Сперматозоиды и Личности

1.

У прапорщика Пузырева при его небольшом росте был довольно длинный нос, с некоторой горбинкой.  «Большой нос - не укора, - говорил он, когда кто-то касался этой темы. - Упадешь – так подпора!»
- Да и вообще, - сказал он мне как-то, - от большого носа одни только плюсы. Особенно в отношениях с женщинами. Многие из них  склонны по размеру носа судить о размере другого органа. И хотя антропологи утверждают, что никакой метрической зависимости тут нет, но всё равно каждая вторая подсознательно хочет убедиться в этом сама. До четырнадцати лет я очень переживал и даже думал его немного косметически обрезать, но, к счастью, не успел. Помешала моя первая возлюбленная. А позже  я узнал еще одну хорошую новость – оказывается, выдающийся нос говорит о том, что и его владелец выдающийся человек. Мне эта версия показалась тоже правильной. А некоторые женщины и вовсе в этом убеждены. Об одной такой я тебе и расскажу.

Познакомился я  с ней год назад. Это произошло  на улице – недалеко от здания железнодорожных предварительных  касс. Я как раз шел за билетами и мое внимание привлекла  девушка в синем строгом костюме. Она стояла перед переходом, держала в руках какой-то листок и выглядела немного растерянной. Я подошел и участливо спросил, не могу ли быть ей полезен. Она меня искренне поблагодарила за беспокойство и сказала, что немного заблудилась. Ей на листке нарисовали схему, но «природный топографический кретинизм» не позволяет ей этой схемой воспользоваться. Она так мило и просто  сказала про этот свой недостаток, что я понял, что у нее наверняка есть нечто другое, что она умеет делать виртуозно или в чем разбирается лучше других. В любом случае, у нее есть внутренняя глубинная амбиция. Я это так ей и сказал и добавил, что не стоит на себя наговаривать, потому что пространственная дезориентация свойственна большинству особям прекрасного пола. Она только улыбнулась. Оказалось, что ей как раз  тоже нужны билетные кассы и нам по пути. И мы пошли вместе. И хотя до касс было не больше ста метров, я повел ее такой дальней дорогой, что мы успели не только  познакомиться, но даже и немного узнать друг о дружке.

Девушка оказалась журналисткой, сотрудничала с разными серьезными изданиями и ещё читала историю на каких-то армейских курсах. Но у нее, как сама она сказала, была одна главная страсть – исторические личности. А любимым занятием - все время определять, кто личность, а кто нет. Выяснилось, что хоть она преподавала  военным, но больше всего на свете не любила именно их, они ее просто-таки раздражали. «Разве это офицеры? – восклицала она со смехом. - Вот раньше были  – это да, полководцы-победители, герои-орденоносцы! Но сейчас, когда настоящей войны давно не было,  мирное  время военного человека  испортило, он начал подгнивать изнутри и превращаться в ветхий хлястик, которым даже сапоги не начистишь – в руках рассыплется!» Я слушал ее, кивал и радовался, что я сегодня был в гражданском костюме.

- А вы - как к военным относитесь? – спросила она меня, когда мы уже заходили в зал.
- Да как к ним можно относиться? – ответил я немного брезгливым тоном. – Параллельный мир одинаково одетых людей. Я с ними как-то не пересекаюсь.
- А вы где работаете?
- Микробиолог я, науку толкаю, - вырвалось у меня, и до сих пор удивляюсь, почему так сказал, это было первое, что пришло в голову.
- То есть вы ученый?
- Да, - подтвердил я просто.
Я отыскал глазами кассу для военных - возле нее почти никого не было.
- Среди ученых много личностей! – сказала мне моя спутница, направляясь к обычной кассе с огромной очередью. – Они столько всего сделали для людей. Но для них, увы, не бывает отдельных касс.

