Сказка о Зингерине

Посвящается Н.


Прохладный ночной ветерок, или же какой-то из звуков ночного леса - странник не знал, что именно заставило его проснуться. Вряд ли это можно было назвать чем-то необычным, в конце концов, годы странствий приучили его просыпаться от любой мелочи, даже если рассудок не может её осознать. Как правило, это оказывался всё-таки звук, причём, звук, выбивающийся из общей ночной симфонии, привлекающий к себе внимание. Поэтому странник привычно обратился в слух. Шелест ветра в листве... Стрекот насекомых в зарослях папоротника... Голос... Точно, голос. Пока ещё далёкий, но постепенно приближающийся. Песня. Да, точно. Красивый женский голос пел песню, слова и мотив которой пока что были неразличимы. Ближе, ещё ближе.
Накануне странник расположился на ночлег среди корней дуба, стоявшего на вершине невысокого холма. Сейчас, судя по звукам, неведомая певица была внизу, на поляне, располагавшейся у подножья холма. Стараясь не шуметь, странник перекатился на живот и осторожно выглянул из-за высоко поднявшегося над землёй корня. Да, она была там. Тёмное платье и накидка с капюшоном скрадывали силуэт, своим цветом растворяясь в ночи, но голос было слышно хорошо. Оказывается, в этой песне не было слов. Действительно, к чему слова? Они бы только увели смысл от этого гимна ночному лесу. Слова здесь беспомощны и слабы, они не могут передать всего. Мотив говорил сам за себя. Кстати, страннику мотив был незнаком.
Облако, скрывавшее луну, видимо, почувствовав момент, ушло в сторону, ярко осветив поляну. Певица раскинула руки и подняла лицо вверх, словно приветствуя ночное светило. Капюшон упал назад, открывая корону светлых волос, сияющих в лунном свете. Голос словно карабкался вверх, силясь достигнуть луны, он стал громче, сильнее, и мотив стремился вслед за голосом. Стало ясно, почему мотив показался незнакомым - он нигде и никогда прежде не звучал. Певица творила его прямо сейчас.
"А не угораздило ли меня заночевать на Сиде? - неожиданно подумал странник, - Хотя, нет, это просто невероятно. Ему здесь и взяться-то неоткуда".
Однако, будь холм и впрямь Сидом, это многое бы объяснило. Например, откуда вообще взялась эта ночная певица. В самом деле, кому, кроме Дивного Народа, придёт в голову петь в ночном лесу? Ходило множество слухов о полянах, на которые любили приходить Туата Дей Даннан по ночам, особенно в Беллетэйн. Поговаривали также, что человек, услышавший их песню, обречён навсегда остаться на этой поляне. Ерунда, конечно. Странник до этого уже встречался с народом Даны, и даже знал, откуда возник этот миф. Многие путники при подобной встрече не находят ничего умнее, чем сломя голову выбежать на эту самую поляну с восхищёнными криками. Человек в этом случае испуганно крикнет и, пожалуй, побежит прочь. Фейри, испугавшись, инстинктивно чуть изменит мотив, приводя в действие свою колдовскую силу.
Так, или иначе, являлась ли ночная певица фейри, или нет, страннику не хотелось прерывать её песню. В молчании он дослушал всё до конца. Закончив петь, незнакомка накинула на голову капюшон и скрылась за деревьями. Странник лишь улыбнулся своим мыслям, поплотнее закутался в плащ и уснул. А во сне ему слышались мотив и слова новой баллады. Всё-таки он был менестрелем.

