Роман глава шестая

1
ГЛАВА    ШЕСТАЯ
1
С того дня, как вчерашние абитуриенты одели военную форму, прошло чуть больше месяца. Для будущих офицеров это было самое тяжёлое время.
Тяжёлое потому, что военная служба - ремесло не сладкое, особенно для самого маленького и самого незаменимого винтика любой армии – рядового, каковым и является курсант. Винтику не положено помнить гражданские привычки, винтику не положено знать чувство свободы. Винтик принадлежит одной лишь армии, принадлежит всецело – с головой, потрохами, мыслями и личными проблемами. И вообще - весь мир для зелёной мелочи существует только с благословления командиров. Это закон!

Тяжёлое потому, что каждый из переступивших порог военного училища, шёл по неизведанному пути в одиночку; не знал, кто с ним рядом: надёжный товарищ или пустобрёх, на которого нельзя положиться. Процесс поиска родственной души у человека сложен и длителен. Это только в поговорке говорится, что лучше иметь сто друзей, а не сто рублей. Мысль верная, но обрести друга не так просто, как заработать рубль, десять или даже сто. О редкой ценности надёжного плеча гласит и другая народная мудрость – «Один друг – уже много».

Настоящий друг необходим каждому человеку, даже последнему подонку, но вовек не будет у тебя верного товарища, если ты хочешь лишь вкушать плоды крепкой дружбы, если сам не готов по первому зову придти собрату на помощь, пожертвовать для него своим благополучием и спокойствием. Скупость души не спрятать умелой игрой облика, ибо чёрствая, морщинистая душонка имеет свойство смердить сквозь приторную улыбочку, сквозь манерное желание порвать майку на груди, сквозь панибратские замашки или заискивающий тон. Рано или поздно приведёт она своего обладателя либо к одиночеству, либо в сообщество себе подобных, где существует лишь внешняя схожесть с дружбой, но нет той удивительной внутренней силы, которая как раз и творит чудеса единения человеческих душ.

Не оказалось душевного цемента и в дружбе Тураева с Агурским - не по вине Антона, а в силу корыстной закваски этой «дружбы». В третьем взводе пребывал курсант со схожей с Тураевым фамилией, и в отличие от Василия Никитовича, что имел звание майора, Тугаев-отец носил погоны генерал-лейтенанта. Созвучность фамилий сыграла шутку с Агурским – он, краем уха «зацепив» разговор офицеров о генерале Тугаеве, решил время не терять – набиться в друзья. Но постучался не по тому адресу…

- У тебя батя военный? – подстраховался Агурский, когда случился с Тураевым первый разговор. «Военный», - подтвердил Антон и дело у Агурского пошло – дружба завязалась. «Генеральский» сын к его удивлению и радости оказался парнем незаносчивым и обязательным.
Однако истинное звание отставного Тураева очень скоро открылось. «Лучше поздно, чем никогда, лучше чуть-чуть, чем ничего!» - усмехнулся своей промашке Агурский и порадовался предусмотрительности – Горелов шёл вторым вариантом. Правда, вариантом скрипучим, несговорчивым, необещающим.

Ненужному теперь Тураеву, который так и остался в неведении мотивов приближения и удаления «друга», Агурский без страха и упрёка подложил «свинью» – и в силу бессовестности натуры, и как моральную компенсацию за собственное же заблуждение.

Худяковский приказ помыть в классе полы он спокойно переадресовал Тураеву, к тому же окрасил его дополнительными трудовыми задачами – чтобы всё снизу доверху блестело как шары у кота. Тураев подобных дел не чурался и без рассуждений взялся за тряпку, даже не видя довольно поблёскивающих глаз Агурского.

Подлог вскрылся быстро: офицер при всём взводе потребовал доклад о выполнении приказания, и Тураев своими ушами услышал отчёт «друга» за якобы помытый им добросовестно класс.
- Я же пошутил! – небрежно, со смехом каялся Агурский – разряжал ситуацию в ноль. Не то чтобы он переживал за отношения с сыном простого майора - не хотел наживать себе врага.

По законам настоящей дружбы, культивированным в Тураеве, подобный обман выходил крайне бесчестным, и он отношения с Агурским разорвал – через категорическое игнорирование. После двух недель молчания, Тураев в разговор с бывшим «другом» всё же вступил, но уже с «чистого листа», обильно исписывать который он без нужды больше не хотел. Агурского, не имевшего целью вражду с кем бы то ни было, вариант мирного сосуществования без обязательств и претензий (с периодическими закулисными пакостями), тоже прекрасно устраивал.

