Невероятное происшествие в Серогорске

Виктор Рыльский — лауреат премии губернатора Амурской области, журнала «Урал» 2007 года, Всероссийского фестиваля телевизионных документальных фильмов. Автор сборников прозы «На свет доброты», «Бульвар Самоков», «В жаркий полдень на берегу моря» и ряда других. Публиковался в альманахе «Приамурье литературное», журналах «Амур наш батюшка», «Урал», «Партнер», выходящего в КНР, коллективных сборниках. С 2007 года живет в Москве.

«Рукотворная история города Серогорска (Читай: Мухосранска, Черной Сыпи, Замудилова и т.д.) при всей незатейливости чисто внешних раздражителей спокойствия его обитателей, масштабна и увлекательна. Исполненная ложной значимости и общей дураковатости, бесцельная деятельность под руководством бездарных властей придержащих, является четким слепком не только истории какого-нибудь городка Козлодоева, но и монументальным изображением жизнедеятельности разношерстного и равнооболваненного населения огромной страны. Пожалуй, это единственное равенство, стихийно достигнутое в сознательной борьбе за свободу и независимость.
«Укрощенный хряк с радостной улыбкой», созданный руками «художника», достойно венчает историческое исследование возникновения, развития, перестройки и исчезновения под слоем дерьма и воды славного города Серогорска.
Следует помнить, что при наводнении, которое послужило средством избавления от тотальной загаженности, никто из жителей города серьезно не пострадал. Смылись нечистоты, а вместе с ними и все общественные учреждения, паразитирующие и процветающие на теле пусть зачуханного, бестолкового и тем не менее страшного в своем простодушном рабском энтузиазме самого обычного и типичного провинциального городка, каких есть почти неисчислимое множество на географических просторах России. Население снова выжило и простодушно ждет следующих указаний руководящих органов.
Жизнь продолжается, и только объективный историк ретроспективным взглядом обнаруживает нетленные грабли, сопутствующие на протяжении веков многострадальному народу.
Ирония, сарказм и едкая насмешка, скрытая за спокойствием и невозмутимостью повествователя, придают особый, философско-эпический смысл блестящему, неординарному рассказу талантливого автора.
Естественно, что все созданное руками человека, несовершенно и имеет определенные недостатки. Вполне возможно, что они легко поправимы, а главное, — несущественны. Издание может гордиться появлением талантливого писателя с оригинальным видением, с четкой гражданской позицией, владеющего словом и отлично знающего, о чем он хочет рассказать.
С пожеланием успехов в творчестве, — Светлана Лось, литературовед, Оттава, Канада».      


      НЕВЕРОЯТНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ В СЕРОГОРСКЕ
               
                Необходимые сведения
               
Название нашего города за его бытность менялось несколько раз. Более ста лет назад, в честь приезда наследника царской фамилии, нарекли его Цесаревичградом. Но ни видом своим, ни скрытыми возможностями он не смог подтвердить столь обязывающее имя и был переименован в Реченск.
В бурные годы революции и гражданской войны, с переходом власти из рук в руки, вывеска на привокзальной площади менялась: Краснореченск, Белореченск.
Вместе с названием города менялось название улиц. Вначале были Мещанская, Графская, Губернаторская, Генеральская, Офицерская, Купеческая, Александровская, Николаевская. Их сменили  Рабочая, Пролетарская, Литейная, Заводская, Шарикоподшипниковая, Токарная, Карусельная и Красных фрезеровщиков. Отдельно от других располагалась улица Стрелочников. В домах по ней жили провинившиеся чиновники средней руки.
Как-то в течение двух недель в городе наводил порядки экспедиционный корпус генерала Судзуки. Местные чиновники посчитали необходимым на этот период переодеться в кимоно и низко кланяться каждой японской собаке.
С появлением корпуса, который пришел поддержать Белое движение, местные власти немедленно назвали одну из лиц Японской, а город переименовали в честь династии японского императора Хирохито.
Вывеску с этим наглым именем сковырнули сразу после ухода самураев. А улицы, чтобы другим властям было неповадно предавать исторические идеалы, назвали именами немецких коммунистов и вождей мужицких восстаний – Болотникова, Булавина, Разина и Пугачева.  Однако в честь вождей советской эпохи, сам город попеременно называли — Ежов, Каганович, Суслов...
Историю города, каждый раз по-разному, в зависимости от того, кто интересовался, рассказывал дед по прозвищу Аксакал. По виду он более походил, впрочем, на хохла, чем на сына Востока. В городе было настоящее смешение всяких наций и народностей: украинец мог сойти за узбека, а латыш за молдаванина, что в других городах и странах и представить себе невозможно.
Деду было что вспомнить. Он пережил две революции, гражданскую войну и иностранную интервенцию, коллективизацию, культ личности, ликвидацию последствий культа и тридцать одного председателя горисполкома.  Каждому из председателей по наследству передавалась кличка Ворюга. Традиция воровства продолжилась и в период, когда в стране, по меткому выражению мятежного генерала, появились во власти мэры, пэры и херы.
Пройдя через лихие времена, город стал крепче, ухватистее, получил, наконец, нейтральное имя Серогорск и медленно плыл из своего темного прошлого в светлое будущее. Текла, огибая город, река Топь. Высились на ее правом берегу Серые горы. Вечером солнце заходило за них, а люди заходили в свои дома и запирали двери, чтобы утром начать новый день. Всех живущих по берегу Топи в быту называли утопленниками, что порой вносило сумятицу в умы приезжих: сходить, скажем, в гости к утопленникам...
В Серогорске были улицы, предприятия, обслуживающие нужды горожан, строительные организации, ремонтно-строительные, которые начинали ремонт непосредственно вслед за строительством, и множество различных учреждений.
Примечательностями города были триумфальная арка, воздвигнутая в честь приезда наследника престола, и герб. Вернее, изображенная на гербе города траншея. Дело в том, что с самого основания Серогорска его улицы по разным причинам нещадно перекапывались, поэтому власти посчитали справедливым увековечить в гербе это хроническое состояние. Часто бывало так, что преемник проигравшего на выборах городского головы давал команду вскрыть асфальт на улице или выворотить булыжники из мостовой только потому, что они были уложены его предшественником.
Третьей достопримечательностью были Доски почета. Их сооружением занималась специальная организация — Доскапочетспецстрой. Воздвигались монументальные Доски предприятий, учреждений, более скромные — цехов, отделов, канцелярий, школ, классов, домов, подъездов. Были семейные Доски. Вершиной доскопочетной деятельности стало появление Доски в родильном доме, на которую помещали фотографии самых спокойных младенцев.
Характерной чертой восприятия действительности для серогорцев был фатализм: от судьбы не уйдешь. В повседневной жизни царствовала психология маленького человека — «начальству виднее», «не нашего ума дело», «ничего не попишешь».
По свидетельству современников жители Серогорска были самыми неулыбчивыми во всей округе людьми. Хотя, если верить английскому дипломату, научить своих подданных улыбаться пытался еще Иван Грозный. Для этого он приказывал во время прогулок или проездов «рубить головы тем, которые попадались ему навстречу, если их лица ему не нравились».
Но даже такие решительные меры не привели ни к чему. У нас остались мрачные характеры.
Если человек ходит с веселым лицом, на него показывают пальцем.