Первые лучи солнца весело пробежали по закрытым векам, заставляя странника сначала резко открыть глаза, потом столь же резко сощуриться. Произошедшее ночью казалось частью сна, однако, настойчивое желание поспать ещё говорило о том, что всё это происходило на самом деле. Иначе почему же он не выспался? Это с непривычки постоянно клонило в сон на каждой лесной ночёвке, странник же был менестрелем давно, и, уже привыкнув ночевать в лесу, каждый раз замечательно высыпался.
Впрочем, как бы ни хотелось спать, покрытый утренней росой плащ холодил тело и не позволял вновь провалиться в блаженное забытье. Вздохнув, странник поднялся на ноги и, тщательно отряхнув плащ, принялся его аккуратно скатывать. Получившийся свёрток он пристроил стоймя возле дуба, а сам полез наверх. Именно там, в кроне могучего дерева, он ещё с вечера подвесил свои вещи, как он делал практически всегда. И если из мешка, кроме сменных сапог, второго, более тёплого, плаща, свёртка с дорожными галетами и фляги с родниковой водой брать было нечего, то второй предмет, завёрнутый в плотную, практически не мокнущую холстину, мог показаться лихому люду более интересным. Это была мандола. Достаточно необычная мандола, сделанная из не растущей в этих краях горной вишни, с двенадцатью струнами вместо обычных шести-восьми. И, хоть тати вряд-ли могли бы оценить чистоту звучания и тембр инструмента, именно он привлёк бы их внимание больше всего. Потому что струны мандолы радовали глаз блеском покрывающей стальной сердечник обмотки, выполненной из чистого серебра. Обычно менестрели ставили целиком медные струны, и именно их звук считался наиболее правильным, однако, особым образом сделанная струна из серебра и стали давала совершенно иной звук, именуемый знающими людьми "Звёздным Дождём". Многие достаточно состоятельные и недостаточно опытные бродячие музыканты заказывали себе серебряные струны для форса, но это были всего лишь подделки, и их звук уступал даже бронзе, не говоря уже о меди, и уж тем более настоящем "Звёздном Дожде".
На этой мандоле он был настоящим. И это изрядно смущало странника. Нет, он любил их звук, однако, наличие этих струн создавало множество проблем. Начиная от ироничных взглядов, бросаемых на него собратьями по искусству (впрочем, услышав инструмент, они резко меняли своё мнение, а кто-то даже извинялся), и заканчивая всё той же необходимостью прятать инструмент от посторонних глаз. Менестрель даже подумывал заказать новый инструмент, попроще, и с простыми медными струнами, а для своей нынешней мандолы сделать деревянный футляр, и извлекать её оттуда только в тех случаях, когда придётся играть для какого-нибудь местного сеньора.
Погружённый в такие мысли, странник наскоро перекусил, попутно сетуя на истощение запаса галет, и собрался в путь. Если верить рассказам старого лесника, замок того самого какого-нибудь местного сеньора был ещё далеко, зато несколько ближе было самое дальнее из его предместий, где можно было, как шутливо говорил сам менестрель, обратить частичку высокого искусства в несколько презренных монет. Или хотя бы в сытный ужин и комнату на ночь. А если уж совсем превзойти себя, то комната будет даже без клопов.
Вскоре странник выбрался из леса на тракт, откуда было уже рукой подать до временной цели его путешествия. Что же до постоянной цели... То не было её. В конце пути любого менестреля за его спиной вновь неизбежно закрывается дверь, и он отправляется странствовать дальше. Да, это не может длиться вечно, но, пока ты молод, почему бы не предположить, что может? И вновь будут закрываться двери, а под подошвы поношенных сапог будет вновь ложиться и пыль королевских трактов, и перемешанная с осыпавшейся хвоей и мхом трава лесных опушек, и серые камни городских мостовых.
Предместье было похоже на... На предместье оно было похоже, вот что. Потемневшие от времени брёвна ладно сложенных изб, стоящих ещё с тех времён, когда предместье ещё было далёкой от замка деревней. Некоторые из них насчитывают чуть ли не под сотню лет. Говорят, в далёком Сореме избы ставят так крепко, что они и несколько сотен лет простоят, если за ними следить и от гнили оберегать. Странно, в Сореме леса было намного больше, чем здесь, в Лоранионе, и качество у него не в пример местному, недаром же сормянские ладьи на весь Север славятся. Наверное, в отношении дело. Сормяне ведь считают, что у дерева душа есть, в чём они, кстати, практически правы. И если уж рубят они дерево, то стараются его обработать так, чтобы ни в коем случае эту душу не загубить. Любопытно, правда, чем же они тогда печи топят? Но Этор с ним, с Соремом, даром что далеко он отсюда. А были в предместье строения и помоложе. Тоже из дерева, но уже более высокие, характерные больше для города, чем для деревни. В общем-то, предместья местного замка со временем и могли стать городом, слившись в единое целое. Но пока до этого ещё далеко. Наконец, вершиной зодчества предместья были два дома, сложенные из камня. Два самых главных строения во всём поселении. Первое, о чём гласил потускневший под дождями герб, являлось домом благородного рива, сеньорова представителя и наместника. Второе, как можно было судить из кричаще яркой, видимо, регулярно подновляемой вывески, было таверной. Именно к последней и держал свой путь странник.
Внутри таверна выглядела просто, но уютно. Простые столы, длинные скамьи без спинок, но сколоченные очень добротно. Деревянная стойка, поставленная на илледарский манер перед стеллажами с напитками. Видимо, этим трактирщик хотел подчеркнуть свою сопричастность прогрессу, ведь Илледар нынче слыл пристанищем всех возможных наук. Странный, честно говоря, способ. Впрочем, вполне возможно, что трактирщику понравилась сама идея, и стойка была поставлена для его же собственного трактирщицкого удобства. Кстати, в самом Илледаре за стойкой стояли не хозяева, а приказчики, в то время как местный солидный мужчина средних лет с не менее солидным пузом и каким-то чудом так же солидно выглядевшей лысиной явно был трактирщиком. Будь он приказчиком, это резко ударило бы по всё той же сквозившей во всём его образе солидности. Да и держал он себя по-хозяйски, не так, как услужливый наёмный работник. Впрочем, стойка стойкой, а странника интересовала несколько другая деталь интерьера. Которая, к его радости, нашлась, и явилась невысоким помостом у стены аккурат напротив стойки. Можно было, конечно, и так, но с помостом всё же приятнее. А здесь даже табурет на помосте поставлен, для удобства, значит, господ музыкантов.
Странник подошёл к стойке и, вольготно расположив на ней локти, заявил:
-Будь здоров, хозяин! Мне бы обед с ужин заказать, и комнату на ночь, да ещё бы монет немного.
-Странно, - хозяин удивлённо поднял бровь, - Обычно это мне дают монеты за комнату и ужин. Объяснись, милейший.
Говорил он абсолютно спокойно, но можно было быть уверенным, что если милейший не объяснится, то из подсобки выйдут дюжие парни, обитающие при каждой таверне, и вышвырнут наглеца на улицу.
-Так я же не просто так, я отработаю, - пояснил странник, - Я, как сейчас в образованном обществе говаривают, атмосферу создаю. Песни пою, на мандоле играю.
-Если музыкант, то на ужин твои труды потянут, - чуть подумав, ответил трактирщик, - Вечером подходи.
-Хозяин, не спеши! - обиженно произнёс странник, - Я же не просто по струнам бренчать и крестьянские песни горланить. Я песни сам сочиняю, и каждая - штучный товар. Высокое искусство. Если бы питаться не надо было, я б никогда...
-А, менестрель? - прервал хозяин излияния собеседника, - Имя говори. Если я о тебе слышал, будет тебе и обед, и ужин, и комната. И, ладно, так уж и быть, три серебряных. А ежели нет, то ужином обойдёшься.
-Пять серебрянных, любезный хозяин, - со значением заявил менестрель, - Потому что я - Ульрик Морская Песнь.
-Слышал, - трактирщик кивнул, - Говорят, неплох. Пожалуй, четыре монеты дам. Если докажешь.
Ульрик развязал горловину мешка и извлёк из его недр наплечную пластину с гербом - арфой над роскошным ясенем. Под корнями ясеня было выбито имя. Его имя. И медальон - тот же самый ясень, только без арфы, с одной стороны, и три языка пламени с другой.
-Гравировка качественная, похоже, настоящая, - внимательно изучив медальон и пластину, заключил трактирщик, - Кстати, а разве вашему брату не положено их постоянно носить?
-Ты вот сейчас в фартуке, - ответил Ульрик, - Но если по улице погулять пойдёшь, ты же его снимешь?
-Резонно, - сказал трактирщик, - Хотя, случалось видеть, менестрели и по городу с пластинами и медальонами ходили.
-Так то в городе, - менестрель улыбнулся, - А я, например, последнюю ночь в лесу провёл. Нет, конечно, первый месяц я тоже не снимая носил. Знаешь, как наплечник натирает, если в нём спать?
Трактирщик засмеялся.
-Ладно, шутник, - отсмеявшись, сказал он, - Вот тебе ключ, твоя комната на втором ярусе, третья по коридору. Вещи там оставь и сюда спускайся. Только лютню там не оставляй, я послушать хочу, как играешь. Ничего личного, просто мало ли кто где наплечник с висюлькой мог достать? Кстати, сейчас-то ты их всё-таки одень. На работе я всегда в фартуке, а ты теперь тоже не работе получаешься. Кстати, правда, что их вам те, кто Талесина знал, вручают?
-Знал? Да сам Талесин и одевает на каждого, кого достойным сочтёт.
-Ух-ты! - удивился трактирщик, и это, пожалуй, была его первая эмоция, - Так он бродит ещё? Вот бы послушать.
-Послушать не выйдет, - Ульрик покачал головой, - Он уже белое одел. Ну, друидом стал.
-Белое? А твоё зелёное что-нибудь значит?
-Значит, - коротко ответил Ульрик и направился в комнату. Врать ему не разрешало это самое "значит", а болтать об этом было не принято.

Игру Ульрика трактирщик уже послушал, и признал, что даже если он и не Морская Песнь, то что-то, безусловно, умеет. Обед тоже уже был съеден, и сейчас трактирщик и менестрель коротали время за беседой.
-Кстати, Бертольд, а у вас в окрестностях что, правда, фейри водятся? – поинтересовался Ульрик.
-Эльфы-то? – чуть испугано переспросил Бертольд, - Нет, Этор миловал от этой заразы. А с чего ты взял?
Ульрик в ответ рассказал о ночном проишествии.
-А-а-а… - понимающе протянул трактирщик, - Это не эльфа, это травница. Где-то с четыре года назад с востока откуда-то пришла. Сейчас на окраине живёт, у самого леса почти. Травница она хорошая, но есть у неё некоторые странности. Например, любит вот так вот попеть, только потом ни за что не признается. Мы её за глаза Зингериной прозвали. А, кстати, вон она, легка на помине. В окно видно.
Дверь, чуть скрипнув, отворилась, и в таверну вошла она. Синее платье, того же цвета накидка с капюшоном и корона светлых волос. Глаза были цвета моря, хотя, при нынешнем освещении они казались почти зелёными. Впрочем, и море ведь иногда кажется почти зелёным.
-Здравствуй, Бертольд, - сказала она голосом, не оставившим у Ульрика сомнений, что именно она и была той самой ночной певицей, - Услышала у тебя здесь музыку, вот и решила зайти.
Ульрик на секунду смутился. Видимо, шутливая баллада, исполненная по просьбе Бертольда, была исполнена слишком громко. Но тут же вернул самообладание.
-Добрый день, миледи, - сказал он с вежливым полупоклоном, - Это ведь Вы – Зингерина?
Бертольд заметно покраснел, видимо, мысленно пообещав себе плюнуть в ужин излишне болтливого музыканта.
-Наверное, да, - девушка чуть покраснела и улыбнулась, - Я действительно люблю петь. А Вы – Менестрель, милорд?
Интересно, из чего же она сделала такой вывод? Из наплечника, медальона и лежащей рядом на стойке мандолы, что наиболее вероятно, но обыденно, или из особого творческого блеска в глазах, что интереснее, но вряд ли? Впрочем, кажется, в это слово она вкладывала какой-то свой смысл. Но Ульрик, машинально отметив этот факт, не придал ему особого значения.
-Да, можно сказать, что я – менестрель, - с улыбкой ответил он, - Вальдар Ульрик Ниренна, к Вашим услугам.
-Монис Илинора Нати, - представилась в ответ Зингерина, - Очень приятно, милорд.
-Взаимно, миледи. Хм… «Милорд», «миледи»… О, Этор, такое ощущение, что я попал на королевский приём! Неудивительно, впрочем, ибо Вы, миледи, сияете так, как не сияет ни одна из дам королевского двора.
-Ты так говоришь, Ульрик, как будто ты там был, - прервал обмен любезностями Бертольд.
-Не был, но знаю, - парировал менестрель, - В общем, миледи, сегодня вечером я буду играть в сем благословенном месте, и созерцать Вас среди слушателей для меня будет величайшей радостью.
-Вон как заговорил, - чуть слышно буркнул под нос Бертольд, - Просто павлин какой-то.
-Я постараюсь придти, милорд, - Монис вновь улыбнулась, - А сейчас мне пора идти. До встречи.
-До встречи, - с несколько глуповатой улыбкой ответил Ульрик.
Монис развернулась и вышла за дверь. На пороге Ульрик догнал её.
-Вы ведь придёте? – чуть смущенно спросил он.
-Конечно, - ответила Монис.

