Берлин. 21 июня 1941 года

( ФОТОИЛЛЮСТРАЦИЯ к роману "ТАКАЯ ДОЛГАЯ ЖИЗНЬ".)
"Суббота, 21 июня в Германии была рабочим днем. Ежедневная пресс-конференция под председательством Шмидта, главы немецкого пресс-центра, прошла вяло. Насыщенные событиями и слухами последние дни мая и первой половины июня сменились «безветрием», как говорили журналисты.
Кто-то из иностранных корреспондентов спросил Шмидта:
-- Можно ли завтра, в воскресенье, выезжать из Берлина? Не ожидается ли каких-либо важных сообщений?
-- Езжайте, отдыхайте себе на здоровье. -- Шмидт окинул быстрым взглядом притихших журналистов. -- Других вопросов не будет? -- в свою очередь задал вопрос. И, как на аукционе, воскликнул: -- Айн, цвай, драй! -- Стукнул ручкой по столу и поднялся.
-- Затишье перед бурей! -- сказал Брэндэндж  советскому пресс-атташе Тополькову, когда они спускались вниз по мраморной лестнице. -- Что будешь делать завтра? Может, поедем в Варнемюнде, выкупаемся? Вода на побережье восемнадцать градусов,- предложил американец.
-- Позвони мне чуть позже, Энд. Я еще не решил, как распорядиться завтрашним днем.
-- А с маленьким министром ничего не случилось. Он жив и здоров и по-прежнему крутит свою пропагандистскую машину, -- сказал Брэндэндж. -- В министерстве пропаганды он вчера был на приеме.
«Маленьким министром» называли Геббельса. В конце мая в «Фелькишер беобахтер» появилась его статья, в которой в доверительном тоне говорилось о планах ликвидации Англии. Об этой статье первым Тополькову сообщил Брэндэндж. Топольков тотчас же отправился в газетный киоск. Знакомый киоскер развел руками: .
-- Была газета да нету уже...
-- Как это понимать? -- спросил Топольков.
Киоскер с видом заговорщика бросил взгляд направо, налево...
-- Газету конфисковали, -- сообщил он.
-- Конфисковали?
-- Говорят, что доктор Геббельс в статье сказал лишнее...
Случаи, когда та или иная немецкая газета конфисковывалась властями, были крайне редкими. Подавляющее большинство немецких газет или были прямыми рупорами различных нацистских организаций и ведомств, или находились под контролем национал-социалистской партии. Топольков не помнил, чтобы «Фелькишер беобахтер» -- официоз НСДАП -- когда-либо конфисковалась.
-- Господин Топольков! Вы мой постоянный покупатель... Я приберег один экземпляр... Если хотите, конечно... Топольков дал киоскеру марку.
-- Сдачи не надо, -- сказал он.
Статья Геббельса была рассчитана не на дураков. Сам тон ее, откровенный и в то же время и в чем-то недоговаривающий, располагал к доверию. Называлась примерная дата вторжения на английские острова. Тот факт, что у киоскера нашелся для советского журналиста один экземпляр конфискованной газеты, насторожил Тополькова. Не стал бы этот киоскер из-за марки рисковать своей головой.
В последующие дни Геббельс нигде не появлялся. Прошел слух, что «маленький министр» попал в опалу. Но вот он снова, по словам Брэндэнджа, появился как ни в чем не бывало на приеме.
Топольков доложил об этом послу.
Тот никак не прореагировал на это.
-- Меня пригласили выходной день провести на побережье. Могу я отлучиться? -- спросил Топольков.
-- Конечно, конечно. Я сам собираюсь завтра поехать на Ванзее.
Из дому Топольков позвонил Брэндэнджу:
-- Энд, мы можем ехать.
-- Ол раит. Я сейчас заеду за тобой, Юрас.
-- Поедем двумя машинами?
-- Зачем? Можно на моей.
Брэндэндж, подъехав к Тополькову, посигналил.
Топольков запер дом, прошел садом, любуясь молодой завязью яблонь. И подумал о жене: «Яблоки кислые. Как раз то, что нужно Маше...»
-- Хочешь посидеть за рулем, Юрас? -- спросил Брэндэндж.
Езда за рулем доставляла Тополькову удовольствие. У Брэндэнджа была новенькая БМВ. Машина, послушная каждому его движению, легко бежала по автостраде.
Мягко шуршали шины по асфальту. Слева и справа мелькали красночерепичные крыши фольварков, окруженных зеленью яблоневых садов. Дорога была чисто прибрана: ни клочка бумаги, ни окурка.
