Земля живых. Диптих о мучениках. Полностью

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. МУЧЕНИК И СМЕРТЬ.

1. "ДРУГ ЛИ ТЫ МНЕ?"
«Друг ли ты Мне?»

Тайна мученика и тайна Христа – одно. На вопрос: «друг ли ты Мне?» мученик отвечает «да» - всем сердцем своим, и всей душой своей, и всей крепостью своей, и всем разумением своим (Мф 22,37-40). Всей жизнью своей.  Это не имеет отношение к протяженности во времени – как раз эта краткость, стяженность в одну точку максимальной мощи подвига и самоотдачи внешне отличает те два чина святости, которые  зовутся «мученик» и «преподобный».

Ведь нелепо было бы думать, что вся жизнь человека не была – в случае мученичества – подготовкой к  этому самому великому моменту – смерти за Христа, то есть  кульминации  его жизни, как христианина.

Это, разумеется, нельзя сводить к планомерной подготовке, эдакой «школе шахидов». (*) -ведь Церкви известны мученики, услышавшие о Христе буквально за час до своего крещения кровью!

Как было уготовано их сердце к встрече со Христом Распятым – тайна их душ. Святитель и мудрец Московский, Филарет строго говорил: «Ненадежно для нас догадками проникнуть в души святых, которые далеко выше нашего созерцания. Надежнее следовать простым сказаниям очевидцев и близких к ним» .

Может быть, именно  к мученическому подвигу с наибольшей справедливостью приложима монашеская поговорка «свят, но неискусен». Можно ли научить мученичеству? Не уходит ли мученик на одинокий путь, когда рядом с ним нет не только учеников, но и близких? Есть ли силы у него учить – или он отдает их целиком и полностью Христу, отказывая себе в радости передать опыт? В самом подвиге мученичества учение словом невозможно…  Вспомним, как порывался перед смертью о. Сергий Булгаков что-то написать – и этого утешения не было ему дано, надвигающаяся смерть отбирала силу руки и крепость речи, «крепкий и крепкая, крепость хлеба и крепость воды» (Ис 3,1).  Монахиня Елена (Казимирчак-Полонская), как вспоминают  бывшие с ней ученики и духовные дети, страдала безмерно не столько  от тяжелых  предсмертных болезней, а от того, что она, будучи уже у порога смерти, не могла поделиться с детьми, данными ей Богом ( Ис 8,18) своим опытом, той новой глубиной понимания Таин Христовых, которые ей стремительно открывались.

Мученики – воистину гении духа, а как может научить гений своей гениальности другого человека?

Большинство мучеников, насколько мы можем судить по их житиям, вели чистую и внимательную христианскую жизнь, ходя пред Богом и ожидая на всякий день смерть, в реальном смысле этого  слова. Память смертная была им близка и радостна.

Конечно, скоропостижная болезнь или обычный несчастный случай могут прервать жизнь христианина так же внезапно, как меч легионера. Память смертная осталась жить в среде бескровных мучеников, восприявших «от елея» традиции мученической первых трех веков христианства. Монахи тоже жили по заповеди – «помни последняя твоя» (и вовеки не согрешишь).

Итак, смерть за Христа – удел не только убиваемых. «Пролитая за Христа» кровь умирающего от жажды одинокого монаха из Древнего Патерика на берегу реки в безлюдной пустыни – не кровь убитого.

Смерть за Христа… Что же в глубине своей может открыться в этих словах?

Смерть за Христа. Смерть – как кара за то, что признаешь Его – Богом, единственным, рядом с которым никого и ничего не может вынести твоя совесть. Рядом с которым император – ничто.

Или, проще:

«Отрекись от Христа!»
«Нет»
«Казнить мечом»

Все.

Что это – смерть за убеждения? Нечто подобное сакраментальному «а все-таки она вертится»?
Неужели только в этом – весь пафос мученичества, весь подвиг свидетельства, мартирии? Но не отказывались перед угрозой смерти от своих убеждений не только христиане.

Не отказаться от своих убеждений перед лицом смерти – красиво для философов, но не странно ли и дико для человека, который обрекает порой на смерть всю свою семью, или – на голод детей, на плач – родителей? Не жестокий ли это цинизм изувера?

Бальмонт писал:
 
«Я ненавижу всех святых,
Они заботятся мучительно
О жалких помыслах своих,
Себя спасают исключительно.

На картине  Константина Флавицкого «Мученики в Колизее»  отец с горящим взором непримиримого фанатика тащит на арену к диким животным своего старшего сына, которому нет еще и пяти лет, мать умоляет этого не делать, протягивая руки к главе семьи и пряча другого малютку, едва вышедшего из младенчества. Старший ребенок рвется к матери – но отец неумолим… Ужас и горя перед непреклонной волей pater familias, смягченной в позднем Риме и так страшно возрожденной среди христиан! Отец решил, что его семья станет семьей мучеников – и сеет ужас и горе среди своих близких, применяя свою potestas patria, как и не снилось патриархальному Риму… Надо ли говорить, что  такая картина отражает непонимание сути мученичества, неизбежное при взгляде на мученичество, как на смерть за идею? Девятнадцатый век также и не понимал и монашества. Не случайно еп. Илларион (Троицкий), новомученик, развеивает мифы о монашестве, сложившиеся в представлении его милого интеллигентного друга из образованного общества! (он упоминает самое дикое представление о монашестве и среди простых людей).

Если мы посмотрим на тот же психологический тип (именно психологический – ибо здесь все – от человека, его стойкости, непреклонности к слезам близких )- мы без труда обнаружим его среди подвижников-аскетов, «живущих для подвига ради подвига». О них сложена другая поговорка – «святых у нас много, порядочных людей не хватает».  Но как мы не можем назвать с чистой советью, таких «угрюмничающих» по слову свт Феофана Затворника, а порой и просто жестоких, (как сказал один священник – «ряженых болванов без сердца») постников,  настоящими христианами и монахами, так и такой образ мученичества – не христианский, и отстоит от образа настоящего мученика, так, как преподобный Серафим отстоит от тех монахов, которых он горько как-то назвал «черными головешками».

Антиохийская аскетическая традиция, делавшая акцент на телесном подвиге, и выросшая из ее духовного опыта школа богословия не имеет отношения к такому образу аскезы. Это некая деградация, подмена истинной аскезы. Это заурядное и жестокое явление. Аналог этому уже встречался в древности – бесплодное мученичество, «незаконное подвизание» ради славы или чего-то иного (Александр или Лжепророк – тому пример, а так же эпизоды с отказами канонизировать некоторых убитых христиан, как мучеников). Похоже на прыжок в вулкан Анаксагора , есть описание страдания мученика и философа или еретика, когда еретик в конце концов сдавался. Этот рассказ несет глубокий смысл – можно страдать внешне за Христа, но смысл подвига будет искажен до неузнаваемости. И венец истинного мученичества ему не дается – потому что  как друг вступает мученик на это стезю сверх-человеческого подвига, и заканчивает ее вместе со Христом, или же – Христос завершает этот путь за них.

Мученичество, мартирия – не смерть за идею, что был Христос и о Нем мы знаем, это нечто высшее, несравнимо высшее.

Умирают не только за что-то.

Умирают еще и за кого-то. Это бывает на войне. За друга, за полководца – закрывая его собой. Не случайно ранние христиане звались militia Christi. Война открывает правду о людях.

Умирают еще и из-за великой любви, которая переполняет сердце.

Он отдает Свою жизнь за жизнь мира. «Друг ли ты Мне? Пойдешь ли ты за Мной, куда бы я не пошел?»