Несмотря на то, что это давно уже было его хлебом, Ульрик всё равно несколько волновался каждый раз, когда приходилось петь. Наверное, в этом тоже была своя прелесть, и, не ощутив перед очередным выступлением привычного волнения, он, наверное, оставил бы бродяжничество, повесил мандолу на гвоздь и… Ну, например, направился бы в Ауренну, поступать в тамошний Университет. Однако, волнение никуда не девалось, а годы шли, всё больше и больше отдаляя перспективу влиться в славное братство школяров.
Волнение Ульрик, и это тоже было привычно, прятал за шуточками различной успешности. Сейчас, например, очень хотелось сострить в адрес широкой доски, стоявшей у входя в таверну, на которой какой-то местный грамотей начертил мелом следующую надпись: «Сиводня пайот Ульрек Мрзкая Песн». Увидь эту табличку кто-нибудь из собратьев по искусству, Ульрику бы не отделаться от шутливого прозвища «Мерзкая Песня» до глубокой старости. Но старался же человек, как умел, зачем обижать, поэтому менестрель сдержался.
Наконец, пришло время подниматься на помост. Удобно устроившись на табурете и на пробу проведя рукой по струнам, Ульрик привычно направил взгляд куда-то вдаль и заговорил:
-Добрый вечер, почтенное собрание! Меня зовут Ульрик Морская Песнь. Вообще-то, Вальдар Ниренна, но я привык. Начнём, пожалуй?
Три быстро взятых аккорда.
-Первой я хочу исполнить песню, которую сочинил совсем недавно, а именно – вчера, и нигде раньше её не пел.
Ульрик быстро оглядел зал, радостно про себя отметил, что Монис действительно пришла, и запел, аккомпанируя себе на мандоле.

Бывает, что вижу я странные сны,
Порой не поймёшь, это сон, или явь.
Я видел, ты пела под светом луны,
А днём был сражён, среди прочих узнав.

Твой голос, твой лик, всё как будто во сне,
Хоть трудно, но хочется верить глазам.
Ты та же, чей стан я узрел при луне.
Во сне ли? Ответа не знаю и сам.

Мне страшно спросить, ты ли это была.
А вдруг моё сердце не примет ответ?
А вдруг затуманит рассудок мой мгла
Когда я услышу короткое «нет»?

Пусть разум твердит: «это случай слепой».
Пусть все говорят: «это был только сон».
Прошу тебя, спой для меня под луной.
Я знаю, в тебя я отныне влюблён.

Посетители таверны захлопали в ладоши. Интересно, из вежливости, или искренне? Получилась ли песня? И, что важнее, удалось ли признание? Ульрик вновь нашёл взглядом Монис среди слушателей. Зингерина сидела в задумчивости. Нет, пожалуй, не в задумчивости. Судя по виду, она была удивлена, ошеломлена, напугана. И Бертольд, поганец, понимающе смотрит то на неё, то на менестреля. Поймав один из таких взглядов, Монис решительно встала со своего места и вышла из таверны.
Больно… Как же больно в груди. Ульрик поймал себя на том, что невольно задержал дыхание, и теперь грудь безумно горит, требуя воздуха. Хочется спрыгнуть с помоста и помчаться за ней. Неизвестно, что она подумает. Только ведь не выпустят. Играй, менестрель, играй и пой! Слушатели попросили ещё одну песню. Потом ещё, но чтобы повеселее. Ульрик заставил себя улыбнуться и сыграл повеселее. В твоей душе может твориться что угодно, но каждую свою песню ты должен даже не сыграть – прочувствовать, прожить. Иначе они звучат неискренне. А твои песни должны, обязаны искренне звучать, потому что ты - менестрель. Играй, менестрель, играй и пой! Веселей, менестрель! Его собственные песни закончились, но вечер был только в самом разгаре, и люди стали просить сыграть ту, или иную из уже известных им песен. Играй, менестрель! Ульрик сыграл. Потом сыграл ещё. Для себя он решил, что поговорит с Монис утром, и стало чуть-чуть легче. Но ненамного и ненадолго. Разошедшимся посетителям таверны было уже всё равно что – они пустились в пляс. Лишь бы веселее, быстрее, подвижнее. Играй, менестрель! Играй и пой!

А утром стало ещё хуже. Дом, где жила Монис, оказался пуст. Кто-то сказал, что видел, как она уходила из предместья куда-то на восток, и вид у неё был, как будто она собралась в очень дальнюю дорогу.
"Что же я натворил? - думал Ульрик, - Просто взял, и заставил человека уйти с обжитого места. Сколько она здесь уже? Бертольд говорил, четыре года."
Решение напрашивалось сам собой. Ульрик просто завернул мандолу в холст, накинул на плечо мешок и был таков. Просто ушёл, ни с кем не попрощавшись. Что там, Бертольд ещё деньги не отдал? Не важно. Это сейчас совершенно не важно. На восток, скорее, на восток. Она ушла туда. Может, ещё не поздно? Догнать. Всё объяснить. Вернуть. И навсегда исчезнуть из её жизни, уйти, расствориться удаляющимся смутным силуэтом в том же лесу, из которого пришёл. Как он будет с этим жить? Не важно. Важно то, что никто и никогда не должен из-за него страдать. И Монис тоже. Особенно Монис.

Монис наконец остановилась и обернулась назад. Отсюда предместье, за четыре года ставшее почти родным, казалось очень далёким, маленьким и незначительным. Четыре года... Четыре года назад она уже смотрела на предместье отсюда. Тогда она подумала: "Какое уютное место". Тогда ей казалось, что здесь она сможет забыть прошлое, отказаться от него и зажить спокойной жизнью. Ладно, не совсем спокойной. Прошлое слишком цепко. Ладно, можно иногда выбраться в лес, можно даже ночью, можно даже спеть. Четыре года? Мелочи, всего за четыре года не забудешь. Со временем лес будет всё реже слышать её голос, пока не перестанет слышать совсем. Так он думала тогда. Так, наверное, и было бы лучше. Но вдруг появился он. Менестрель. Не просто "менестрель", а Менестрель. Что-то подсказывало, что этот Ниренна - не просто бродячий музыкант и поэт. Такие, как он, встречались ей в прошлом. В том прошлом, от которого она хотела отказаться. Верно, сомнений быть не может, он же сам признался. Или он её неверно понял? Нет, всё верно. Монис разглядела его медальон. С той, обратной стороны, которую он всё время норовил развернуть к телу, закрыть от любопытных глаз. Носитель Огненного Знака. Призрак из прошлого, от которого Монис хотела убежать. Ещё эта песня... Он видел!
После этого Монис решила уйти. Нет, это не было бегством. Просто хотелось вернуться на время в своё прошлое. Зачем? Точно не затем, чтобы там остаться. Просто увидеть ещё раз этот маленький уютный домик на зелёном склоне, вдохнуть скопившуюся там за четыре года пыль, и осознать, осознать навсегда, что сюда больше нет возврата.
Не до конца понимая, что она делает, Монис начала петь. Просто захотелось, бывает же такое? Это была грустная песня. Песня дальней дороги, песня расставания без возможности новой встречи. Затянутое серой пеленой облаков небо как будто услышало эту песню. Облака стали чернеть, превращаясь в тучи, наливаясь водой. Неуверенно упала капля, своим звуком случайно акцентируя ноту. Вторая, третья... Потом капли слились в сплошной поток, в стену дождя. Небо как будто поняло песню Монис и сделало лучшее, что оно могло сделать. Под дождём не видно слёз.

