Аутотриализм в погонах

Если я ничего не путаю, события эти разыгрались в S-ом году. Ну да, точно, я как раз дембельнулся и, гордо позвякивая обильным нагрудным иконостасом (служба в «Пустынных Циклопах», прямо скажем, не сахар), возвернулся в родименький посёлок. Маретта, с которой мы… живём, что называется, гражданским браком, меня, как и обещалась каждым письмом, дождалась, а наша восьмилетняя Зика вообще чуть с ума не сошла от радости.
После традиционных охов-ахов, поцелуев, гостинцев, возлияний и всего остального, я, не мешкая, принялся за дело. То есть заместо прочёсывания местности в поисках предполагаемого места водителя-наладчика сельхозтехники (как советовали односельчане) али обязательного запоя (как советовал добрый соседушка) исчислил пеленг и взял курс на восстановление себя любимого в институте. А что такого-то…
Институт, вестимо, находился в городе, отсюдова километрах в десяти. Свежий опыт пехотинца оказался как нельзя ко двору – сию дистанцию мне пришлось мотать чуть не ежеден. Одно только оформление читательского билета израсходовало семь дней – не успели бумажку сляпать, как тут же посеяли, искали-искали, нашли – на тебе, фамилия с ошибкой впечатана. Давай по-новой. А ведь ещё студенческая карточка, надобный по первости набор книжек, и прочая, и прочая. От общаги я отказался, справедливо рассудив, что, мол, негоже такому бравому вояке выбивать себе место в и так переполненном что твоя коробочка общежитии. Хотя выбил бы на раз – льготы позволяли. Гораздо более важной проблемой сейчас для меня являлось вспомнить номера и индексы корпусов и аудиторий, имена (и, конечно же, прозвища) преподавателей, воскресить в памяти названия старых и выучить названия новых предметов – вся эта абитурская суета и предстоящая студенческая жизнь с непременным дипломом энергетика на выходе будто наполняли меня лёгким «SF-18», и я не шёл, а парил лайт-цеппелином, по строевой привычке чётко печатая очередной маршрут «Дом – Институт».
В первый же учебный день я познакомился с Ральфом, маленьким незаметным студентиком, на котором униформа даже самого маленького калибра болталась как маскхалат на журавле. Я, до блеска выбритый и заботливо снаряженный будто в трёхдневный поход, всё же слегонца робел, ощущая себя салабоном-первогодком и деревенщиной; Ральфа, несмотря на всеобщее дружелюбие, добродушно сторонились; стоит ли говорить, что общий язык мы нашли с первых же позывных. Нет-нет, это ни в коем разе не было дружбой – но чем-то по направлению к ней.
Ральф любил учиться и по мере сил пособлял мне одолевать труднодоступные места пути постижения тайн науки высоких энергий. Я… не знаю… верно, тоже был ему источником чего-то, доселе недосягаемого… не знаю, пускай сам расскажет. Иногда я забредал к ему в общагу (он был родом из какого-то далёкого северного городка) и однова в порыве приятельских чувств пригласил его к нам. По округлившимся глазам товарища я понял, что ляпнул не то, и прикусил язык, Ральф деликатно перевёл разговор на другое… и впрямь – этот Боливар перехода не вынес бы.
Как-то раз, во время обеденного перерыва Ральф вынул из своей сумки тоненькую книжечку в тёмно-серой суперобложке и безо всякого почтения к ней шлёпнул передо мной:
– Ты обязан это прочесть.
Так я впервые познакомился с чагграми.
Говорят, есть такое учение, мол, слова мостят дорогу реальности. Мол, в самом деле, как помянешь к ночи – эдак и вылезет, а коли не сплюнешь вовремя – сглазу не убережёшься. Не знаю, не силён я в этих вернисажах… но нынче, по прошествии стольких лет, буде вспоминаю пережитое – режь меня, ешь меня – уверенный я на все сто, что события те окаянные оная книжка-то и притянула. Хрен его знает, мож, не будь её… но задним умом всяк крепок, а тогда…
… тогда колючая вожжа угодила мне под хвостовое оперение, и я постарался ответить столь же развязно:
– Чё за бред… фантастика, что ли?
Ну кто тебя за язык тянул, голова еловая… забрал бы да скатапультировал потихоньку дома в пруд…
Ральф, помнится, удивился. Ещё бы, снабжаешь эту дылду-солдафона литературой, значится, снабжаешь – а он, образина, хамит. Видно, книженция уже кое-что в наших атмосферах всё же сдвинула…
Отбрил меня Ральф по всем искусствам высшего пилотажа:
– Если всё, чего не лизнуть, обзывать фантастикой – то да. Читай, читай. Держи сколько влезет, не библиотечная.