Одинокая тайна мученика, остававшаяся незаписанной, приоткрывается в письменной культуре монашества, приоткрывается в традиции христианства вообще. Более того – настоящий христианин – только тот, кто причастен тайне мучеников.
Тайна мученика и тайна Христа – одно.
___
* кстати – shahid  слово, в переводе с арабского  означающее « свидетель», и, как  и греч martys, обозначает и «свидетеля» и «мученика». Арабы-христиане используют это слово для обозначения христианских мучеников.


2. ЭТА НОВАЯ МИСТЕРИЯ.

Тайна мученика и тайна Христа – одно. Это Он ввел «эту новую мистерию», как написал с презрением один образованный римлянин – по-настоящему умирать за других, и не за друзей только. На нее нельзя смотреть издалека. В ней надо участвовать по–настоящему.

Новая мистерия должна осуществляться в жизни. Об этом свидетельствуют все образы, символы, через которые проходит будущий христианин и будущий мученик. Крещение – смерть со Христом, но оно не замещает будущей смерти, не замещает будущей реальности. Обычно через мистериальную смерть проходят, чтобы избежать смерти. Там – за переходами – сияет светлое будущее в единстве с богом-покровителем. Через Крещение проходят для того, чтобы осуществить крещальную смерть в жизни. О. Александр Шмеман пишет, что христианство не предлагает избавиться от страданий – оно предлагает единственный способ их разрешить – их активно принять .

Будущий христианин – мученик неудержимо стремится к смерти, с неодолимой силой. Это тень будущего, того, что должно осуществиться в жизни каждого христианина.

Здесь – все только начинается. В крещении человек следует за Христом, в Евхаристии соединяется с Ним – навсегда – и перед ними обоими сияют  горизонты человеческой верности и человеческой дружбы. Они пойдут по этому пути вместе. Церковь снова в муках рождения, пока не изобразится в христианине Христос. Все – впереди, в необозримом просторе тайны Богочеловека и Его нового – но при этом единственного – друга.

Наконец, единение его со Христом возрастет настолько, что он будет готов с Ним умереть.
       Тайна мученика и тайна Христа – одно.


3. СМЕРТЬ ХРИСТОВА

 Тайна мученика и тайна Христа – одно. Место, где они встречаются и стоят рядом в единении – смерть.

«О, возлюбленный брат Мой!» - обращается Христос к мученику по слову Климента Александрийского, очевидца эпохи мучеников и не понаслышке проникнувшегося ее пафосом.

Когда Человек Иисус Христос уходил в смерть, за Ним никто не мог пойти. Он был одинок, отдавая до последнего все, что Он имел – от дара чудотворений ( который так отличал Его от прочих людей и в которой Ему не было равных) до физической крепости, здоровья и силы, что так ценятся между мужами успешными в мире сем, - и пошел далее – до полного опустошения и смерти. Он стал отторгнутым от земли живых, ушел в край без возврата, до конца. Он отказался от всего, и сделал это ради жизни мира. Ничего другого Ему было не надо. Как глупо… Растратить все богатство человеческих дарований – глубокий ум, поэтический дар, высочайшую одаренность как проповедника, физические молодость и красоту, ту человеческую привлекательность, которая собирала вокруг Него толпы… Когда диавол искушал Христа, он знал, как одарен Этот Человек. Но Человек Иисус Христос не цеплялся ни за Свою жизнь, ни за Свою человеческую одаренность. Для Него было важным другое. «Он выше нас ничего не ставил»( ). Он прожил Свою жизнь для других. Для всех остальных. Ему не осталось ничего. Он – стал отторгнутым от земли живых. Туда уходит теряющий жизнь, и мудрец предупреждает не рисковать так и жить мудро.

«Сын мой! если ты поручился за ближнего твоего и дал руку твою за другого,- ты опутал себя словами уст твоих, пойман словами уст твоих». (Притч.6,1-2)

Но премудрость Бога так отличается от премудрости «умеющих жить»! Настолько, что его настоящая мудрость, мудрость, достойная настоящего Человека,  кажется им смешной и презренной  глупостью,  непрактичность, которая никуда не приводит тех, «кто хочет быть известным», той «moria», о которой пишет апостол Христов Павел к коринфянам. Это не только «новая мистерия», но и «новая мудрость».

И, идя своей одинокой дорогой, христианин то и дело оказывается перед свободным приятием частичной смерти – но в этой частичной смерти осуществляется целокупный выбор всей жизни, реализуется вся направленность его  сердца. В этой малой смерти – шаг к будущей полноте умирания смертью Христовой, за Него и в Нем.  Первый шаг этого пути обозначен в «Лествице» - отречение от мира.  Для нас, отстоящих на 13 веков от преподобного Иоанна, эта ступень подобна огромному скачку, или, в лучшем случае,  первой ступени пожарных лестниц, начинающихся от третьего этажа старых домом, как верно заметил еп. Иларион (Алфеев) в одной из бесед. В этом внутреннем событии – отречении от мира, первом шаге на пути к смерти, как и в Таинстве крещения уже начертаны горизонты Богочеловеческого грядущего единения в смерти мученика и Христа.

«Жить, как христианин – невозможно. Можно лишь «умерщвляться весь день», - писал отец Софроний (Сахаров). Эта «мертвенность Христова» (по апостолу) пронизывает всю жизнь христианина. В свой полноте такая жизнь является мученичеством в его тайне. О таком человеке скажут в случайном разговоре –«он был настоящий христианин» (или, проще, «настоящий верующий», как говорили в моем детстве на церковных островках  среди советского атеизма).

… Наивно, если не цинично,  представлять себе мучеников буквально, как  купцов, торгующих с выгодой.
Говорить так – значит не чувствовать  глубину притч идущего на смерть Христа.

      Когда судья удивлялся, что они отдают свою жизнь с ее радостями, зачастую – молодость, знатное положение, он был прав. Ведь так оно и получалось – мученик был жив, а после суда его ставшее жалким лот пыток тело  предавали казни. Мученику такое будущее во всей его реальности было так же явно, как и судье. Он шел в него без иллюзий, добровольно выбирая, зная, что выбирает унижение, боль, смерть. Его слова о «пире», «веселии», «царстве», которые он произносил – и которые немало веселили грубых мучителей – отражали новую реальность, к которой он шел через смерть. Мучители не видели ни пира, ни царства – тех, которые пришлись бы им по душе. А те редкие, кто видели печать этого иного пира на лице мученика – сами становились такими, как он. Остальные пожимали плечами и смеялись, порой сочувствуя такому помешательству. Мученики шагал к пропасти, чтобы, сделав в нее шаг, перепрыгнуть ее – вдвоем, с Перешагнувшим, с Тем, Кого трепещут бездны. Но для этого нужно честно шагнуть в пропасть, не ожидая послаблений. Обмана нет. Ты идешь на настоящую смерть – которую ты принял. Здесь не обманывают – на пути Христовом. Обманщики убегают во мрак –«и была ночь», или гибнут от тепла уютного и натопленного дома, как один несчастный из сорока воинов Севастийского полка. Дороги назад нет. «Душа моя ныне возмутися. И что реку? Господи, избавь Меня от часа сего? Но на сей час Аз приидох».

В этой пропасти мученик лишится всего человеческого, чем он жил – от радости пищи и пития, радости дружбы и мирного бытия в кругу семьи – до самых высоких мгновений, принадлежавших ему, достигнутых его мыслью и духом.  Тело отнимается от него – жизнь иссякает из него… Когда тело разрушается, человек не может жить в полноте. Смерть ставит точку. Затихает мысль, думавшая о Христе,  и умолкает язык, звавший Его Имя. Останавливается сердце, бившееся в такт молитве. Человек лишился жизни человеческой. Он отдал ее всю - ничего у него не осталось. Как он сможет быть человеком дальше – без человеческой жизни?