       От автора

Зачем я пишу все это? Кто прочитает мои записки? Разве что историк, изучая жизнь провинциального городка, найдет в пыльном архиве листки, исписанные неторопливой рукой. Но меньше всего мне хотелось быть равнодушным регистратором фактов. Мне хочется отображать людские страсти, кипение чувств, благородство помыслов...
Что я значу в этой жизни? Почему мучаюсь вопросами — как жить по совести? Что такое истина? Как ощутить себя личностью, а не винтиком-болтиком бездушного механизма?
Когда-то я жил, не ведая печали. Родила меня крестьянская женщина, роды принимала неграмотная бабка. Рассказывали, появившись на свет, я долго беззвучно разевал рот, силился, но не мог издать крика. Это вызвало озабоченность бабки: не помрет ли дите? А когда, наконец, закричал, то долго не мог успокоиться. Это тоже озадачило окружающих — какой горластый.
Не так ли иной думающий человек молчит долго, а когда закричит от радости, от обиды ли, прозрения, — это вызывает неудовольствие и беспокойство других?..

Появление опального поэта

Это был поэт, счастливо совместивший в себе талант лирика и трибуна. Достаточно вспомнить его раннее:

 Лошадь стучит копытом,
 Все норовит лягнуть.
 Рядом со мной, знаменитым,
 Видно, не может уснуть.

Вот духовный мир поэта перекликается с миром ушедших:

Кто мой хладный труп облобызает,
В Ушаково черканет письмо?
На краю могилы сука лает.
Этого мне слышать не дано.

Еще в достаточно раннем периоде творчества мы имели дело с незаурядным мастером стихосложения. Но тогда ему доставалось немало упреков в безысходности, забубенности, уходе от повседневной кипучей жизни. Ему бы легче отнестись к этой беде, но поэт не мог перенести травли и, как водится на Руси, запил горькую. Он всегда спасался от трудных переживаний, хватаясь за рюмку. Все, кто делил с ним горькую чашу, отвернулись, когда кончились деньги. Пройдя очередной цикл запоя, снова принялся за старое. Первые строки, написанные им после полуторагодового перерыва, были: "Я каждый шаг сверяю по парткому". Вторые — "Я иду с партийного актива". Потом тема нашла развитие:

 Партактивов посетил я много,
 У меня слегка усталый вид.
 Ночь тиха, не жмет ботинок ногу,
 И звезда с звездою говорит.

Поэта стали попрекать двумя последними строками, намекая на их сходство со строками другого, не менее известного поэта, в котором общественность, по словам литературоведов, оплакивала не столько того, кого знала, сколько того, кого могла бы знать. В поэте выказывался залог необыкновенной будущности: чувства становились глубже, форма яснее, пластичнее, язык самобытнее и так далее.
Вне себя от ревности наш поэт не мог вынести такой несправедливости и объявил себя опальным, взяв творческий псевдоним Плохой. Все потому что Горький, Бедный и Голодный и даже Бездомный были давно заняты.
Некоторое время поэт оправлялся от террора критиков, пытаясь объяснить простакам, что «звезда с звездою» —  метафора. Это разговор Генерального секретаря ЦК  КПСС четырежды Героя Советского Союза и Героя Социалистического Труда Леонида Ильича Брежнева с его будущим, после Андропова, преемником дважды Героем Социалистического Труда Константином Устиновичем Черненко. Первый уже потерял сознание, сдавая пост генсека, а другой готовится принимает пост, вообще не приходя в сознание. Но все объяснения были тщетны. Метафориста не захотели понимать.
Плохой, попив еще некоторое время, всерьез занялся поисками новых рифм, ритмических рисунков, образов, метафор. Согласно его теории — стихи могут быть без рифмы, без ритма и без смысла. Очень важно соединить все эти составляющие в одном стихотворении.
 Поиски поэта можно было считать формальными, если бы не одно обстоятельство. На этом пути он неожиданно соединил в нескольких строках проблемы медицины с некоторой критикой, а то и отрицанием в среде интеллигенции марксистских взглядов. И зазвенело натянутой тетивой:

 От болезни живота помогает клизма,
 И не бродит по Европе призрак коммунизма.

