Завещание Гитлера и Евы

Завещание Гитлера и Евы…(Это фотография 2009 года.Я снова приехал в Берлин и в Росток.
Городской библиотеке Ростока я подарил свой  новый московский двухтомник, а моему другу в Ростоке поэту Петеру Шнайдеру сувенирную книжку в серии "Писатели России")
   В Берлин ТОГДА я приехал  в начале октября 1988 года. Остановился, как обычно, в квартире, которую снимал Союз писателей ГДР для гостей из СССР…
Это было угловое  здание на  Унтер-ден-Линден и Фридрихштрассе
    Работа над романом –дилогией «Такая долгая жизнь» фактически была закончена, и он  стоял в плане выпуска 1990 года в издательстве "Советский писатель"-Москва.
   Но мои немецкие друзья в Берлине приготовили мне очередную папку с документами.
 В ней я  нашел планы старого Берлина, приказы вермахта последних дней войны, апрельские листовки немецкого движения Сопротивления, план бункера Гитлера под старой рейхсканцелярией, копии завещаний Гитлера, Геббельса и Евы Браун.Фотографию Евы, лейб-медика Гитлера Теодора Морреля с супругой.(Фото датировано 1936 годом.Олимпийсике  игры в Берлине.) К сожалению, все это не ложилось в уже  законченную рукопись. Это могла быть только новая книга...
Знакомясь с документами, я  обратил внимание, что свое завещание Ева Браун написала еще в сорок четвертом году. В то время это расценивалось, как «пораженческие настроения» и строго каралось. В бункере Гитлера говорили тогда только «о близкой победе», и за проявление «пораженческих настроений» любому немцу грозила смерть. Гитлер сам дал повод Еве Браун составить завещание, сказав любовнице: «Если мы попадем в плен, нас выставят в клетке в московском зоопарке...» В завещании Евы Браун не было никакой политики. Как всякая бережливая немка, она заботилась о том, кому достанется после смерти ее имущество. Сестрам Гретль и Ильзе она завещала золотые вещи, шубы, платья, «все письма фюрера ко мне и черновики моих писем к фюреру» -- Фрицу Брауну, отцу -- кабриолет «мерседес» с гаражом в Оберзальцберге и бинокль... Франциске Браун -- матери -- достались чемоданы, картина «Венера, Эрос и фавн», а также портрет фюрера работы художника Кирра...
Гитлер оба своих завещания -- политическое и личное -- написал 29 апреля сорок пятого года. Он начал диктовать их своей секретарше Гертруде (Тройдель) Юнге в два часа ночи.
28 апреля Лондонское радио сообщило, что Генрих Гиммлер через графа Бернадотта попросил передать союзникам, что готов сдать без боя немецкие войска на Западе генералу Эйзенхауэру. Несколькими часами раньше Гитлер получил телеграмму из Берхтесгадена от Германа Геринга, который сообщил, что если он не получит ответа от фюрера до 10 часов следующего дня, то будет считать, что Гитлер лишен средств связи, и вступит в обязанности рейхсканцлера согласно декрету от 20 июня 1941 года. Получив эти известия, Гитлер сказал: «Нет такого зла, которое бы не обрушилось на меня». Продиктовав оба завещания, Гитлер протянул своей секретарше Юнге ампулу с цианистым калием: «Это все, что я могу дать вам». Обо всем этом я узнал от самой Гертруды Юнге,с которой встретился еще в 1969 году в Западной Германии.
Политическое завещание Гитлера состояло из двух разделов: обращения к потомкам и указания на ближайшее будущее. Поражение под Сталинградом потрясло Гитлера. После Сталинграда он боялся снега. Он боялся даже брать его в руки.
Когда уже нацизм доживал последние дни, последние часы, Гитлер по-прежнему «из любви к немецкому народу» призывал немцев не прекращать борьбы, ибо «жертвы, принесенные солдатами и мной, не пройдут бесследно, посев даст всходы...»
   Я отложил папку с документами, подошел к окну и раскрыл его. Из окна хорошо были видны Бранденбургские ворота, подсвеченные снизу прожекторами, и рейхстаг. Над Бранденбургскими воротами развевался флаг Германской Демократической Республики, над одной из башен рейхстага, который был уже по ту сторону границы, свисал флаг ФРГ! Купол рейхстага сняли двадцать лет назад якобы для ремонта...
   Было уже около одиннадцати. Я оделся и спустился вниз.
Пошел обычным своим маршрутом: по Унтер-ден-Линден к Бранденбургским воротам. Потом свернул на Отто Гротевольштрассе, бывшую Вильгельмштрассе, где некогда размещались министерства иностранных дел гитлеровской Германии, старая имперская канцелярия и подземный бункер под ней из двадцати девяти жилых и служебных комнат.
Все это было взорвано вскоре после войны. На этом месте долгое время высился небольшой холм.
Потом я свернул на Фоссштрассе, где прежде была новая имперская канцелярия, она упиралась в границу с Западным Берлином.
Погода постепенно стала портиться. Молочная кисея окутывала город. Возле телевизионной башни на Александрплац  было безлюдно. Изредка только мелькнут фары машин -- светлые или желтые. А следом -- красные, задние огоньки, как глаза морских животных. Туман скрадывал очертания домов, все было размыто, будто шел не по улице, а по морскому дну. Это впечатление еще усиливалось оттого, что вверху «висела», светясь, крутящаяся часть -- ресторан -- телевизионной башни. Основание ее тоже скрывала молочная пелена. Только прожекторы вверху вращались, как бы выискивая, вынюхивая что-то...Я вспомнил свое родное Азовское море... Перед самым отъездом в Берлин я был на взморье. Стоял теплый октябрьский погожий день. Вода, однако, уже дышала не летней прохладой. Сначала мы шли по основному руслу, потом начались гирла Дона: протоки, заросшие камышом -- зеленым и желтым, хрупким, перестоявшим. Неожиданно перед носом катера простор как бы расступился, вышли в открытое море. Вдали в серо-голубой вечерней дымке виднелся Таганрогский мыс, казавшиеся издали ажурными портовые краны на его оконечности. Как огромные сигары, дымили трубы металлургического завода. Рыжим, осенним отсвечивали справа и слева глинистые берега с пожелтевшей лебедой. Пятнами на них выделялась серебристо-пыльная полынь.
Солнце только что зашло, но часть неба и моря была окрашена розовым. Розовый цвет быстро тускнел. Моторист развернул катер и повел вдоль берега. Теперь пенистый след за ним как бы делил море на две половины: слева гладко-глянцевитая вода отсвечивала все еще розовым, а справа по ходу лежали светло-голубые тона, постепенно, в сторону берега, темнеющие. Камыш на берегу казался уже совсем темным…
И до того все это вдруг ощутимо представил, вспомнил, увидел я, будто в мгновение ока перенесся за тысячи километров из Берлина домой...Мне захотелось позвонить домой и услышать голос матери...Меня быстро соединили , и я сказал: "Мама! Это я..."
   Это коротко "география" романа "ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ":
 Москва-Таганрог--Ростов-Дон-Керчь,Сталинград, Севастополь, Львов, Брест, Дрогобыч, Перемышль, остров Саарема.
 Берлин--Росток--Лейпциг--Висмар--, Гюстров, Варнемюнде,Штеттин.
 Лондон—Париж--Рим-- Вена.
  А это годы работы над романом -1965-1989 годы.