«Не возненавидевший всей жизни своей - не может Мне быть ученик».
Перешагнуть эту пропасть смерти предстоит ему – осуждаемому мученику, но он должен сделать шаг в нее первым – добровольно и одиноко, разделяя опыт Христа. «Никто не забирает жизни Моей у Меня, но я Сам даю ее».

Такое мировоззрение не оставляло ни на волос пространства для «хитрости» - «убивай, убивай, нам же будет лучше, ты сам не знаешь, как нам будет хорошо! Это способ для нас, чтобы нам было хорошо!» Для монахов – молитва и «острое житие» не способ, чтобы им было хорошо. Они просто не могут по-другому, когда они познали Христа. Когда преподобный Серафим стоял на камне дни и ночи годами – он не делал этого для того, чтобы ему «было хорошо». Он не мог иначе после встреч со Христом. Про удобства – настоящие ли то или  мысленные он не думал. Христос некорыстен и великодушен – и таковы же Его друзья. «Вы друзья Мои». Здесь не было магизма, использование Бога для своей выгоды – пусть и в будущем, и по- глупому, как казалось судьям, часто, кстати, обвинявших в магии христиан.

Опыт вхождения мученика в смерть был знакОм и монахам, живших уже в другое время, в другой ситуации – это опыт богооставленности. В отличии от человека, входившего в монашескую традицию, мученик  проходил всю аскетическую школу интенсивно и быстро, шагая по Лествице семимильными шагами, легко ( и , хочется сказать – по-юношески весело, не замечая, как опасен такой подъем) перепрыгивая через ступеньки, взбегая, не переводя дух, на самую вершину. Некоторы шли лаже не по леснице, а взмывали, пробегая вверх по скале с одной лишь веревкой – но не замечали этого.
Ступени будут прорублены в скале и отшлифованы тысячами ног монахов. Как Scala Sancta – ступени претории, по которым Спасителя мира привели к Пилату. По ним, приведенным царицей Еленой в Рим и облицованными кедром, поднимаются только на коленях…

+++
Как перед уходом в Великий Пост монах прощался – может быть, навсегда – уходя в смертоносную пустыню, так и мученик прощался, уходя в свой подвиг. От реальности символа, данного в Крещении – к воплощению этого символа в жизни без остатка. Здесь, как в Гефсиманском саду, понарошку быть не может. Дороги назад нет. Отдается все. Не ради толпы, эмоциональной победы и удовольствия. Сыграть нельзя. Тогда это будет не-настоящая смерть. Слова «сойди с креста» не могут быть услышаны и приняты. Надо погрузиться в настоящую немощь, чтобы перейти на тот берег, на ту сторону пропасти – там иная, неведомая победа, о которой не знают здесь, а, случайно услышав, смеются. Нужно стать по-настоящему немощным – а не скрывать, не отдавая, остаток силы. Реальность смерть бьет по тебе – и ты позволяешь ей тебя уничтожить, лишить всего. Потому, что так поступили с Возлюбленным.
 
Тайна мученика и тайна Христа – одно.

+++
Итак – полный добровольный отказ от земли живых. Смерть – помимо каких бы то ни было планов и человеческих рассуждений – делается живоносной. Страдание обращается в молитву за весь страждущий мир – и смеющиеся, далекие от тайн палачи становятся мучениками.На лице мученика – сияет свет любви ко всей твари, свет весны вечной жизни. Христос нашел слова поддержки для товарища по казни. Но до этого разбойник увидел свет живоносной смерти, в которую стремительно уходил Этот Человек и сказал свое слово, знаменовавшее поворот его души.

Мученик умирает за весь мир.

Тайна мученика и тайна Христа – одно.


4. УЧАСТНИКИ ЖЕРТВЕННИКА.
Образы мучеников в византийской гимнографии – удивительны. Они – мученики – оказывается, умоляют Христа своими ранами и язвами – о спасении нас. Что за дикость – скажут иные – этот образ? Что за юридическая такая теория искупления в худшем из ее вариантов? Да и возможно ли христианину так думать, что Бог, не могущий помиловать мир даже за Кровь Сына Божия, преклонится к множеству человеческих кровей мучеников? Но это отнюдь -  не рецидив язычества,  не упадок религиозной мысли, а глубина богословия… Это написано в богослужебных текстах, авторами которых являются монахи, принадлежавшие к периоду расцвета монашеской жизни.

Оставим пока эти места и взглянем – как по другому называются мученики в гимнографической традиции. Они – друзья Христовы . Это так понятно (и непонятно одновременно – от заезженности этих слов; чтобы преодолеть заезженность, надо разбить метафору, и тогда освобожденный образ засияет вновь). «Вы друзья Мои. Я сказал вам все». Он до конца возлюбил их, открыл им Имя Яхве, которое прославится через Его Крест. Через умовение ног Христом, апостолы вступают на путь Креста. Неслучайно у Иоанна присутствует умовение ног и нет описание Евхаристии – тайна смирения закалаемого Агнца раскрывается в этом образе, месии-Христа, ставшего ниже самого низкого во Израиле – умывающего ноги низшим. Мессия – этот тот, кто приходит с небес и выше всех, чтобы стать ниже всех и единственным проклятым за всех. Первый шаг – умовение ног, второй – смерть между небом и землей, чтобы стать проклятым и отлученным от Бога. Ученики разделят с Ним Его смерть – в свою меру каждый. Со Христом умершим для них умрет мир и никогда не сможет ожить без Христа. У Креста Его апостолы пережили свою собственную смерть. Для них мир был распят, и они – для мира ((Гал. 6:14). Они принимяли участие в жертве Христовой – с ритуального умовения ног, словно перед всесожжением. Архиерей и Жертва, Принимающий и приносимый, стал и последним рабом – Он , Раб Яхве, Единый Отрок, к которому благоволила душа Отца Его (Ис 42,1).

С первых веков мученики считались – и считали себя – участвующими в жертве Христовой. Уже Игнатий Богоносец писал  : «...дайте мне стать пищей зверей и посредством их достигнуть Бога. Я пшеница Божия: измелят меня зубы зверей, чтобы я сделался частым хлебом Христовым. В полной жизни выражаю я свое горячее желание смерти. Мои земные страсти распяты, и живая вода, струящаяся во мне, говорят: приди к Отцу. Я не хочу больше жить этой земной жизнью».

  У апостола Павла - «Ныне радуюсь в страданиях моих за вас и восполняю недостаток в плоти моей скорбей Христовых за Тело Его, которое есть Церковь» (Кол.1,24).
Законом я умер для закона, чтобы жить для Бога. Я сораспялся Христу,
и уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня (Галл 2,19-20) – это то же, что первым сделал Христос, христианин повторяет. Апостол Павел лишь озвучивает христианский опыт.

О мученике Феодоре Тироне говорится в тропаре  -«огнем бо всесожегся, яко хлеб сладкий Троице принесеся».

Но ведь Троице не нужна человеческая жертва! Вместо Исаака был принесен овен… В Троице есть единая жертва, жертва Сына – Богочеловека. На иконе преп. Андрея Рублева изображена эта жертва – прежде мир не бысть. Эта икона произошла от иконы «Гостериимства Авраама» , но раскрывает глубокую тайну этого рассказа, в котором  созерцается нами, вслед за великим Павлом, вся история спасения. Странники, в которых Аврааму явился его Бог, и предначертывают рождение Исаака, и знают о жертве,  от которой Исаака избавит жертва Единого от них, и отрешенно сидят за столом, в страшном одиночестве Трех среди людей земли живых. И вот - нет уже рядом Авраама и Сарры, и нет закалаемого тельца – а есть лишь трагическое и полнейшее Божественное вневременье, молчание, решение и согласие Единого от Них на жертву и движение в мир - не такой , как Они - стопами странников Сына и Духа, любящих и любимых и единых с Третьим.  И се – это страшное пророческое слово idou - Овен, един держимый рогама в саде Савек (Быт.22,12).