После этих слов во мне окончательно победило мужское начало и я, как ни торопился, плюнул на всё и встал  в общую очередь вместе с ней. Мы простояли часа полтора. И все полтора часа мы говорили, и она мне даже призналась, что ей кажется, что мы знакомы сто лет. Она не знала, что мне это говорят почти все и почти всегда. Она мне рассказывала истории о разных великих людях, которые творили историю. И еще она жаловалась на то, как ее достали слушатели в Академии: она им - об истории, о великих баталиях, а они - фигуру рассматривают, она им - о мировых полушариях и глобальных переселениях, а они на грудь пялятся. Интервью даже взять не у кого – такие все примитивные! Но наиболее мерзкие военные, это – прапорщики. В Академии они не учатся, но пару раз она с ними сталкивалась.

А я, в свою очередь,  старательно отводя глаза от ее груди, поведал ей о своем большом микробиологическом будущем. Я напряг свою память и выдал всё, что только когда-либо читал или слышал на эту тему. Я так увлекся, что даже и в самом деле почувствовал себя на переднем крае науки. Ее особенно заинтересовали «мои опыты» по замораживанию сперматозоидов и яйцеклеток. Я ей сказал, что половые клетки мы, ученые, уже давно научились замораживать и потом оживлять, но скоро можно будет так же качественно замораживать людей и, когда надо,  спокойно их возвращать к жизни. Работы над этим идут полным ходом. Мы как раз экспериментируем с нейронами – ведь, главное, чтобы после разморозки не произошло разрушения  личности.

-  Личности… - повторила она с восхищением. – Всё так интересно. А скажите мне, я понимаю, что вы очень заняты, а можно хоть одним глазком, хоть в полглазика посмотреть на это. Я хотела бы побывать в вашей лаборатории.
- Это не проблема. В любое время – пожалуйста. Только у нас сейчас там ремонт идет – выделили огромный грант на реорганизацию -  и сотрудники основное оборудование и замороженные ткани пока разобрали по домам. Так что, если желаете заглянуть в волшебный мир, в котором куётся будущее -  милости прошу прямо ко мне. Давайте через три дня, в субботу – прямо с утра – в 10. Я как раз из командировки вернусь – новых мышек подопытных привезу.
- Ой, спасибо, я не откажусь, мне тоже это подходит, - сказала она радостно. - А то я уже что-то перестала в этой жизни понимать: мне вот всегда с самого детства были интересны писатели, творцы, ученые, а судьба почему-то всё время сводит только с военными.  И муж мой бывший был военный – мы развелись. И брат после армии на сверхсрочную остался – с тех пор с ним даже говорить не о чем. И после окончания журфака преподавать к ним попала. Мне от одного ихнего зеленого цвета уже плохо становится. Я приду обязательно, а можно я и диктофон захвачу?
- Да, конечно, - согласился я и подумал: «Надо же, как у неё всё разделено – военных она не любит, но полководцами и победителями восхищается. Хотя, в принципе, понятно, ведь для нее главный критерий – успех. А какой успех может быть даже у самого героического генерала, если нет войны?»
 

Мы взяли билеты. Я проводил ее до метро, она записала мой адрес и мы расстались.

Командировка выдалась напряженная и бестолковая – я ездил, разумеется, не за мышками, а набирал новых бойцов из военкомата. Сначала их долго не могли пересчитать, потом, в дороге,  один призывник напился, заскучал по дому и сбежал, прямо на ходу спрыгнув с поезда, короче я так закрутился, что в итоге про свою журналистку  напрочь забыл.  Тем более еще, когда вернулся в пятницу вечером, ко мне напросилась одна давняя моя пассия – как она сама выражалась, на сатисфакцию. Мы с ней поужинали при свечах, выпили по бокалу вина, и она у меня  осталась на всю ночь.
Ушла она почти в десять утра,  получив перед этим еще одну сатисфакцию.

