Glass in the tress

Наконец-то автобус пришел. С ним часто случаются проблемы. Тяжело дышащие pro-пассажиры стоят на остановке. Лавки, оплеванные, держат на своих спинах груз старости и постоянных разговоров о светлом и строгом прошлом. Те, что намного моложе и с косыми челками – курят напротив. Будущие матери, водрузив на конусные ноги будущих людей в животе,  громко дышат и смотрят куда-то и в себя и на все: они предельно капризны и раздражительны. Спичечные девочки и мальчики разрушают уличную симфонию из выхлопных газов и треска электричества громким шумом из наушников, так и не решив какую песню они хотят слушать сейчас – ту, что разрушает уши или съедает мозг.
Двери автобума открылись. На светофоре заиграл зеленый человечек и количество секунд по истечению которых он покраснеет. Все эти люди залпом зашли в автобус. Почти последней, отталкивая подростков, вошла Анна Георгиевна – классический тип, что часто встречаешь везде. Доживающий свой век человек, у которого нет ничего кроме маленькой квартиры на окраине города. Таких же как она, одиноких старушек вытягивающих свою жизнь-день в бесполезном бдении над тенью столетних деревьев на промятых от частых соитий скамейках.
Она села у заляпанного окна и уставилась на улицу с таким интересом, будто бы эти серые пейзажи предстают перед ней сегодня в каком-то неузнаваемом и причудливом ракурсе: это бал крыс альбиносов. Анна Георгиевна уселась поудобнее и перевела свой взгляд на других людей. Это одно из ее самых любимых развлечений – смотреть на род человеческий и рефлекторно всех осуждать, словно они должны быть рождены ангелами.

Год назад она похоронила мужа. Вместе они прожили чуть больше полувека, терпя друг друга, потому что так надо. По-другому нельзя. Уйти никто не мог, сжимаясь недоступностью жилищного пространства и силой ординарной привычки. Итогом их столь продолжительного брака стали дети в количестве двух штук – девочек и нескольких внуков. Ни с кем из перечисленных Анна Георгиевна не общается. Она брошена собственной глупостью в холодные стены одиночества. А все началось по-Булгакову – с дележа квартиры. Конечно каждый из Аниных детей хотел откусить побольше и не боялся при этом поранить десны, в итоге это стало Анну сильно злить и она лишила всех наследства. В итоге с ней никто сейчас не поддерживает родственных отношений, ни в каком смысле. Даже возникающая у них периодически пресловутая христианская добродетель не заставит дочерей хотя бы позвонить матери и поинтересоваться «как дела?»: Анна тоже дочерям не звонит, хотя знает наизусть номера телефонов – и мобильные и домашние. И те и другие слишком горды для примирения, поэтому и образовался такой сложный конфликт.
Однажды Анна расчувствовалась и купила  любимому внуку Сереже шоколадку, решив таки пойти на первый шаг к примирению. Но… но… ничего не вышло – она так и стояла у подъезда, несколько часов сжимая в руке плитку, которая за это время уже походила на детские экскременты с непереварившимися орехом и мягким изюмом. Да… больше всех из своей семьи она НЕ презирала внука Сережу. Когда он был еще совсем мальчиком, она часто сидела с ним, пока его мать потихоньку выжимала из себя жись батрача по две смены в день, совершенно лишая себя отдыха и предполагаемого сна. Сейчас эта женщина (мать Сережи), совсем суха, бесцветна и практически мертва. В ее костях бегают оранжевые муравьи.
Когда Сережа вырос, Анна Георгиевна его резко возненавидела, ибо тот начал говорить, да так что его речи произносились с ссылкой на мнение матери, что бабушке совершенно не нравилось. Так произошел окончательный разрыв Анны с семьей, четкий как математические данные.


***

Самое гадкое люди не планируют. Оно происходит само по себе, словно ощущая неслышимый приказ природы: будь как животное, ибо биология в тебе первично торжествует, а душу ты, совокупность органов, сам себе придумал, чтобы совсем отвратно не было. Мразь!
Самое гадкое люди совершают в двух особых состояниях. Это что-то вроде эйфории, когда в мозгу срабатывают неведомые инстинкты и человек уже больше не человек – он машина по производству зла, что работает безостановочно, в течение всей жизни, сезонно или постоянно… сезонно или постоянно – всегда! Человек человеку волк, человек природе враг, природа человеку дом.
Анна Георгиевна глубоко сожалеет о своем поступке вызванным исключительно ее жадностью и нежеланием делится с близкими. Какой умалишенный верит в семейное счастье, наверное, молодой?
Когда Анна была молодой, она ни во что не верила, окружение и «официальная» действительность верили за нее, мечтали, рефлексировали, строили планы на далекое будущее по покорению космоса и социалистическому преобразованию планеты. У таких как она не было и не могло быть выбора – она просто сделала так как надо и не надо ее судить – те кто делали не ТАК – устранялись из душного коммунистического социума и ментально и физически. Иногда это было похоже на ад и казалось вечным, но потом резко загнило и разрушилось. В нашей стране ничего не меняется, происходит лишь смена декораций, а люди все те же, все те же хорошо выученные роли. Есть ли выход из сложившейся ситуации – неизвестно, неизвестно…

