид лет тридцать пять. Он только что пытался напасть на нас с оружием. Охотничье ружьё и нож у него. Меня зовут Мисевич Анна Андреевна. Мы с подругой его задержали. Прошу вас, быстрее, он сопротивляется. Спасибо, ждём, – она набрала другой номер. – Алло Тоня, это тебя Анна Андреевна беспокоит. Извини, мы с Леной немного задержались, на нас какой-то сумасшедший напал с ружьём и ножом, Лена его держит, пока милиция не подъехала. Да, возможно, а что? Мать-Богиня, что же это такое делается? Ладно, всё, освобожусь – приеду… Она у вас? Хорошо, хорошо, Тоня, решим этот вопрос.
  В этот момент к ним подбежали (слово «подошли» было бы тут неуместным) человека три в милицейской форме. Один из них, с погонами капитана, спросил:
  - Вы наряд вызывали?
  - Да, это была я, – ответила Анна Андреевна. – Вот, Лена его держит.
  Лопухова взяли под руки два милиционера, один из которых странно хмыкнул, покосившись на босые ноги Сухоруковой, но когда бросил взгляд на лежащие рядом туфли, то усмехнулся – дескать, понял теперь. Лена быстро протёрла ноги влажными салфетками и обулась, а потом поднесла к майору поднятое с земли (с весьма большой аккуратностью) ружьё. Майор уже взял с земли нож – тоже очень аккуратно, за лезвие. Свободной рукой он взялся за микрофон рации. Судя по всему, этот вызов только помог какому-то поиску.
  - Как вы его нашли-то? – спросил майор после переговоров с коллегами.
  - Он хотел мне шину мотороллера прострелить, – ответила Лена. – С ножом вот кидался на нас, сами видите.
  - Лена, похоже, он ещё и Бориса подстрелил, – сказала Анна Андреевна. – Я только что поговорила с Тоней, леди Зарифа сейчас в больнице.
  Вскоре к месту происшествия подъехал «бобик», в котором находился патруль. Тут же, практически в считанные секунды остановилась бледно-голубая «Тойота».  Из «Тойоты» выскочила блондинка в светлых джинсах и оранжевой футболке, основательно похожая на Анну Андреевну.
  - Вера, – произнесла ведьма, – как ты сюда попала?
  - Леди Зарифа отправила мне SMS, что вы задерживаетесь неподалёку, я поехала сюда и увидела мотороллер Лены и… В общем, я за вами, едем в больницу.
  - Хорошо, но сначала давай, я дам майору…
  - Семёнову, – сказал на это майор и даже предъявил удостоверение. – Давайте, раз вам срочно нужно в больницу, я запишу ваши координаты, вас вызовут для дачи показаний.
  Дальнейшее уже было совершенно неважно для Лопухова, который был погружен в «УАЗ» и сразу как-то ушёл в себя. Он просто перестал реагировать на все вопросы, и от него быстро отстали. Во всяком случае, до того момента, пока его не доставили на Дмитриева, где уже ждали, судя по всему.
  - Вот, нашли его, – сказал тогда старлей, который его конвоировал. – При себе оружие, документов никаких нет. В мотороллер стрелял. Протокол составлен, его самого тоже досмотрели. На вопросы не отвечает. Его хозяйка мотороллера скрутила, серьёзная баба, скажу я вам.
  - Так, ладно, – произнёс майор, который сидел за столом, – будем оформлять задержание. Незаконное хранение оружия, покушение на убийство… Гражданин, фамилия ваша, имя и отчество. Будете и дальше молчать, так? Ну, так мы же в любом случае дознаемся, кто вы такой, Лопухов Дмитрий Павлович. Вы зря молчите, не поможет вам это. Вас уже по нескольким городам ищут.
  - Вы что-то путаете, – ответил Лопухов. – Никакой я не Лопухов. Вы меня путаете с этими криво составленными фотороботами.
  - Дмитрий Павлович, ваши отпечатки пальцев на оружии уже обнаружены, – майор чуть схитрил: оружие только-только отправили на экспертизу. – И наверняка у вас нет на него никакого разрешения. Да и показания…
  - Чьи показания? – взорвался Лопухов. – Чьи? Мисевич? Да она сектантка, больше того – она руководит сектой «Исследователи»! Вы ещё скажете, что эта мразь поганая Саад – ангел во плоти?! Вы наивны, милостивый государь, очень наивны! Зарифа Саад – точно такая же ведьма, как и Мисевич. Это сговор. Да, сговор!!! И вы поверите им?!!! Вы ведь присягнули народу России!!! На вашем рукаве её флаг, а не США и не Саудовской Аравии!!! А вы… Да, я Лопухов Дмитрий Павлович, семьдесят третьего года рождения, русский, православный, антикультист!!! А вы кто?!!! Вы – просто предатель России, из-за вас русские люди садятся в тюрьму, потому что ваша мягкотелая крабо-шмелиная власть не хочет добра России, а хочет полных карманов себе!!!
