Читая Бруцкуса. 25. Д. Штурман. Послесловие -7

7. Хозяйственная свобода и социализм

Говоря о «диктатуре пролетариата», надо бы сразу отметить фиктивность термина: «диктатуры пролетариата» нигде и никогда не было, нет и не может быть. На самом деле речь шла, идет и всегда в соответствующих случаях будет идти о диктатуре верхушки партии, объявляющей себя «авангардом пролетариата» (часто в стране, претерпевающей переворот, почти отсутствующего). Пролетариат не может стать правящим классом. Идея его диктатуры – один из наиболее утопических моментов марксизма.

В этой главе Бруцкус наглядно доказывает, что «управление вещами и процессами производства» (Маркс, Энгельс, Ленин), которым, при классическом марксовом социализме, должна смениться власть над людьми, на самом деле есть управление людьми, куда более полное, чем при частнохозяйственной экономике.

Бруцкус говорит: «Конечно, формы принуждения могут стать весьма мягкими, но ведь к этому стремится, и не совсем безуспешно, и современное демократическое государство». И здесь он заблуждается: формы принуждения при развитом, полном и последовательном социализме, охватившем все хозяйственные отрасли, должны быть твердыми, потому что хозяйственные инстинкты людей, их интересы, их здравый смысл восстают против принципов огосударствления и централизации экономики и должны быть перманентно подавляемы. Сегодня (1987 г.) в СССР усиленно подавляется и репрессируется коррумпированная и связанная незаконными экономическими отношениями часть общества, в том числе номенклатуры. Или же социализм должен отказываться от своих принципов, хотя бы в сфере народного потребления и обслуживания. Тогда принуждение может быть несколько мягче. Что же касается «современного демократического государства», то оно применяет принуждение значительно реже и мягче, чем должно было бы применять ради безопасности общества и стабильности его бытия.

В этой же главе Бруцкус еще раз сопоставляет конкуренторыночную самоорганизацию экономики с ее директивной социалистической регуляцией сверху, по единому плану, и приходит к прозорливому выводу:

«Социалистическая организация хозяйства, если бы ей наконец удалось отлиться в устойчивые формы, отличалась бы громадным консерватизмом и инерцией. Ничего подобного вечно изменчивой хозяйственной жизни капиталистического общества социалистическое общество не представляло бы» (выд. Д.Ш.).

В СССР «социалистической организации хозяйства... удалось отлиться в устойчивые формы» после уничтожения единоличного крестьянства, нефиктивных кооперативов, артелей и нэпманов, и эти «устойчивые формы», как предсказал (надеявшийся тогда, что они не восторжествуют) Бруцкус, действительно отличаются «громадным консерватизмом и инерцией», что безуспешно пытаются преодолеть все генерации советских руководителей.

К анализу социалистического распределения, сделанному Б.Бруцкусом, и к примечаниям к нему В.Сорокина мне нечего добавить. Отмечу только следующее: при «развитом» и не терпящем экстремально бедственного (настоящий массовый голод) состояния социализме несвободное, авторитарное распределение обеспечивается не только градацией установленных государством зарплат, верховно предопределенной дифференциацией бытовых условий и культурных возможностей и сетью закрытых распределителей разного ранга. Авторитарное распределение предопределено одной уже единственностью поставщика, принудительным, безвыборным ассортиментом его товаров и универсальной обязательностью его монопольных цен. Разумеется, в чистом, ничем не нарушаемом виде всё это существует только в концлагере и в замятинской или орвелловской антиутопиях.

В реальном социалистическом государстве не экстремально-террористического и голодного (СССР 1918-1920 и 1930-1933 гг., Камбоджа Пол Пота, теперешняя Эфиопия и пр.) периода и типа «вторая» («черная») экономика вносит существенные, иногда – могучие возмущения в картину узаконенного социалистического распределения. Впрочем, «вторая» экономика функционирует и в экстремальные «пайковые» периоды. В сфере потребления информации тоже существуют государственная идеологическая монополия, неравномерно распределяющая информацию между своими подданными (кому что положено знать), и (сравнительно узкий) «черный рынок» Самиздата, Тамиздата, Магнитиздата, видео, зарубежных радиоголосов. Вообще, социализм становится более или мене выносимым для своих подданных строем, когда нарушаются его предельные закономерности, когда существуют производства, услуги и распределение в обход законов.