Не успел я толком умыться, как зазвонил домофон. Журналистка! Пока она поднималась на пятый этаж, я успел только спрятать в кладовку военную форму и надеть штаны и рубашку, и ещё принять задумчивый вид погруженного в размышления экспериментатора.
- А вот и я! – радостно сказала гостья. – Я вас не оторвала?
- Нет. Очень рад. Проходите в комнату.
- Я сразу вас нашла – просто удивительно, даже не заблудилась. А где же ваше рабочее место? – спросила она, увидев пустой стол. – Где оборудование? Где мышки?
- Оборудование у соседа – доктора Оскомина.  Я ему давал на время пока был в командировке. Располагайтесь, а я сейчас всё принесу – и оптику, и препараты.

Я вышел к соседу-прапорщику и попросил у него на пару часов школьный микроскоп – у него сынишка в ботаническом кружке занимался. Потом вернулся, достал из мусорного ведра презик, выброшенный туда полчаса назад, и капнул из него на стеклышко. Лаборатория готова. Мышек, правда, нет, но ведь они могли и спать, устали с дороги.

Я   перенес микроскоп в комнату на стол, покрутил колесиками, наводя резкость, и дал глянуть в окуляр своей любопытной посетительнице. Кристина, так звали журналистку, с интересом посмотрела в окуляр и воскликнула:
- Ой, а что это?
- Это замороженные человеческие сперматозоиды.
- Так они же живые!
- Как живые? Хотя… конечно, живые, я же их специально для вас вынул из морозильника – они и оттаяли в тепле. Дайте сюда, я проверю, полностью ли прошло оживление, - попросил я и посмотрел в глазок.

Что тебе сказать? Я  никогда до этого не видел свои собственные половые клетки, и это, скажу, очень даже противоестественное зрелище. Этих маленьких головастиков было не счесть, они извивались, двигались, сталкивались. Они что-то искали, надеялись. И это всё уже было в мусорке. Я смотрел и не мог оторваться, даже про журналистку забыл, а изнутри у меня поднимались  странные чувства.
- Дайте мне ещё взглянуть, - попросила Кристина.
- Пожалуйста, - сказал я, нехотя уступая ей место.
- Обалдеть… - зашептала она восхищенно. - Как интересно…

Я  смотрел на Кристину  и невольно прислушивался к себе. Надо же, я никогда не задумывался, что чем бы я не занимался, они всё время кишат  внутри меня – и когда хожу, и когда ем, и когда сплю. А микроскоп-то слабенький – то есть они довольно большие. Мне показалось, что я даже начал чувствовать, как они во мне шевелятся - миллионы, сотни миллионов. Зачем я это увидел? Так вот, оказывается, почему мы испытываем удовольствие, когда от них избавляемся.

- И из этого получаются люди? – философствовала  журналистка, погрузившаяся в исследование моего интимного мира. - Ой, а один такой шустрый, так активно вертит своим жгутиком – такой пробивной. Вот молодец! Наверно  был бы победителем. Он бы обязательно пришел первый и был бы не прапорщиком или визгливым генералом, а великим полководцем. Только этого уже не узнать никогда…

- Вы, знаете, нет, - возразил  я с солидным видом, вспомнив, что я бывалый ученый. - Это миф, что побеждает всегда тот, который первый добегает до цели. Нет здесь не так, природа сделала хитрее. Наука это уже доказала. Первый сперматозоид всегда гибнет. Сотни, тысячи первых гибнут, пробиваясь сквозь враждебную кислотную среду. Яйцеклетка не встречает их с распростертыми объятиями, ее оболочка тверда и ее нужно еще растворить. Множество живчиков участвуют в этом процессе. Они окружают ее и начинается осада, как в древности осаждали хорошо укрепленные города. И снова гибнут, гибнут и гибнут и всё только для того, чтобы один – не самый шустрый, но самый везучий – случайно  прорвался к ее ядру первый.
 
- Вы так много знаете! – оторвалась наконец от микроскопа моя гостья. – И так интересно рассказываете. Я заметила, что у вас самое примечательное - это ваш орган обоняния. Такой орган я видела на гравюрах и портретах знаменитых людей прошлого. Я еще тогда поняла, что в слове «личности» корень не «лич», а «нос». Продвинутый нос указывает на продвинутую  личность!

