Баллада о танкисте

               

       (В 1967 году я поступил в Ярославское Зенитно-ракетное училище ПВО.  Отец очень гордился этим. Сам когда-то страстно мечтал об офицерских погонах, но война этому помешала.
     На День Советской Армии – 23 февраля 1968 года мне, как местному и отличнику, дали увольнительную на два дня с ночевкой дома. По этому поводу папа, видимо сгорая от желания показать сына-курсанта своим друзьям, повел меня в гости к своему приятелю и сослуживцу. По некоторым причинам фамилию этого человека я называть не буду. В повествовании он будет именоваться просто буквой К.
     За столом разговор постепенно перешел от повседневных дел к воспоминаниям о войне. И хозяин, и мой отец были её активными участниками. Папа закончил войну в звании Гвардии старшины дивизиона гвардейских минометов («катюш»), а К. в звании Гвардии капитана танковых войск. Отец рассказал о сражении под Курском, освобождении Киева, о рейде по тылам противника в составе ударной группы генерала Плиева под Будапештом. Потом слово взял К. Вот его рассказ я и хочу привести. Он настолько крепко врезался мне в память, что, не смотря на большой срок, прошедший с той встречи, я помню даже интонацию голоса К.)

     Много чего было на войне. Я начал в ней участвовать с мая 1942 года. За это время сменил восемь боевых машин. Два раза горел. Четыре раза побывал в госпитале. А друзей потерял…. Роту целую укомплектовать можно. В каких только переделках не побывал, но вот один бой помню в мельчайших подробностях. Он мне больше всех покоя не дает. Даже иногда снится.
     Дело было осенью 1943 года. Сражения на Курской Дуге закончились полной нашей победой. И «волны» от них, как от камня брошенного в воду, сотрясали все фронты. Воодушевление в войсках было невероятное. Порыв был бешенный. С потерями не считались. Только – ВПЕРЕД! Только – БИТЬ ВРАГА! Это желание стало всеобщим, от маршала до ездового. А враг был везде: впереди, справа, слева, сзади. Танковые клинья резали его оборону, как нож масло, и мы не особо смотрели, что там у нас в тылу творится. Знали, матушка-пехота все подчистит.
     Так, на «волне» всеобщего наступления, наш батальон оказался на границе с Белоруссией. Здесь нам пришлось остановиться. Тыловые службы значительно отстали от боевых подразделений, и комбат принял решение, ждать наших тыловиков. Вот на этой стоянке и появились в нашем расположении малиновые фуражки.
     Друзей в батальоне у меня было много. Без взаимовыручки в танковом бою, как и в любом другом, просто невозможно выжить. Но особо дружил я с Володькой «Москвичом», командиром второго взвода первой роты. Был это добрейший, отзывчивый, скромный и невероятно смелый парень.  Кроме меня он не был близок практически ни с кем в батальоне. Володька сильно заикался, и этот физический недостаток как-то отдалял его от остальных сослуживцев. Стеснялся своего заикания Володя очень. Я же  старался не замечать этого и не подшучивал над ним, как другие. Душа у него была хорошая. А это для меня было главным. Но в бою, в стрессовой, как сейчас говорят, ситуации заикание его пропадало. Команды по рации он отдавал четко и внятно, тактикой танкового боя владел в совершенстве,  а, о его нестандартном поведении в сложной обстановке, о его граничащей с безумством храбрости, в батальоне просто легенды ходили. И возможно давно бы быть Володьке Героем Советского Союза, если бы не одно «НО». Его дед по отцовской линии был репрессирован в 1937 году, а отца сослали в 1939 без права переписки. А когда Володе предложили от них отказаться, он всех тех, кто предлагал, послал, куда подальше. При употреблении матерных выражений  его заикание тоже пропадало совершенно.
     В тот день наши стрелки-радисты сходили в «разведку» по окрестностям и притащили небольшую, как они нас заверили бесхозную, свинку. Мой водитель сибиряк Гоша Малый быстро её разделал, запалили костерок и тут нас с Володькой вызвали к комбату. Сами понимаете, с каким чувством мы оторвались от столь замечательного дела.