Тураев же на короткую к себе дистанцию навесил замок и впредь с выбором решил быть осторожнее. «Приблизить человека легче, чем отвадить» - вспомнил он наставление отца.

Но воинский коллектив - не сплошь тяга к единению, это и арена борьбы. И хоть тут нет особей противоположного пола, ради обладания которыми животный мир ведёт смертельные схватки, вековое стремление к лидерству и независимости у самцов в военной форме будь здоров! Путей к самоутверждению у молодых людей не так уж много: заставить считаться с собой через силу и жёсткий характер или получить власть официальную – стать командиром отделения, заместителем командира взвода.

Каждый сам выбирает, что ему надо и какой ценой. Большинство пришло в училище за офицерскими погонами, и выделяться среди товарищей ради сержантских лычек не желало - нашивки на курсантских погонах слишком мелкая, а главное - сомнительная добыча. «Чистые погоны – чистая совесть!» - гласит военное изречение, что ходит исключительно по армейским низам. Наверняка оно рождено молодым и искренним сердцем.

Тураев тоже считал несерьёзным биться за командирские лычки с такими же курсантами, как он. Одно дело, когда придёт срок получить в подчинение солдат – ради этого он и учится на офицера, но командовать близкими товарищами – от такой пакости увольте!

Однако о чистых погонах думали не все: даже крошечная власть тешит громадное самолюбие, и путь к большой власти всегда начинается с маленькой. Волчья хватка желающих любой ценой возвыситься над себе подобными неприятно удивила Тураева, особенно когда в головы первокурсников под видом непоколебимой истины с первого дня вбивали правило: «Не научившись подчиняться, не научишься командовать». При пристальном размышлении и правдивость и сомнительность этого выражения одинаково обрастали аргументами в свою защиту.

Вроде верно - пройти путь рядового солдата со всеми полагающимися трудностями необходимо каждому. Как голодное брюхо никогда не разумеет сытого, так и будущий офицер, избежавший нарядов по кухне, где за сутки надо перемыть пару тысяч тарелок; не стоявший часовым на посту, когда мороз и ветер пробирают до костей; не дневалившим на тумбочке до непреодолимого слипания глаз от усталости, и не драивший вонючего, гадко обдристанного сортирного очка – никогда уж не поймёт солдата.

Да только практическая ценность этого выражения, на которую так напирали начальники, вызывала большие сомнения. Командуют и без всякого умения подчиняться. Ещё как командуют! Только шум во все стороны стоит. И майоры и полковники и генералы, что в первый же месяц далёкой военной молодости обрядились в лычки… А может, они как раз из тех, кто весьма быстро сообразил - офицерская служба сложится и без экспериментов с влезанием в солдатскую шкуру и, чёрт возьми, ничего от этого не потеряли?! Не было за их спиной ни надраенных полов, ни вылизанного плаца, ни блестящих чистотой писсуаров. И всё в порядке!

2
Каждый день приносил курсантам новые знания, возлагал неведомые прежде заботы, нагружал новыми обязанностями.
- Разобрать вещевые мешки! Пришить бирки! – Лужило высыпал на подоконник ворох тонких фанерных бирок, и взвод потянулся искать свои фамилии. Антон выудил небольшой квадратик с надписью «Тураев А.», подцепил с полки первый попавшийся вещмешок и отправился на спортивный городок – осматривать доставшееся наследство.
Он с интересом выкладывал на асфальтовую дорожку содержимое, ожидая добраться до какого-нибудь неведомого чуда. Самым ценным оказались плащ-палатка – почти новая, без дыр, и котелок – с гладкими, приятно блестящими боками и выцарапанной надписью «Led Zeppelin». Глубокие, добротные борозды портили котелку весь парадный вид. «И ради чего?» - в раздражении подумал Тураев о неведомых словах и неведомом их авторе.

Остальное в мешке пустяковая мелочь – эмблемы, подковки, набор ниток и иголок в целлофановом пакетике. Сиротливый окаменелый тюбик зубной пасты «Поморин», выдавить из которого хоть каплю уже невозможно.
Тураев раскрыл котелок - оттуда вывалилась щербатая и изогнутая винтом алюминиевая ложка. Подносить такую ложку ко рту совсем не хотелось.
- Надо будет в столовой новую взять, - озабоченно произнёс он.