- С вами не хочется спорить, - согласился я. – Я вам признаюсь - он у меня был еще больше, я его просто укоротил в юности. У меня теперь иногда вскакивают фантомные прыщи, их хочется почесать, но воздух ведь не почешешь?
-  Жаль, что мы не были знакомы тогда – я бы вам не позволила.
Я подошел к Кристине и взял ее за талию:
- Кристочка, у вас ведь тоже довольно длинненький носик. О чем это говорит у женщин?
- Не знаю…  - тихо ответила она.

- А я знаю, - сказал я, прижимая ее к себе и легонько целуя в губы. – Он говорит о том, что у женщины очень долгий оргазм.
- Кажется, он уже начинается… -  прошептала Кристина. – Вы - личность, я это чувствую…

В дверь позвонили, а затем громко постучали. «Вот так всегда! – мысленно возмутился я и оставив недоласканую Кристу, пошел открывать. На пороге стоял солдат-посыльный.
- Товарищ прапорщик! – громко заорал он. – Учебная тревога! Вас  срочно вызывает к себе командир части. 
- Тише, чего ты орешь, иди, болван, я скоро приеду…
- Никак нет, товарищ прапорщик! – еще громче заорал служивый. – Машина внизу – мне приказано вас подвезти.
-  Подвести? – переспросил я, оглядываясь. -  Ты меня уже подвел.

Я закрыл дверь.  Кристина стояла ошалевшая – она всё слышала. На нее было жалко смотреть.
- Извини, - сказал я, вынимая из кладовки китель и облачаясь прямо на ее глазах в военную форму. – Меня вызывают.
- Я даже поняла куда, -  презрительно произнесла Кристина, справившись с  первым шоком. Она схватила свою сумочку и, выходя из квартиры, уточнила. - Я думала ты мышей замораживаешь, а ты сам – мышь. Серая  и никчемная.
- А как же нос? – спросил я вдогонку, но ответом мне была затихающая дробь ее каблучков.

Солдат, стоявший на лестничной площадке, вдруг начал чесать репу.
- Товарищ прапорщик, уточните, а ваша фамилия Оскомин?
- Нет, - отвечаю, –  Пузырев я. А прапорщик Оскомин сосед мой - вот, рядом живет.
- Вы меня извините, я, кажется, напутал, - пролепетал солдат. – Меня прислали за Оскоминым.

Я хотел его размазать по ступенькам, но только глубоко и со стоном выдохнул. Я понял, что размазан уже сам. Я – мышь. И как мышь, я юркнул тихонько в свою норку, захлопнул неслышно дверь, скинул прямо на пол свой дурацкий китель и завалился на кровать, бессмысленно уставившись в потолок. Эх, Пузырев, Пузырев, сказал я себе, какой же ты дурак, бегаешь, раздуваешь  щеки, прикидываешься то одним, то другим, а в итоге всё лопается и остаёшься ты ни с чем, потому что, на самом деле, не нос определяет человека, а скорее его фамилия. П у з ы р ё в: корень – «пузыр».
Хотя даже, может, и не фамилия! И не звание, и ни что другое, кроме одного качества - может человек  быть самим собой или нет? Самим собой - вопреки всему - изо всех сил. Барахтаться, как тот сперматозоид, который даже не задумывается, что  его шансы практически равны нулю, а работает жгутиком так, будто бы он один и от него одного зависит, будет продолжаться жизнь во Вселенной или нет.

Я поднялся с кровати,  подошел к столу и посмотрел в микроскоп – головастики уже не шевелились. Всё было мертво, как на поле после страшного боя. Я старательно рассматривал, двигая туда-сюда стёклышком, в надежде найти  живых, но тщетно – миллионы застывших тел. И только однажды я уловил  судорожное подрагивание одного – это был наверно тот полководец, о котором говорила  Кристина. Он еще продолжал бороться. Вот жизнь…


2.