Сунув книжицу в рюкзак, я вытащил термос с Мареттиными котлетками и по установившемуся у нас обычаю протянул Ральфу половину. Тот молча двинул к моей дислокации основную часть своего столовского салата. Воевать, как я уже усвоил, было без толку. Тем более, кислую капусту я уважаю. Особливо коли под беленькую…
Вообще, Ральф и поныне остаётся для меня нерасшифрованным сигналом. Он был чуть не вдвое меня ниже (парочку зубоскалов посредством мирных переговоров я утихомирил быстро и без жертв). Форму Ральф носил небрежно, разговаривал кратко – совсем как мой коммодор Шайц – ни слова вхолостую – но молчуном отнюдь не был. В голове же держал, знать, столько всего, сколько и троим артелью не настрелять. Был не прочь после занятий совершить со мной и парой приятелей налёт на наш любимый бар «Шатёр», дабы заправить баки пенистым топливом, или с поднятыми флагами зайти в порт к знакомым барышням из женской общаги – и пока брага нерешительно ощупывала прожекторами ночное небо наших глупых голов, мы, разинув рты, слушали какую-нибудь новую захватывающую историю – то про застрявший во льдах ледокол, то про огроменный аппарат, который гнал что-то крошечное и страшное, то про космические разведывательные зонды с пилотами-камикадзе, то ещё про что.
Ещё была у Ральфа забавная черта – идя по улице, он начисто не замечал людей. У книжных людей такое часто бывает, но у товарища моего радарная система на борту отсутствовали напрочь. По правде сказать, он и так-то с людьми не особо… а что до сказов тех удивительных – так глухарь, он ж по весне тоже такой. Самодостаточный.
Какой-то дух, что ли, от него исходил… Не пойми неправильно – тянуло меня к нему. Всё казалось, ещё чуток – и Ральф скажет мне слово… ну… есть такое, вроде пароля али кода доступа, у каждого своё, и многие о том слыхом не слыхали, живут как Бог на душу положит, вот навроде меня. А некоторые знают. И уж совсем по пальцам перечтёшь тех, кто знает таковое не только за себя, но и за прочих людишек, и идёт такой, будто городской учитель в глухой аул, и открывает людям их слова. Кто спасибо скажет, кто камень кинет – всё едино. С какого полигона в Луну не целься…
Опасны такие герои, скажешь, а ну как употребит эдакий наполеончик чужое слово вкривь и вкось? Чать, такое словцо – оно как бы ключ от ракетного пульта?
Неправда твоя, дружище, в молоко пудельнул. Коли открывается кому нести окромя своего ещё и не своё сокровенное – неспособен он к барышу с чужого плеча. По своим не выпалит.
Чуял я, нутром и всем остальным чуял, что именно таков мой Ральф. Жаль только, что слово, коим он меня по башке огрел, оказалось чёрным окровавленным противотанковым ежом – ЧАГГРЫ.
С даденой тёмно-серой книжкой я, пообедав, развалился на тахте. Заданий на дом было всего ничего, тем более, что час после еды у меня был отмечен как свободное время. Распорядок, мать его, привычка – вторая натура.
Маретта было ластиться рядышком примостилась, да бес в моих нутрях тявкнул так, что Зика проснулась, захныкала. Моя встала, одёрнула платье и молча ушла в спальню. Я двинул беса под ребро и начал читать.
Чаггры. Произрастает от санскрейского «сакхри» или, гадательно, фельдшерского латынского «хагора» и обозначает «духовный самотык». К толкователям ещё пыжились втюхаться команчи-майки со своим «Тцкаггааром» (в перекладе «задница»), но с плоскожопием, как оказалось, не забривают.
Чаггры – это такие сказочные ребятки, вроде привидений. Живут якобы вкруг нас, но как бы за стенкой, мирному населению не докучают и вообще соблюдают чёткую дисциплину. Каждый чаггр, вроде инструктора, прикреплён к определённому человеку, и когда тот, значит, вылакает свой духовный наслажденческий колодец до донца, лихо рапортует «Чаггр по вашему приказанию явился!», напяливает в виде камуфляжа личину подопечного и, типа, материализуется. А дальше форменный неустав.