Дождь лил, как из ведра. Ульрик, опасаясь за мандолу, переместил свёрток из-за спины под плащ, силясь хоть как-нибудь защитить инструмент от губительной для него сырости.
Дорога размокла, став подобной длинной ленте сплошного грязевого болота. Вода из луж заливалась за голенища сапог, и это, в общем-то, было уже без разницы - всё равно промок до нитки, дальше некуда. Восточная дорога не относилась к королевскому тракту. Она не вела ни к какому городу, лишь обрывалась возле старого прохода, ведущего на ту сторону гор. Потому за ней никто и никогда особо не ухаживал. Потому теперь по ней было так тяжело идти. Но надо. Он должен.
Мелькнула шальная мысль.
"А не я ли этот дождь сделал? - про себя озвучил её Ульрик, - Если да, то какой же силы сейчас мои чувства? Подумать только, даже без мандолы, без песни. Нет, это точно не я, я же знаю свой предел. Это за гранью того, что я могу. Этот дождь - просто совпадение, просто случайность, небо с утра было облачным".
Дальше дорога взбиралась вверх. Идти стало ещё сложнее. Ещё труднее стал даваться каждый шаг.
Ветер донёс голос. Смутно знакомый голос...
-Нет, это кажется, - вслух произнёс Ульрик и покачал головой, - Я впечатлительный и обуреваемый сильными чувствами, вот и кажется.

Песня закончилась. Монис печально вздохнула. Хорошо, что дождь начался именно тогда, когда она добралась до этого места. Дальше начиналась каменная тропа, взбирающаяся в горы, дорога, выложенная в незапамятные времена, когда Сокрытая Долина ещё не была таковой. Этой тропе, ведущей вверх, к Белоземному Ущелью и огибающей озеро Орни, дождь был не страшен, но если бы он начался раньше, то она рисковала крепко застрять на размытой дороге.
"А не я ли сделала этот дождь? - неожиданно подумала Монис, - Нет, это невозможно, я же отказалась от этой силы. Это совпадение. Просто совпадение. Небо с самого утра было облачным."

Здесь, наверху, было намного холоднее. Монис знала об этом заранее, поэтому на одном из привалов переоделась потеплее, но в первые минуты всё равно было достаточно прохладно. Она не была здесь четыре года, но вряд ли за это время что-то изменилось. Путь считался достаточно безопасным, главное - придерживаться Чёрной Тропы. Чёрной Тропой называлась выступавшая из-под ледника каменная гряда. Случайно, или нет, но именно по ней пролегал самый спокойный во всех отношениях путь к Сокрытой Долине. Тропа действительно была чёрной - выпадающий снег почти не задерживался на её камнях. Поговаривали, здесь не обошлось без магии. Один недостаток - тропой это нагромождение валунов можно было назвать только условно.
Сначала Монис не смогла найти Тропу, и неудивительно, она была здесь лишь один раз, и до этого заходила с обратной стороны. Но потом гряда всё-же обнаружилась. Вверх идти было тяжело, однако, за очередным подъёмом наконец обнаружилось Белоземное Ущелье. Вновь белое одеяло ледника справа и слева от Тропы, но по ровной земле идти ведь намного приятнее, чем в гору.

-Анне, смотри, он очнулся!
Ульрик неуверенно разлепил как будто налитые свинцом глаза. Над ним склонилось два молодых лица, мужчина и женщина, и оба смотрели обеспокоено. А ещё здесь было тепло, и над головой, за лицами, виднелся чуть закопчёный деревянный потолок. Менестрель вспомнил последнее, что видел до того, как чувства оставили его - сплошной снежный покров и жуткий холод - и инстинктивно поёжился. Потом задал вопрос, самый простой и естественный в такой ситуации:
-Где я?
-В деревне Ай, - ответила женщина, - В нашем доме. Меня зовут Анне, моего мужа - Рикон. Это он Вас нашёл.
-Меня зовут Ульрик, - менестрель опёрся на локти и приподнялся, - Спасибо Вам. Рикон, можно спросить?
-Ваша мандола в порядке, - улыбнувшись, сказал мужчина, - Хотя, это было достаточно опрометчиво с Вашей стороны - идти в горы с настоящим "Звёздным Дождём". Корпус-то в порядке, он из горной вишни, что ему станется. А вот струну одну пришлось заменить, Вы где-то обмотку с неё ободрать ухитрились.
-Рикон Юный? - чуть задумавшись, спросил Ульрик, - Носитель Водного Знака? Для меня честь встретить Вас. Кстати, а какая именно струна расплелась?
-Бас-прима.
-Самая толстая, - сокрушённо вздохнул Ульрик, - Я же с Вами, наверное, и расплатиться не смогу.
-Пустое, Морская Песнь, - отмахнулся Рикон, - Я, хоть и бывший, но менестрель. Что же я, с собрата за струну денег затребую? Тем более, "Звёздный Дождь" более достоин твоей мандолы, чем моей простенькой ольховой лютни. Она же у меня даже не заклята.
-Спасибо, - искренне поблагодарил Ульрик, - Можешь говорить, что угодно, но я твой вечный должник. Кстати, сколько я спал?
-Два дня, - ответила Анне.
-Ох, - Ульрик удивлённо вскинул бровь, - Рикон, Анне, спасибо вам за всё, но я должен идти. Не отговаривайте, мне нужно срочно догнать одного человека.
-Нет, - не раздумывая ответил Рикон, - Если ты отправишься сейчас, то свалишься на середине Тропы и околеешь. Меня-то там рядом не будет. И не упорствуй. Сам записал себя в должники - вот и считай, что отдаёшь этот долг.
-Сейчас Вам нужно выпить бульон, - добавила Анне, - И ещё поспать. Вы в порядке, Ульрик, просто очень вымотали себя, видимо, торопясь за этим человеком. Мы понимаем Вас, но поймите и Вы. Отдохнув и набравшись сил Вам будет легче догнать его.
-Её, - машинально поправил Ульрик.
-А-а-а, понятно, - понимающе улыбнулся Рикон, - Как её имя, ты, конечно, не скажешь.
-Монис Илинора Нати, - ответил Ульрик, - Ты немного неправильно меня понял. Там ничего нет, просто я сделал глупость, и теперь мне нужно извиниться перед ней и уговорить вернуться.
-Монис? - переспросил Юный, и его улыбка стала уж слишком понимающей, прямо отеческой, и тем более странной, что Ульрик всё же был старше его, - Не столь редкое имя. Но чтобы именно Илинора Нати... Кажется, я даже понял, что именно ты натворил. А именно, ты не сделал ровным счётом ничего необычного, просто попался к ней на глаза и спел песню.
-Всё таки сделал, - Ульрик чуть покраснел, - Песня была адресована ей. Но что это у тебя за приступ проницательности?
-Ей?! - удивлённо переспросил Рикон, - Да, тогда ты и впрямь наворотил делов. Сейчас всё поймёшь.
Рикон поднялся, направился к комоду и, порывшись там, извлёк свёрток, который метнул на колени Ульрику.
-Смотри.
Свёрток показался довольно увесистым. Ульрик осторожно развернул его, да так и застыл. В свёртке были аккуратно сложены инкрустированный серебром широкий браслет и медальон. На обоих была одна и та же гравировка - красавец-ясень с обширной кроной. С обратной стороны медальона - три пляшущих языка пламени. На браслете вершину ясеня венчала арфа, а под его корнями было написано имя. "Монис Жемчужина".
-Зингерина, - удивлённо выдохнул Ульрик, - Знали бы они, как угадали с этим прозвищем... Она же на самом деле Зингерина...
-Высокая светловолосая красавица с выразительными глазами, - не столько вопросительно, сколько утвердительно произнёс Рикон, - Кстати, глаза интересного цвета. Как море. На улице, да при ясной погоде - небесно голубые, как зайдёт в дом - почти зелёные.
-Да, это она, - всё ещё ошеломлённый, Ульрик кивнул.
-Понимаешь теперь? Она такая же, как мы. Но по каким-то своим причинам она решила от этого отказаться. Удивительная девушка, и, пожалуй, самая сильная Зингерина, которую я когда-либо видел. Просто Талесин в юбке. Представляешь, она отвела лавину, даже особо не напрягаясь. А потом принялась убеждать меня, что это случайность, потому-что она отреклась от своей силы.
-Откуда ты знаешь её?
-Четыре года назад она останавливалась у нас, - Рикон глубоко вздохнул, - Прожила два дня, а утром третьего ушла, не попрощавшись. Браслет и медальон на столе оставила, с запиской: "Спрячьте так, чтобы я никогда их не нашла". Знаешь, Ульрик, у меня просьба будет. Возьми их с собой, и, если всё-таки догонишь, отдай ей. Наверняка у неё были свои причины, чтобы сделать такой выбор, как были свои и у меня, но, пытаясь вычеркнуть Зингерину из самой себя, она будет только мучиться, зацикливаясь на этом всё больше и больше.
Ульрик покачал головой.
-Если она действительно так сильна, то забыть - это, пожалуй, единственный для неё способ. Но я ей передам.