Мученики не принесли Богу какие-то «свои», «особые» жертвы, иначе он были бы псевдомученики, лжесвидетели, приносящие Богу Израилеву чуждый огнь, подобно Дафану и Авирону. Жертва и Жрец, Приносяй и Приносимый – Один. Его Жертва – совершенна, иная жертва будет неполной и мерзкой в очах Божиих. Других жертв принести нельзя, можно лишь участвовать в Жертве Христовой. Стать участником жертвенника (1 Кор. 10,18). Участвовать в Жертве Его – от Крещения и Евхаристии в церковном собрании, через пронизанность жизни ими до разделения Креста Его и его живоносной смерти. Лишь это введет в Воскресение Его, и об этом кенозисе,  умалении Креста Христова с таким упорством говорит апостол Павел в послании к Коринфянам, пытаясь достучаться для сердец,  упоенных якобы уже блаженством и славой Воскресения.

Раны мучеников, их  презренные, жалкие для успешных людей страдания, становятся ранами Христовыми, причащаясь страданий Его. Это уже не их страдания и раны, действительно, жалкие признаки побежденных, не выигравших своего куска счастливой земной животной жизни, не вырвавших несколько живых земных лет более, чем другие,  - нет, это уже часть Богочеловеческой скорби, Богочеловеческой доли, Божественного поражения, которое вырывается за пределы мира в сияющей победе Яхве, Бога воинств. Они лишались красоты, здоровья, сил, иссякала по капле их жизнь, мертвел язык, славивший Христа, останавливалось сердце, угасал мозг… Они добровольно ушли в ничто смерти, потому что туда ушел их Друг. И Он, и они сделали это всерьез. И так же всерьез – запредельно, невыносимо реально для животного человеческого зрения, для полутеней здешнего бывания – излилась к ним невиданная, невозможная, немыслимая жизнь. Жизнь – когда они лишились своей скудной человеческой жизни – но такой единственной и такой дорогой. Отсутствие чудес смущало зрителей страданий новомучеников – так же, как смущал  коринфян Крест Христов. Когда кончилось уютное время легенд и пришла реальность – люди испугались ее, шарахнулись от новомучеников, от Креста в его неприглядности и смертном страхе, пытаясь его «испразднить»,  лишить значения.

Мученики. Их посмертие не похоже на существование идолонов в Гадесе Гомере – они целы, не забрызганы кровью, их тела не уродуют раны.  Печати страшных страстей прекрасны на их телах, как язвы гвоздиные на теле их Друга. Они живы, они целы, они в Нем и с Ним и к Нему – они живут полной и светлой человеческой жизнью – Его жизнью.  По язвам гвоздиным узнают Христа при встречах, по ранам – мучеников. Это – уже Его раны, Его язвы. Они стали Жертвой вместе с Единородным. Его Евхаристия исполнилась в них. Их останки целуют и хранят…
 
Они были отторгнуты вместе с Рабом Яхве от земли живых – и поэтому вместе с Ним получили ее. Они едины со Христом, неотделимы от Него – они становятся ходатаями, потому что они в Нем – в Ходатае к Отцу Его,  и в них дыхание Параклита иного.

Они с Другом своим, в Земле Живых.



ЧАСТЬ ВТОРАЯ. "ВКУСИТЕ И ВИДИТЕ".

1.СВИДЕТЕЛИ СЕМУ.

Мученик-свидетель – это тот, кто воистину умер.

Мученик-свидетель – это тот, кто воистину жив – несмотря на это, или, вернее – поэтому.

Вкушение жизни истинной невозможно без вкушения истинной смерти.

Это – опыт Церкви.

Что же стало с ними?

«Чистый голос – «Я к смерти готов».
(…Слова  из мрака)
Смерти нет – это всем известно,
Повторять это стало пресно,
А что есть – пусть расскажут мне».
(А.А.Ахматова. Поэма без героя)

Что же стало с ними? Какова была их тайна встречи со Христом? И что неумолимо и неукротимо влекло их к смерти? Они жаждали смерти, так, как жаждут жизни – это удивляло их судей и палачей.

«Огнь, и меч, и звери, страстотерпцы, яко сладость вменившее, внегда страдати удивисте убийцы ваша, воспевающее Бога отец наших
Все, что произошло с ними, было быстрее, чем свет молнии. Нам остается – как бы нам ни хотелось иного -  смотреть на мучеников-свидетелей издалека, ужасаться, не понимая, а порой и домысливая… 

Они, как и прежде – одиноки, оставлены ближними, стоящие посреде чужого мира – подобно тому, как Спаситель мира был «поставлен посреде» на позор, поднят на крест, оставлен и одинок. И Его возглас-молитва остается тайной для всех нас, хоть и тысячи строк написаны размышлявшими над этой тайной людьми.

Мы оставляем мучеников в одиночестве…

Лишь апофатика отверзает уста говорящим о их подвиге: «Нет, это – не то, не то, не то…». Не торг, не купля, не геройство, не заслуга, не награда, не победа, не воздаяние… И, отняв земной смыл у слов земных, можем мы приложить их к подвигу мучеников – так, как приложены они великими гимнографами Византии.

Они обречены на одиночество подвига – подобно тому, как обречен – как обрек Сам Себя на него Первый Свидетель Верный, Первый Мученик.

Он один, Одинокий Странник-Галилеянин ушел в смерть – и вернулся. Он вернулся не один, он «узрел потомство долговечное» (Ис. 53:10). Из тех людей, что не понимали Его слов и не жили Его единением с Отцом, пока Он странствовал среди них, смертью Его были соделаны друзья Его, искренние Его, знающие Его близко до невыразимости. Он дал это им – врагам Своим, умерев для них и за них. Мученик-монах-христианин повторяет деяние Христово – истинная проповедь возможна только Крестом, честной, ничего для себя не ищущей смертью с Возлюбленным.  Горе, если что-то ищет человек в этой смерти для себя – он найдет то, что нашел Иуда. Не лобзания Ти дам, яко Иуда – повторяет христианин перед испытанием огнем Второго Пришествия. Как страшно здесь говорить о «пользе» и «полезности» для «здоровья». Здесь – Животворящая Смерть одинокого Сына Человеческого. О, даждь ми Сего Странного, Иже не имать где главы преклонити…

Люди увидят тогда и поймут – когда ты вправду умрешь – что Христос жив: « при уверенности и надежде моей, что я ни в чем посрамлен не буду, но при всяком дерзновении, и ныне, как и всегда, возвеличится Христос в теле моем, жизнью ли то, или смертью. Ибо для меня жизнь -- Христос, и смерть - приобретение.. (Филип.1:20-21)

Путь христианина – есть путь одинокий. Он вернется к своим – но лишь потом. Через смерть.
Все, что произошло с ними, было быстрее, чем свет молнии.  «Тогда ад умертвил еси блистанием Божества» - в греческом тексте стоит «молнией» . Эта молнию чертит рука иконописца, изображающего схождение Сына Божьего в оставленность ада, к Своим мертвецам, ибо прозревал пророк, что оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела. Воспряньте и торжествуйте, поверженные в прахе (Ис.26:19)!