     Заходим в командирскую палатку, докладываем о прибытии. Комбат злой, как черт, с нами говорить не стал, сразу предоставил слово майору НКВД, который и приступил к делу.
     В двадцати километрах севернее нашего местоположения располагалась небольшая железнодорожная станция. Её необходимо срочно атаковать и захватить. Немецких войск там немного. Но на самой станции застрял фашистский бронепоезд, который очень интересует Верховное Командование. Вот он и есть главный объект атаки. Его необходимо не уничтожить, а взять живьём, как «языка», в целости и сохранности. План операции следующий.
     Танки атакуют со стороны леса и вызывают на себя всю огневую мощь бронепоезда. Тем временем части НКВД, и диверсионная группа прорываются к нему со стороны поселка и берут его со стороны поселка. Но все это надо делать как можно скорее. Диверсанты рванули железнодорожное полотно в трех местах, но вызванные противником ремонтники вот-вот закончат его восстановление. За успешное выполнение этой операции было обещано звание Героя Советского Союза и двухмесячный отпуск на родину. Огонь на поражение из танковых орудий и пулеметов запрещалось вести категорически. Боекомплект с танков было приказано снять полностью.  Что это был за бронепоезд, и почему его надо было взять «живьем» не объяснялось. Любые вопросы на эту тему сразу пресекались офицерами НКВД.
     На подготовку к операции времени не было. Срочно назначили группу прорыва из трех взводов. Под присмотром «чекистов» выгрузили из танков весь боезапас, залили в баки солярку под завязку, позаимствовав её у соседей, и дали команду «Вперед!». Прощай свинушка! Комбат с нами тепло попрощался: «Ребята! Действуйте по обстановке и берегите себя» - а сам глаза в сторону отводит.
     Володькин взвод шел первым. За ним взвод молодого лейтенанта, помню, что родом он из Горького. Ну а я со своими ребятами замыкал нашу колонну. К станции дорога шла через небольшой лес, а потом открытое пространство, как нас заверили – ровное, как стол.
     На душе просто погано было. Танк без боекомплекта – это металлический гроб для экипажа. Но приказ, есть приказ и его необходимо выполнить. А все остальное это не допустимая на войне лирика.
     Первые два взвода вырвались вперед. Героев ребята хотели получить. Я тоже хотел, но только тяжко мне было так, что словами передать не могу, может, поэтому и слегка придерживал своих орлов, не гнал сломя голову. Тем временем стало быстро темнеть. У нас на вооружении были Т-34 образца 1941 года. На них рации стояли лишь на командирских машинах. На остальных только приемные устройства. И был в этом образце  один очень неприятный недостаток. При попадании снаряда в башню верхний люк заклинивало намертво, поэтому перед атакой мы всегда специальный ломик под него ставили.
     Между тем впереди стали постреливать. Я прибавил газу. Вылетаю на край леса. Что за черт!? Светло, как днем. Поле перед станцией и, правда, что стол ровное. А на нем! Мать моя родная! Там горит! Тут горит! Впереди – два горят! Мясорубка – одним словом. Пригляделся я и понял. На станции включены несколько авиационных прожекторов и направлены прямо на нас. На передней и задней открытых платформах бронепоезда установлены две зенитные 20-мм пушки, а на верхних площадках броневагонов тоже две танковые башни с  75-мм орудиями,  Они, как в тире, прямой наводкой расстреливают наши тридцатьчетверки. А эти орудия, если на прямой наводке – чистая смерть для любого танка. Пришивает броню, как бумагу и динамический удар такой, что вырубает экипаж, к чертям собачьим, и делай потом с ним, что хочешь. Как  оказалось, первым на них лейтенант налетел. И сам сгорел и весь взвод положил. А бронепоезд между тем пары разводит. Вот-вот тронется.
