Плач в жилетку

           (Из «Записок Белой Вороны», 11-15)

   По цветовой гамме работ художника можно делать выводы о состоянии его души. Последние месяцы дочь много и охотно пишет маслом, но ее работы мне не нравятся. Раньше она писала лучше. Ее сюжеты – композиции красивых пейзажей, краски – почти химически чистые сочетания розового, голубого, зеленого и желтого. Ее картины перестали быть интеллигентными – технически отточенные, но провинциальные картинки, утверждающие первобытную и биологическую потребность во всем искать только удовольствие – так написал бы человек неглубокого внутреннего содержания. Все чаще в ее сюжетах появлялась парочка молодых, Героиня – автопортрет дочери в красивой, романтической одежде, Герой – всегда только спиной. Я отлично узнаю в этой спине вдохновителя ее картин. Дочь, к сожалению, попала под его влияние, отчего утратила то, что всегда в ней было – хороший вкус и петербургскую глубину восприятия. Но говорить с ней на эту тему сейчас бесполезно.

   Все идет не так, как хотелось бы. Предстань я сейчас перед Создателем – не в чем отчитаться за свою прожитую жизнь. Ничего в себе не изменила, узнав и поняв многое, ничего не добилась. Моя активная любознательность в отношении постижения духовных истин уже не может служить оправданием. Есть много хороших книг– на все не хватает времени и денег. Прочитанное быстро забывается, отвлекает, запутывает и усыпляет, оно служит скорее каналом утечки энергии, чем средством ее пополнения.

   Счастье, это когда ты занят чем-то, когда чего-то хочешь. В человеке переизбыток заложенных возможностей – когда ты не можешь вовлечься во что-то внешнее, то чувствуешь себя опустошенным и ненужным. Животное, насытившись, может тихо дремать и быть удовлетворенным. Человеку непременно нужно быть чем-то занятым, что-то менять на корню, чего-то хотеть и от невозможности это получить, мучиться. Или мучиться от того, что ничего не хочется.

  Мы приучены получать удовольствие только от процесса испускания энергии. Человек испускает свою энергию через пять органов чувств и ум. То есть, мы радуемся, когда видим то, что нам нравится, слышим то, что желаем слышать, осязаем это, наслаждаемся ароматами и вкушаем приятное. Еще более изощренное удовольствие – работа ума: сбор информации, который удовлетворяет наше самомнение и развлекает, то есть создает видимость смысла и цели существования. На все эти «утечки» мы тратим энергию, жизнь, время, привязываемся к ним, отождествляемся с тем, что привыкли считать приятным. Стоит их отнять от нас – мы получаем повод для страдания. Мы страдаем не от того, что чего-то не стало, а того, что разорвалась наша привязанность, привычка, а взамен нет ничего. Мы начинаем искать замену, потому что полностью зависим от внешнего мира, от которого питаются наши органы чувств и ум.

    Зашла во двор дома, в котором родилась - впервые за много лет, ибо арка во двор уже давно забита строительными лесами, а дом многократно перестраивался под разные нужды. До сих пор в нем никто не живет. С этим удивительным по красоте доходным домом старого Петербурга у меня связано много детских воспоминаний. Не только моих, но и приобретенных мною по рассказам моих родителей. Сюда, в 11-и метровую комнатку, отделенную от коридора временной перегородкой, мои бабушка и мама въехали в 1932г. В этом доме они прожили всю страшную ленинградскую блокаду (дому повезло, в него не попала бомба!), сюда же они вернулись после эвакуации, а потом, уже много лет после окончания войны сюда из родильного дома принесли меня. Проходя по делам работы мимо знакомой арки, я заметила, что она открыта, и вошла.

    Вместо живущего в памяти двора-колодца, который я когда-то рассматривала из нашего единственного, но очень большого, нестандартного по размерам и архитектуре окна, взору открылось достаточно дурацкое кафе на открытом воздухе. Асфальт двора уложили кафельными плитками, на них поставили столики и стулья под огромными тентами, а стены двора-колодца вплоть до второго этажа разрисовали под современность. В этом нелепом архитектурном наросте была для меня единственная прелесть – стоило поднять глаза вверх, как выше второго этажа взору открывались знакомые стены из моего детства, а справа от входа в арку я увидела то самое, огромное, трехстворчатое окно нашей бывшей комнаты, каких больше нигде уже не увидишь.

    Сразу за домом я обнаружила вход в ныне организовавшийся вещевой рынок – Апраксин двор. Здесь достаточно дешево можно купить, починить, примерить, приобрести и одеть на себя практически все. Сенная площадь тоже неузнаваемо преобразилась. Неподалеку от нее находится продуктовый рынок, куда мы когда-то ходили с моей бабушкой, а еще сады, в которые она водила меня гулять - сначала Банковский, а позже Юсуповский. В нем, кажется, и поныне стоит при входе уродливый памятник Ленину. Между Юсуповским садом и Сенным рынком находятся корпуса учебного института, где когда-то училась не только я, но и еще два поколения моих предков.