- Ух, ты! – Сидящий рядом курсант по фамилии Круглов – с симпатичным, несколько возмужалым лицом, устремил взор прищуренных, въедливых глаз не на ложку, а на котелок Антона. – Лед Зеппелин!
- Чего? – не понял Тураев, зато выплеснул сожаление. – Испортил кто-то краску!
- Английский что ли не учил? – Круглов ткнул в «Led Zeppelin». – Дую спик инглиш?
-Дую, дую. Уже пять лет как дую, - насмешливо признался Антон, - Учил, … а что тут? Зеппелин… какой-то.

- Рок-группа такая. Не слышал? Лестница на небеса?
Тураев пожал плечами: лестница на небеса – тёмный лес. Рок-группы тоже. Вот ВИА – советские вокально-инструментальные ансамбли – дело другое. Кто что поёт – он без запинки скажет!
- Свинцовый дирижабль. Цеппелин, - пояснил Круглов. Слово «Цеппелин» уже было ближе к жизни: Тураев слышал о дирижабле «Цеппелин». Только тот не свинцовый, а обычный и сгорел синим пламенем за пять минут.
- Ну, - потряс котелком Антон, - кому свинцовый дирижабль, кому алюминиевый котелок. И лестница – не в небеса, в желудок.

Сосед искренне, приятно рассмеялся, и Тураев ощутил, как этот смех неожиданно, по-волшебному лишил их прежней дистанции. С Кругловым, хоть тот и стоял в колонне впереди через человека, Тураев прежде не заговаривал. Сослуживец большей частью молчал, настороженно изучая любые взводные события со стороны, если же, конечно, такая отстранённость не запрещалась приказом. Антон видел стремление Круглова к уединению, и набиваться ему в товарищи не собирался.

Круглов тоже осознал, что между ним и владельцем котелка «Led Zeppelin» протянулась незримая нить взаимного расположения. Она пока тонкая, эфирная, а может и вовсе иллюзорная, но применительно к ним сейчас уже позволительно Тураеву подойти к Круглову и запросто сказать «Слава, помоги!», и наоборот.
Курсанты принялись за дело - отпороли с мешков старые бирки и стали пришивать свои. Круглов замычал под нос мотивчик той самой легендарной лестницы – по английски. Получалось неплохо, хотя Тураев, убей его гром, почти ни слова не понимал.

– У тебя что по английскому? – прервал Круглов пение.
- Три балла, большим авансом, – ответил Тураев, и словно оправдываясь, добавил. – Единственная тройка, вообще-то.
- Не пошёл?
- Что голову забивать? – равнодушно пожал плечами Антон. - Всё равно не пригодится – где у нас по-английски говорить? Я за пустое дело никак браться не могу. Мне осязаемый результат нужен. А когда мыльный пузырь пыжиться надувать – лучше сразу не мучиться. Мозги поберечь.

- Мозги у нас не сильно-то перегружены, - орудуя иголкой, выказал редкую осведомлённость Круглов. – На пять процентов от возможного.
- У кого как, - возразил Тураев. - У Ленина, наверное, на все сто трудились. Вон, какое дело провернул - революцию. Одних трудов – сорок томов.
- На сто процентов не бывает, - поправил Круглов. - У гениев не больше двадцати. Остальное - тайна.

Разговор привлёк внимание Рягужа и Драпука, что сидели за Кругловым.   
- В пехоте одного процента за глаза хватит, - вмешался Рягуж.
- И то - на водку и баб! – радостно сострил Драпук.
Тураев покосился на Рягужа – похоже его недавняя выходка против старшины как раз одним процентом мозгов и объяснялась. Правда, ничего странного больше курсант не выдавал – как положено отходил три наряда и даже вчера при построении перебросился со старшиной шуткой едкого характера, а тот в ответ совершенно по-человечески, без злопамятства улыбнулся.

Этому Тураев удивился и объяснения с точки зрения постороннего наблюдателя не нашёл. Выспрашивать же лично у Рягужа его не тянуло: суровое  лицо сослуживца не располагало к общению, оно словно говорило: «Меня не трогать, и я не трону. А если я вас не трону, то вам будет лучше».
Сейчас Рягуж не излучал свойственные ему флюиды агрессивности, наоборот, приветливо сверкал крупными ровными зубами. Антон решил своё любопытство удовлетворить.

