Чёрный кот

Чёрный кот должен быть один. Он всем перебегает дорогу.
Когда я был маленьким, меня укусил большой чёрный кот, живший во дворе. Моим сверстникам он казался каким-то дьявольским отродьем. И в самом факте укуса было что-то неестественное. Понятно, если кусает собака. Крыса, на худой конец. Но кот?! Целый месяц другие дети шарахались от меня, боясь, что я заболею каким-то особым, страшным кошачьим бешенством. Потом случай забылся, но это короткое одиночество я запомнил. И вот теперь, спустя несколько лет, меня сторонились точно так же. Не ненависть, не страх, не отвращение – словно какое-то проклятье запрещало моим ровесникам приближаться ко мне.
Я сам был в этом виноват. Я знал, что меня ждёт.
Совершил я эту глупость – в их глазах преступление – не корысти, а ненависти ради. Хотел подставить одного парня, и добился этого, но не смог замести следы. Лучше б я не брал этот дурацкий пакет.
Начиналась большая охота.
Я знал, что Поганцу проломили голову железным штырём. Я видел, как Рыбу презрительно треплют по волосам, а потом медленно давят вниз, пока не прижмут головой к парте, и он терпит. Мне было известно, почему. Травля – это было известно каждому. То, что я сделал, было в сто раз хуже. Я понимал, что меня ждёт.
Времени оставалось ещё много. Облава должна быть медленной, выматывающей. Но конец уже предрешён. Всё это время я должен жить без надежды.
Должен, но не мог.

Меня сторонились. За дружеский разговор со мной полагалась немедленная расправа. Им, не мне. Меня никто не трогал – я должен был ждать.

Травля начинается с лёгкой разминки, слабовыраженного издевательства. Это щипки, тычки, суровые взгляды исподлобья, оскорбления словом и прочий моральный вред. Никакого физического насилия. Сначала дичь нужно поднять.
Затем следует доведение до белого каления. Дичь нужно загнать. Делается это так:
- Ну ты чё, оборзел?.. Мне кажется, ты оборзел!.. Ты ведь оборзел, да?.. Ну совсем оборзел – даже не хочет со мной разговаривать. Эй, ты, ну-ка повернись. Я с тобой говорю. Ну разве можно так борзеть, а?.. Ты же просто борзой… - и так далее, всё нарочито медленно, вкрадчиво, с укором.
Одновременно – что-то вроде беспорядочной пальбы из ружей, наудачу, не целясь, в основном для запугивания дичи. Не драки, а так, быстрые наскоки, за спиной, но всё-таки в присутствии цивилизованных людей – чтобы ты получил, но дать сдачи не успел.
И только после этого спускают собак.
Ту-ту! Ату!

Мания преследования – не совсем болезнь. Это древний инстинкт, вырвавшийся из-под контроля рассудка. Для дикого зверя мания преследования – повседневное состояние, и она защищает его жизнь. Любое существо может оказаться врагом, берегись! Мне, Чёрному коту из Подворотни, она здорово помогла, эта мания. Сейчас, когда охота началась, во мне проснулось необъяснимое, но как правило верное предчувствие опасности.
Я, например, прогулял школу как раз в тот день, когда планировалось наказание (скорее всего, первая трёпка в длительной церемонии травли).

Дай я с самого начала втоптать себя в грязь, возможно, меня пощадили бы. Опускание само по себе достаточно страшная штука, чтобы запугать остальных. Но по какой-то случайности, непонятно почему, я в грязь не втаптывался. Не то чтобы так уж отчаянно сопротивлялся, а не получалось – и всё тут.
Не задумываясь, бессознательно, я избегал любой боли, так же как, падая, старался упасть боком и на руки. Позднее, когда я хотел уже только жить, неважно как и в какой позе, я пожалел, что не попался им сразу.