«Ибо, как молния, сверкнувшая от одного края неба, блистает до другого края неба, так будет Сын Человеческий в день Свой» ( Лк 17:24). Второе Пришествие, когда переплавятся стихии, когда и небо, и земля будут новыми. Конец этого мира – обновление, а не уничтожение. Прообраз этого – смерть, которая для христиан не является судом, а переходом в жизнь. Для чего Он совершит это? «Усопшия благочестно надеждею воскресения, в вечной жизни восстати, Господи, сподоби – хвалити Тя чисте и славити псаломски: пойте, благословите и превозносите во вся веки» . С песней Исхода, с песней о небывалом, неслыханном – и сбывшемся, сбывшемся вопреки всему,  Христос изводит верных из ада небытия, блистая как молния, в Свой День. Мертвые, которые не могут славить Господа – поют Его. Они перестали быть мертвецами. Они живы - это День Господень, когда в полноте является правда Яхве – правда Его в Сыне Божием Иисусе Христе. «И воля Господня благоуспешно будет исполнятся рукою Его» (Ис.53:10).

…Мученик вернется – через смерть -  к тем, кого он любил, и кто его любил, но не понимал до конца, вернется, и со светлой улыбкой скажет, как мученик-врач Орест, епископ-странник Иоанн и мученица-монахиня мать Мария   – «Видишь?  Хотя я умер, я жив». И радости никто не отнимет у них.

Видишь? Посмотри! Пророческое слово – “Idou”- переведенное, как «Се!» предшествует в библейских текстах, пророческих речениях откровению Бога, теофании.
«На Голгофе беззаконии Тя, Христе, распенше убиша: но живеши, и спасаеши нас во веки».
Посмотри - вот дела Его новые! Новое все творит Он, вернувшийся из смерти Сын Человеческий. Аз есмь Первый и Последний; и Живый, и бых мертв, и се жив есмь во веки веков, аминь (Откр.1,17-18).
 
Совершается Завет Его Новый – не такой, как все бывшее под солнцем. Род приходит и род уходит, но тем, кто от Бога родились, дана власть чадами Божиими быть, быть подобными Ему, рожденными в Царство непоколебимое. Имена новые даны им. «Радуйся, Духа храме, и  умерый и живый отче!» – обращается церковь к Григорию Паламе   - одному из таких людей…
Смерть стала жизнью, и преграда разрушена, та преграда, что обрекает людей в этом мире на одиночество. Ее создал Адам, и она живет, до тех пор пока живы ветхие его дети. Но живет теперь среди них и Адам Новый – Он был мертв, Он отторгнут был от земли живых и – посмотри! – стал для всех истинной Землею Живых, стал непоколебимым Царством – посмотри! – Он жив во веки веков, аминь.
___

"Свидетели сему"  - Лк. 24:48


2. ПИЩА МЕРТВЫХ

Мертвым можно обещать рай, но ничто не заменит им жизни.
 
Нельзя дать им того, чего у них уже никогда не может быть.

Тщетно родственники будут приносить молитвы и жертвы, еду на могилу и поминальные трапезы – еще древние знали, что жертва ненадолго оживит душу мертвеца, е м у б у д е т л е г ч е. Так! пускай хоть легче – с безнадежностью принято смиряться. Пребывание в смерти невыносимо для человека, но его не избегнуть. Что еще можно для них сделать? Какую помощь подать? Да и может ли помочь обреченный обреченному? Человек ищет помощи себе - и не может найти – смерть не имеет выхода. Ушедшему туда можно как-то «помогать», но избавить его от страданий мнимости, недочеловечности, уже нельзя. Он – отогнут от земли живых, он - вне тех, с кем еще недавно был. Родственники его скоро станут такими же, как и он, и никто уже не принесет кровавой жертвы и не возлиет вино и мед на могилу. Забытые мертвецы сотен и сотен тысячелетий…

+++
Удивительный мир открывается в песнопениях Октоиха и Триодей, посвященных тайне смерти. Собственно, таких песнопений два рода – посвященные мученикам и молящие об усопших-уснувших христианах.

Здесь нет той древней ереси, с которой боролся Апостол языков – о том, что воскресение уже совершилось, но речь о той тайне, что выражена в словах преподобного Ефрема Сирина – «они ждут возлюбленных тел своих» «у ограды рая».

«Невозможно жить без жизни, а бытие жизни происходит от общения с Богом; общение же с Богом состоит в познании (или в иной рукописи - видении) Бога и в наслаждении Его благостью…» - пишет богослов и мученик Ириней епископ Лионский.

Здесь «общение», ;;;;;;,– то же слово, которое употребляется для Причастия Тайны Хлеба и Вина, и рядом стоят слова о сладости. Постоянная игра слов созвучных, различающихся только на одну букву греческих слов в византийской поэзии – пища и сладость – вовсе не игра, а отражение глубин опыта, простирающегося далеко назад в эпоху мучеников – и далеко вперед, до самого эсхатона, чаяние которого и свершение которого так ярко и сжато проживали свидетели-мученики Древней Церкви.

«Тебе, Спасе, молимся: Твоего сладкого причастия преставльшихся сподоби»
Пища – древнейший архетип, образ жизни. Рай – «сад Эдем», «рай сладости», сладкой пищи, «рай пищный».

Но с пищей связывается и травма, нанесенная Адамом себе и созданному Богом миру, с пищей связывается общение с божеством – как в языческих культах, культах древних, так и в религии Израиля – «они видели Бога, и ели, и пили» (Исх.24:11). Мертвые не едят, мертвые не вкушают, мертвые лишены сладости Богообщения.

Кто исповедует Тебя во аде? – задает риторический вопрос псалмопевец. Там не поют Богу. Не мертвые восхвалят Тебя, не нисходящии во ад – но мы, живые. Пою Богу моему, пока я жив! Как долго продлится это «пока» - не важно: даже Мафусаилов век короток, если за ним следует расставание с Богом Живым навсегда. Во вне-израильском мире напрасно хоэфоры Эсхила, приносящие жертвы-возлияния в память мертвых, возливают трижды на могилу вино, воду и мед… Увы! Мертвые не вкусят сладости меда и крепость вина не воздвигнет их. «Сласти, поднесенные к сомкнутым устам, то же, что снеди, поставленные на могиле» (Сирах, 30:18).

Грустный, знающий мир людей мудрец книги Притчей говорит: Не будь мудрецом в глазах твоих; бойся Господа и удаляйся от зла: это будет здравием для тела твоего и питанием для костей твоих. (Прит.3,7-8). Притчи во много комментируют Тору, они - размышление над ее страницами, опытом богообщения со Святым Израилевым. Единение с Богом, осуществляемое в Законе – вот пища жизни. Но закон «ничего не довел до совершенства»…

Видеть свет – свет Лица Твоего – тоже синоним жизни, как и пища. Благословение времен Исхода, сохранившееся в нашей утрени – «Да воссияет на нас свет лица Твоего».
В отдаленных от библейского мира местах этот архетип тоже присутствует. Видеть дневной свет (;;; ;;;; )– у Софокла – «жить». Но Феб не дарует видеть свой свет сходящим в безвидность Аида…

Смерть – темна. Это – преисподний ров, темнота, смертная сень, долина смертной тени, куда уходят все, становясь в своем бессолнечном бессилии, безжизнности подобно «воде, вылитой на землю».

Но, несмотря ни на что –«я верую видеть благая Господня на земле живых. Мужайся, и да крепится сердце твое!»

Смерть - не навсегда, предчувствуют пророки. «Я во плоти моей узнаю Бога! Я узрю Его сам!» (Иов 19,25-27) - восклицает вопреки всякой очевидности истерзанный тлением Иов, отчаянно споря с кем-то безличным и безликим.