Пузырев замолчал, потом подошёл к вытяжному вентилятору и закурил.
- И это всё? – спросил я, немного удивленный?
- Что всё?
- На этом всё закончилось?
- На чём на этом? На том, что я - мышь?
- Ну да…
- Ты шутишь? Когда это у меня любовный роман так заканчивался? Если я превращаюсь в мышь, то женщина превратится в сыр. Эта Кристина меня здорово раззадорила и во мне проснулся азарт грызуна.  Обычно я сам подстраивался под женщину, чтоб ее соблазнить,– и мне всегда это удавалось.  Я проникал в их внутренний мир, в их интересы и симпатии, и становился на время таким, каковым был их идеал. Теперь же мне это надоело – я решил поднять планку задачи. Пусть теперь не я, а она воспримет меня таким, какой я есть. А для этого нужно разрушить ее построения, прогрызть основание этой несуразной конструкции, на вершине которой самое глупое заблуждение – определять величие человека по его известности.

Я решил не спешить, ведь тут нельзя действовать в лоб. Я целый год искал удачного повода с ней встретиться, даже думал как-нибудь попасть на ее лекции, но не получилось.  И вот на прошлой неделе случай мне такой, наконец, представился. Вышло – лучше не придумаешь. Я прочитал у них там в вестибюле объявление, что  состоится презентация нового исторического журнала «Великие личности», которую проводит замредактора К. Истомина, приглашаются все желающие.  «Ка Истомина - это и есть Кристина, - обрадовался я. – Растет, смотрю, девочка на известных личностях, как на дрожжах».
Я явился в темных очках и сел в самом конце, тихонько, как мышь. Прессы было немного, но народу набилось прилично - в основном приперлись ее любимые офицеры, некоторые под градусом. Кристина выглядела нарядно и эффектно, я ее всё-таки давно не видел. Мне тут же вспомнился наш единственный сладостный поцелуй.  Первая часть презентации прошла весьма успешно. «Историю делают великие люди, - рассказывала Кристина Истомина, подводя итог. – По подсчетам ученых, за  всё это время на Земле жило около ста миллиардов человек, а в памяти человечества остались только десятки тысяч. Потому что они – личности! А теперь задавайте, пожалуйста, ваши  вопросы». Все захлопали и настал мой черед.

- Скажите, пожалуйста, - начал я издалека, - как вы считаете, это правильно, что в мире на площадях городов так много памятников известным полководцами?
- Безусловно, - ответила Кристина, даже не догадываясь, с кем она разговаривает. -  Это великие исторические личности.
- А чем они великие? Тем, что погубили больше всего людей?  Или что они были хитрее и агрессивнее и потому успешнее воевали за свои территории?
- Конечно, то, что они – победители. Это главное.
Несколько человек немного удивленно оглянулись на меня, но я продолжал:
- А вот, скажите, если бы победители и побежденные во всех войнах поменялись бы местами, что изменилось бы сегодня?
- Была бы совсем другая картина мира, - ответила Кристина.
- Правильно! Был бы просто другой рисунок на глобусе – и всё, а уровень развития цивилизации был бы примерно тот же. Невелико достижение, учитывая, сколько людей в войнах погибло и сколько недопрожитых, искалеченных жизней осталось в истории. Трупы – вот главный и единственный  итог деятельности этих «великих» людей. И остальные люди для них – пыль и всего-навсего средство удовлетворения своих полузвериных амбиций! «Двуногих тварей миллионы для них орудие одно».
- Ну знаете… победы дешево не даются, - произнесла Кристина.

- А что толку с этих побед, если в наше время все нации и народы, которые тысячелетиями воевали за место под солнцем, вдруг стали общаться между собой? Когда на те территории, за которые всю историю шли яростные сражения, их потомки теперь спокойно ездят в гости друг к дружке, пьют вместе чай, заключают браки и уже не всегда понятно, кто из них кто? Когда все мотаются по планете на автомобилях, поездах, самолетах, перемешиваясь, как в гигантском миксере? Каков тогда был смысл в их борьбе? Нам что - пример брать с этих полководцев?