Неожиданно тропа оборвалась. Просто исчезли тёмные камни под ногами, сменившись всё тем же белым ледником, на котором было невозможно определить направление. Уже должна была показаться деревушка Ай, где Монис, в общем-то, не хотела появляться, а за ней - посёлок Колле, где она планировала переночевать. Однако, ни того, ни другого не было видно. Она заблудилась.
Небо уже начинало темнеть, и это было опасно. Постепенно становилось всё холоднее, и подбитый мехом плащ всё меньше помогал от этого холода. Осенней ночью в горах, вдали от людского жилья, делать нечего. Но опасно было не только это.
Сначала это был одинокий голос. Далёкий, пронзительный, берущий за душу вой матёрого зверя. Прошло несколько минут, которые показались Монис часами, и первому зверю ответили другие. Вой раздавался всё ближе и ближе, и Монис поняла, что они почуяли её. Что они охотятся именно на неё.
"Забавно получается, - подумала Зингерина, - Своей силой я могла бы усмирить их, и даже заставить показать дорогу к людям. Но я отказалась от своей силы. Ничего не выйдет."
Справа и слева от неё стали загораться зелёным светом пары фонарей - волчьи глаза. Звери уже рядом. Сейчас нападут... Сейчас...
Неожиданно раздался стук копыт, приглушаемый снежным покровом ледника. Стук всё приближался. Местные горцы, сами не ездящие на лошадях, считают бога смерти всадником, и очень пугаются, заслышав в темноте стук копыт. Может, это он и есть? Тогда он как раз ко времени.
Монис остановилась, опустила голову и закрыла глаза. Стук копыт всё ближе, уже слышен конский храп, окрик всадника... Чья-то холодная сильная рука ухватила её за талию и забросила в седло. Рука была очень холодной, у людей не бывает таких. Монис крепко зажмурилась. Где-то уже позади вхолостую щёлкнули челюсти. Конь заржал, как показалось, испуганно. Сзади донёсся разочарованный вой. Наконец, Монис открыла глаза.
-Не бойтесь, леди, Вы в безопасности.
Всадником оказался самый обыкновенный мужчина с достаточно ухоженной, кстати, бородой и благородным воинственным профилем. Голову мужчины покрывал кольчужный шлем, доспех покрывал и остальное тело. Потому-то его рука и показалась холодной - это была латная перчатка.
-Кто Вы? - слабым голосом спросила Монис.
-Сэр Лексет Темери, к вашим услугам, леди.
-Монис Илинора Нати, - ответила Зингерина, - Благодарю Вас, сэр Лексет, Вы спасли мне жизнь.
-Не стоит благодарности, - с достоинством ответил сэр Лексет, - Я лишь поступил в соответствии со своим долгом рыцаря.
-Ваша скромность делает Вам честь, - Монис улыбнулась, - И, хоть мой старый учитель и говорил, что скромность нужна там, где нет других талантов, думаю, Вы являетесь исключением из этого правила.
-На мой взгляд, исключением из этого правила должен являться каждый, кто был посвящён и опоясан. Если он истинный рыцарь, само собой. Однако, позвольте спросить, леди, как вы оказались одна, ночью, да ещё в таком месте?
-Я заблудилась, - честно призналась Монис, - Чёрную Тропу замело, и я где-то свернула не туда. Хотя, как мне показалось, я всё время шла прямо.
-Чёрную Тропу действительно заметает в это время года, - чуть поразмыслив, произнёс рыцарь, - Однако, скорее всего, Вы шли не по ней. Это - Обманная Гряда. Она проходит несколько восточнее Тропы, и, так как начинаются они рядом, многие путники путают их в это время года. Чтобы помочь им, и была построена крепость Гнездо. Леди, Вы позволите пригласить Вас туда? Там Вам совершенно ничего не будет угрожать. Все, кто там живут - истинные рыцари, давшие обет Этору и проходящие в этих горах испытание своей веры, и любой из них будет счастлив защитить Вас от любых опасностей. Кроме того, у нас очень интересный гость. Сам Талесин приехал в Гнездо, чтобы поддержать нас в нашем испытании.
-Талесин здесь?! - изумилась Монис, - В его возрасте такое путешествие - тяжёлое испытание для него.
-Признаюсь, я думал также. Однако, легедарный менестрель, а ныне - друид, по прежнему бодр. Видимо, так Этор благословляет праведность.

Гнездо встречало гостей достаточно простым, если не сказать аскетическим, убранством, однако, после холодного Ущелья крепость казалась сказочным дворцом.
Вряд ли гости были частым явлением в этом месте, так как встречать сэра Лексета и Монис сбежался чуть ли не весь замок. Впрочем, этому нашлось и другое объяснение - Темери, как оказалось, был капитаном здешнего отряда рыцарей.
-Благородные сэры, я счастлив представить вам леди Нати! - провозгласил сэр Лексет.
Рыцари одновременно поклонились ей, отчего Монис стала чувствовать себя несколько неловко.
-Хорошо сказано, сэр, - раздался чуть хриплый и чуть насмешливый голос, - Однако, учитывая правила её родины, эту прекрасную даму следовало бы назвать "донья Нати". Здравствуй, Жемчужина. Надо отметить, голубое тебе идёт не меньше, чем в своё время зелёное. Знал бы заранее, позволил бы сделать исключение.
-Здравствуйте, учитель, - Монис вежливо поклонилась, - Только я уже давно не Жемчужина.
-Не знаю, в чём там у тебя дело, - недовольно скривился старик, - Но для меня ты ей останешься навсегда.
-Учитель?! - изумлённо переспросил сэр Лексет.
-Да, - с улыбкой ответил Талесин, - Монис Илинора Нати, она же Монис Жемчужина - моя ученица. Одна из моих лучших учениц.
Он почти не изменился. Всё те же тонкие черты лица, украшенные благообразной седой бородой, всё тот же весёлый взгляд насмешливых ярко-зелёных глаз. Друид быстро стареет, но не дряхлеет практически никогда. Таким был раньше и остался до сих пор Талесин, прозванный некогда Лесным Певцом.
-Так Вы - зингерина, ле... то есть, донья Нати? - спросил сэр Лексет.
-Я была ей. Давно.
-Ты была зингериной, - не согласился Талесин, - Но Зингериной ты являешься до сих пор. Впрочем, это ты либо сама поймёшь, либо объяснять бесполезно.
-Ладно, - Темери сделал вид, что понял смысл хитро поставленного акцента во фразе друида, - Донья Нати, я уступаю Вам свою комнату. Всё равно я сегодня заступаю в караул. Если Вам что-нибудь понадобится, обратитесь к любому рыцарю, Вас выслушают и постараются помочь.

Монис сидела на стуле, потупив глаза.
-Жемчужина, что же с тобой случилось? - расстроенно спросил Талесин.
-Мне просто захотелось быть обычной, учитель. Из двух миров я решила выбрать этот, и мне удобно в нём.
-И ты не чувствуешь, что тебе чего-то не хватает?
-Чувствую. Но всё имеет свою цену.
-И куда ты теперь?
-В свой старый дом, - ответила Монис, - Посмотреть, вздохнуть и попрощаться.
-Сложно всё у тебя, - покачал головой друид, - Морская Песнь просто мимо прошёл, а уже столько эмоций. А если Менестрели мимо толпами ходить начнут, то так и будешь туда-сюда мотаться? Ладно, допустим, не просто прошёл. Морскую Песнь я помню, самый безалаберный ученик Элины, наверняка он что-то выкинул. А сейчас совестью мучается. Ладно, что-то мне подсказывает, что ты скоро во всём разберёшься. Не буду тебя утомлять, ты, наверное, хочешь отдохнуть с дороги. Иди спать.
-Спокойной ночи, учитель, - сказала Зингерина и направилась к себе в комнату.
-Спокойной ночи, - тихо произнёс Талесин, - Отдыхай, маленькая Монис.
И добавил, ещё тише:
-Ты просто устала.