Это произошло в период, когда страна освобождалась от тяжкого наследия прошлого. Свежий ветер дунул в наши повисшие было паруса. Соединение медицины, новой идеологии общества потребления и поиска национальной идеи дали потрясающий эффект. Хотя в этом поиске он не избежал влияния поэта, воспевающего деятельность Общества Красного Креста (Мой крест, мой тяжкий красный крест), стихи носили достаточно самостоятельный характер и привнесли в поэтическую жизнь города тугую струю. Поэт, из-под ног которого едва не выбили и без того зыбкую почву, крепко стал на ноги и получил приглашение возглавить комиссию по созданию поэтического девиза города.
Здесь следует сказать, что, обладая абсолютной и неистребимой способностью подхватывать все начинания, откуда бы они ни исходили, Серогорск включился в борьбу за звание города высокой культуры. Ко времени описываемых событий здесь, по мнению уважаемых людей, возникли предпосылки перещеголять на этом пути другие города.
Лучшие поэтические силы, разрозненные, не признающие и даже презирающие друг друга в обычное время, на этот период заключили временное перемирие для создания опоэтизированного образа родного Серогорска. Условия конкурса были довольно жесткими. Девиз должен был, при наличии высокого идейного содержания, заканчиваться словами "высокой культуры". У авторов легко рождались строки типа "Это вам не шуры-муры — делать город высокой культуры". Не осталась в стороне и категория граждан, вставших на скользкий путь нарушения законности. От их ОПС (общественно-политического сообщества) был предложен вариант девиза: "Даже местные урки не чужды высокой культурки". Однако он не был принят, как не отвечающий коренным интересам горожан.
В то же время другая группа авторов готовила поэтическое оформление госучреждений, предприятий, общественных зданий и т. п. Появились строки: "Повысится культура во сто крат, когда из города исчезнет бюрократ", "Продукции побольше выдавай, но о культуре все ж не забывай".
Одновременно группа прозаиков во главе с автором нашумевшей трилогии "Мертвым не жарко", "Мертвым не холодно", "Мертвые не потеют" Титаном Забурхановским (в кругу своих — просто Титом) вырабатывала примерный устав жителя города высокой культуры.
"Жителем города высокой культуры может быть любой гражданин, имеющий постоянную прописку и признающий Серогорск городом высокой культуры.
Он обязан:
высоко нести знамя гр. г. в. к. в других городах, поселках городского типа, селах, деревнях, станицах, хуторах, аулах, кишлаках и др. населенных пунктах;
не присваивать государственной, кооперативно-колхозной, частной и личной собственности граждан;
оплачивать проезд в автобусах, троллейбусах, такси, поездах, воздушных и водных судах;
вступать во второй и последующие браки по истечении не менее года с окончания последнего бракоразводного процесса..."
Группа правозащитников потребовала от комиссии внести пункт о неотъемлемом праве граждан на отправление естественных надобностей. Эти права повсеместно нарушались в связи с нехваткой бесплатных туалетов. Авторы в качестве примера привели стихи известного поэта, побывавшего в щекотливой ситуации.

Возле платного сортира,
Рядом с лавкой ювелира,
Я, безденежный, стою,
Опираясь на струю.

Но комиссия посчитала внесение этого пункта неприемлемым из-за мелочности и несерьезности перед грандиозностью замысла. Хотя этот вопрос был вынесен на обсуждение депутатской комиссии. Страдающим недержанием было предложено запастись памперсами за счет городского бюджета. Но для получения права на памперсы нужно было сдать зачеты по знанию основ Гражданского, Уголовного, Трудового, Таможенного кодексов РФ и получить положительные оценки. А также изучить основы, а по возможность стать членом странной организации ***Ка – Художественного Условного Единого Кодекса академиков.
 За время подготовки к экзаменам участники этого сраного марафона могли обделаться 365- 366 раз. Но и этот факт не давал право на получение вожделенного документа. Надо было доказать свою лояльность местным властям: Беляцкому, Серяцкому, Канторовичу, Петровичу, Лоцману, Боцману, Шкиперу, Штурману, Капитану и Кацмонавту.
Перед выборами городской головы, власти пошли навстречу пожеланиям трудящихся На новой улице Насти Зассыхиной, названной в честь первой комсомолки, выросшей из бывшей городской ****и в крупного административного деятеля, поставили несколько временных общественных туалетов, которые снабдили строгой табличкой: «Мочиться прямо в желобок». И поставили охрану.
Беда в России всегда приходит неожиданно. Пришедший разрезать ленточку в честь открытия народного туалета мужчина привык еще с юности держать член в левой брючине штанов, поэтому не смог мочиться прямо в желобок. Другой страдал правым уклоном. Идея стала разваливаться прямо на глазах. Некоторые нетерпеливые граждане врывались в туалет с членом наперевес. Нетерпеливые разбрызгивали струи в разные стороны. Некоторые входили с повисшими, как флаги партии «Единая Россия» членами и не попадали в этот самый желобок.
Капитан Загорулько, призванный из незалежной Украины по контракту за соблюдением правил посещения туалета, штрафовал «левых», «правых», центристов» и «уклонистов», которые, боясь штрафов, идущих на избирательную компанию мэра Беляцкого, мочились прямо под себя, находился в стадии сумасшествия.
С контрольной проверкой общественного туалета прибыл на двенадцати машинах сопровождения сам мэр. Он раскорячился напротив таблички «Мочиться прямо в желобок» и стал выдавливать из себя тугую струю.
За этим явлением наблюдали: с правой и левой стороны два заместителя мэра, через плечо заглядывала начальник управления культуры города, молодая женщина; со стороны спины, в аккурат, между ног, процедуру контролировал главный уролог-андроголог города. Было еще немало любопытных о стороны общественных организаций. От Союза художников карандашные наброски с последующим воплощением в мрамор или гранит миссию выполнял известный монументалист, речь о котором пойдет позднее.
Струя все не шла. Наконец, плотину прорвало, как напишут потом городские газеты. Вялая струйка потекла по члену, перемещаясь на ляжки, затем пошла по ногам, завершая свое плавное течение в ботинках.
Тем не менее, конфуза никто не заметил. Тут же было принято решение о создании новой скульптурной группы, дабы переплюнуть стокгольмского «Писающего мальчика», с условным названием «Мэр Серогорска, опирающийся на струю».
Такова предыстория появлений еще одной загадочной скульптуры.

Было еще 39 пунктов устава, которые отражали вопросы морали и этики. Завершался устав строками Плохого: "Потомок наш от зависти загнется, что не был в Серогорске той поры".
По известным причинам в примерный устав жителей города высокой культуры не вошел также отрывок из трилогии Титана Забурхановского.
«Я стою неподвижно. Я думаю о себе, о россиянах, о России. Я пытаюсь осмыслить свою кровь, свое небо, свою землю, свое настоящее, свое прошлое. О эти «святыни» и «твердыни», загаженные татарами, ляхами, литовцами, французами, голштинскими царями, большевиками, немцами, коммунистами и демократами. Россия — страна, которую не поймешь: семьсот лет ведет неудачные войны и покоряет народов больше, чем римская империя. Завоевывает космос и держит свой народ в нищете. Семьдесят лет строит светлое здание коммунизма и возвращается к бандитскому периоду первоначального накопления капитала, описанного Карлом Марксом в ХХIV главе «Капитала».  У такого общества есть великое прошлое. У него проблематичное настоящее. У него нет никакого будущего».