Берегись!
Старайся держаться в толпе. Когда вокруг много людей, максимум, на что они осмелятся, это врезать пару раз. Никто, конечно, не вступится, но это неважно. Какие-то моральные барьеры есть даже у заиндевелых отморозков.
Будь осторожен.
Я знаю свой город. В конце этой улицы – стройка. Сейчас меня не преследуют, но нельзя давать им ни одного шанса. Поворот. В переулок выходят окна. Пройти по нему? Он недлинный, и в конце – залитая солнцем, широченная улица с трамваями, машинами, собаками, ментами и людьми.
Я – заклятый неформал, почти преступник – мечтаю о встрече с ментом.
Сначала прохожу мимо переулка. Потому что я ошибся – замедлил шаг, они могли заметить и спрятаться, а мне необходимо оглянуться. На полном ходу оборачиваюсь. Пусто. Быстро возвращаюсь к переулку.
Быстро иду по нему. Берегись!
Перехожу на степенный бег. Нет, я не боюсь, просто спешу.
Потом плюю на всё, и, пригнувшись, задыхаясь, разрывая лёгкие, отчаянно мчусь к светлой улице.

Хорошее слово – какое-то оттопыренное, топорщащееся: отщепенчество.
Лес рубят, отщепенцы летят…

Опаснее всего – в школьном дворе. Отволочь за заднюю стенку – дело одной минуты. Учителя вокруг школы не шляются, у них есть обязанности поважнее.
Они подначивают меня, поднимают на смех. Ну, огрызнись! Давай, киска, цапни меня! Знаю, зачем это, молчу. В конце концов повод создаётся искусственно:
- А ну-ка выйдем! – и толчок в плечо.
Я сделал доселе невиданное: не ударил, не оскалился, не напрягся. Ответил:
- Нет.
- Что, струсил?!
- Да, - говорю. – Слишком вас много на одного.
Они с криком накинулись на меня, но тут входит учительница. Нос, кажется, сломан. Дико болит живот – аж в ушах звенит. Ты на уроке – учись, молчи, терпи.
Мне кажется, я всё ещё слышу восторженное: «Бей его, бей!»
Безумная мысль мелькает в моём очумевшем мозгу: взять битого стекла и подсыпать в общую кастрюлю в школьной столовой. Будут, конечно, и невинные жертвы, но…
Держись, Чёрный кот. Под деревом свора. Когти ноют от усталости, шерсть стоит дыбом – но вцепись в кору, держись и не слезай.

Идя домой, нужно пройти через дворы, прямого пути нет. Почему-то люди во дворе отличаются от тех, что на улице. Прохожие ещё могут вступиться, жители – никогда. Слишком близко родная нора, слишком легко попасть камнем в окно, слишком часто гуляют во дворе собачка и дочка. Лучше не связываться, не рисковать. Пусть отморозки сами размораживают свои проблемы. Одним ублюдком меньше – может, оно и к лучшему.
Не шипи, Чёрный кот. Сам виноват, сам выкручивайся.
Зря я взял этот пакет.
Чёрт меня дёрнул цапнуть этот в драйвер юзаный стафф.
Слишком часто я хожу через эти дворы. Так и есть – стоят. Но я начеку. Боковым зрением выхватываю валяющийся на песке детский двухколёсный велосипед. Дальше – бессознательное. Опомнившись, понимаю, что украл чужой велик, да ещё такой низкий, что колени бьются о руль, и что есть силы шпарю на нём к дому.
- Стой! Стой! – кричат они.
Это издёвка или идиотизм? Будь я проклят, если остановлюсь. Лучше уж съехать на стрит, под мчащиеся машины. Там есть хоть какой-то шанс.
Как молния, влетаю во двор, велосипед – об асфальт, почти на четвереньках скачу по лестнице.
Теперь я иду каждый раз другой дорогой. Догнать меня можно, подкараулить уже сложнее. Были бы у меня деньги, махнул бы к чёртовой каракатице из этого города. Лучше уж побираться по помойкам, чем бегать от деловых. Скажешь полуправду – не поверят. В самом фантастическом случае переведут в другую школу, но ведь это бесполезно. Скажешь правду – ещё статью прицепят. А даже если отмажешься (ведь один раз всего, и то так), засветятся все остальные. Рефлекс круговой поруки вбит в меня накрепко, годами групповой терапии. К тому же всех их никогда не переловишь, кто-то да останется, и будет ещё хуже. Тогда уж точно – полный гроб. Нет, не может быть, чтобы выхода не было. Ищи, думай. Эх, были бы у меня деньги! Зря я не продал этот долбаный пакет.
Надо было продать этот пакет.

