Я счастливейший человек в мире

МАРИЯ НИКОЛАЕВНА ЕРМОЛОВА

С любовью о великой актрисе

Как можно рассказать о театре?! Об этом странном мимолетном зыбком искусстве, которое живет лишь в те минуты, пока идет спектакль?! Какими словами можно рассказать о театральном актере?! О театральном актере, которого мы не видели  на сцене и никогда не увидим?! Да и кто это – Актер? Странное существо, надевающее на себя чужие маски? Зачем?  И где искать его самого? Его суть? Да и есть ли она, его суть? Почему   мы самозабвенно радуемся встречи с ним, с этим странным существом, серьезно и мастерски изображающим кого-то? Как ему за час-два удается овладеть нашими чувствами, думами и помыслами? Тайна? Точно… тайна! И не нам, слава Богу, дано ее разгадать!..


      Театральный спектакль  Машенька Ермолова впервые увидела через крошечное суфлерское окошечко. С  удивлением она взирала снизу вверх на сцену, где происходили потрясающие вещи! Знакомые дяди и тети, которые приходили к ним домой, улыбались ей, приносили пряники и похлопывали ее по пухлой щечке, что, кстати, ей никогда не нравилось, разговаривали с отцом, пили чай – на сцене вдруг превращались в чужих людей и вели себя весьма странно! Они до того преображались, что Машенька порой с трудом узнавала их. В великолепных чужих нарядах, они произносили длинные чужие речи, бегали по  нарисованному на тряпке лесу, выглядывали из окон игрушечного дворца,  дрались деревянными шпагами! Шпаги  Машенька проверяла лично. Они  были действительно деревянные, выкрашенные серебряной краской. Но самое удивительное, странные люди эти  играли, словно дети, совершенно серьезно, будто все вокруг них было самое настоящее! И Машенька, увлекаясь происходящим на сцене, и сама моментально забывала о деревянных шпагах, о тряпичном лесе и картонном замке.   Суфлерское окошечко расширялось  до невероятных размеров! В нем умещался целый мир, волшебный, чудесный, завораживающий,  выдуманный и… что ни на есть, самый настоящий! Машенька трепетала от восхищения, волнения, сочувствия к этим людям в чужих одеждах, которых папенька называл актерами.
В тот памятный вечер Машенька  узнала, что будет великой актрисой.  Откуда пришло это знание, она не знала, да и не пыталась узнать. Знание это   радовало невероятно, приподнимало над суровой действительностью, которую Машеньке приходилось принимать и терпеть. В семье Ермоловых почти все работали в театре, но в доме был строгий  порядок, заведенный  главой его Николаем Алексеевичем Ермоловым, служившим суфлером в Малом театре.   Машенька любила отца, считала, что очень на него похожа и что  унаследовала его тяжелый молчаливый характер. Любила и мать  свою Александру Ильиничну,  тихую кроткую труженицу, посвятившую жизнь свою семье и сумевшую сохранить в своих   трех девочках   неуемную любовь  к жизни, несмотря на страшную бедность.  Долгое время  они ютились  в подвальном помещении старенького двухэтажного дома.  Так что Машеньке было не привыкать и на реальный мир  смотреть в крошечное окошечко, словно из суфлерской театральной будки...
 
     Машенька, сама того не замечая, копировала всех подряд, даже дворника Петровича, за которым внимательно следила, глядя   в свое окошечко. Самое удивительное, что у Машеньки получалось очень похоже! Маменька всплескивала руками, сестры заливались смехом и   дразнили  Машеньку маленькой обезьянкой. А отец в восхищении восклицал: «Ах, Машенька… ах, Машенька… ах!» Он хотел стать актером, как и его братья.  Но так случилось, что всю жизнь прослужил суфлером. И каким суфлером! Сколько раз Николай Алексеевич выручал актеров, подсказывая им реплики. И даже сочинял «на ходу»   кусочки  роли,   вырванные из текста чьей-то нерадивой рукой и, тем самым,  спасал спектакль!   Воистину, театр существует благодаря таким невидимым его служителям   верным  и честным! «… Мы были на виду, блистали, А ты нам тихо «подавал»… Нередко лавры нас венчали, когда успех Ермолов создавал…»  Так он и проработал «как улитка в раковине» до самой смерти, заработав в этой «раковине» туберкулез легких… Но он успел увидеть триумф своей Машеньки на сцене. Он успел насладиться ее необычайным даром, словно восполнив в ней свое  нереализованное, невысказанное, невыплеснутое…