От автора

Я рос вместе с моим городом и любил его, как любят родителей дети, не сознавая этого, не говоря об этой любви, только чувствуя, что любить больше некого. Город тоже по-отечески, с нежной суровостью относился к своим чадам, выпуская их из-под крыла, когда наступало время отлета. Серогорск гордился знатными земляками. А они своими деяниями создавали ему блеск и славу. И хотя один злоязычный автор (а еще земляк!) сообщил как-то в своей повести "Свистопляс", что больше других наш город поставил стране сержантов милиции и младших продавцов, нас это заявление не смутило. Ведь были среди горожан и старшие научные сотрудники, и руководители среднего звена, а один серогорец (это между нами) был не последним человеком в ведомстве, название которого не рекомендовалось произносить даже шепотом. Под псевдонимом он упоминался в романе Семена Юлианова, и мы его сразу узнали. Помните садовника из "ТАЗ уполномочен сообщить", которого пыталась перевербовать разведка Занзибара, но обломилась и он стал двойным агентом? Это он и есть — наш земляк, любой мальчишка покажет вам дом, где до сих пор живут его родители.
Славные наши земляки... А поэтические, а художественные силы — этот бриллиант в короне Серогорска!
Мой тонкий голос вплетался в хор голосов, воспевающих город и неустанную деятельность его сыновей. Постепенно я перестал мучиться вопросами — что такое истина, для чего живу, почему размышляю. Мне становилось спокойнее, хотя порой что-то покалывало под сердцем.

Началось...

В создание условий для перехода Серогорска в город высокой культуры вовлекалось все больше предприятий, учреждений, ведомств. Оставив главную работу года — сооружение Доски почета на 50 тысяч имен (то есть всех горожан) из бронзы и мрамора, — строители начали соединять город с островом на реке Топь. В конкурсе на лучший проект победили два автора. Один предложил прорыть переход под Топью (что-то вроде проекта метро под Ламаншем), другой — устроить его над рекою, наподобие висячих садов Семирамиды. Оба проекта решили объединить в один.
Читаем газетные репортажи того времени.

Бросок на остров

Снуют юркие самосвалы, рокочут глухо бульдозеры, визжат пронзительно пилы, валятся вековые сосны. Идет наступление. Старики недовольны: опять шум, гам. Но их ворчание заглушают мощные удары сваебойной машины, символа нашей кипучей жизни: если долбить в одну точку — результат скажется.
А вот и механик этого агрегата — плечистый Константин.
— Как дела, Константин? — спрашиваю, напрягая голос.
— Нам доведено задание забить 1000 свай, но мы засадим 1500. Это наш подарок родному городу.
— Константин, вам доверена такая техника...
— Я люблю ее как родную маму. Даже стихи сочинил, послушайте:

Если ты настоящий мужчина,
Место тебе на сваебойной машине...

— А вот еще, лирическое:

Тишина. Только Топь все шумит —
Думы грустные мне навевает…

— Откуда у вас поэтические наклонности, Константин?
— Я занимаюсь в литобъединении при газете "Неуемная молодость", пишу, так сказать, для души, пока никуда не лезу, но...
— Спасибо, Константин.
Да, наш город поэтов, романтиков и фантазеров целиком живет будущим. Зачем нам темное прошлое? Не ворчите, старики, не шуми, Топь. Все будет в порядке. Так победим".

Скачок с острова

Вот и все, как сказал поэт Пузий, — замкнулось полотно. Остров безраздельно наш. Воздушно-подземный переход соединил две точки. Ликуйте, серогорцы! Ваш корреспондент не в силах скрыть эмоций. Мы будем гулять по острову, будем танцевать, будем любить и кричать от восторга. Мы построим танцплощадку, поставим чертово колесо, карусель. В комнате смеха разместим кривые  зеркала, будем корчить рожи и хохотать до колик. Наконец в городе появятся веселые лица. Пока я набрасываю эти строки, работы подходят к концу. Мы докажем всему миру, что можно жить только будущим!"

От автора

Опять заболело под сердцем. Художественный дар — это косвенное проявление любовного инстинкта — либидо (Зигмунд Фрейд. Его теория пансексуализма. "Сексуальность правит миром... Истинной правды о себе не в силах вынести никто... Бывают дни, когда человек вселяет в меня ужас...").
Кажется, я не знал любви, поэтому не поднялся на какие-то свои высшие уровни. Мне хочется описать горечь чувств, рождение которых уже отмечено началом конца. Но как сделать это, не пережив самих чувств?..
У меня чистый лист бумаги и мысли. Что-то заставляет меня создавать жизнеописание Серогорска. Вопреки способностям и душевным порывам.