Бруцкус не может не выйти за пределы чисто экономического рассмотрения вопроса, потому что для всякой развитой личности первостепенно важен момент политической (идеологической, духовной) свободы. Он говорит:

«Вопрос о политической свободе выводит нас за пределы нашего исследования, но он после сказанного и без того ясен. Научный социализм утверждает, и по нашему мнению с полным основанием, что публично-правовые институты не могут висеть в безвоздушном пространстве, что у них должен быть экономический фундамент. Капиталистическое общество декларировало права человека и гражданина, и эта декларация прочно связана с его экономическими устоями: с свободной конкуренцией, с свободным потреблением, свободой труда и, больше всего, с принципом частной собственности. Пока указанные экономические устои будут стоять прочно, до тех пор будет сохранять свое значение и декларация прав человека и гражданина. За отсутствием экономических предпосылок индивидуальной свободы в социалистическом обществе в нем не может быть речи о политической свободе, и наши коммунисты с полной последовательностью ее отрицают как институт буржуазного общества.

Правда, социализм в утешение утверждает, что и в пределах капиталистического общества под формальной свободой таится фактическое отрицание, насилие экономически сильного над экономически слабым. В социалистической критике капиталистической свободы не все правда, но много правды. Именно на этом основании современные демократии от буржуазного принципа «laissez faire, laissez passez» отреклись; в свободный меновый строй введено много корректив,

 
усиливающих позицию экономически слабых, и еще много корректив предстоит ввести. Но, конечно, дело личной свободы не выиграет от того, если она будет отменена и с формальной стороны, и по существу»*.

[* Несовместимость социалистического строя с индивидуальной свободой была очевидна для всех, кто пытался серьезно вдуматься в его конструкцию, исходя даже из посылок научного социализма. К этому выводу пришли не только известные противники социализма Герберт Спенсер и Евгений Рихтер, но к такому же выводу, к огорчению и себя, и своих читателей, пришел и горячий апологет социализма, пропевший ему свою лебединую песню, М.И.Туган-Барановский, «Централизация социалистического государства», предполагает он, «предполагающая строгое подчинение личности велениям центральной власти, передачу этой последней всей хозяйственной инициативы и всей ответственности за правильный ход процесса общественного хозяйства, не соответствует идеалу наибольшей свободы личности». «Социализм как положительное учение», стр. 83. Конечно, апологет социализма выражается мягко. (Прим. Бруцкуса).]

«Позиции экономически слабых» в некоторых демократических странах, например, в США или в Голландии, так усилились, что превратились в один из самых распространенных способов добывания хлеба насущного для целых слоев населения. Это не только ложится тяжелым грузом на работающего налогоплательщика: пока еще (пока их не удушили монополии и огосударствление экономики) продуктивно работающие конкуренторыночные структуры этот груз выдерживают. Но это сверхщедрое социальное обеспечение неработающих работоспособных людей нравственно разлагает значительную часть общества. По-видимому, способы усиления «позиции экономически слабых» должны быть исследованы и социально усовершенствованы в сторону усиления самих слабых, а не только их социальной позиции (возможностей и способностей к вымогательству). Во всяком случае, Бруцкус видит гуманизацию общества капиталистической свободы такой, чтобы в процессе этой гуманизации «ребенок» (частнохозяйственная конкурентная инициатива, частная собственность – добавлю от себя: с правом ее наследования) не вылетел из корыта вместе с грязной водой (некоторые жестокие аспекты конкуренции, в том числе и на рынках труда).

В главе, посвященной проблемам свободы, Бруцкус формулирует проницательное предвидение того, что утопия «безвластной коммуны» (Троцкий), «царства свободы» (Маркс), безгосударственного «самоуправления ассоциированных производителей» (Энгельс) выльется в самое деспотическое государство в истории. Он пишет:

«Очевидно, что социалистическое общество не есть царство свободы личности. Наоборот, эта личность лишается всякой свободы во имя того, чтобы общество свободно располагало своей судьбой. Но через какой же орган общество осуществляет свое свободное самоопределение? Очевидно, через государство. Мысль Маркса о межгосударственном бытии социалистического общества должна быть решительно отброшена. Именно в социализме государство является во всемогуществе и политической, и экономической власти. Не прежнее монархическое государство Запада, не современное демократическое государство, а социалистическое есть тот Левиафан Гоббса, который без остатка поглощает личность»*. [* Заметим, что и российская монархия, особенно в 1860-х – 1910-х гг., не являлась таким Левиафаном.]