Пустырь. Задумался и зашёл. Солнце грело, птички пели, я расслабился, забыл, что я мёртв. Шум улицы за забором создавал иллюзию безопасности. Уже выросла трава, ярко-зелёная, вся в мелких жёлтых цветах. Я шёл и тут инстинкт шепнул: берегись! Может быть, я краем глаза заметил движение, или уловил шорох, или от страха обрёл ясновидение, но я неожиданно повернулся и увидел своих палачей на подходе.
На секунду мы все оцепенели.
Потом они бросились ко мне, а я – к забору. Почему-то мне и в голову не пришло закричать. Я дёрнул первую попавшуюся доску и – о, чудо – дыра! Рвануть доску, воткнуться в щель, обдирая всё на свете, выпасть с другой стороны, поскользнуться в луже, плюхнуться и вскочить, побежать – это заняло две-три секунды, не больше. К тому времени, когда они, матерясь, влезли на забор, я уже нёсся оленьими прыжками, разбрызгивая воду и грязь, напролом к автобусу.
Вслед мне несётся ругань. Я опять удрал.

Будь осторожен, смотри по сторонам. Не покупай в киоске, если сзади тебя нет очереди. Отскакивай от тени, упавшей через плечо, сразу же, не оглядываясь. Не забудь положить нож в карман. Каждодневные тренировки – швыряние ножа в дверь сарая. Это очень важно. Ничего нет важнее, чем это.
Никогда не оставайся один. Не вздумай надеть наушники – они отвлекают. Вообще не вслушивайся – ни в разговор, ни в музыку из киосков – лови малейший посторонний шум. Сигнал машины, лай собак, топот, визг – не обращай внимания, это не опасно, это нормально. Опасность подкрадётся тихо, она не будет кричать, она издаст едва заметный шелест.
Парк – хуже, чем минное поле. Гаражи – вражеские окопы. Найди все дыры в заборах, все гнутые прутья в решётках, ты маленький и можешь пролезть, они – нет. Помни об этих прутьях, мысленно пересчитывай их каждое утро, повторяй, как таблицу умножения. Изучай также щели в стенах. Это поможет тебе взобраться наверх, если прижмут к стенке.
Походка боком, хвост трубой, уши зажаты назад. Горящие глаза бегают по сторонам. И улыбка – покажи им клыки! Чёрный кот, озираясь, переходит дорогу. За ним ползёт его серая тень.

Это было бессмысленно. Приговор должен быть приведён в исполнение. Но во мне заговорил дикий непреодолимый инстинкт, кричавший: если ты жив сейчас – ты бессмертен. Я потерял ощущение будущего. Только не сейчас! Позже, потом?.. Что это – потом? Я там никогда не был.
На этом витке травли жертва всегда сдавалась. Она знала, что неизбежно будет поймана, страх доводил до отупения, начинало казаться: пусть уж лучше всё поскорее кончится, только бы не этот сверлящий, мучительный страх.
И я тоже знал, что бороться за жизнь – бесполезно. Но я и боролся не за жизнь, а за один день, за один час, за несколько мгновений. Желание жить оказалось сильнее рассудка и здравого смысла.
Ещё один день.