Память о Пенуэле – «Лице Бога», которого видел Иаков и сохранилась душа его, жизнь его - не покидает печальных изгнанников рая. Ангел лица Его посещает их, дает им залог будущей тайны – тогда, когда, наконец, Моисей увидит Бога лицом к лицу на скале Фаворе при свидетеле Илии, и сохранится душа его, и будут он жить. Слава Бога - Кавод – являемая «многочастно и многообразно» в ветхие времена засияет нестерпимо так, когда исполнится срок, что ослепит и повергнет на землю книжника.

Да, - оживут мертвецы твои, восстанут мертвые тела – да, веруем, они воскреснут, в воскресение, в последний день - а пока поколение за поколением вкушают горечь распада.
Смерть тоже можно вкушать, она – смертельная и неотвратимая пища, которая проникает в чрево и кости, отравляя и убивая. Есть те, которые, однако, не вкусят смерти – и увидят Царствие Божие, пришедшее в силе.

А Жизнь вкусит смерть. Бог упал, а человек восстал – о, дивное чудо! Он причастился тлению, вкусил смерти – а мы вкушаем Жизнь, щедро и непрактично раздавемую всем даром. Где та узкая практичность Притч? Остановись, Сын, не поручайся за ближнего Твоего!
Но безумие Божие – мудрее человеков. Он знает, что не видя Лица Божия, «человек перестает существовать». И Он не восхотел более «человека зрети мучима».Он ничего не ставил выше нас. И вложено древо креста в хлеб Его (Иер.)

Он отверг, выбросил как сор, премудрость премудрых – и поплатился. Мертвецы не имеют более надежды.

Мертвецом стал и Сын Человеческий.

Он принял в Себя эту забытость и боль небытия. Он желанием возжелел быть с теми, число которых равно числу песка морского, числу звезд на небе – с теми, которые были и которых уже нет. С потерянными для Бога мертвецами земли. Он разделил с ними землю забвения и смертной тени.

Христос – Иной, чем все, что случалось в мире до Него.

…Мертвым можно обещать рай, но ничто не заменит им жизни…

Тебе, Спасе, молимся: Твоего сладкого причастия преставльшихся сподоби.
Но – ведь они, мертвецы, не могут вкушать, они не могут видеть свет, они не могут причащаться?! Если Он сподобит их этого причастия - значит, они станут ж и в ы м и ?!

Где же они живут? В райских кущах?
Нет – на Земле Живых.

И здесь удивительно вот что – об усопших в песнопениях Восточной Церкви звучит мольба, чтобы они получили свет, жизнь, покой, пищу, иными словами, чтобы они стали ж и в ы м и. Мученики же – имеют все это, они - живы. Они не вкусили смерти из-за тесного единения со Христом. Умершие могут быть живыми, а могут – не быть. Мы молим о жизни для них.

Ты, Христе, все для меня: и младость, и сила,
И родная земля: в Тебе упокоиться жажду. (свт Григорий Богослов)

Эта жизнь-общение неописуема и несказанна, ибо не похожа на то, что привычно для обитателя этого мира, но, тем не менее, это - реальная жизнь и гораздо, без сомнения, более реальная, чем наша. Жизнь истинная, единственная жизнь, которая может называться жизнью в полном смысле этого слова. Более того, это – единственная жизнь, достойная человека, достойная наименования жизни человеческой.

Это не «дух, не имеющий плоти и костей» (Лк.24:39), эта – та адамантовая реальность, которая порой слишком тверда для наших глаз, привыкших к сумраку полужизни, неизбежно обреченной на угасание. Апостол Павел называет эту реальность «непоколебимое царство» ( Евр.12:28).

По Иринею Лионскому «видеть свет – значит быть в Нем и быть причастным Его животворному великолепию. Поэтому видящие Бога сопричастны жизни». Человек, не видящий Бога – перестает существовать, не существует… Являя свет лица Своего человеку, Бог оживляет его; подавая «сладкое свое причастие» – общение, «как друг беседует с другом своим» - Он оживляет его – и человек перестает быть мертвым.

К.С.Льюис использует глубокий образ, описывая в своей книге «Расторжение брака», как невоскресшим людям режет ноги истинно живая трава в Царстве Небесном, как боятся они полноты жизни. Воистину – прав страдалец-христианин Евгений – иеромонах Серафим (Роуз), сказавший как-то: «человек достоин ада и не менее, если он не достоин небес».
Подобный образный ряд мы находим и в византийской гимнографии, в которой языком греческой поэзии плетется кружево библейской мысли.

В гимнографии нет подробного описания красот рая – подобно тому, как мы не находим в Библии описаний красоты зданий и людей. Есть описания, как были построены здания, и что те или иные люди были красивы, но нигде нет их описания.
В гимнографических текстах есть лишь апофатические описания, отрицательные. Особенно это видно при чтении текстов на греческом языке – по приставке «а»: невечерний свет, негиблющее брашно, нестареемая жизнь.

Даже определения, когда они есть – не дают прямого описания (нет ни райских кущ, ни пресловутых сковородок). Они говорят о некоей красоте, их катафатика, положительное описание, возводит ум тоже к апофатике, не связываемой ни с чем земным и знакомым.
Этот «свет» – не свет земного солнца или звезд, как и «дивная скиния» – не из шкур животных и тканей. Какие они – неизвестно, но здесь важно именно указание на их принципиальную инаковость, не-земную нетленность, бессмертие, причастность к «нестареемой и присно (вечно) сущей жизни». Это изображение принципиально неизобразимого, некая словесная икона, где символы не изобразительные, а словесные.

Скиния, пища, воды оставления и свет – неизвестны нам, так же, как неузнаваем Христос Воскресший. Это образы исцеленного мира:«нам возсия сущим во тьме и сени смертней правды незаходимое Солнце» .

Райские состояния описываются как получения пищи, сладости, света, мира, потоков вод, покоя.

"Идеже пища есть тайная, идеже сияет свет лица Твоего , яже от нас преставльшиеся в вере благодатию всели, ставить благочестно твою благостыню"


Христос – Иной, чем все, что случалось в мире до Него.

Он творит новые дела – вопреки всякой безнадежности. Он дает мертвым человеческую жизнь. Вместо той, что вытекла из них по капле, как вода – непрочной жизни сынов человеческих, сынов земли, сынов Адама – Он дает им – без остатка – всю Свою жизнь Сына Человеческого. Они снова живут, они становятся людьми, они видят свет и вкушают пищу, они пьют от источника и поют песнь Богу. Их жизнь становится воистину живой, полной, неимоверно полной и густой, как зрелый мед из сот, а не жалким подобием полуживого, пусть и блаженного посмертия, когда просто все утихло и не болит. Они – снова люди, и ничто более не мешает этому. Они – человеки с Сыном человеческим, они - сыны Божии с Сыном Божиим, они – навсегда в Нем и с Ним.


Бог же не есть Бог мертвых, но Бог живых, ибо у Него все живы (Лк.20:38) – и по священномученику Иринею – «слава Божия есть живущий человек, а жизнь человека есть видение Бога». «В раю всюду видим будет Спаситель», - пишет он.
В лоне Церкви нам дано заранее отведать хлеба "восьмого дня, - вторит ему современный богослов.

«Я живу, и вы живы будете» (Ин.14:19).

Я слышал о Тебе слухом уха – ныне же глаза мои видят Тебя (Иов 42:5).


3. "ВНИДУТ В ПОКОЙ МОЙ"

Покой Царствия Христа Воскресшего…

Он не похож, как и Сам Воскресший, ни на что, когда-либо виденное очами детей земли, на которой лежит смертная тень.

И менее всего он похож на покой могилы – этот ложный, глумливый покой навсегда разрушен молнией Восстания в третий день. Он – не более чем пустота в коконе неразвернутых погребальных пелен Неудержанного глухой тишиной смерти.