     Что делать!? Командую: «Делай, как я! Вперед!». Мой стрелок от злости по броне кулаками стучит. Наводчик плачет. Мат стоит такой, что больше за всю дальнейшую жизнь такого мата  не слышал. А я, как заведенный, механику: «Полный! Полный! Газ!» и молюсь богу, черту, еще кому-то: «Промажь! Не видь меня! Промажь! Не видь меня!»
     Маневрируем, нашими же горящими танками прикрываемся. Вдруг вижу на фоне всего этого ада Володьку. Он уже прямо к этому проклятому бронепоезду подобрался. Танк «Москвича» приметным был. Он башню сзади белой краской намазал, чтобы его ребята всегда командира видели.  Осталось у него не больше 50 метров до цели. Вот танк моего друга взревел, как медведь, и всеми своими 26-ю тоннами протаранил бронепоезд. Потом я узнал, что решающее значение при таране сыграл ствол орудия. Он случайно попал в одну из амбразур и намертво заклинился в ней. И помню еще последние слова Володи: «Ах ты! Туды – растуды!!»
     Тут и меня мазануло по башне. В голове, словно граната разорвалась, в глазах искры, как от бенгальских огней, звон, словно в колокола ударили. Наверное, минут на двадцать потерял сознание. Когда очнулся – все уже было кончено. Вокруг бронепоезда плотное кольцо солдат в малиновых фуражках. Танк Володькин дымится, а мне по броне стучат. Вылезли мы. Дурные совсем. Контуженные. Стрелка рвет. Механик за голову держится. У наводчика лоб сильно разбит, Из двенадцати машин на ходу три. У одной гусеница перебита. Остальные восемь в поле догорают.
     Подошел ко мне капитан стал благодарить, руку жать. А у меня перед глазами Володин танк дымит, и нет мне больше дела ни до его благодарности, ни до победных лавров. Сухой ком в горле, и вижу все, как сквозь воду.
     В начале октября мы узнали, что за выполнение боевой задачи государственной важности Володьку посмертно представили к званию Героя Советского Союза. Лейтенанта - горьковчанина к ордену «Отечественной Войны». Всех погибших – к ордену «Красной Звезды». Те, кто остался в живых, получили: я и еще один командир танка «Красную Звезду», остальные медаль «За Отвагу». Бумаги на награждение оформили и отправили в штаб Армии.
     А по батальону поползли слухи об этом бронепоезде. Чего только не говорили? И что золото фашистское в нем было, и бумаги особо секретные, и баллоны с газом каким-то ядовитым. Дошло до того, что чуть ли не самого Гитлера в этом бронепоезде поймали. Мы же знали одно. Приказ на захват бронепоезда был отпущен с самого верха и, просто так два танковых взвода подставлять под расстрел никто бы не позволил. Хотя за время войны всякое бывало.
     Время шло. Мы подходили к границе с Польшей, как вдруг случилось невероятное событие.  На одной из стоянок, прямо в расположение батальона влетает армейский «Виллис» и из него вышел, улыбающийся во весь рот, Володька – живой и здоровый. Что тут началось!! Описать просто невозможно. У него плечи за один час стали сплошным синяком от нашей радости.
     Про себя не говорю. Это испытать надо. Так со слов все равно ничего не поймешь. Вечером, когда всеобщее ликование немного поутихло, Володя рассказал, как было дело.
     «Звездочку надо было не мне, а лейтенанту давать. Светлая ему и его ребятам память! Это они своими горящими машинами помогли мне к самому бронепоезду подобраться. Сначала я хотел вперед выскочить и гусеницами все пути перепахать. Но смотрю, паровоз стоит под парами, еще немного и тронется. Тогда ору водителю: «Сашка! Давай полный газ и только вперед! Будем этот вшивый бронепоезд таранить!». Сашка и дал полный газ, прекрасно осознавая, что ему-то от такого удара уж никак живым не быть. Стрелка и наводчика у меня в самом начале из строя вывело. Снаряд по касательной в правый бок башни угодил. Они и посыпались на дно, да так с него и не поднялись.