Ульрик с удовольствием вдохнул морозный воздух и потянулся. Вынужденное затворничество, продлившееся целый день и целую ночь, теперь подошло к концу, и скоро он должен был отправиться в путь. Очень скоро. Через час.
-Песнь, а ты уверен в том. что хочешь это сделать? - обеспокоенно поинтересовался Юный, - Лёд на Орни встал только неделю назад, и мы пока не решаемся на него выходить.
-Не беспокойся, Юный, - отмахнулся Ульрик, - На коньках я - мастер.
-И давно ты на них в последний раз стоял? - скептически хмыкнул Юный.
-В детстве, - ответил Песнь, - Зим где-то двенадцать мне тогда исполнилось.
-Так и знал, - Рикон вздохнул, - Слушай, может, мне просто дать тебе чем-нибудь по голове и на руках по Тропе протащить?
-Юный, я серьёзно, - подчёркнуто терпеливо заявил Ульрик, - Жемчужина опережает меня в пути по меньшей мере на три дня. Ладно, если считать остановки в Колле и Донгуре, то на два дня.
-На день, - поправил Рикон, - Не забывай, что она здесь второй раз в жизни. И первый был довольно давно.
-Ладно, пусть на день, - согласился Ульрик, - Всё равно отставание значительное. И если я не срежу путь, я никогда её не догоню.
-Последняя твоя срезка закончилась здоровым сном на склоне и пробуждением у меня дома, - недовольно проворчал Юный, - Хотя, как я вижу, разубедить тебя в чём-то практически невозможно... Ульрик Упёртый.
-Ты прав, Рикон Заботливая Мамочка, дар меня убеждать имеет одна единственная Зингерина, - Морская Песнь улыбнулся.
-Жемчужина? - понимающе улыбнулся в ответ Рикон.
-Может быть, но я имел в виду не её, а свою учительницу.
-Может, мне за ней сбегать? - страдальческим голосом протянул Рикон, - Хорошо, Этор с тобой. Попробую тебе с берега помочь. Давно я ничего подобного не делал, но я, всё-таки, Водный Знак, со льдом как-нибудь договорюсь.
-Вот за это спасибо, - ответил Ульрик, - Кстати, с лютни на мандолу перебраться сможешь?
-С восьмиструнной пришлось бы помучиться, - Юный задумался, - А если как у тебя, на двенадцати струнах, то запросто. Постой, ты это к чему?
-Да вот, поменяться предлагаю.
-Нет, не возьму.
-Рикон, - Ульрик посмотрел Юному в глаза, - Уж не думаешь ли ты, что я её тебе навсегда оставлю? Просто ты сам говорил, что лютня у тебя - простая ольховая, и даже не заклята, да и "Звёздный Дождь" с неё пришлось снять. А учитывая, сколько ты этим уже не занимался... В общем, считай, что я забочусь исключительно о себе.

Лёд недовольно похрустывал под ногами, но всё-таки держал хорошо. Ульрик даже подумал, что не отдай он Рикону свою мандолу, ему бы пришлось туго. А Юный, как оказалось, таланта не растерял, да и житейской сообразительности ему было не занимать. Вместо того, чтобы укрепить тропу на всю длину озера, что первым приходило на ум и наверняка бы не получилось, он поддерживал лёд на пятьдесят шагов вокруг бегущего Ульрика. И через пятьдесят шагов за спиной лёд всё-таки ломался. При этом Ульрик был уверен – вздумай он остановиться и измерить это расстояние, шагов было бы ровно пятьдесят, и ни пядью меньше – как и любой Носитель Водного Знака, Юный был предельно точен. Но останавливаться было нельзя. Рикону и так придётся петь полдня без отдыха, и в этот срок нужно уложиться. Подумав об этом, Ульрик ускорился.

Белый с чёрным пейзаж Белоземного Ущелья остался позади, сменившись радующей глаз природой Сокрытой Долины. Склон в этом месте был пологим и невысоким, и идти стало намного легче. В целом Долина была подобна неглубокой, почти плоской, чаше, поднятой над остальным миром громадой Межевого Хребта. Те же самые горы закрывали её от холодных ветров, и в результате летом здесь было не слишком жарко, а зимой – не слишком холодно. Осенью же… Осень раскрашивала Долину в цвета яркого червонного золота. Когда-то здесь не было лиственного леса, и круглый год образ Долины составляли зелёные ели и сосны, лишь зимой укрывавшиеся белым пушистым одеялом снега. Поговаривали, Долина сама по себе рукотворна, что её создали великие маги, Менестрели и Зингерины древности. Конечно, людям свойственно всё упрощать, а такое великолепие нельзя создать одним махом. Это был великий труд сначала эльфов, а после и друидов, тяжёлый труд множества поколений. По крайней мере, так об этом рассказывал Талесин. Хотя, даже в годы его юности Долина уже имела нынешний вид.
Монис давно здесь не была, но забыть этот вид всё равно было невозможно. Тогда, без малого четыре года назад, когда она уходила, была весна. Тисы, дубы, ясени, ольхи, берёзы и рябины радовали глаз свежей, ярко-зелёной молодой листвой, а горные вишни, все в цвету, казались бескрайним розовым морем.
Где-то там, на северном склоне чаши, стоит меж двумя вековыми корабельными соснами её дом. Милый уютный дом, который она покинула. Туда легко можно было добраться, не сходя со склона, но Монис захотелось увидеть осенний лес вблизи, и она направилась вниз.
Лес не обманул её ожиданий. Весь в золоте, он был царственным лесом, чертогом Лесного Короля. С этой стороны росли в основном ясени, и вместе с золотом листвы их почти белая кора делала эту часть леса очень светлым и, без сомнения, величественным местом.
Вскоре ясени сменились тисами. Лес стал намного темнее, и, пожалуй, ниже. Тис растёт очень медленно, и страшно даже подумать, за сколько сотен лет он достиг такой, не самой большой, в общем-то, высоты. В таких лесах не растёт других деревьев – вырастая, тисы плотно сплетаются кронами, пропуская лишь редкие лучики солнечного света. При этом лес кажется рукотворным садом – деревья стоят ровно, в одну линию, с какой стороны не посмотри. Их стволы подобны колоннам храма. Тисовый лес – тёмное место, но не мрачное. Он не навевает страх, скорее, он дышит седой древностью, мудростью того множества веков, что он стоит на этом месте, величием, далёким от суетного мира. Именно здесь черпал вдохновение Талесин Лесной Певец, Носитель Земного Знака. И не он первый. И даже не он последний. Добрая половина его учеников проникались страстью учителя, и на обороте их медальонов, как и у него, красовалась арка, сплетённая из двух тисов. То, что Монис в таком окружении умудрилась стать Огненным Знаком, можно было назвать чудом. Помнится, Талесин нередко ставил её в пример остальным ученикам, и объяснял её успехи тем, что она не стремилась ему подражать и шла по своему собственному пути.
Неожиданно далеко в лесу послышался голос. Кто-то пел. В этом лесу часто пели, но на эту песню лес отозвался по-особому. Казалось, ветви тисов сомкнулись ещё плотнее, погружая лес в непроглядный мрак. Ветра не было, но лес недобро шелестел, вплетая в песню свои ноты. Это была очень грустная и скорбная песня. Она проникала в самую душу и вылущивала из неё всё светлое, убивала радость, уничтожала простое желание жить. Это была очень страшная песня.
«Банши! – догадалась Монис, - Вот же угораздило… И именно тогда, когда я отказалась от своей силы…»
Ложь, предательство, тлен. Мир полон ими, говорила песня. Мир жесток и зол, он сделан из горечи и разочарования. Обхватив руками голову, Монис упала на колени. Песня как будто вытягивала из неё силы. И она ничего не могла ей противопоставить.
«Только что же теперь, не сопротивляться? Да не дождётесь!»
Собравшись с духом, Монис набрала в грудь воздуха. И запела.