     Но у Машеньки складывалось все не так гладко. Когда Машенька подросла, ее определили, как и всех детей Ермоловых, в балетную школу – единственное театральное училище по тем временам. И самым трудным и неуспешным предметом у Машеньки оказались танцы! Да еще  знаменитый актер Самарин прослушав Машеньку, назвал ее бездарной  и сказал свой приговор: «Пускай себе пляшет  у воды…» Папенька беспомощно разводил руками и тихо восклицал свое: «Ах, Машенька… ах, Машенька… ах!»    Но Машеньке было дано знание, и знание это заставляло ее заниматься, трудиться, изучать, наблюдать, отвлекало от мрачных мыслей и поддерживало уверенность в своих силах. Машенька бесконечно много читала, учила наизусть, разыгрывала перед девочками целые спектакли в дортуаре, которые так и назывались «у комода». И… однажды… Как и должно было случиться, Машеньку пригласила знаменитая  Н.М.Медведева заменить заболевшую актрису в своем бенефисном спектакле «Эмилия Галотти» и сыграть главную роль!   И шестнадцатилетняя Машенька Ермолова, в тот знаменательный вечер покорила Москву своей неподражаемой  искренностью и глубочайшей  проникновенностью! Она заставила  рукоплескать ей, неопытной девочке, чуть ли не впервые вышедшей на сцену, сумевшей объединить многочисленную толпу зрителей в едином порыве сочувствия и любви к ее героине… Как ей это удалось?! Нам не дано  понять… Да и Машеньке, наверное, тоже было не разгадать этой тайны… Она лишь могла почувствовать своим чутким сердечком  величайшую ответственность за этот невероятный Дар общения со зрителем, данный ей Свыше. И что расплата за дар этот актерский  тоже  велика… ее жизнь!  Машенька была готова на все. В тот вечер она записала в своем дневнике: «Я счастлива… нет, я счастливейший человек в мире…» 
    
     Театр тогда, благодаря усилиям наших величайших делателей искусства, воспринимался как  «…кафедра, с которой можно сказать много миру добра…» (Н.Гоголь) И Ермолова отдавала всю себя на служение этой кафедре.  И действительно была счастливейшим человеком! Она жила для своей семьи, родителей, дочери и мужа. Она жила для своих сестер, всеми силами помогая им в нужде и болезнях. Она жила для чужих людей, которые всегда получали от нее помощь, чаще всего  даже не зная, кому обязаны своим спасением,  и становились уже вовсе  не чужими. Она жила  на сцене жизнью своих героинь ради своих зрителей, которые буквально носили ее на руках.  Ее Лауренсия, Иоанна д Арк, Мария Стюарт, Сафо, Кручинина, ее любимые героини, это она сама... Или … это другие люди, которых на самом деле не было… Но для зрителя они были реальны, они заставляли думать о себе, сопереживать им. Парадокс?.. Нет, это правда театра… Уникальная способность Ермоловой,  как и других наших великих актеров русской театральной школы переживания, вызывать сострадание к своим героиням, какое-то удивительно  глубокое   в ч у в с т в о в а н и е   в чужую боль -   и есть единственное оправдание  существования театрального искусства, которое «…берет на себя Божественное право делать человека…» (В.Розанов) Ибо Ермолова строила свою жизнь и жизнь своих героинь по своим правилам, которые продолжала записывать даже перед смертью уже дрожащей рукой. «…Худого худым исправлять нельзя»… «…не требуйте за любовь – любви, за службу – благодарности»… «Оставляйте суровость…будьте как дети незлобивы…»   В годы ее старости после революции читать Евангелие было запрещено, и Мария Николаевна переводила Священные Слова на театральный язык, то есть создавала на сцене своих добрых, мужественных, самоотверженных женщин, способных любить вопреки всему и всем. И сердца зрителей  становились  добрее,  мягче, милосерднее.  Любовь эта и давала силы  великой актрисе выходить каждый вечер на сцену и «уничтожать себя» до изнеможения, до обморока, чтобы вызвать улыбку  или слезы сочувствия в зрительном зале. Чтобы подарить своим зрителям праздничные радостные минуты соприкосновения с другим миром…  И мир этот всеми своими силами расширить до размеров вселенной,  что ей всегда удавалось  в детстве, сидя на коленях у отца в суфлерской будочке… Они дорого стоят, эти моменты единения двух вселенных - зрительного зала и сцены, эти моменты  просветления, очищения, душевной гармонии, взаимной теплоты… Низкий вам поклон, Мария Николаевна,  от нас, не зрителей ваших, но почитателей, хоть и не видевших Вас никогда на сцене, но  всеми силами старающихся сохранить память о вашей чистой, искренней, самозабвенной игре…