Брэндэндж швырнул потухшую сигарету в раскрытое окно.
-- Меня тошнит от этой немецкой чистоты, -- сказал он. -- Я человек чистоплотный. Но, по-моему, всему есть предел.
Миновав Гюстров, БМВ через полчаса домчалась до Ростока. От Доберанерплац Топольков свернул влево, мимо завода «Нептунверфт», который  делал подводные лодки, к головному авиационному заводу Хейнкеля «Мариене». Уже около самого завода Юрий Васильевич сделал еще поворот налево -- через железнодорожный переезд -- и направо, дорога вывела их напрямую на Варнемюнде. Их путь лежал мимо заводского аэродрома. Несмотря на субботний вечер, то и дело со взлетной полосы поднимались бомьардировщики«Хейнкели-111».
-- Вот оно -- чрево войны! -- кивнув в сторону завода, сказал Брэндэндж.
В Варнемюнде Топольков и Брэндэндж остановились в разных отелях. Топольков выбрал маленький отель на Кирхенштрассе. Хозяева были ему знакомы и брали небольшую плату за ночлег. Брэндэндж остановился в отеле побогаче.
-- На ночь я хочу взять девочку, Юрас. А завтра в девять обязательно встретимся на пляже.
-- О'кэй, -- сказал Топольков.
Брэндэндж пересел за руль, БМВ рванулась с места и исчезла за поворотом.
Оставив чемодан в своей комнате, Топольков пошел побродить по городу. Стоял тихий летний вечер, а окна отелей и пансионатов в большинстве своем были закрыты, зашторены. Только у самого пляжа в нескольких отелях окна были настежь, и оттуда доносились музыка и голоса.
Сам пляж широкой желтой полосой тянулся от мола на запад. Солнце висело еще довольно высоко, но на пляже тоже людей почти не было.
Оживленно было только в рыбачьей гавани. Пахло рыбой, мокрыми снастями, смолой.
-- Сегодня хорошо идет салака, нам не до отдыха, -- сказал рыбак, когда Топольков заговорил с ним.
Юрий Васильевич зашел в пивную на набережной. Ему нравились эти пивные: маленькие, на несколько человек, уютные.
-- Ейн маль биер. (Один раз пиво. Одно пиво.) -- Сел в угол на деревянную скамью и стал читать надписи, которые по разрешению хозяина делали местные рыбаки на деревянной стене. Надписи были разные: житейско-философского характера, шуточные, назидательные. Большинство из них было сделано на платдойч (северонемецком наречии). Юрию Васильевичу помогал английский, он читал платдойч без труда. Ему понравилась надпись: «Счастлив тот, кто обладает чувством юмора». Тут же была сделана приписка: «И не утратил его в наши дни...»
«А я вот, кажется, утратил чувство юмора и потому несчастлив...» И снова мысли о Маше, о причинах ее молчания овладели им. Он расплатился и вышел, но эти мысли не покидали его весь вечер и долго не давали ему заснуть.
Около шести часов утра его разбудил хозяин отеля, бородач лет шестидесяти, бывший рыбак.
-- Вас спрашивают внизу. -- Вид у хозяина был неприветливым, и он почему-то все время отводил глаза в сторону.
Внизу, уже одетый, стоял Брэндэндж.
-- Юрас, кажется, началось... -- сказал он. -- Германские войска перешли границу твоей страны.
-- Откуда ты знаешь?
-- Мне позвонили из Берлина.
Новость была такой, что у Тополькова мурашки побежали по спине.
-- Я сейчас, мигом!
Он вбежал наверх, быстро собрался и вернулся вниз. В машине работало радио. Топольков сразу узнал голос Геббельса. Министр пропаганды зачитывал правительственное заявление, в котором говорилось, что русские исподтишка готовили удар по Германии. «Только прозорливость фюрера спасла немецкий народ от гибели -- Германия нанесла упреждающий, превентивный удар...»
Тяжело стало на душе. Невыносимо. Юрий Васильевич снова подумал о Маше: «Только бы она не выехала...»
-- Что ты хочешь от наци, Юрас, -- наконец услышал Топольков голос Брэндэнджа. Он и раньше что-то говорил, но Юрий Васильевич, занятый своими мыслями, как бы отключился от всего и понял смысл только последней фразы: -- Что ты хочешь, Юрас, от наци... Это бандиты с большой дороги...
-- Где у тебя Москва?.. Давай поймаем Москву!