Я мог сходить в туалет, только отпросившись с урока. Это был единственный способ спасти свои вещи от уничтожения.
Учителя, кажется, решили, что у меня недержание. Ненавязчиво советуют пройти медосмотр. Осторожно расспрашивают про кишечник и почки:
- Ты неважно выглядишь. Живот не болит?
Болит, конечно – будет болеть, если получишь пинок подкованным ботинком. Шальная мысль – купить бронежилет.
- Опять выйти?! Ты что, совсем не можешь потерпеть?
Нет, не могу. Корчу замученную рожу. Скоро и в самом деле начну мочиться под себя от этой большой охоты. Как же вы меня достали, собаки, сукины выкидыши.
- Ну-ка дыхни, - говорит учительница, когда я возвращаюсь.
Да пожалуйста. Думаешь, я тайком покуриваю? Было бы охота, давно бы дымил гаванской сигарой посреди класса у тебя перед самым носом. Учительница принюхивается и в её глазах появляется тревога: о, ужас! а вдруг он колется?! или нюхает снежок?! Она же не знает, что на заднем дворе давным-давно торгуют ханкой и разводят этиловый спирт.
Мне дозволено сесть. Так. Книги они не тронули и ничего не порвали, зато в тетради, прямо под домашним заданием, нарисовали большой мужской член. Невольно фыркаю. Работа по стереометрии…Тетради уже собирают, замазать рисунок я не успею, поэтому осторожно вырываю лист и сую его в карман.
- Ах, не сделал домашнее задание? Отлично! Точнее, неудовлетворительно!
«Лебедь» по «стервоматери» - это мелочи нашей суетной жизни. Всё равно в четверти будет четыре.
Я ещё жив, не попал в больницу и даже не исключён.
Во мне просыпается азарт игрока в русскую рулетку. Щёлк, щёлк!
Охота продолжается.

Новое шоу: прохожу по двору, и меня забрасывают камнями из-за ограды, как грешников в Левите.
Это несерьёзно, они пытаются сорвать мне нервы. Когда я перестану контролировать себя, их задача станет значительно легче.
Они могут, конечно, запустить мне в череп металлический диск или другую метательную игрушку. Но это дважды рискованно: их могут поймать, а я могу выжить. Они должны действовать наверняка.
Вначале ещё можно было рассчитывать на обыкновенный мордобой, но после того как я столько раз убегал от них, они на этом не остановятся. Это закон: за побег – надбавка.
Я драный долбаный Чёрный кот, я против законов стаи. Да я и гулял бы сам по себе до сих пор, если б не спёр кость у одной из собачек. Зачем я взял эту фигню, зачем я взял эту фигню, зачем я взял эту фигню…

Почему-то вспомнил, как лет десять назад брат учил меня играть в футбол.
Уже конец мая, яблони стоят взмыленные, трава прёт из земли. Запах цветов, запах солнечного асфальта. Полудохлый ветер тихонько дышит в лицо. Остервенелое верещание дерущихся воробьёв. Как до смерти хочется жить.

Ну и на фига я попёрся в магазин в восемь чёртовых часов вечера?
Ещё светло, но людей маловато. А за углом, как я вижу, меня уже поджидают. Обломитесь, ребята, я совсем не хочу вас видеть.
Вытягиваю руку. Мне здорово везёт – тачка тут же подъезжает. Деньги, правда, не мои, но выбирать не приходится. Типа я мороженое с пепси-колой купил. Ну что уж тут, не удержался уж.
Я уезжаю. С наслаждением вижу непередаваемое выражение на их лицах. Если кто видел лемура – так вот, точно так же выкатывают на вас глаза лемуры.
Убежал. Убежал. Убежал.

Я торжествовал. Я даже начал надеяться, что всё обойдётся. В каникулы (а осталась всего-то неделя) будет повод свалить из города. Подальше и подольше. А там видно будет. Может, оно всё и забудется. Задолбает же их когда-нибудь?