     Врезались мы капитально. Сашку заклинило основательно. Меня же контузило и как бы слегка разума лишило. Помню одно – желание выбраться из этого металлического гроба. Даже задыхаться стал. Выскочил я из люка, опять ломик помог, и бежать вдоль бронепоезда. А сзади: «Хальт!». Я за пояс – кобуры нет, одна «лимонка» болтается. Чеку сорвал и назад, не оборачиваясь, бросил. А сам бегу, дурак! Нет бы, упасть. Жахнуло! Горячим в спину ударило и все – очнулся в медсанбате. Потом госпиталь. У меня из спины восемь осколков вынули, плюс контузия. Три недели не говорил вообще. Но зато заикание, как рукой сняло. По выписке попросился к вам. Теперь это приветствуется. Войне то, скоро конец».
     Володька теперь говорил бойко и чисто. Вот ведь права пословица: «Не было бы счастья, да несчастье помогло».
     В батальоне между тем получилась сложная ситуация. Свободных танков нет. Штат заполнен. Но Володька – единственный Герой Советского Союза и поэтому отдавать его кому-то не было никакого резона. Да и переводить кого-то из командиров тоже как-то не очень по-людски. Тут еще то, что ему звание Героя присвоено «посмертно». Одним словом решили так. Начальник штаба отдал ему должность командира танка комбрига, которую он до этого момента выполнял. В срочном порядке оформил и отослал в штаб Армии новые документы со всеми справками и рекомендательными письмами на переоформления наградных. А на общем собрании офицерского состава это все утвердили и приняли решение – беречь нашего Героя, как зеницу ока. Володька вначале, конечно, заартачился. Комбат и замполит все ему объяснили, и он, в конце – концов, согласился с тем, что в настоящем положении – это лучший выход.
     Война шла к концу. У границ Рейха нас повернули на север, в Померанию. Лихих боёв практически не было, Хотя фашист и сопротивлялся отчаянно. Но потом немцы стали сдаваться целыми подразделениями. На севере Германии мы и встретили День Победы. Но за неделю до этого события случилось следующее.
     Батальон преодолевал небольшую речку в брод. Западный берег был довольно крут и холмист. Переправа двигалась медленно. Её тормозили хозяйственные части. Весна – прежде всего – грязь и слякоть. Танкам это, как комару дробина, а вот полуторки и «Зисы» вязнут по самые ступицы. Комбат переправился первым, поставил танк на небольшую высотку, а сам, сняв сапоги, присел на травку и наблюдал за муками хозчасти.
     И вдруг летит немец. Самолетов фашистов мы уже  считай, месяц в небе не видели, только обломки на земле, поэтому и этого приняли за своего. На него просто никто не обратил внимания.  А он, гад,  развернулся так это спокойно, картинно перевернулся через крыло, вошел в пике и сбросил одну единственную бомбу. Взревел на форсаже и был таков. И бомба эта тютелька в тютельку шарахнула прямо в командирский танк. Развалило его на две части. Механик-водитель, стрелок-радист и Володька прямо испарились, даже косточек не осталось. Так их вместе с танком и закопали. Воронка приличная получилась. Она и стала их могилой.
     А через два дня в батальон прибыл нарочный с Володиной Звездой и его наградными документами, где ему присваивалось звание Героя, даже сказать не могу как, но не посмертно.
     Война кончилась. Вызвал меня комбат и говорит: «Ты у нас ярославский. Домой тебе через Москву ехать. Я тебя в миг демобилизую, но с одним условием. Завези Володины документы в Генштаб, сдай их там и можешь быть свободен». Я согласился.
     В Москве все прошло нормально и быстро, но попросили на сутки задержаться. На следующий день вызывают и говорят: «Капитан! Твой друг москвич. Проживал по такому-то адресу. Может, завезешь Звезду и документы родственникам, расскажешь им все, как было?»
     Меня в холодный пот бросило. Говорю: «Нет, мужики! Что хотите, делайте, не поеду»,
     Так и не поехал. И вот который год каюсь, и по ночам Володька снится.
    
     (На этом свой рассказ К. закончил, и за праздничным столом воцарилось тишина. Потом мужчины молча, не чокаясь, выпили, и я видел в их глазах слезы).