Творческий застой

В подготовке поэтического девиза Серогорска поэт Плохой, как уже говорилось, осуществлял общее руководство. Рассматривал предложения, выносил на обсуждение комиссии наиболее интересные строки, правил тексты, но своего слова еще не сказал: находился, что не раз бывало, на грани срыва. Как нельзя кстати от Кочубея — председателя пригородного колхоза "Прожектер" — поступил социальный заказ на поэму, воспевающую романтику сельской жизни.
Об этом колхозе необходимо сказать несколько слов. В отличие от Серогорска он уже имел поэтический девиз, принятый в начальный период своей деятельности: "Отец мой был природный пахарь, а я работал вместе с ним". Впоследствии девиз этот переменили на "Мы не сеем и не пашем, а валяем дурака", так как ситуация ко времени описываемых событий сильно изменилась. Была у "Прожектера" и своя достопримечательность: скульптурная группа "Женщина, укрощающая хряка" работы художника Догоняева.
На результаты хозяйственной деятельности колхоза оказывали влияние тайфуны, цунами, извержения вулканов, в какой бы части света они ни происходили, а также движение континентов, метеоритные дожди, "черные дыры" и проникшие в космос летательные аппараты. Колхоз, созданный для снабжения Серогорска сельскохозяйственной продукцией, все, что производил, потреблял сам и еще многое покупал, живя в долг. Хлебопашцы, одурев от бесполезной работы, убегали в город и становились пролетариями. Горожане, оставив свои дела, в порядке шефства приобщались к крестьянскому труду. По утрам они ехали на работу в деревню, а деревенские — в город. Все так чудно переплелось, что, в конце концов, правление колхоза разместилось в Серогорске, а городские власти арендовали помещение колхозной конторы для управления производственным процессом в "Прожектере".
Итак, получив заказ на изготовление поэмы, Плохой колебался недолго: переехал в "Прожектер", поближе к жизни, потребовал стенографистку и японскую массажистку. Последнюю просьбу выполнить не удалось, хотя в принципе председатель мог достать все. Просто на этот момент в колхозной кассе не оказалось инвалюты для оплаты труда специалиста. Сошлись на том, что поэту будут доплачивать полставки массажистки.
— Записывай все, — сказал он стенографистке. — Что скажу, кто заходил, о чем говорили. Чтобы потом биографы не переврали. Свои мысли обо мне тоже можешь записывать. Только в скобках.
— Ладно, — сказала стенографистка.
"Пришел знаменитый Забурхановский. (Я читала его трилогию. Думаю, по таланту с Плохим они равны. Оба сидят в одном президиуме, здороваются за руку с издателем. Но друг друга не терпят). Титан зашел (видимо, из вежливости) в 12 часов 15 минут. Сказал: — Я счастлив. Плохой, что я твой современник. Ты великий.
Плохой ответил, что он тоже счастлив, но отметил (видимо, из скромности), что он не великий, а просто выдающийся. А еще раньше он был известным. Так что до величия осталась одна ступень. Не надо торопиться взбегать на нее.
Эти два гиганта вспомнили своих предшественников, без которых не было бы русской поэзии, такой, какая она есть: Гаврилу Державина, Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Николая Некрасова и Владимира Маяковского. Помолчали. Потом Титан Забурхановский, побывавший недавно во Франции, заявил:
— Французы у нас учились писать романы таким же дурным литературным стилем, как Толстой, и так же скучно, как Достоевский. Но, увы, им даже это не удалось. А надежды подавали хорошие.
Снова помолчали, скорбя, по-видимому, о нереализованных возможностях французской литературы.
Поговорили о планах. У обоих пока творческий застой. Потом заспорили, кого дольше будут читать после смерти потомки. Поссорились. (У великих так). Когда Забурхановский ушел. Плохой велел ругательства из стенограммы вычеркнуть. (Выполняю это — биография у поэта и так скандальная).
Готовимся к творческому процессу. Образовалась пауза, но Плохой, как я поняла, насчет женщин — пас. (Сексуальный тупик или целиком принадлежит поэзии? Или боится, что будет порхать во мне как воробей в сарае?)
Плохой сообщил, что будем записывать поэму с ходу. Перед началом он наговорил текст о первых шагах своего творческого пути. Родился и вырос в деревне Ушаково. После школы отец послал его учиться на зоотехника, но Саша избрал мученический путь поэта. Условное название новой поэмы — "Вновь я посетил".
Немного о технологии творчества. Плохой лег в ботинках на кровать, закинул руки за голову и, глядя в потолок, начал диктовать:

Я вновь посетил Ушаково,
Родные с детства места.
В сарае мычит корова,
 Бабы стоят у моста.
 Медленно солнце садится,
Чирикают воробьи,
 Чего только вам не спится,
 Бедные пташки мои?

(Лирическая картина, созданная воображением поэта, всколыхнула и мои чувства. Но кажется я где-то уже это слышала. «Село, значит, наше — Радово, дворов, почитай два ста, тому, кто его оглядывал, приятственны наши места». Впрочем, показалось. Я тоже когда-то жила в деревне, после школы поехала учиться на ветеринарного врача...).
Тут в дверь громко постучали. Пришел художник Догоняев, известный своими работами "Снегопад", "Дождепад", "Водопад", "Камнепад", "Звездопад", "Листопад" и "Путь назад". Это из цикла "Сотворение мира". Сейчас он работает над полотном "Крик из преисподней". Догоняев может рисовать, лепить, высекать, вырубать, ваять и паять. Кроме того, конструирует летательные аппараты, чем когда-то баловался его коллега по творческом цеху Леонардо да Винчи. Догоняев много лет назад начинал вместе с Эрнстом Неизвестным и сейчас иронизирует по этому поводу: "Неизвестный стал известным, а я — знаменитым". Догоняева называют "поэт в камне". В островном парке воздвигнут его памятник советским вождям, статуи "Девушка с ведром" и "Юноша в трусах". (Честно говоря, я недолюбливаю Догоняева, неопрятный он какой-то, все ищет классический бюст, так и шарит руками).
По памяти пишу, как о нем отзывался в юбилейной статье искусствовед Пугливых: "Догоняев вошел в искусство смело, бесповоротно и навсегда. В работе он, как и актер, входит в роль. Старается увидеть будущее произведение. А утром в мастерской через стену слышно, как счищается, соскабливается холст. Потом порывистые шаги — ходит, думает. Как нетерпим он ко всякой отсебятине и фальши, конечно, и цветовой, но, прежде всего, — психологической! Один картон сменяется другим, потом появляется холст, но живет в авторе неудовлетворенность, нет ощущения "увиденности", правды характера. И снова он скребет, скребет и скребет..."
           Догоняев задействован оформителем поэтического девиза Серогорска, пришел проконсультироваться, и приволок с собой последнюю заказную работу — чугунного козла, скульптуру малой формы. Плохой прямо заорал на него: "Надоели мне твои скотоложеские символы!" Переругались (У них разное видение темы. Действительно, — тончайший лирик и грубый, мужиковатый монументалист. Опять вспомнились его шершавые руки).
— Бездарный пожиратель "Агдама" и куриных пупков, — сказал Плохой, когда разобиженный Догоняев вышел. — Запри дверь, продолжим работу, а то отбою не будет. Сроки подпирают.
И снова лег, закатив глаза.
— Будем сразу два дела ладить: поэму сочинять и рецензию на нее. Журнал "Дальний шесток" и лично его редактор просят. А лучше меня моего творчества никто не знает. Поехали...
"Вот поэт в родной деревне. Его знают, уважают бывшие односельчане.

Откуда вы прибыли, Саша? —
Спросила, что побойчей. —
Вы стали гордостью нашей,
— Да, — говорю я ей.