Тяжесть и горечь отступила. Однако, как попался-то! Ульрик был совсем рядом с банши, и когда тот запел, он не успел даже потянуться к лютне, так и рухнул ничком. Жаль, что мандола осталась у Рикона, она ведь заклята и от таких сюрпризов тоже. Как-нибудь справился бы.
Чувства постепенно возвращались к нему, и теперь он услышал, то, что именно остановило Скорбного. Голос, женский голос, уловивший тот же самый мотив и теперь выведший его в совершенно другую окраску.
Ложь, предательство, тлен. Мир полон ими, но они ничто. Я живу, верю и надеюсь, и пока это продолжается, они не страшны мне.
Ульрик мысленно отсчитал себе ритм и со следующего такта вступил. Звук лютни, особенно с простой медью вместо «Звёздного Дождя», не был для него привычен, но вместе с тем голосом этого хватало с лихвой. Последние аккорды, жизнерадостная секвенция – и окончание на сильной ноте. Теперь всё было кончено.
Неожиданно Ульрик поймал себя на том, что он знает этот голос. Он уже слышал его однажды – почти неделю назад в ночном лесу. Да, это точно была она, Зингерина. Пару мгновений Ульрик колебался.
«Ладно, - наконец, подумал он, - Если она в Долине, то я смогу её найти, на крайний случай, попрошу обитателей какого-нибудь Сида. Сейчас важнее банши. Если он оклемается и снова запоёт, будет неприятно».
Банши обнаружился неподалёку.
-Значит, «Талесин в юбке»? – Ульрик присвистнул, - Охотно верю.
Банши оказался худощавый фейри, совсем молодой с виду, насколько вообще можно судить о возрасте эльфа по его внешности. Но этот был уж совсем юный, даже с поправкой на эльфа. Сейчас паренёк в растерянности сидел на земле, привалившись спиной к стволу тиса, и ошеломлённо смотрел на мир круглыми, как блюдца, глазами. Ответ Жемчужины оказался настолько силён, что бедолагу просто вышибло из реальности. Ульрик склонился над ним, пару раз провёл перед глазами ладонью – и от души закатил эльфу оплеуху.
-Ай! – воскликнул фейри, приходя в себя, - Да что ты себе позволяешь, Младший?! Ты понимаешь, что ты творишь?!
-Младший? Да, наверное, даже я тебя постарше буду, так что молчал бы лучше, - Ульрик недобро усмехнулся, - Ты лучше скажи, дружок, а что это ты сам здесь творишь?
-Не твоё смертное дело! Ай! Ай-яй-яй, отпусти немедленно, больно же!
Ульрик немилосердно выкручивал острое ушко эльфа.
-Грусть, значит, излить решил? На душе плохо? А ты хоть понимаешь, что будь на моём месте кто другой, не Менестрель, то ты бы мог вот так запросто его убить?
О том, что он и сам выкарабкался не без посторонней помощи, Ульрик в педагогических целях решил умолчать.
-Ты ничего не понимаешь, человек! – верещал фейри, - Это высокие чувства Туата Дей Даннан, вам, смертным, никогда их не понять!
-А, понятно, - Ульрик улыбнулся и отпустил ухо эльфа, - Первая любовь, и сразу несчастная.
Почувствовав момент, эльф попытался задать стрекача, но Ульрик поймал его за шкирку.
-Эй, эй, а ну постой! Где же твоя вежливость? Даже не представился.
-Ещё чего, - буркнул эльф, пытаясь вырваться, - Честь Туата Дей Даннан не позволяет мне говорить своё имя каждому встречному смертному.
Старая отговорка. Очень старая. Настолько старая, что некоторые в неё даже верят.
-Urun usso, Seidhe [1], - мягко произнёс Ульрик. Практически без акцента.
-Келлиритаро из дома Инорэ, - разом погрустнел эльф.
-Очень приятно, я – Вальдар Ульрик Ниренна. Послушай, Кель! Если по-честному, я понимаю твои чувства. Да, чувства высокие, но, представь себе, смертные их тоже испытывают. Но их никогда, слышишь, никогда нельзя выплёскивать так, как это сделал ты. И чтобы ты лучше это запомнил, я просто обязан отвести тебя к одной нашей общей знакомой. Фаэллерин из дома Инорэ, знаешь такую? По глазам вижу, знаешь. Так вот, если будешь хорошо себя вести и смирно дотопаешь со мной до Сида Инорэ, то я буду просить Ринни обойтись с тобой помягче. Именно потому, что я тебя понимаю. Договорились?
-Договорились, - недовольно буркнул Кель, - Только не называй Та’ари Фаэллерин так. Имей уважение.
-Вот, и она сама мне то же самое постоянно говорит, - усмехнулся Ульрик, - Но в этот раз действительно стоит её назвать полным титулом. Как-никак, мне нужна её помощь.

Тисовый лес вместе с банши остался далеко позади, сменившись светлой берёзовой рощей. Но Монис было не до созерцания природы, она пребывала в некоторой растерянности. Сила, от которой она отреклась, которой четыре года просто не было, вернулась так легко… Может, она и не уходила никуда? Может, именно она была причиной того, что она все четыре года упорно звала случайностями? Или то, что произошло, тоже всего лишь совпадение, и на самом деле с банши справился тот Менестрель, которого она услышала? Кстати, голос показался ей знакомым… Но вряд-ли это Ниренна, у того, помнится, была мандола, а здесь явно звучала медью классическая лютня. Впрочем, кто бы он ни был, возможно, это не она ему обязана спасением, а он ей. Конечно, Монис могла просто не слышать начала его игры, но, кажется, он вступил позже.
Впереди лес пересекала река, и на её берегу, на небольшом возвышении, стояла обширная беседка. Сейчас оттуда слышался звонкий, многоголосый смех, бренчание струн и задорные юные голоса. Здесь всегда было так. Беседка была любимым местом сбора молодых менестрелей и Менестрелей, зингерин и Зингерин. Когда-то она неплохо здесь веселилась.
-Нати! Монис, это ты, что ли?
Монис на секунду задумалась, после чего радостно улыбнулась.
-Здравствуй, Дейна, - сказала она, - Давно не виделись.
-Да уж, немало, - Дейна кивнула, - Вижу, ты даже зелёное за это время успела снять. Ну, да и не важно. Ребят! Знакомьтесь, это Монис Жемчужина! Наикрутейшая, к слову, Зингерина.
-Да ладно тебе, - Монис несколько смутилась.
-Ой-ей, а кто это всё время про скромность и прочие таланты умные слова говорил? – поддела её Дейна, - Ты лучше давай, покажи нам что-нибудь.
-Недавно я слышала, что из этих правил должны быть исключения. Нет, Дейна, я ведь и не зингерина уже.
-Брось! Ни за что не поверю, что ты всё забыла! Ты же не просто зингерина, ты Носитель Знака, как-никак.
Монис задумалась. В конце концов, почему бы и нет? Это ведь единственный способ проверить.
В центре беседки стоял круглый деревянный стол. Достаточно большой, подойдёт. Разве что он, как обычно, закидан чем ни попадя.
-Хорошо, я попробую. Только со стола всё уберите.
Сразу за что-то сложное браться не стоило. Начать лучше с простого, например, с соответствующего знаку. Монис запела.
В середине стола загорелся маленький огонёк, подобный огоньку свечи. Он горел, не обжигая дерева. Маленький, жёлто-оранжевый огонёк… Нет, жёлтого и оранжевого и так вокруг много. Сиреневый… Зеленоватый… Вот, то, что надо. Монис остановилась на почти белом цвете с лёгким оттенком розового. Того же цвета, каким цвели горные вишни в день её ухода. Хорошо, это, вроде, получилось, можно попробовать и что-нибудь поинтереснее. Огонёк весело заплясал по столешнице, выжигая за собой следы. Тонкие чёрные линии постепенно создавали рисунок. Фон – острые пики гор. Продолговатый овал озера.  Огонёк челноком забегал внутри этого овала, создавая штриховку – озеро покрыто льдом. Огонёк запрыгал по столу, как мячик, рисуя падающие пушистые снежинки. Чуть подумав, Монис пририсовала и человечка. Человечек бежал по озеру на коньках, а за его спиной висела лютня. Всё. Огонёк послушно запрыгнул на подставленную ладонь и рассыпался весёлыми разноцветными искрами, когда Монис сжала пальцы.