Все оглянулись на меня, но я стоял сзади и был слабовато освещен. Кристина немного замешкалась:
- Ну, в нашем журнале мы будем писать не только о великих полководцах. А еще и о великих ученых, например. Именно ученые меняют наш мир, превращая мечту в реальность. Или им тоже памятники незаслуженно ставят?
Кристина посмотрела на меня вопросительно.
- Ученым? А они то чем великие? – удивился я. - Ну не открыл бы Ньютон свои законы, их бы открыл кто-то другой. А часто и открывал, да только, у него, как пел Высоцкий «были с судьбой нелады и со случаем плохи дела». Рулетка и тупое везение. Разве эти понятия могут иметь отношение к величию?  Все изобретения и открытия редко приходят в голову только одному. Но далеко не всегда в памяти потомков оказывается увековеченным самый первый.
- Так бывает, конечно…
- Ну а раз бывает, то о каком тогда величии известных ученых может идти речь, если одни имена  могли быть волей судьбы заменены другими, и в историческом плане мы получили бы на сегодняшний день опять примерно ту же картину технологической цивилизации. Тем более мы даже не уверены – а благо ли это вообще?

Я заметил, как Кристина вспыхнула легким пунцом возмущения, и понял, что всё идет по плану.
- Если вас послушать, молодой человек, то окажется, что и мыслители, и творцы тоже не являются великими личностями.
- Конечно, не являются! Вот и вы уже начали понемногу разбираться.
- А вот тут я  с вами не согласна. Если полководцев и ученых можно заменять, то творец незаменим! Не напиши Лев Толстой свою великую «Войну и мир», то никто другой ее бы уже не написал.
- Да, - согласился я. – «Войну и мир» не написал бы никто. Ну и что с того? А  кто сегодня в состоянии прочитать этот роман? Он уже устарел. Одно только осталось в Толстом – это резкое, даже болезненное неприятие смерти. Так что, если бы Толстой не родился, то никто другой не написал бы о своем ужасе пред неизбежностью небытия? Написал бы. Мало того – и написаны горы. Значит, не обеднело бы человечество без «Войны и мира» - таков сегодняшний итог?

- Прально мужик грит!.. - подал нетрезвый голос какой-то офицер. – Да я б этого Толссстого, блин… И его товарища Толстоевского из школьной программы вввыкинул бы к едрёной мммачехе. Я в свое время из-за них ввв училище только на третий раз поссступил. На хрена мне, танкисту, - иххх «идиоты». У меня своих в полку хватает.

Все покатились со смеху. Послышались одобрительные возгласы. Кристина поджала губы – ей который раз не повезло с военными.
- А почему же тогда, - спросила меня Кристина, - все всё равно считают их великими – и полководцев и ученых и творцов? Не может же история так ошибаться?
- История? – усмехнулся я. -  По-моему это самая неправдивая и несправедливая книга. В ней известность – главный критерий величия. Но известность – дама нервная и ненадежная. Кто сегодня сможет утверждать, что человек, проживший незаметную жизнь пятьсот или тысячу лет назад, не будет в будущем возвеличен или оценен? Ну посудите сами, ну пусть все сидящие здесь ответят – нужны ли нам сегодня полководцы, готовые ради каких бы то ни было целей уничтожить полмира?
- Нет! – раздались голоса.
- А ученые, для которых эксперимент превыше его возможных губительных глобальных последствий?
- Только в страшном сне! – крикнул кто-то.
- А люди искусства, способные в ближайшем будущем ради саморекламы объявить последним произведением искусства уничтожение Земли?
- Вввот гады… - сказал офицер-танкист. – А у меня дочка с хххудожником спит.