Поэт забыл, а женщина помнит.
 
Когда-то мы с вами играли
 В роще, где пел соловей.
 Потом меня замуж взяли,
 Теперь уже пять детей.
 Чернявый один, белявый,
 Рыженький, девочки две.
 А вы все такой же бравый,
 Небось, побывали везде...

Просто и безыскусно, казалось бы, говорит женщина-крестьянка у поэта, а за словами — судьба, печаль по дням прошедшим и непрошедшая любовь.
Лирический герой печалится тоже, но печаль его светла, он не замыкается в ней, не уходит в себя, чувствуя свое высокое предназначение:

— Но я повидал Россию, —
 Гордо промолвил я. —
 Меня на руках носили,
 Однако, во всех краях".

— Не переборщил с величием? — спросил Плохой. — Ладно, если что, редактор поправит. Пиши дальше.

Меня Серогорск увидел,
Валялся у ног моих.
Плакал, любил, ненавидел —
Когда я читал свой стих…

Поэт — не ровня своим бывшим землякам. Он уже принадлежит всему человечеству. Поднимается до философского осмысления бытия и как бы парит над вечностью, оглядывая критическим взором происходящее с людьми. "Красивые, милые люди, какая убогость души..." Неисчерпаемая тема у автора — любовь. Она объемлет весь земной шар. Органично вплетается в ткань поэмы мир животных. Это под силу только мастеру. Сочувствовать, сопереживать, сорадоваться всему живущему.

 Вот подхожу я к хате.
 Кобель меня не узнал.
 Того и гляди ухватит.
 Да, все же штанину порвал...
 С порванными штанами
 Стучу энергично в дверь.
 Приехал сыночек к маме,
 Что она скажет теперь?

Сыновняя любовь к малой родине, деревне-матушке, присуща поэту как человеку искренней до дрожи откровенности. Здесь его истоки, корни, питающие талант. Все это дает право автору во весь голос, без ложной скромности, заявить:

 Скоро мои переводы
 Пойдут по Европе всей.
 Меня станут звать народы —
 Ушаковский соловей!
 У песен моих учиться,
 Крепкие выбрал слова.
 Как голова кружится..."

— Все пока! — воскликнул Плохой и рухнул на подушки. — Кружится голова. Оставь меня, ступай...

От автора

Поэт, зачем ты пишешь стихи? Мужчина размером с платяной шкаф, а занимаешься ерундой. В стихах, чтобы их читали, нужен огонь, рыдания, вопли. Чтоб головой о стену биться, выброситься на асфальт...
Оставляю мысли под напором событий. Готовься, город, к новым испытаниям...