Полнота всех благ, мир, shalom – полнота жизни, чаша переливается через край. Приимите благодать воз благодать, приидите, обедайте! Рыбы печеной часть и мед от сот…
Рыба – IXTYC, знак Христа Бога, который чертила рука христиан на гробах и мучеников, и усопших. Уснувших. И поэтому – vivis - написано  рядом: «ты жив, ты жива». Живой Ихтюс – называют исследователи этот знак.

Жив Он, и жива душа моя…

Покой Его – радостен, он полон пения и ликов, хороводов и несказанного веселия, залог которого имели великие святые – мученики и монахи, и многие иные, известные и нет. Порой искра этого покоя, сияющего, и движимого, и недвижимого – уканет в сердце тому, кому не на что надеяться…Да, силен Бог в Своем делать то, что хочет!

Это – время Его, время Ему – действовать, время сотворить Господеви – ведь разорили Закон Твой. Но плоть Воскресшего животворится Духом и Новый Завет в Его Крови, и на плотяной скрижали Его прободенного сердца. Так! «На Кресте пригвоздися и копием прободся» - чтобы позвать врагов, чтобы сделать друзей из них, чтобы стало все живым и новым, неколебимой жизнью, стремительным покоем….

Время – Его. Это – Его юбилейный год. Это – исполнения молитвы, которой  Он учил апостолов –

Отче наш,
Иже еси на небесех!
Да святится имя Твое,
да приидет Царствие Твое,
да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь;
и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим;
 и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого
Яко Твое есть
Царство и сила и слава.

Все долги прощены. Прощены друг другу, передвинуты назад неверные меры и разделы земли, полей и виноградников. Рабы человеков отпущены человеками и обидимые с обиженными снова стали братьями. Мы не трудимся – проклятие пота и труда миновало.

Земля, покоящаяся и благословенная Богом,  дает плод свой – мы вкушаем его и поем в Царствии полноты, «пятидесятого года», который в древнем Израиле был прообразом Царства Бога, Царства Небес. Так говорили древние, боясь произнести Его Имя – но теперь Имя Его сияет в Человеке Иисусе, в Сыне Возлюбленном. Юбилейный год – Его, и радости нашей никто не отнимет от нас.
Он покоился в земле, как один из мертвых, не могущих петь Богу – чтобы наш смертный покой стал приснодвижным покоем Неприступного Бога. Он взял худшее, он отдал лучшее. Отдал без остатка все, что у Него было. Он не ставит выше братий Своих ничего – и не стыдится называть нас братьями. И Он приобщился нашей плоти и крови – в поругание и смерть – чтобы мы приобщились Его Боготочной Крови и Животворящего мертвого Тела – в Жизнь Вечную на Земле живых.

Он и есть та Земля. Он – Свет, Жизнь и Покой.
«В Тебе все для нас, Господи…».

Наш Он Покой – тот, где мученики нескончаемо веселятся.

"Яко веселящихся всех жилище в Тебе" – говорил псалмопевец о Иерусалиме, граде Бога Израилева. Он вернулся из смерти, Он воздвиг храм Тела Своего, Он -  живет и дает Царство неколебимое.

Он – Живущий во Иерусалиме, который «не подвижется вовек». Не прикоснется к Нему зло, и к тем, кто с Ним и в Нем, на Земле живых.

«Ты – кротких всех земля Христе,

Ты – рай мой зеленеющий!» - восклицал преподобный Симеон Новый Богослов.

Взирайте, смотрите – вот слава Его – живой человек, живой, оживленный Кровью и напитанный Хлебом, исцеленный от смерти, с сердцем живым,  с сердцем плотяным, брат Его кровный. «Иисусе, Хлебе, уврачуй устне сердца моего…»
«Я услышал голос:  Я– хлеб взрослым, питающихся Мною Я прелагаю в Себя».

Слава Тебе, Христе Боже,
Жданное, немыслимое и верное ожидание наше,
здесь и грядущее,
Веселие мучеников Твоих –
слава Тебе!


4. "ЗА ЖИЗНЬ МИРА"
За Мной! – приказ, вызов Христа апостолам.

То - крик предводителя воинов, вождя, вырывающегося из окопа, в экстазе, в видении иного, высшего, чем привычная жизнь и привычная смерть. За  Мной – на смерть! За Мной – на крест! Следуй за Мной!

Кто Господень – ко Мне!

Но дано Ему истреблять врагов  не так, как Финеес, как страшный сын Навин – Он будут  истреблять их иначе, прелагая Своею смертью их в друзей Своих. Истреблять их,  умирать за них… за жизнь мира.

Пойдем, сказал Фома. Пойдем! Пойдем и умрем с Ним. Будем отторгнуты от земли живых – с Ним вместе, раз Он так решил. Мы же – друзья… Пойдем! На другую сторону Иордана, через поток.

Он раздробил алчущим хлеб Свой, Он привел бездомных  под кров Свой, Он не презрел никого из его племени – Сын Человеческий, Адамов, Божий. И свет Его воссиял до рассвета – посрамлена премудрость умеющих жить, умолкли в священном ужасе мудрецы притч  они увидели  то, что не надеялись увидеть, познав гнилость рода человеческого. Не надо уже приспосабливаться! Как хорошо…

Погублена премудрость – и стало легко и светло, разверзлся рано свет, воссияли исцеления и правда, правда Сына Единородного вырвалась с ним из проигрыша, из страшного и бесповоротного поражения, из могилы, небытия, ада, бездны. Слава Божия одела Его человеческое тело – Се приидох! – когда уже нечего было более ждать. Он услышан, услышаны и те, кто в Нем, кто с ним вместе раздали хлеб жизни своей, души своей, кто не послушал мудрецов и стал в безумии паче них. И тьма их – как свет, как полдень, и Бог твой с тобою – всегда. (парафраз на Ис.55, чтение в среду ваий). Никто не разлучит тебя от любви Христа.

Участники жертвенника молятся – «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй нас и мир Твой».

Мученики-свидетели разделяют Его «страшные страсти и животворящий Крест», язвы Раба Яхве. Они становятся сынами в Единородном Сыне Божием.  Они страждут с ним, Одиноким  – за жизнь мира, «за мирский живот» .

В любви к палачам – не сентиментально-умильном чувстве, но к желанию, чтобы и они были «такими же, как я, кроме этих уз» (Деян. 26:29). ,  , , чтобы они умерли как враги, чтобы были живы, как друзья – ценою того, что я умру. Пусть умру я за них – со Христом, пусть живут они, пусть и они узнают это новую, неколебимую, кристальную, сияющую новизну того нового, что сделал Бог Живой, как я знаю.

Мученик –свидетель – со-жертва со Христом за мир. Поэтому и молят за нас – своими ранами. В тайне христианина всегда есть смерть со Христом – она обязательно должна быть смерть, иначе все теряет свою религиозную ценность.  Когда прошло время мучеников и настало время монахов, то тайна соумирания осталась, одевшись в иные ризы. Тема со-умирания есть в монашестве.

« Авва,  где была твоя душа ? – « Была у Креста и плакала с Марией, и хотел бы я всегда там быть».