Брэндэндж одной рукой управлял машиной, другой стал крутить ручку настройки. Москву удалось поймать не сразу. Но вот он... голос далекой Родины...
«Хорошие вести поступают с южных полей нашей страны. Сотни тракторов и комбайнов вышли на поля Кубани и Дона, чтобы собрать богатый урожай нынешнего года. В Большом академическом театре Советского Союза сегодня состоится спектакль «Лебединое озеро», -- говорил диктор.
-- Что за черт! Война ведь...
-- Ничего удивительного, Юрас, -- сказал Брэндэндж. -- Пока «машина» раскрутится...
Лондон передал короткое сообщение о нападении гитлеровцев на Советский Союз. В сообщении также говорилось, что сегодня в палате общин выступит премьер-министр Великобритании Уинстон Черчилль:
В двенадцать часов Топольков и Брэндэндж услышали заявление Молотова: «Сегодня в 4 часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну...
 Уже подъезжая к Берлину, Топольков поймал Лондон и услышал характерный голос английского премьер-министра.
Черчилль говорил немного в нос, с придыханием:
«За последние 26 лет не было более последовательного противника коммунизма, нежели я. Я не возьму ни одного своего слова, сказанного против коммунизма, но сейчас я вижу русских солдат, стоящих на пороге своей родной земли... Я вижу их охраняющими свои дома, где их матери и жены молятся -- да, ибо бывают времена, когда молятся все, -- о безопасности своих близких... Я вижу десятки тысяч русских деревень, где средства существования с таким трудом вырываются у земли, но где существуют исконные человеческие радости, где смеются девушки и играют дети. Я вижу, как на все это надвигается гнусная нацистская военная машина... Я вижу также серую вымуштрованную послушную массу свирепой гуннской солдатни, надвигающейся, подобно тучам ползущей саранчи. Я вижу в небе германские бомбардировщики и истребители с еще не зажившими рубцами от ран, нанесенных им англичанами, радующиеся тому, что они нашли, как им кажется, более легкую добычу...»
-- Да, Юрас, заварилась большая каша... Вряд ли и мы, Америка, устоим в стороне. Это мировая война! -- сказал Брэндэндж.
Топольков молчал. Давно уже он ощущал, чувствовал приближение войны. Но настроения, царившие в советском посольстве в Берлине, не могли не коснуться и его. Как многие, он считал, что если война и будет, то не сегодня, не завтра. И вот она началась...
Всю дорогу от Ростока до Берлина, проезжая через многочисленные города и деревни, Топольков ждал, надеялся увидеть людей, которые бы вышли с протестом против войны на улицу. Но повсюду было тихо. Везде царил образцовый немецкий порядок -- «орднунг».
Несколько раз патрули останавливали машину, но, увидев в руках Брэндэнджа американский дипломатический паспорт, брали под козырек и беспрепятственно пропускали их. Без особых помех им удалось добраться до Берлина. В Берлине тоже было тихо. И безлюдно. Только у советского Посольства на Унтер-ден-Линден стояло много эсэсовцев.
Остановиться здесь Брэндэнджу не разрешили, и американцу пришлось проехать дальше.
-- Я выйду здесь, Энд, -- сказал Топольков.
-- Юрас, может, поедем в наше посольство?
-- Нет, Энд! Я должен быть со всеми. -- Топольков протянул Брэндэнджу руку, и тот крепко пожал ее.
Не успел Топольков выйти из машины, как к нему направились трое эсэсовцев.
-- Аусвайс! -- тоном приказа сказал старший по званию.
Топольков протянул свое журналистское удостоверение.
-- Господин Тополькоф? Следуйте за нами.
-- У меня дипломатическая неприкосновенность...
Эсэсовец только пожал плечами. Двое других грубо втолкнули Юрия Васильевича в подкативший «опель», машина круто развернулась и помчалась к Александрплац... «В гестапо!» -- мелькнуло у Тополькова. Ему показалось, что за ними следует машина Брэндэнджа. Он пытался обернуться, но получил удар сзади:
-- Не оборачиваться!
Тогда Топольков скосил глаза в боковое зеркало и увидел машину Брэндэнджа.
У здания полиции на Александрплац «опель» остановился. Тополькова вывели из машины. Брэндэндж тоже остановился на некотором расстоянии от здания.
. «По крайней мере, Брэнд сообщит, что меня схватили», -- подумал Юрий Васильевич, входя в здание государственной тайной полиции на Александрплац."