В городе появились птицы

Одна молодая пара поздно вечером искала укромное место в парке культуры на острове. Но поскольку во время строительства всю растительность срезали бульдозерами, таких мест было мало. И все они были уже заняты. Наконец, забредя в самый дальний угол, куда не добралась могучая техника, они такое местечко нашли. Густые заросли орешника, обилие мягкой травы, высокий забор, неясный свет луны, тихое бормотание Топи — все здесь способствовало началу любовных уговоров.
— Зевс становился быком, чтобы сочетаться с Европой, — сказал молодой человек, студент исторического факультета, — лебедем, чтобы любить Леду, козлом, чтобы насытить свою страсть к Антиохе...
— А что — разве козлы женщин любят? — спросила девушка. — А я о них другое слышала. Был у меня один знакомый...
— Ну и знакомые у тебя... — Молодой человек пошарил вокруг, отыскивая местечко почище. — Обстановка нужна соответствующая. Тихая музыка, полумрак, запах, цветов. А тут от Топи так несет...
— Намек поняла. Ко мне нельзя. Мать, старший брат, сестра. В одной комнате живем.
— Ко мне тоже нельзя. Я у деда в гостях перед картошкой. Он на женщин еще с молодости обижен. Слыхала про Аксакала?
— Это который историю пишет? Как цесаревич  приезжал? Да его все знают.
— Хороший у меня дед, — сказал юноша, запуская руки в заповедные девичьи места и приготовившись говорить ласковые слова. Ласковых слов не жалко.
Неизвестно, как бы развивались события дальше, если бы девушка вдруг не сказала "Ой!" — хотя по совсем другому поводу: на фоне лунного диска она вдруг увидела двух крупных серых птиц:
— Смотри — гуси на заборе! Студент посмотрел, поморгал глазами, — гуси разве могут сидеть на заборе?
— Не знаю, — вздрогнула девушка. — Давай лучше уйдем отсюда.
— Сейчас я их шугану!
Студент свистнул, гикнул, нашарил сук и швырнул его в гусей. Птицы гагакнули, резко взлетели, а затем спикировали на кусты, поливая парочку жидким пометом.
Они, спасаясь, кинулись вдоль аллеи. Отмывшись кое-как в Топи, поглядывая с опаской в небо, скоро распрощались.
Аксакала озадачил рассказ внука о нападении птиц.
— Не припоминаю такого. Если по размерам судить — дрофы, они водились в округе, но больше по земле бегали. В тридцатые годы, помню, волки заходили. Меня еще тогда под стражу взяли за вредительство. В "Прожектере" председателем работал. Сказали — мои трактористы слишком глубоко пашут. Десятку дали. В лагере был кружок политпросвещения. Марксизм изучали. Что мог толкового придумать этот пьяница и бабник? Я хотя и считаюсь вульгарным материалистом, но считаю, что учение это сырое, незаконченное, противоречивое. Применять его можно только в стране, в которой не жалко людей. На занятия иногда сам начальник колонии приходил, объяснял, что труд сделал из обезьяны человека, а ему поручено произвести с нами обратный процесс, и некоторые сдвиги уже есть. Диалектика, стало быть... Так что если прилетели две птицы, — ожидай еще, — и сел за свой капитальный исторический труд "От Владимира Красное Солнышко до Владимира Ясного Месяца".
В главе «Доколе», посвященной современности, дед сообщал  президенту, что если бы в России сошлись вооруженные вилами все истцы, которые многие годы получали от прокуратуры, судов и чиновников отписки типа «для пересмотра решения оснований нет», и двинулись бы на эти учреждения, то произошла бы еще одна революция.
Дед как в воду глядел: на следующий день птицы совершили разбойное нападение на танцплощадку. Здесь действовала уже целая стая. Гнусно гогоча, звеньями заходили в пике, выпускали свой отвратительный груз, потом набирали высоту и снова бросались на танцующих. Скоро не осталось ни одного человека, не облитого пометом. Особенно обильно был орошен культмассовик. Сухими остались лишь те танцоры, которые вовремя стали на голову и в таком положении пребывали до конца налета.
Появление крылатых разбойников встревожило общественность. Идея превращения Серогорска в город высокой культуры временно отодвигалась на второй план.
В газете "Серогорский отдыхающий»" появилась заметка про птиц, с комментарием ученого. Профессор в сдержанных тонах пояснил, что в природе подобный феномен встречается: киты выбрасываются на сушу, лемминги, наоборот, — лезут в воду, а птицы кидаются на людей, хотя, по сообщениям печати, крайне редко и не у нас. Ученый призывал сограждан сохранять спокойствие и не предпринимать никаких действий, могущих причинить вред пернатым.
Один энтузиаст из "Прожектера" предположил, что птицы — это посланцы космоса, и встречать их надо, как подобает встречать высоких гостей.
Город глухо волновался. Ладно, киты выбрасываются, лемминги лезут — это их трагедия. Но чтобы так просто поливать пометом всех подряд, невзирая на лица, — это даже пришельцам непозволительно.
Тем не менее, вслед за советом ученого для сохранения и изучения пернатых в срочном порядке создали общество спасения птиц Большого полета — так условно назвали их. Это было тридцатое по счету добровольное общество в Серогорске. Уже много лет в городе плодотворно действовали общества борьбы с половым невежеством, охраны неопознанных летающих объектов, инвалидов умственного труда и многие другие.
Все они имели конторы, разветвленные службы, филиалы, денежные фонды и связи с сопредельными регионами для обмена делегациями. Согласно последним постановлениям в члены того или иного общества можно было записаться с младенчества, как некогда в России записывали в гвардейские полки. Общества не взаимоисключали друг друга, однако борьба за новых членов обостряла отношения.
Первым делом новое общество избрало президента. Если быть точным, должность руководителя звучала довольно торжественно: председатель президиума Серогорского общества спасения птиц Большого полета. Некоторое время дискутировалось — спасения или охраны. Сошлись на том, что после охраны все равно приходится спасать, так лучше — спасения. Были вытребованы помещения для штатных работников, несгораемый шкаф для секретной документации и печать.
Для начала решили установить происхождение птиц. С этой целью привлекли группу ученых, ранее занятых проблемой искусственного разведения дебилов для нужд конвейерного производства. Как мы помним, в Серогорске было много учреждений и обществ. По просьбе их руководителей в городе планировалось открыть фабрику по производству посылочных ящиков. Их предполагалось использовать для отправки отчетов, справок, инструкций, распоряжений, циркуляров. Сборка ящиков требовала монотонного нетворческого труда, поэтому и возникла проблемы работников с интеллектом, соответствующим нуждам подобного производства.
С учеными, занятыми проблемой дебилов, яростно спорили представители органов народного образования. Кстати, появление на эстраде популярного певца Димы Билана, дало толчок широкому распространению имени Дибил, как это было в свое время с именем Вилен, в честь вождя мирового пролетариата.
 Чиновники от образования категорически отвергали тесты, собеседования, игры, всякие попытки вмешательства в интеллект человека, веря в свободный полет и самостоятельное развитие разума. Как истинные дарвинисты, они опирались на учение о естественном отборе. Ведь как произошел человек, — говорили они — никто не подталкивал его в спину, не торопил эволюционное развитие. Только узконосая обезьяна, только она с ее неиссякаемым любопытством, интересом к окружающему миру могла быть нашим прародителем. Никаких мутаций в результате ядерной катастрофы, никакой африканской бабы, от которой якобы пошел род человеческий. Все это — выдумки шарлатанов от науки. Не надо искусственно создавать дебилов, их и так достаточно. Эволюционным путем через миллион лет их предки догонят в развитии современников. Единственный упрек, который адресовался прародителю, — то, что он стал прямоходящим, подарив потомкам радикулит, — могли бы еще немало лет продержаться на карачках. Вставание с четверенек приподнесло человечеству еще одну проблему — прямоходящие женщины стали вступать в связь с мужчинами лицом к лицу. Много веков спустя об этом с горечью написал сентиментальный русский поэт: «Лицом к лицу — лица не увидать». Полемика эта  тянулась еще со времен давно забытого постановления о педологических извращениях в системе Наркомпроса.
На время прервав дискуссию, ученые с головой ушли в новую проблематику. Потребовали нового здания, расширения штатов, открытия филиала, увеличения командировочных расходов для поездки на острова Пасхи и Гаити. Год понадобился для решения организационных вопросов, согласований на местах и в центре, регистрации и утверждения заявок на научные работы, сколачивание штата для филиала.
Наконец наступила пора практических дел. Чтобы птиц рассмотреть, надо было поймать хотя бы одну. Но они ускользали от силков, капканов, сетей, приманок, продолжая тем временем поливать граждан пометом. Казалось, это добро у них никогда не иссякнет.
Никак не удавалось и классифицировать птиц. По своему облику они не подходили ни к одному роду, виду и подвиду. Это подтвердили и сотрудники, побывавшие-таки на островах Пасхи и Гаити.
Терпение лопнуло после того, как стая облила с ног до головы первое лицо города. Особым постановлением птицам была создана обстановка нетерпимости.
Общество спасения птиц Большого полета было преобразовано в отдел борьбы с пернатыми хищниками. Ученые зачислили птиц в отряд поганкообразных (по-латыни — подикипедиформес). Обществу охотников и рыболовов, занятому доселе тихим браконьерством, разрешили начать отстрел птиц, но не более трех особей на охотника — двух самцов и самку.
Сразу же начались недоразумения: самки не отличались от самцов ни внешним видом, ни повадками, ни количеством помета. Стрелять наугад никто не решался, чтобы не преступить закон, что сурово каралось. К тому же охота в пределах городской черты была категорически запрещена, а птицы имели чрезвычайно странную особенность: при попытке вылететь из города как бы натыкались на невидимую стену и возвращались. С невероятной продуктивностью они плодили себе подобных. По-видимому, сама атмосфера Серогорска этому способствовала.
Завоевание птицами острова на Топи и воздушно-подземного перехода произошло в считаные дни. Строительные организации, усиленные ремонтно-строительными, в рекордные сроки были переориентированы на забивку свай вдоль реки, чтобы в дальнейшем устроить набережную, по которой серогорцам было бы повадно гулять вдоль реки и любоваться окрестностями. Путь на остров, превращенный птицами в свою колонию, был закрыт.
Скоро берег заковали в бетон. Появились первые гуляющие. Но продолжалось это недолго: птицам набережная тоже понравилась, и они стали использовать ее как взлетно-посадочную полосу. Отсюда с утра и до позднего вечера совершались налеты на город. Передышку горожане получали только ночью.

