Театр - это же вешалка

  Клопов и Чмыкин не просто работали вместе в одной организации, где Клопов был начальником, а Чмыкин его подчиненным.
  Оба имели общее увлечение, одну страсть, поглощавшее все их свободное от службы время. Клопов и Чмыкин  самозабвенно играли на сцене любительского театра при Дворце культуры работников ритуальных услуг. Даром  свыше Клопов был наделен способностью играть царей и генералов. Невозможно было найти кого-нибудь лучшего в роли слуги, плебея, чем в исполнении Чмыкина. Режиссер приходил и ходил в постоянном восторге от их талантов. Вот и сейчас, перед набившей до предела зал публикой, единодушно сидевшей с открытыми ртами, Клопов, путаясь в мантии и ежеминутно поправляя сползающую на глаза жестяную корону, восседал на троне и печальным голосом беседовал с шутом, припавшим долгим поцелуем к его туфле.
- Скажи мне, - тут король чуть было не назвал шута Чмыкиным, но вовремя спохватился, - скажи мне Мударилльё, как быть мне дальше?
Дальше в своем монологе король плакался, что вот он и всемогущ, и богат и имеет много прочих королевских радостей, но на самом деле он одинок. Нет у него ни одного мало-мальски настоящего друга. А вся его свита, все эти графы, маркизы, фавориты и фаворитки одни лишь лживые льстецы и подхалимы, желающие только одного – урвать побольше из его казны.
- Увы, мне, увы! – ломал руки и лил слезы на троне Клопов. – Нет рядом простого человеческого сердца, которое без всякой корысти поговорило бы со мной, кому  я мог довериться, кто выслушал бы меня, указал бы на ошибку, и ничего взамен не попросил.
- Ведь знаю, хоть и солнцу я подобен, но и оно не без пятна. И вижу я давно, что любишь ты меня не как слуга, и нет в том шутовства. Я вижу по глазам твоим,  и ум есть у тебя, и честь, и знанья. Скажи мне,  Мударилльё, что думаешь, ты о словах моих, иль дай какой совет. 
  Но умный  Мударилльё не торопится сделать ни того, ни другого. Он думает, что сир с шутом шутить изволит. Долго бегал по сцене король Клопов, уговаривая упрямого шута Чмыкина стать его другом  и советчиком. И уговорил. В самом конце пьесы. Которая закончилась для всех её персонажей даже очень хорошо.
  Стены театра едва не рухнули, от грома аплодисментов и оглушительных криков: - Браво! Бис!
  Засыпанные букетами цветов король и шут много раз выходили кланяться.
- Замечательная вещь, чудесная, - говорил о сыгранной пьесе Клопов, разгримировываясь. – Какай пафос! Какая идея! А чувства?! Прелесть! И  не спорьте со мной не спорьте! Это настоящее! Это, хоть и из позапрошлой, но жизни! Не спорьте! – Никто и не спорил.
               На следующий день Клопов сидел в своем кабинете и слушал доклад Чмыкина.
- По этому пункту у нас такое вот положение, - докладывал Чмыкин. – И я, Егор Кузьмич, посоветовал бы вам заменить на данном участке Помпадурову более опытным работником…, - договорить Чмыкин не успел. Он увидел, как багряный румянец потек по лицу начальника и, грохнув кулаком по столу так, что было услышано в приёмной, заорал:
- А кто тебя просит лезть со своими советами?! Кто ты, вообще такой, что бы мне указывать, что и как надо делать?! Кто?! Пока я здесь начальник! Иди на своё место, работай! – он вскинул к голове руку, пошарил, удивился и, вспомнив, что корону надевает только на сцене, в сердцах сплюнул.
А двери, закрывшейся за Чмыкиным,  сказал: - Шут гороховый!