Вот тут-то я и попался.
Как-то так вдруг оказалось, что вокруг – никого. Хотя в принципе я стоял на улице. Но улица – понятие относительное. Два шага – и меня загнали в глухой тупик. Я ошибся дважды: сначала остался один, а потом бросился не прямо по улице, а в первый попавшийся закоулок. Правильнее было бы устроить драку у проезжей части, если не получится убежать. Может, какая машина и остановится.
Это была стройка. Небольшая стройка, под один дом.
Я поднял с земли кирпич и начал отступать к бетонной стене – надо прикрыть спину.
А они шли за мной.
Я пятился медленно, потому что не видел, что находится сзади.
И так же медленно двигались они.
День был облачный, довольно прохладный.
Очень тихо.
Шаг, ещё шаг. Под ногами осыпается щебёнка.
Их было семеро на меня одного. Одним махом семерых побивахом – это не про меня. Всё было ясно, но я хотел оттянуть время. Нет, ещё не сейчас. Ещё минуточку.
Они не торопились – куда бы я делся?
Эта заторможенная пантомима была прервана. На стройку вошёл человек. Не знаю, кто он был.
Никто из нас не обратил на него внимания. Мы знали, что он не вмешается. Может быть, вызовет охрану, но пока она появится…
- Так, ребята, оставьте-ка его в покое.
Мы прямо обалдели от такой наглости.
- Давайте-давайте, валите отсюда.
Предводитель моих врагов задал риторический вопрос:
- Мужик, ты чё?
И тут происходит следующая удивительная штука: этот парень (а лет ему было что-то около двадцати) поднимает с земли здоровенную чугунную трубу, ставит её на попа, и, качая верхним концом из стороны в сторону, с расстановкой произносит:
- Если есть ещё какие-нибудь неотложные вопросы, я готов на них ответить…
Сначала все очень удивились: стояли и смотрели. Потом те, кто за мной гонялся, повернулись и ушли. Эта труба просто снесла бы всем им головы. Они ушли, а я остался.
Парень положил трубу.
- До дома дойдёшь?
- Слушай, - говорю, - а как ты её поднял?!
Он посмотрел на трубу и пожал плечами.
И такая ещё штука: мы попытались хотя бы приподнять её, вдвоём, – и не смогли.

Короче, труба…
Но осталось совсем немного. Несколько дней. И путёвку мне уже купили – выпросил в счёт грядущего дня рождения.
Давай, котяра, сделай этих волков позорных… Всё будет в порядке.

Гоняй мою суку! Целуй мою суку! Да, да!
Всё-таки оттяжно вот так вот торчать под «Пролежней» и как бы делать математику – на самом деле я не столько трудился над ней, сколько ловил линейно-цифровой кайф. Я любил её, математику, и она меня любила, и без малейшего сопротивления укладывалась у меня в голове – должно быть, ей там было хорошо. И давалка по математике («Сегодня я вам дам…»), Бородавка, меня любила – во всяком случае, на уроке я мог немножко разбрестись мозгами и не слушать её, выпучив глаза и отвалив челюсть – чего она неукоснительно требовала от всего остального поголовья учащихся. Никогда не мог понять, почему математика вызывает у них анафилактический шок. Там же одни только формулы и закономерности, что может быть проще? Куда хуже литература или история. Разные дебилообразные люди настолько всё запутали своими вывертами, что никогда не знаешь, как ответить правильно. Гораздо понятнее биология. Она даже забавная. Но природа мне кажется какой-то грязной. Я лучше себя чувствую в городе.
Вот залетела оса. Укусит или не укусит? Села на стол. Сползи с листа, дай мне писать.
Окно открыто.
В самом начале охоты туда иногда влетали камни или ещё какая-нибудь хрень, и один раз, промазав, они раскокали стекло. Так что не очень-то откроешь. И уж тем более не посидишь у подоконника с математикой и магнитолой. Особенно с последней. От музыки остались бы только щепки, да провода с микрохами. Теперь меня оставили наконец-то в покое. Всё равно я не выйду из квартиры, хоть дерьмом в окно кидайся.
Я поднял голову и поглядел в окно. Я гордился тем, что могу свободно смотреть в него. Не сдался, не сломался, не свихнулся, как многие до меня. Чёрт бы их подрал, собак недорезанных. Скоро я уеду.
Догони и Вмажь ей, суке! Да, да!

Конечно, немного нудно так вот пухнуть дома, не сходить ни разу ни в кино, ни в клуб, даже не пошататься по улицам спокойно, но что же делать. Скоро всё закончится. Я был рад, что у меня нет ни девушки, ни собаки – можно было сидеть дома сколько влезет, ни о ком не беспокоясь.