Кристина попыталась что-то вставить, но я уже вошел и в раж и кураж. Презентация, подорванная и искореженная, заваливалась в кювет, и я, как добросовестный партизан, забрасывал ее последними контрольными гранатами.
- Сегодня, когда мир стоит на грани самоуничтожения, когда шансы человечества дотянуть до средины 21-го века оцениваются как 50 на 50, а это всё равно, что бросить монетку - орел-решка… то спрашивается, тем ли мы ставили памятники? Требуются ли нам такие герои, ученые и творцы? Нужен ли нам такой журнал?

- Нет! Не нужен! – зашумел полушутя полусерьезно зал. – Зачем нам журналы – нам нужны журналистки! И вообще уже пора сваливать!
Военные с удовольствием поддержали меня, хотя они вряд ли  вникли в то, что я говорил. Просто, когда есть повод поржать, надо ржать.
- А кем вы работаете и как вас зовут? - спросила вдруг Кристина. – Мы не могли раньше видеться?
-  Могли. Пузырев - моя фамилия, - я снял очки. – Прапорщик я.
Кристина Истомина опустилась на стул. Люди стали подниматься и расходиться. Я остался на месте.

- Зачем вы пришли? – спросила меня Кристина, когда мы остались вдвоем  - по разным углам зала.
- Просто так. Вопросы накопились, думал, ответы получу.
- Но это ведь не вы говорили, это за вас  верещали  ваши комплексы маленького человечка.
- Возможно. Только вы по-прежнему всё время смотрите на погоны, а не смотрите – между. Я просто однажды подумал, что Билл Гейтс в 15 веке пас бы овец. А прикованного к коляске ученого Стивена Хокинга вряд ли вообще стали бы тогда кормить. Так вот скажите - они маленькие человечки или великие?
- Я уже не знаю…
- А я знаю – они просто люди, которые не промахнулись во времени, а удачно совпали с ним. Я вам больше скажу -  какой-нибудь наш серийный убийца, родись он в средние века да еще в знатной семье, мог бы легко стать там героем-полководцем, и вы бы сейчас о нем писали в своем журнале.
- Может быть…
- А раз так, то и сейчас вокруг полно неприкаянных людей, но  не потому, что они неличности или там маленькие, а  просто потому, что они не к веку пришлись. И всё. Помните, при нашем знакомстве, вы мне сказали, что у вас  пространственный кретинизм?  И я вас за ручку привел, куда надо. Так вот у большинства из нас есть еще один вид кретинизма - футурологический – люди обычно не чувствуют времени, не видят будущего. А я чувствую, мне дано, я все время думаю об этом, только не могу вот так вот взять всех за ручку и показать, какой кошмар нас ждет. Мир на краю, он уже покачивается - сейчас любая агрессия опасна, и какая-нибудь хрупкая девушка, которая здоровается с паучками и не отгонит от хлебной крошки таракана, может, как раз и есть личностью – куда более подходящей для этой решающей эпохи.  Но ведь смеются еще над такими, как она.

- Так что же тогда – её, что ли, считать великой?..
- Да нет же - не бывает ни великих людей ни маленьких – бывают только маленькие планетки, которые не способны подарить Вселенной разумную и счастливую жизнь. На самом деле это и есть главный вопрос – выживет это чокнутое человечество или нет? Скоро это решится и вот только тогда станет ясно - зря все было или не зря? Все эти пифагоры, суворовы, шекспиры - в итоге к гибели вели нас или нет? А другого критерия не существует.  До свидания, Кристина.

Я прошел между рядами и, не глядя больше на Кристину, вышел.

Пузырев сделал паузу, потер переносицу, хотел еще что-то добавить, но махнул рукой. Я спросил:
- Она вам потом позвонила?
- Да.
- И вы ее, конечно, занесли в свой список.
- Нет.
Мне показалось, что я ослышался.
- Нет?
- Понимаешь,  маленьких людей не существует, но остаются мелкие поступки. Она ведь как женщина мне нужна была только на один раз, и я понимал, что вряд ли бы  захотел ее снова. Я сдержался. Впервые в жизни.  Сам не знаю почему…