   От автора

Отдохнем, читатель. Серогорцы недоумевали: какие силы небесные или земные послали им такое испытание. Они были детьми обстоятельств и никогда не задумывались над тем, что обстоятельства каким-то образом можно изменить. Они с восторгом подхватывали любое начинание, любой призыв и старались прославить порученное дело, каким бы оно ни было.
Автор, надо признаться, ничем не отличался от славных своих сограждан.

Планы спасения

Отрабатывалось несколько вариантов. Один из них — накрыть Серогорск стеклянным куполом наподобие фантастических городов будущего. Для этого следовало открыть новый научно-исследовательский институт по проблеме, но уже не было времени, да и город не имел такой важности, чтобы тратить на его спасение огромные суммы.
Было и другое предложение — изготовить большое количество гудков, сирен, хлопушек, приобрести английские рожки, свирели, волынки, зурны, флейты, валторны, барабаны, бубны. Снабдить этими инструментами все половозрелое население, и каждый световой день в течение недели, а затем по обстоятельствам дудеть, реветь, колотить, греметь. Граждане, которым не достанется инструментов, должны, засунув пальцы в рот, свистеть, а кто и этого не умеет — орать, что есть мочи. Подключить сюда и сводный духовой оркестр местного гарнизона. Весь этот адский шум, несомненно, отпугнет птиц.
Этот проект, несмотря на явную дешевизну по сравнению с первым, все же был уязвим. Подобные действия могли подмочить репутацию города в глазах ближних и дальних соседей. Нашествие птиц и бесплодные попытки борьбы с ними и так уже вызвали множество противоречивых слухов, а порой и насмешки в расположенных рядом населенных пунктах.
Сельскохозяйственные организации, обосновавшиеся в Серогорске, предложили свой план спасения города. Он был прост, как все гениальное. Зло обратим во благо. Птичий помет, как известно, — ценнейшее удобрение. Вывезем его на поля и тем самым получим двойную выгоду — очистим город и повысим плодородие земель.
Для изучения проблемы создали шесть комиссий по различным направлениям. Созвали научно-практическую конференцию с привлечением специалистов из центра и зарубежных коллег. По теме в срочном порядке было защищено шесть докторских диссертаций, двадцать четыре кандидатские, на их основе издано тридцать восемь коллективных сборников и авторефератов, написаны сто сорок две газетные статьи, подготовлено сто семьдесят пять радио - телевизионных передач.
Тем временем стремительно нарастающее количество помета сделало жизнь горожан невыносимой. Птицы вытесняли людей на окраины.
Наконец заключили соответствующий договор с "Прожектером", и колхоз приступил к его выполнению. Через неделю головной центр научно-технической информации сделал предварительные расчеты, по которым выходило, что эта работа может быть завершена через семьдесят пять лет.
Убедившись, что приток помета в сто раз превышает его вывоз, комиссия по чрезвычайным ситуациям во главе с мэром решила, что это не выход из положения. Надо либо закрывать город, либо принимать более энергичные меры.
И вот однажды тихим утром, когда птицы еще не начали облет, в здание, где размещалась комиссия по спасению, вошел уже знакомый нам молодой человек — внук Аксакала, выросший за это время из студента в специалиста-историка.
— У меня есть план, — сказал он. — Вспомните подвиг Геракла. — И коротко пересказал. — У царя Авгия было пять тысяч быков. Скотный двор переполнился навозом. Геракл должен был очистить его за один день. В то время, когда Авгий пировал с гостями, Геракл запрудил две реки, протекавшие поблизости. Реки разлились, и бурный поток смыл весь навоз...
За неимением более подходящего проекта был принят этот. Все те же строительные организации приступили к сооружению запруды на Топи.
...Мощный поток воды, направленный рукой человека, хлынул на город ночью. Первой волной смыло все нечистоты. После второй рухнули многие здания учреждений, обществ, НИИ.
Стихия не пощадила даже скульптурные работы Догоняева "Девушка с ведром" и "Юноша в трусах", вымыла и унесла из мастерской в неизвестном направлении его полотна.
В пучине исчезли и рукописи Плохого, и весь тираж романов Титана Забурхановского.
Третьей волной смыло все Доски почета. Под гул, шум и треск незаметно исчезли птицы.
...На другой день после потопа среди развалин Серогорска бродил в поисках исчезнувших рукописей поэт Плохой. Но найти их так и не удавалось, и поэт горько стенал:

Меня той волной захлестнуло,
 Весь мусор пошел за мной.
 Этак и так повернуло,
 Поставило вниз головой...

Тяжело опираясь на обломки разрушенных стен. Плохой медленно двигался среди развалин. Его могучее тело сотрясали рыдания. У руин триумфальной арки он склонил голову, прощаясь с мечтой составить поэтическую славу городу, взрастившему его талант.

От автора

Так была перевернута последняя страница новейшей истории Серогорска — периода поэтов, романтиков и фантазеров. К счастью, никто из горожан во время наводнения серьезно не пострадал. А что касается пригородного колхоза "Прожектер", так он даже сумел выйти сухим из воды — списал убытки на стихию и получил компенсацию.
А через некоторое время о его председателе заговорили:
"Богат и славен Кочубей". Действительно, дела у Ивана Петровича Кочубея, на этот раз личные, пошли в гору. Беспокоило его сердце только мысль о неоконченной поэме Плохого, что, впрочем, компенсировала найденная в развалинах скульптура Догоняева "Женщина, укрощающая хряка". У женщины были отбиты руки, но хряк, созданный руками художника, радостно улыбался.