Я шёл из школы в последний раз. Меня давно никто не преследовал, и можно было не вертеть башней во все стороны, как подлодка во вражеском море. И очень хорошо – а то люди уже странно на меня посматривали. Я просто шёл, махал сумкой и слушал, как стучат мои каблуки по тротуару. Мне нравилось, что у меня новые остроносые туфли, серебристо-серая ветровка и кожаные штаны с прибамбасами. Не то чтобы я хотел привлечь чьё-либо внимание, просто мне нравилось так идти, спокойно, красиво одетым, чуть позвякивая висюльками, домой на каникулы. Впереди было целое огромное лето. Я так привык считать мгновения, что оно казалось мне почти вечностью – всё залитое солнцем и дождями, поросшее травой, просторное и безопасное. Целых три месяца – тринадцать недель – девяносто два дня – две тысячи двести восемь часов – сто тридцать две тысячи четыреста восемьдесят минут – семь миллионов девятьсот сорок восемь тысяч восемьсот мгновений. Семь миллионов. Целая вечность.

Рядом со мной – справа – тормознула машина и я невольно отпрыгнул. И правильно сделал. Дверь открылась, из неё показалась незнакомая мне физиономия. Физиономия сказала:
- Подойди-ка сюда, мальчик.
На всякий случай я отошёл подальше. Особенно мне не понравилось слово «мальчик». Да и «подойди-ка» звучало как-то не так.
Тогда машина распахнула все четыре дверцы, как насекомое – крылья перед взлётом. И они полезли наружу.
Я бросился наутёк и уже далеко позади себя услышал хлопки автомобильных дверец. И сигнал – видимо, от удали они жали на батон, как охотники при виде добычи трубят в рожки. А потом – заводящийся мотор.
Вначале я так рванул, что машина не могла меня нагнать. Но это продолжалось недолго. К тому же бегать я не умел. Я бежал, а машина ехала справа. Они не торопились.

Отдуваясь и хватаясь за печень, я пошёл быстрым шагом.
Машина тормознула чуть впереди и снова начала раскрываться.
Я побежал в обратную сторону.
По-английски «бежать, спасаться от смерти» будет «run for the life» – бежать за жизнью. Именно так я бежал – как будто гнался изо всех сил за своим будущим, за своей жизнью. Впереди меня скакала моя тень – тёмная, дёргающаяся, пришибленная. Я гнался за ней и не мог догнать.
А они тихонько ехали сзади.
Я уже не чувствовал ног. Вместо них были какие-то кувалды. Внутри всё болело. Такую боль, наверное, чувствует человек, изрешеченный пулями. Инстинкт тянул меня свернуть во дворы, но я знал, что именно этого делать нельзя. Господи, упасть бы! Пусть делают, что хотят.
Беги, фраер, беги…
Чёрный, тебя затравили. Ты жутко облажался, Чёрный кот – хуже не бывает.

Вывеска. Значит, общественное место. Там можно спастись. Скорее!
С трудом я вскарабкался по ступенькам. Чуть не проломив стеклянные двери, продираясь сквозь выходящую человеческую массу, я вбежал – в магазин.
Ух!
А вот и они – вошли следом за мной. С какими-то палками и железом в руках – я не очень-то всматривался. В спортивных костюмах и кроссовках (конечно!). И вот когда мы впёрлись туда все вместе: они (смотри вышеперечисленное) и я (в цепях и браслетах, обезумевший от погони), к нам подошли охранники и начали нас выволакивать.
Не мог я им ничего сказать. Я так бежал, что у меня пропал голос. Они так старались, что не слушали меня.
Меня вывели последним.
Фейс-контроль встал на лестнице и следил за нашими телодвижениями. Пока они наблюдали, я был в относительной безопасности. Так что, можно сказать, мне дали фору.
Я пошёл прочь.
И машина покатила за мной.

Они давали мне уйти – зачем?
Я плёлся теперь далеко впереди. Сдохнуть было легче, чем бежать.
Сегодня очень синее, красивое небо. Тёлка Мария, как всё болит.