  - Дмитрий Павлович, вы что, хотите к психиатру? Имейте в виду, там будет не просто третий этаж, а прочная металлическая дверь с синей табличкой. Пока мы не проверим всю информацию о вас, и тогда… Клиника имени Сербского, как минимум, до момента, когда вас признают психически вменяемым. Да и в этом случае, боюсь, вас упекут в «Чёрный Дельфин» или на «Огненный». Вас даже похоронят там под номером.
  - Не угрожайте, майор, – тяжело дыша, проговорил Лопухов. – Вы не имеете против меня ничего. Что Лопухов? Лопухова ловите и спрашивайте. А я – не Лопухов, я – Виталий Константинович Нестеренко. Я – член «Движения за общественную нравственность», работаю с «Центром Георгия Победоносца» в ОмГУ. Но я никого не убивал, я христианин, полюбуйтесь сами, майор, – он расстегнул свою униформу, распахнул рубашку и продемонстрировал крест на груди. – Наша борьба – против духов злобы поднебесной. Мы за законодательное решение проблем…
   - Я вижу, вы их и решаете, так сказать, законодательно, Виталий Константинович. Так сказать, узаконенным ружьём и абсолютно легальным охотничьим ножом. Скажете, это вам подбросили?
  - Товарищ майор, – старший лейтенант Громов, тот, который сопровождал Лопухова, закатал штанину. – Вы сами посмотрите.
  - Значит, вы готовились всё-таки? – спросил майор Воробьёв у задержанного. – Или скажете, что вам это подбросили?
  - А вы думаете, нет? – Лопухов посмотрел на Воробьёва сумасшедшим взглядом. – А, вы же толерасты все тут, тех не обидеть, другим не навредить. Вам бы пристроиться куда-то потеплее, да денег получать побольше, а страна… А, что с вами всеми говорить. Всё, ура, поймали Лопухова. Жрите свою премию, карьеристы, жируйте, а завтра вы будете мыть машины американцам и подавать им ужин в кабаке. Или будете чистить туфельки вашей очаровательной арабочке, школу её подметать… Прости их, господи, не ведают, что творят, – он перекрестился.
  - Хорошо, будем считать, что я этого не слышал, Виталий Константинович, – ответил на это Воробьёв. – С самого начала. Фамилия, имя, отчество и год рождения.
  - Нестеренко Виталий Константинович, год рождения тысяча девятьсот семьдесят третий, проживаю по адресу улица Лукашевича, дом двадцать пять, квартира сто пять. Работаю в ОмГУ имени Достоевского, лаборантом, кафедра общей физики. Что ещё?
  - Откуда при вас ружьё и нож?
  - Подбросили Сухорукова и Мисевич.
  - Что вы делали у спорткомплекса?
  - Шёл к другу, Ястребову Петру Сергеевичу, морально поддержать. У него жена в психиатрической клинике, якобы она алкоголичка, её туда упрятали сектанты.
  - У них что, там связи?
  - Понятия не имею. Но больше некому.
  - Откуда вам знакомы Мисевич, Саад и Сухорукова?
  - Это известные сектантки, – ответил Лопухов. – Поддерживают тоталитарные секты «Викка» и «Родноверие». Саад – известная защитница сектантов, четыре суда с пастором Томасом Гандоу, это общеизвестно. Но вам это не нужно, потому что вы не захотите международного скандала – она гражданка Германии. К тому же поддерживает этих вот новомодных, босяков.
  - Что ещё за «новомодные босяки»? – спросил Воробьёв с крайним удивлением.
  - Какая-то секта, идут с Америки и с Германии. Говорят, что обувь вредна для организма, что надо везде босиком ходить. Даже зимой. Связаны с «Симороном» и ивановцами.
  - А какое отношение к этому имеют ведьмы?
  - Пока не знаю, – ответил Лопухов, всё так же продолжая изображать из себя рядового антикультиста, не понимающего, при чём тут он и стрельба по мотороллерам.
  В этот момент в кабинет вошла… Лопухов просто съёжился, потому что перед ним стояла Валентина Ильинична Литовка – та самая, из Новосибирска, следовательница.
  - Валентина Ильинична, вот, нашли возле «Арены», с ружьём, нож у него был…
  - Господи, – Литовка всплеснула руками. – Это же Лопухов, его подозревают в убийствах в Новосибирске. Серийный убийца, нападал на босоногих женщин…
  Лопухов побледнел – он понял, что теперь бессмысленно отпираться: Литовка слишком хорошо его изучила, он это знал. И хорошо, если это только она одна сюда приехала.
  - Вы уверены, что это он? – спросил Воробьёв.
  - Абсолютно, – ответила Литовка. – Где его нашли?
 - У «Арены», пытался прострелить колесо мотороллера, а потом напал с ружьём на женщин – говорит, сектантки. Всё городит про какую-то ведьму из Германии, Зарифу Саад. Кто такая, не в курсе.
  - А что там были за женщины?
  - Сухорукова и Мисевич, якобы тоже ведьмы…
  - У вас есть их координаты? – спросила Литовка.
  - Вот, телефон, – протянул бумажку Громов. Литовка взглянула на написанный там номер и тут же сказала:
  - Я позвоню Мисевич, чтобы она приехала сюда…
  - Так ей уже всё сказали, вот, вызываем на завтра, на опознание…