«Душа же должна иметь такое влечение и любовь к обрученному с нею Жениху-Христу, какое побуждает жену, целомудренную и любящую мужа, если она видит мужа своего брошенным в темницу и закованным в кандалы, сострадать ему. Истинно, из-за своей великой любви, она словно с ним пребывает в узах, и душа ее претерпевает еще большие мучения. Так Мария, Мать Христа, стоя рядом с распятым Сыном и Господом, рыдала и обливалась слезами, и казалась распятой вместе с Ним….ведь так и душа, что любит, Господа делает то же. Всегда сострадает она страстям Его, всегда помнит  видит очами своими раны, полученные из-за нее, помнит она, как много пострадал из-за нее Бесстрастный и был наказан, как преступник Тот, кто выше всякого наказания. Помнит она, что Он, кто образ Божий и равен Богу, принял во воле Своей, по Своей неизреченной любви, образ раба. Заключает себя в узы душа вместе с Ним, претерпевает страшные страсти и крест вместе с Ним – чтобы слава Его, Воскресшего, осияла ее, чтобы и прославилась она вместе с Ним», - говорит преподобный Макарий Египетский на заре монашеской эры и продолжает:

«И Господь, видя мужество и стойкость души, является ей во всей красоте Своей, открывает Себя и озаряет ее сверхсиянным светом Своим. Призывает Он ее к Себе и говорит ей: «Приди в мире, ближняя Моя. Видишь эти следы, видишь эти язвы, плевки и раны? Все это претерпел Я ради тебя, израненной многими ранами, влекомой многимим врагами в тяжкое рабство. Но пришел Я к тебе, ищущей Меня, чтобы освободить тебя, потому что создал Я тебя, как образ Мой и невесту Мою…»

5. "КТО ГОСПОДЕНЬ - КО МНЕ!"
Кто Господень - ко Мне!

Тайна христианина - преобразование страданий и смерти – в мартирию. Непременно должна произойти эта переплавка, перестихийствование. Правдивое слово родилось среди христиан – «В раю нераспятых нет».

Он должен быть «разжжен так, как разжигается сребро» - эти слова из псалма часто пели мученики в своих страданиях. Я умер для закона, по которому идет обычная человеческая жизнь.  Я принял совсем не-геройское, а смешное до хохота спешащей унизить все до грязи, до навоза толпы – не людей, толпы!  - принял не-геройское завершение жизни. Я проиграл – проиграл с поверженным врагами Христом, стал неудачником и глупцом, последовав Неудачнику и Глупцу. И это должно быть сделано честно. Если это «понарошку» - то это самый страшный дьявольский обман, это гнусно и мерзко…

… Тот удел, который в гимнографии дан мученикам – удел тех, кто спасен. Более радикально – пищи и света, воды и покоя, общения со Христом удостаиваются лишь Его свидетели….Кто это? Не все они, совсем не все -известны. Но все – кто спасен – причастны к мученическому подвигу.

Но только ли путь мартирии – путь мартирии, как она осуществлялась в первые века или недавнее прошлое? Не шире и глубже ли эта тайна? Неспроста много преданий о том, как больным страдальцам приносил ангел весть, что они «причислены к мученикам»?
Лазарь, простой страдалец, неизвестный больной юноша, но именно Лазарь прообразует Христа в ту же меру, в какую – великий страдалец и неудачник пророк Иеремия. Он оставлен без помощи Бога, он умирает в «бесполезных» страданиях – он просто болен. И, выйдя по зову Христа – своего Друга – из смерти – он становится свидетелем. Его мартирия исполняется.

Как Иисус соделался Христом в полноте после Своего воскресения, так и мученик-страдалец соделывается мучеником-свидетелем после смерти и свидетельства своей жизни со Христом в посмертии на Земле Живых.

Жизнь – всегда страдание. Основатель Эссекского монастыря святого Иоанна Предтечи схиархимандрит Софроний (Сахаров) писал о великом сострадание всем, оттого, что они когда-то умрут, о великой боли за страдальца-собрата. Он говорил, о  том, как поразила его мысль: как можно желать власти над подобным себе страдальцем, обреченным на смерть…
Нам не дано знать, насколько совершается в страдании нашего брата или сестры тайна мартирии. Нам дано лишь судить себя. И еще – дано - попытаться дать им света Христова. Он раздается человеческими руками, причастными тайне Креста и гроба.

Залог этому – Евхаристия, тайна Животворящего мертвого Тела, тайна смерти попирающей смерть. Но будет ли жизнь Христова светить миру через причастников – или они будут ею пользоваться…о, эта малая, мещанская, иудина горькая польза.  Нельзя так смеяться над Богом – Он не поругаем…человек сломает себя, так безбожно поступая.

Страдалец – не всегда мученик. Не всегда он вписывается в рамки жития. Но кто в о т  э т о т  страдалец, находящийся перед нами, простой человек, не герой, умирающий в человеческой боли (ведь, в конечном итоге - страдалец – любой, кто обречен на смерть, любой смертный брат наш ) – нам не дано знать. 

 «Больному страдания вменяются в мученический подвиг»- при тех-то и тех-то условиях. Сухо. Правильно. Мертво.

…Здесь нельзя говорить о зачетности заслуг – глупый студент-третьекурсник, спрячь свою зачетку! Не все в жизни измеряется твоей потрепанной зачеткой. Ты хочешь поменять ее на красный диплом? Несчастный, ты обманываешься жестоко -  у Бога нет красных дипломов. Все, что Он может дать – это только Он. Больше ничего у Него нет. Он – Странник и Нищий.  Только Себя Он может дать тебе. Только. Больше – ничего ты в раю не найдешь.

Здесь разговор взрослых, которые любят так, как любят дети. Как кощунственно зрелище того, как у постели больного ангел взвешивает страдания и вздохи – за и против, потом говорит – «ну, милый, мы тебя записали в мученики!» и, радостный, он умирает. Не то ли внешнее дарование благодати, которое так много и справедливо критиковано в западном учении, уродливо оживает тут, в уродливом  преломлении фольклорного сознания? Душа человека жаждет не числится мучеником – перефразируя глубокого богослова, переломившего инерцию повторения схоластических задов в русской богословской мысли – не числиться, нет – а б ы т ь  им. Быть другом Христовым, близким Его, братом Его. О, это невозможно…- и поэтому во Христе исполнимо. В Нем не исполняется ожидаемое и возможное. Он – Бог – и единственное, достойное Его – исполнять невозможное. Умирать за подданных, принимать бичевания за рабов, делать врагов – друзьями и беседовать с ними бесконечно…

Отец Софроний писал, что жить, как христианин, нельзя – только умерщвляться весь день – вмениться, как овцы заколения. Смирение – не сервилизм, можно говорить о нем, как о внутреннем настроении мученического подвига. Были ли они смиреннословящими оглупленными созданиями? Или – смело и свободно отдающими всего себя на подвиг?

О чем говорила мать Евфросиния, поучая монахов и монахинь своих монастырей в Полоцке , когда произносила слова мученика первого века Игнатия Богоносца? «Измелитесь в жерновах смирения, станьте Христовой пшеницей». Воистину, смирение – не сервилизм и бездумная потупленность бессмысленной головы, а свобода отдать себя за братию. Стать тем хлебом, что возносится для того, чтобы его вкусили как Тело Христово. Христианин не может не идти дальше, потому что не может не идти за возлюбленным им Христом – а Тот все идет и идет. «Не остановлюсь, пока не остановится Идущий впереди меня!».

Это - вольное свидетельство в мире полном скорби и надвигающейся смерти, о том, что премудрость мира – не то, чего достоин человек, что он достоин большего – «иметь часть со Мною». Христос омыл ноги Петру – чтобы Петр коснулся дивной тайны Его смирения, Мужа Крепкого, Мужа скорбей… Это невозможно, но это дается человеку Богом, если он желает разделить тайну Креста.

Рядом с таким человеком соберутся другие и все воистину исповедуют, что – Христос есть Бог. Теперь не по словам твоим только веруем, самарянка – но видели мы это сами.

Тайна христианина и тайна Христа – одно: хотя они умерли – они живы. Они видят всю красоту Воскресшего – Земли живых.