-Однако, милый домик, - сказал Ульрик, - Может, плюнуть на бродяжничество и поставить себе такой же в каком-нибудь живописном месте?
На этот дом его вывела Айвен Мэт, она же – Фаэллерин из дома Инорэ [2]. Фэйри все эмпаты, и почти все – немножко медиумы, но у Ринни это «немножко» распространялось настолько, что она имела способности оракула. Правда, её предсказания работали только в пределах Долины и в отношении только тех, кто Долине в определённой мере не чужд. Кроме этого, каждое предсказание отнимало просто уйму сил. Ульрику стоило огромного труда уговорить Ринни помочь ему. Та, в конце концов, согласилась, но всё же привычно обругала его «Raukonaro Gaerlinde». На что Ульрик тоже привычно ответил, что, хоть он и впрямь «Морская Песнь», но всё-же «Огнезнак», а не «Огнедемон». На что, не менее привычно, и, пожалуй, даже устало, Ринни ответила, что всё-таки демон. Ну и пусть, привык уже.
Домик и впрямь был хорош. Небольшое деревянное строение, примостившееся между двумя соснами, которые выглядели, как два исполинских обелиска перед дворцом в Та-Коре, где Ульрик бывал проездом.
Менестрель поднялся к порогу. Скрипнула, открываясь, дверь.
-Ну, да, - сказал Ульрик со вздохом, - Четыре года, как-никак.
И пошёл ломать прутья на веник.

В беседке задержались до утра. Было весело. Монис поймала себя на мысли, что соскучилась по такому веселью за четыре года, проведённых в предместье. Однако всему приходит конец, и когда веселящиеся стали дружно клевать носами, было принято решение расходиться.
Уже светало. Солнце ещё не явило миру свой лик, лишь только первые его лучи робко и неуверенно подсвечивали предрассветное небо, знаменуя скорый приход светила. Приятная утренняя прохлада собиралась капельками росы, покрывающими каждый листик, каждую травинку. Природа замерла в тишине, не смея прервать происходящее великое действо, великое таинство – зарождение нового дня.
За четыре года эти места почти не изменились. Разве что рябинка, растущая по пути к дому, тогда была чуть ниже и тоньше. Монис казалось, что она отсюда никогда и не уходила, всё было настолько близким, настолько знакомым. Узкая тропинка, чуть извиваясь, вела вверх по склону. Берёзы сменились высокими корабельными соснами с их характерным запахом хвои и смолы. Монис глубоко вдохнула этот запах, и с непривычки у неё слегка закружилась голова. Хотя, может, и не потому, в конце концов, поспать сегодня не пришлось.
Наконец, показался дом. Удивительно, но в нём горел свет, и чей-то силуэт виднелся в окне. Монис подошла к порогу и открыла дверь.
-Доброе утро, миледи! Извините, я здесь немного похозяйничал. Не желаете ли чаю? Конечно, чаем это назвать сложно, так, нарвал всякого, что росло в округе, но, вроде бы, получилось ничего.
-Доброе утро, милорд, - Монис улыбнулась, - Знаете, а не откажусь.

-Кстати, миледи, - Ульрик выложил на стол сверток, - Рикон просил передать это Вам. Ещё он просил передать, что, кем бы Вы ни становились, чтобы остаться собой, нужно помнить прошлое.
-Это его слова?
-Да. Можно сказать, что и мои тоже. И если уж обо мне… Миледи, я должен перед Вами извиниться. Я доставил Вам много хлопот.
-Вам не за что извиняться, - возразила Монис, - Всё нормально. Да, милорд. Ваши чувства… Вы в них уверены? Всё-таки Вы – Менестрель, и склад ума у Вас соответствующий. Вы достаточно впечатлительны… Ой, простите, я не должна была так говорить! Как-то это жестоко получается.
-А теперь уже Вам не за что извиняться, - Ульрик улыбнулся, - Всё нормально. Что же до чувств… Да, я в них уверен. Но я ничего у Вас не прошу. Кроме одного – позвольте мне считать Вас своим вдохновением.
-Знаете, милорд… Вы мне очень сильно напоминаете героя одной моей сказки. Кстати, он тоже был Менестрелем.
-Авторы нередко вкладывают в героев себя, а мы с Вами, на мой взгляд, очень похожи. В каком-то смысле, творческие люди все имеют определённые общие черты, но у нас с Вами их очень много.
-Похоже на то. Менестрель и Зингерина, оба – Огненные Знаки, сходный образ мыслей… Даже как-то жутко становится.
-Различия всё же есть, - усмехнулся Ульрик, - Пол, внешность, имя…
-О, да, если бы совпало и это, я бы не вынесла! - рассмеялась Монис, - Но всё равно, согласитесь, что для автора встреча со своим же собственным героем – шок.
-Не знаю, - Ульрик пожал плечами, - Не встречал. Наверное, Вы правы. Хоть я к этому и отношусь несколько спокойнее.
-Намекаете?! – притворно возмутилась Монис, - Молчите, Вы вообще просто герой моей сказки!
-Мда, - не менее притворно расстроился Ульрик, - Тяжело быть капелькой чернил на бумаге.

-Я просто в какой-то момент захотела стать обычной, - сказала Монис, - Просто жить, как все люди.
-И Вас это устраивает? – скептически спросил Ульрик.
-Мне было удобно, - пожала плечами Монис, - Разве что немного не хватало вдохновения, я ведь к нему привыкла.
-А разве нельзя жить по-обычному, но с вдохновением? – удивился Морская Песнь.
-В двух мирах сразу? Может быть, Вы мне подскажете способ? – Зингерина грустно улыбнулась.
-Хорошо, я попытаюсь, - Ульрик задумчиво сдвинул брови, потом резко поднял голову и сказал, - Для начала, почему Вы считаете, что нужно непременно выбирать между этими двумя мирами? Мир не ограничивается лишь двумя цветами, и в этом его прелесть. Точно так же и человек не описывается всего лишь одной гранью. Их даже не две, их множество. И только все вместе они образуют Вас настоящую, такую, как Вы есть. Поясню на примере. У Вас светлые волосы и зелёные глаза. Будете ли Вы из этого что-нибудь выбирать?
-Они голубые, цвета моря, - поправила Монис.
-Сейчас они кажутся зелёными, - ответил Ульрик, - Впрочем, и море иногда кажется зелёным. Вот Вам, кстати, и ещё один пример. Я – Менестрель и менестрель одновременно. Но если первое – нераздельная часть меня, то второе вовсе не обязательно, я мог стать хоть плотником, оставаясь Менестрелем. Точно так же и Вы, не будучи зингериной, всё равно всегда будете Зингериной. И это вполне нормально. Кстати, по словам Бертольда, из Вас вышла отличная травница. Что, впрочем, и следовало ожидать от ученицы друида.
-Может, Вы и правы. В конце концов, кто может помешать травнице в свободное время петь и придумывать сказки? Я попробую.

-И куда Вы теперь, милорд?
-Сначала я хочу пересечь Долину и спуститься через Южные Врата к Торинсхейму. Хочу увидеть залив. Знаете, ведь Торинсхейм – мой родной город, и когда-то я очень любил смотреть на залив с его пристани.
-Я была в Торинсхейме, - Монис мечтательно улыбнулась, - И мне тоже очень понравилось смотреть на залив.
-Потом я, наверное, вернусь в Долину, - продолжил Ульрик, - Оттуда – в Белоземное Ущелье, надо же у Рикона мандолу забрать. А дальше – не знаю. А как Вы, миледи?
-Какое-то время побуду здесь, - ответила Монис, - А потом – обратно в одно знакомое Вам предместье.
-Понятно, - сказал Морская Песнь, - Тогда всего Вам доброго, миледи. Надеюсь, мы ещё увидимся.
-До свидания, милорд, - с улыбкой ответила Жемчужина.

Выйдя за порог, Ульрик остановился и задумался. В груди чуть щемило. Грустно получается. Да, достиг цели. Нашёл и поговорил. Но всё равно немного грустно. Такова жизнь, и ничего не поделаешь. А ты играй, Менестрель, играй и пой! Не грусти, Менестрель! Веселей, Менестрель! Такова судьба всех, подобных тебе. За их спиной закрывается дверь и они уходят в новое странствие.
За спиной Менестреля скрипнула, открываясь, дверь, и послышались шаги… Или ему это только показалось?

13.07-15.07.2009.



Примечания:
[1] Да, эта фраза – типичнейшая «рыба», к стыду своему забыл, как оно звучит на синдарине. Ревнители чистоты эльфийского языка могут смело убить меня. По почте. Электронной.
[2] Образ собирательный. Прототипом послужили сразу две мои знакомые, чьи интернет-псевдонимы и были использованы при создании имени и титула. Впрочем, общих черт характера у персонажа с прототипами достаточно мало.