***

Одинаковые дома, полуразрушенные и новые с цветастыми вывесками ЧП: то магазинов, то салонов сотовой связи то аптек, инертно проползали за стеклами автобуса. Анна было уже собиралась настроится на легкую апатию, ехать в неизвестность с полузакрытыми глазами, легонько испустить газы а потом недовольно посмотреть на первого встречного… так нет! – что-то взволновало ее! Знакомый затылок она увидела в толпе. «Неужели это?»: подумала она и резко повернула голову к окну, так что хрустнуло в шее. Внутри нее все покрылось зимой, - она ледяная и безжизненная внутри. Анна Георгиевна переповернула голову ТУДА, а там уже никого. «Черт». Она стала искать, напрягать зрение, чуть было не встала, да лень – аааа - вот он! Точно он! Это он. Она правильно все ощущает. Чутье ее никогда не подводило. Как он вырос! Да, ведь столько времени прошло! Почти.. боже мой, еси на небеси – 10 лет! Десять долгих и тягучих как бабл гам лет! Десять лет ничего! Господи исуси! Анна Георгиевна мысленно перекрестилась, да и то неправильно! Видимое стало постепенно расплываться, люди из четко очерченных силуэтов переходили в размытые кляксы. Давление повышалось выше и ниже 2-. Анне стало очень плохо. Проехав две остановки с отсосами и приходами, она достала очки и уставилась на любимого внука. Ах, как он изменился, огрубел! Интересно, а сколько ему сейчас – тринадцать, четырнадцать, а может… и все пятнадцать?! Склероз… а если шестнадцать? Анна Георгиевна всматривалась дальше – еле заметный пушок над верхней слегка растрескавшейся губой внука неприлично блестел, словно он постоянно облизывает это место. Кожа вся грубая, неровная, красно-жирная. Он слушает музыку в плейере. Он же так глухим станет! – господи боже мой! Глаза у него мутные, почти не существующие. Ах, Сережа!
Вдруг… она… вдруг.. (вэ дэ ре угг) решилась встать и пойти к внуку! Не видно было ничего, голова кружилась. Лицо сморщенное и все в слезах она просигнула сквозь горячих пассажиров. Ничего не видно, ничего. Анна привстала, кольнуло в пояснице. Где он? Ничего не видно, совершенно. Как слепая, на ощупь, Анна Георгиевна стала пробираться, красться к внуку. Автобус остановился. Что-то прозрело – вот он, скорей к нему! Он вышел. Анна отправилась за ним. Вслед. Зебра, переход. Он уже на той стороне дороги, а бабушка на этой. 27… 26… 25… как долго течет время. 15… 14… 13… а что она ему скажет? А вдруг он ее отвергнет, оттолкнет от раскаявшегося сердца. Ведь любовь еще есть. 9… 8… 7… это ожидание невыносимо. Зажегся зеленый человечек. Где же он? В голове закружилось! Как тяжело идти. Вот он… да… он… он… курит! Какой ужас! (спаси и сохрани). Надо следовать за ним. Анна почти рядом, рядом – если протянуть несколько рук, детских и взрослых. Всего несколько рук. Каких-то запястий. Он остановился… кашляет… держится за сердце. Конечно, курить это грех. Тяжело дышит, он очень для своего возраста тяжело дышит. Анна Георгиевна остановилась на пяти руках. Она больше не идет. А ему действительно плохо. Он сильно и глубоко дышит – как в плохом американском фильме… как в фильме… аааа! Собираются люди, кто-то у него спрашивают. Ну, помогите же ему, люди добрые, помогите, это же мой внук! Мой внук… внук… у Анны слегка потемнело в глазах. Спасите же его.. да, вот молодой человек звонит по телефону, он говорит быстро и неуверенно. Скорее всего скорую вызывает. Скорую. Надо присесть. Устала.

Сколько времени прошло. Я что спала? Анна Георгиевна спала. Его уносят, в машину. Уносят. А может это не он. Кто знает? Не он… тяжело думать. Он? Не он? Он?
Анна Георгиевна встала, поправила на себе смятую одежду и пошла по своим делам. Мимо прошла толстая девочка подросток. Фоном играла тяжелая музыка с разрывом бас-гитар и орохриплым голосом.