Новобранец-чаггр притаскивает с гражданки ещё одного (нематериализованного) собрата, и они втроём вступают в допущение порочной половой связи – обожравшийся наслаждениями человек-зачинщик, чаггр-двойник и чаггр-фантом. При сём предусмотрительные призраки хитрыми манёврами дистанционно гасят Солнце. Гляди картинку:

              ИНИЦИЯ
            (человек)
            |                |
            |                |
            |                |
      ЗЕРКАЛО-------ТЕНЬ
   (чаггр-копия)    (чаггр-эвентуаль)


Короче, наш брат Иниция сидит в глубоком анусе и имеет взаимо-тройной трах с самим собой и двумями привидениями. Братья-чаггры вроде как талдычат дураку – имеешь ты синичку в грабельках своих – и имей дальше, не по ранжиру тебе со ржавым своим «калашом» в калашный рядок-то. А уж полез – получай по груздям.
Туши свет, расчехляй зенитку. Захлопнул я книжку в чувствах, что называется, контрнаправленных. С северной стороны глянь – всё чин по чину, выхлебал кайф в одночасье, не позаботился о резервах – войну проиграл. Между прочим, не худо бы ещё разобраться, что за кайфом там баловался, почему в одиночку и вдобавок в служебное время…
А с другой – ну явный перелёт. Ну дали бы мудаку десять нарядов вне очереди, ну отпидорасил бы гальюн – всё же не с духами за такое случать. Кайфомана и так жисть недолга…
Тьфу, чёрт. Зашвырнул я «Чаггров» в рюкзачишко и встал мышцы размять. Уж смеркается скоро, а у меня уроков непахан огород. Да и с Маретткой мирный договор подмахнуть не худо бы. Обидел женщину, солдат, нехорошо, нехорошо. За такое раньше золотопогонники могли и…
И как стало темно. Погасла люстра, погасла на столе моя трофейная переноска. Погасло окно.
Я бросился в спальню. В голове, как прапор на плацу перед проверкой, заскакали мыслишки: «Воздух? Воя не слышно. Нападение? Нет, не похоже. Землетрясение или там катаклизма? Хер его знает», но главное стучало – спасать жену и дочь, родных-неродных.
Дверь я распахнул, будто ручка была раскалённой. И замер. Спасать было некого. Как говорится, по городу ужо прошлась спасальная бригада.
На мною самолично сколоченной кровати лежали две Маретты. Совсем голышом, только витые тонкие пояски на белых телесах – всё никак не мог уговорить его сымать. Тугой стонущий вздрагивающий узел плоти. Пряная вонь. А поодаль в углу вроде что-то зыбится, колышется горячим воздухом над свежей воронкой, будто дымка какая-то.
Я тихо прикрыл дверь, прошёл к столу и опустился на табурет. Не шумите, подумал я и понял, что дико устал, Зику разбудите. Хотя что Зика… проснётся и увидит мамочку, единственную во всём мире и, конечно, самую-самую лучшую.
Я сидел минут двадцать. Было темно, и хотелось курить. Нужно было делать что-нибудь внештатное, ненормальное и потому единственно правильное.
Но голова оставалась пустой, будто гильза, пропущенная пьяным кустарём-пороховником, да две трети души как сгинули в самоволке.
Я нашарил под столом потайной ящичек и вытащил зачем-то свою безотказную боевую рацию. Машинально обтёр кожух и сунул за пазуху. Потом подхватил рюкзак и вышел из дома.
Чернота била по глазам. Изредка повывали собаки. В воздухе дрожала черёмуховая горечь. Дойдя до околицы, я обернулся.
Посёлок мой – чёрное на чёрном – будто в прибор ночного видения, прожигающий стены и плетни, вижу – за каждым окном ворочается чаггр, неотвратимый как поток горящей нефти; мужики по-бабьи всхохатывают, бабы по-****ски поскуливают и закатывают глазки. Дети спят.
Я перехватил рюкзак и пошёл в город.
Потом неинтересно. По пути нагрянул я в один всеми давно позабытый гарнизонец и реквизировал допотопный двухвинтовой «Шмель», с лейтенантом «Песчаных Циклопов» ведь не поспоришь особо. Завёл, поднял, развернулся, дал для приноровки пару кругов, да и накрыл к херам пулемётным веером это змеючье гнездо. Сдал, конечно, вертолёт обратно, ещё и сунул в карман пацану-офицерчику, чтоб отпирался убедительнее. А вот как от этих наших родимых ушёл, того тебе знать не положено. И так наплёл, расплетать замаешься.
Книжку ту коварную так и ношу с собой, всё увольнительную дать никак не сберусь. Мож, того – возьмёшь, а? Вдруг сгодится?
Вдруг… ты обязан её прочесть?