Визг. Нечеловеческий визг.
Я подпрыгнул, как кошка, и отлетел вбок. Не знаю, от удара или от испуга.
Это визг тормозов. Чёртова машина въехала на тротуар.
Крича что-то очень нехорошее и деструктивное, я кинулся в ближайший проём между домами – достаточно узкий, чтобы долбаное транспортное средство не пролезло.

Типичный тёмный двор, обставленный серыми высотками и с серой песочницей посередине.
Я мчался дальше.
Лёгкие, по-моему, лопнули. Воздух их больше не разрывал, и я дышал глубже. Зато башка стала красная, как томат. Пот струйками стекал по шее и спине. Фигня, не на свидание иду.
Двор, ещё двор. Помойка. Несколько деревьев. Поворот. Упс, это тупик. Я вбежал в подъезд, распахнул окно на втором этаже и спрыгнул вниз, в ещё один двор. Скорее, скорее. Б***ская детская лопатка, я об тебя споткнулся, какой мутант тебя оставил? Фу, какой страшный грибок над песочницей – синий, разве бывают синие грибы? Поворот. Войти в подъезд, позвонить в любую дверь? С моей-то рожей… Ещё один двор. Гаражи. Удачно я зашёл. Неужели заблудился? Об-ла-ди об-ла-да!

Перепрыгивая через мусор (битые бутылки, гравий, банки, ошмётки, железяки, сломанная голая кукла, рваньё), я вырвался из гаражно-ангарного лабиринта. Если удастся убежать, я стану программистом. Наконец я это решил для себя, так долго не мог придумать себе профессию. А ведь это так просто – я же сам, как компьютер.
Здания. Серые, жёлтые, розовые. В другой цвет дома у нас не красят. Во дворе какие-то трубы и выкопана яма. Могила, блин. Прорвало у них, что ли? Асфальт, земля, доска, асфальт. Две серых стены и проём между ними медленно – омерзительно медленно – приближаются. Асфальт несётся под ногами. Я как гоночная тачка в Формуле-1.
Бензина бы сейчас хлебнуть.
Вообще любую жидкость.
Замечательная мысль мелькнула: напиться из лужи.
Я перепрыгнул через кучу чурбанов. Вот он, проём. В него. Стены теперь по бокам; я как в туннеле, несусь на свет впереди. Ещё двор. Поднять глаза на минутку. Так, он выходит на улицу. Туда.
Гоняй мою суку. Целуй мою суку. Да, да! Консервная банка – перепрыгнуть. Лужа. Большая. Чёрт с ними, с ботинками. Всплеск и брызги. Внимание, парапет. Я бегу по траве, мимо очередной песочницы. Только содержимое на этот раз жёлтое, и ещё у них есть качели и лестничная стенка. Благоустроенный дворик. Земля мягко отдаёт в ступни. Трава, осторожно, скользко. Зачем только я взял этот пакет? Дурак, дебил, идиот. Никогда не суйся не в своё дело, даже если считаешь себя самым умным. Несколько машин стоят. Две девятки и Нива. Все белые, но разного оттенка. Когда у меня будет машина, она будет яркая: красная или синяя. Или нет, лучше чёрная. Не помню чья весёленькая джазовая мелодия вертелась у меня в голове. Трам-парарам, трам-парарам, Да, моя дочурка! Трам-парарам…
Вот он, выход на улицу.
Последняя пара метров. Вперёд. Это переулок. Людей в нём нет, и я притормозил. Обратно? Прямо? Куда?