    Из памяти выплывали очень яркие, хотя и разрозненные картинки родных мест и острые ощущения себя – маленькой девочки, которой давно уже нет. Все старые дома в этом районе сохранились, но их фасады обезобразило (хотя можно сказать, что отлакировало) неумолимое время. Появились современные вывески, отреставрированные и перекрашенные части фасадов, встроенные в них новые дома. На пустом месте, оставшемся от когда-то взорванной советскими вандалами церкви появилась жалкая современная часовенка – знак покаяния перед историей. Рядом с часовенкой  невзрачный павильон станции метро, с укороченным козырьком – прежний обваливался, погубив под собой тела нескольких случайных пассажиров. Этот случай произошел уже на моей недавней памяти. Садовая улица, почти десятилетие находившаяся в состоянии перестройки, сейчас с новым асфальтовым покрытием. Как грибы после дождя, выросли новые торговые павильоны, сменившие фанерные «гнезда разврата», где во времена перестройки можно было дешево купить не особо качественные продукты у частников. Здесь же мозолит глаза французский подарок городу к его Юбилею – непонятная по содержанию Стела Мира, похожая скучный на рекламный столб и, на мой взгляд, никоем образом город не украшающая. Впрочем, в этом современном облике района, прилежащего к Сенной площади, все стало  достаточно красиво. Только почти ничего не осталось из моего детства, и потому   не радует.

    Время ассоциируется у меня с жестокой и враждебной человеку рекой, смывающей на своем пути прежние постройки, меняющей облик мира и никогда не идущей вспять. Эта река свободно может подмять и даже унести в мир иной и меня. Пока она этого еще не делает, но неизменно обдает меня своим зловонным потоком, заставляет подчиняться ему и несет куда-то в неведомое, в то же время, оставаясь на месте. Движение скорее кажущееся, чем реальное, но все равно необратимое. Бег времени иллюзорен, как иллюзорны и наши страдания по его причине. От понимания этого, они почему-то не становятся меньше.

    Вспомнилось мое возвращение с дачи в прошлые выходные. Я шла по лесной дороге к электричке. Весь день парило, температура до +29, одежда липла к телу. Спину после чистки дорожек и сбора земляники ломило так, что от одной только мысли о необходимости нагнуться и  завязать шнурки на кроссовках,  лицо сворачивала гримаса страдания. Надвигалась гроза, обещая принести желанную прохладу.  Небо слева уже все было черным, в лесу громыхали раскаты, а справа все еще светило солнце. Некоторые люди панически бояться грозы, а я почему-то нет. Мне нравится наблюдать за грозовым небом, слушать раскаты, даже молния вызывает во мне не столько страх, сколько мистическое ощущение неведомого и вечного, присутствующего в мире.

   Вскоре стало совсем темно, - как при входе в Юпшарское ущелье, почему-то подумалось мне. Мимо вереницами проносились пустые машины возвращающихся в город дачников. Никому в голову не приходило предложить мне доехать с ними хотя бы до шоссе. Другие времена, другие понятия. Вот сваливать  прямо на обочину лесной дороги мешки со своими  бытовыми отходами,  это – наши времена. На электричку успела удачно– прибежала на перрон и даже влезла в вагон, хотя до меня, оказывается, 40 минут не было поезда. Повезло - народ под проливным дождем стоял на платформе плотной стеной.

   В поезде было жарко. Не то слово – духота и испарение человеческих тел в мокрой одежде и закрытые окна, которые сидящие возле них пассажиры почему-то не хотели открывать. Наконец, мы в «Девяткино» - вход в метро. Из вагонов, как из откупоренной бутылки с шампанским, потек народ. Я встала в сторонку – пусть схлынет толпа, опустеет перрон: толкаться у турникетов метро было выше моих сил. Со стороны проплывающие мимо люди выглядели отвратительно. Влажные, красные лица, бутылки с пивом в руках, жующие рты, глаза лишенные какой-либо мысли, но довольные – удовлетворенные жизнью. В этот жаркий июльский день домой с дачных участков возвращались не те, кого я встречаю в поездах в холодную весну – не хлопотливые труженики сада, а «гости», приезжавшие на выходной оттянуться – съесть шашлычок, попить пивца и расслабиться. Труженики тоже были в этой толпе, но они в глаза не бросались. Сытое, тупое стадо возвращалось в свой хлев – до следующего выгула. Самая зажиревшая часть этого стада в это же самое время сидела в салонах своих автомобилей, застрявших в пробках на шоссе, и слушала  бухающие, тупые ритмы из радиоприемника.

    Со стороны, я едва ли выглядела лучше. То же красное лицо, тот же озверевший от скученности существования взгляд, в котором не наблюдалось радости от подаренного нам бытия, которую ожидает от нас Господь. Наперекор всем моим умным теориям, в меня вселилась ничем неоправданная ненависть ко всяческим отдыхающим на курортах бездельникам и к пассажирам наглых иномарок, не признающих правил не только дорожного движения, но и проживания.

    Зачем  все это описывать? Все это - совершенно ничего не значащие зарисовки, обидные плевки на поверхности моей, в общем-то, удивительно прекрасной, малой Родины, откуда я возвращалась. Что это было? Мое желание поплакать в жилетку?