Уничтожая все конкурентные рынки: экономический, политический, информационный, – социалистическое государство берет на себя роль верховного регулятора всех социально значимых процессов в системе. [[С крахом коммунизма российский народ добровольно отказался от всех свобод и позволил олигархии уничтожить конкуренцию во всем. В стране по существу реставрирован социализм, и при свободе выезда из страны будущее России печально…]] Все общество этой роли выполнять не может по причине своей занятости другими делами и в связи с отсутствием конкурентных рынков, на которых оно, не отрываясь от своих повседневных дел, могло бы предопределять ситуацию посредством выбора (покупки-отказа от покупки; избрания – неизбрания того или иного депутата или партии; предпочтения той или иной информации: идей, образов). В социалистическом государстве инициатива распределена иерархически. Ее решающий потенциал сосредоточен на вершине иерархии (иногда – личной, иногда – олигархической). На этой вершине находятся рычаги управления всеми аппаратами слежения, охраны и принуждения. В 1922-23 гг. Бруцкус, осторожный и деликатный мыслитель, высказывая свои опасения относительно коммунистического Левиафана, делает оговорку: «Будем помнить, что история знает много разбитых иллюзий, и настоящий проект организации коммунистической власти через испытания истории еще не прошел».

К настоящему времени этот опыт прошел через многократные, многообразные и многолетние испытания. Бруцкус умер в 1938 году, и он успел написать об оправданности самых худших своих опасений относительно коммунистического государства и построенной им социально-экономической системы.

Знаменательно в этой главе противопоставление двух ведущих мировоззренческих концепций, пронизывающих всю историю человечества и не утративших ни своей полярности, ни своей популярности сегодня. Причем одно из них, сегодня лежащее в основе марксистского социализма (ленинизма, коммунизма), по-прежнему, глухо (Бруцкус отмечает эту глухоту) к аргументации противоположной стороны. [[Оно глухо и спустя еще двадцать лет!]]

Вот выводы Бруцкуса:

«Но мы чувствуем, что мы подошли со своей аргументацией к глухой стене. Есть два миросозерцания, между которыми не может быть никакого соглашения, никакого компромисса. Согласно одному из них, человечество стремится к конечному блаженному состоянию, строение этого блаженного состояния известно, и соответствующий механизм остается только осуществить идеалистическим подвигом. В новом обществе, в котором идеал уже осуществлен, свобода личности не нужна, ибо ей нечего творить в совершенном обществе. Зачем нужна свободная личность блаж. Августину в его «civitas Dei», и зачем она нужна Карлу Марксу в его социалистическом обществе?

Но есть и другое миросозерцание. Нет никакого конечного блаженного состояния. Механизм осуществления рая на земле неизвестен. Надо в каждую эпоху решать конкретно те задачи, которые ставит жизнь. Человечеству можно указать лишь самые общие директивы для его устремлений, и ему можно заранее сказать, что каждое достижение будет сопровождаться возникновением новых противоречий, постановкой новых задач.

Счастье человечества заключается именно в вековечном устремлении. Источником вековечного движения вперед человечества является творческая личность. И великим преимуществом современной европейской цивилизации перед всеми предшествовавшими цивилизациями является то, что она это познала. Идея свободы человеческой личности родилась еще в бурях Реформации, когда Лютер перед синклитом могущественнейших светских и церковных владык произнес свои великие слова: «So denke ich, und ander kann ich nicht!». Для тех, кто стоит на почве такого миросозерцания, принцип свободной человеческой личности есть верховная ценность, это наш последний критерий. Этого нашего первородства мы не продадим за утопию земного рая, ибо в нем святой талисман европейской цивилизации».

Вопрос о высших нравственных императивах и абсолютах, долженствующих руководить свободной личностью, Бруцкусом не затрагивается.

К несчастью, для весьма представительной части современной интеллигенции, не только на Западе и в «третьем мире», но и в социалистических странах, не существует столь отчетливой, как для Бруцкуса, альтернативы: «социализм или свобода личности, свобода общества» (см. прим. 51). [[Российский народ упрямо рвется в социализм…]]