Я иду по переулку (они, кажется, отстали-таки), тяжело волоча ноги. Ушёл. Убежал. Получилось.
Я выхожу на улицу. Останавливаюсь. Тут стоит эта самая машина. Ну конечно, они и не гонялись за мной. Не всё это время. Квартал ведь окружён всего четырьмя улицами. С одной я убежал. Вторая – пустой опасный переулок. И ещё две – на их углу и стоит машина.
Машина едет ко мне. Ныряю в переулок. Обратно. Скорее.
Как крыса в нору, я забиваюсь во двор.
Для полноты картины за мной увязывается стайка дворняг. Они бешено лают, но скоро отстают. Так. Сюда. Во дворе много клумб. Они в резиновых шинах. Зачем я взял этот пакет? Не всё ли теперь равно. Почему-то я раньше не обращал внимания, что так часто клумбы устраивают в старых резиновых шинах. В этом есть какой-то индустриальный, урбанистический стиль. Постмодернизм, за ногу. Сколько слов я знаю, и все не имеют значения. Спасите меня, спасите! Я больше не буду брать пакеты!

Какая-то свалка, огороженная металлопрокатом. Туда ведёт калитка, на которой – глазам своим не верю – есть засов. Задвигаю засов.
Падаю навзничь.
Я знаю, они видели, куда я вбежал. Знаю, что дверцу вырвут с корнем. Но не сейчас.
С наслаждением лежу на горячем металлоломе. У меня ноет всё тело. Сколько сейчас времени? Правильно говорить – который час. Ну и который, блин, час? Так, они прибежали. Упёрлись в дверь. Соображают. Ну, это надолго. Я боялся, что ломать дверь начнут сразу. Ломают они быстро.
Улицы – джунгли, зови же ментов,
Махни с кодлой в Грецию – номер готов.
Любовь в девяностых параноидальна,
На солнечных пляжах – отрыв нереальный…
Девочки – мальчики, мальчики – девочки, мальчики – в девочках, девочки – в мальчиках, мальчики девочек так же, как девочки – мальчиков, так же, как мальчики – девочек…
Дикие они, эти «Блёр». Надо же такие слова нафурычить. Ух. Бах. Фак. Ёк.

Дверь уже дёргают. Ещё немного… Так, засов сидит крепко, но петли начинают поддаваться. Бегом!
Я бежал теперь рысцой вдоль металлической стены. Перелезть мне вряд ли удастся. Но, может быть, есть тут и ещё выход? Должен быть выход, всегда есть выход. Скользя подошвами, я карабкался через свалку. Дверь с лязгом сорвана. Что это за тёмное пятно на ограде? Кажется, повреждён один лист. Может быть.
Я слышал их за спиной. Хриплое дыхание и топот.

Скорей, скорей!
Впереди – пролом. Я вбежал в него.

Странное место – вокруг бетонные стены (да ещё сверху – колючая проволока), впереди – кирпичная стена. Тупик.
Вот и всё.
Я остановился. Я бежал так, что закружилась голова. Сердце колотилось в груди, в горле, в висках. Надо постараться задавить одышку, а потом – ну что же делать, защищаться. Терять всё равно нечего.
Так, бросим взгляд окрест.
Ух ты!
В руках у них – металлические трубки и биты. Нож, в принципе, бесполезен. Разве что удастся поднырнуть под локоть. Всё-таки я его вытащил. Я ещё тяжело дышал. Сжался в комок. Ощерился.
Я ещё на что-то надеялся.

Стальная палка хлестнула меня по руке. Нож звякнул об асфальт. Его не достать.
Спокойно.
Ещё ничего не случилось.

Солнце светило сзади. Затылком я чувствовал его тепло. Передо мной лежала светлая полоса – залитая лучами солнца – и на ней скорчилась моя чёрная, кошачья тень. Трубы, кастеты и цепи ярко блестели. Переливалась и искрилась зелёная разбитая бутылка. От асфальта шёл горячий, городской запах – ну вы сами, наверное, знаете, как пахнет асфальт. Где-то за стеной бубнили голуби и раздавались резкие крики воробьёв.
На бетонной стене справа, на уровне моих плеч, было написано большими белыми буквами, краской: ***. И всё. Х*й, и всё. Интересно, кто это написал? И зачем? Просто от избытка жизненных сил?

Кирпичная стена – за спиной. Прижаться. Ждать.
Я не испытывал страха. Только надеялся, что смерть будет долгой и мучительной: ещё хоть один-два часа. Но всё кончилось сразу же. Я увидел только взмах биты – хоп!