- Тебе какая моча в голову прошлый раз ударила? – спросил он, подразумевая скандальный поход на ужин.
- За такие слова вообще-то убивают, - вдруг жёстко отрубил Рягуж, уставив на Тураева внезапный холодный взгляд.
«Вот тебе раз»! – у Тураева кровь хлынула к голове: от обиды и от какого-то предчувствия возможной ссоры. И к его большому удивлению из-за ничего не значащих слов, пустяка. «Этому взбаломошному мореходу и один процент – роскошь»! – проскочила у него мысль, и он замолчал, не зная что и говорить.

Рягуж, протыкая иголкой толстую ткань вещмешка, продемонстрировал неприкосновенную дистанцию, но к драке дело вести не собирался. Он молча сделал пару стежков, и размашисто обрывая нитку, сказал:
- Весь цирк на спор был.
Поклонник пари и эпатажных приёмчиков многозначительно переглянулся с Драпуком, затем как пушинку встряхнул мешок и уверенной походкой направился в казарму. Драпук подхватился вслед.

- Таким и одной извилины хватит. От фуражки, – тихо заметил Круглов. Антон, поразившись сходству выводов, горячо кивнул. Затянув лямки теперь уже собственных вещмешков, они тоже побрели в роту – ставить их обратно на стеллажи.
«Как всё странно! Порою мечты – заблуждения!» - грустно продекламировал Круглов, и не дожидаясь об этом вопроса, растолковал – «Из лестницы».

3
В курсантский коллектив Тураев вписался быстро и просто. Для спокойного обустройства в золотой середине, что предшествующие семнадцать лет его всегда устраивало, имелось несколько причин. Он одинаково не любил как борьбу за сомнительные достижения - когда требовалось вооружаться ложью, изворотливостью, подхалимажем; так не любил и отсиживаний в сторонке, полную «сиротскую» безголосость, что могли привести к «забвению» и низкой, презрительной оценке в классе или среди друзей.

С самолюбием у молодого человека было всё в ажуре: не хуже чем у других радовалась душа, если хвалили и ставили в пример – лишь бы в таком деле, что уважения стоит. Он ощущал и должную приятность от искреннего доброго слова, и старался заработать их, особенно на глазах прекрасной половины человечества. Но желание выше всех задрать своё «бесподобное я» никогда не лишало его сна, не заставляло свершать опасные глупости и чудеса, не рождало презрение к себе подобным – хоть внешне проявленное, хоть скрытое.

Если что и звало Тураева на подвиги, так это желание помочь товарищу или приходящий неведомо откуда кураж души, рождающий в нём другого человека – более смелого, более бесшабашного.
В училище, не желая рваться в старшие, он также и не собирался под кого-либо смиренно подстраиваться (разумеется, в рамках уставных взаимоотношений) – и тут Тураев совершенно практически открывал собственный порог самолюбия, который мог подтолкнуть его к такому бунтарскому номеру, что потом он удивлялся сам.

Не секрет, что человек чаще всего находится в том положении, к которому он, волей-неволей стремится, делает осознанные-неосознанные шаги. Однако зачастую в жизнь людей вмешивается невидимая рука обстоятельств, имеющая силу оберегать, возносить и низвергать кого угодно – хоть могущественных царей, повелителей рода человеческого и владельцев богатств несметных, хоть простых бродяг, у которых добра-то – стоптанные ботинки, да рваные штаны.

Где-то там, в неведомых сферах, взвешиваются каждому субъекту заслуги с прегрешениями и делается вывод – быть ему дальше или не быть? А если быть, то как? Например, не пора ли господина N вниз осадить? И если пора, то осадят - где плавно, в надежде на смирение, а где и с размаху - в лепёшку! И никакие земные потуги не изменят предначертанного, никакие взывания к помощи полёт роковой не остановят! Кого затеяли ввысь вознести, то будет тому лестница наверх выстроена, крутая иль пологая – там виднее, а то и вовсе в лифт попросят – «Не сочтите за труд, любезный, домчим – выше не бывает»!

Много чего может перст судьбы. Ему только захотеть! И тогда происходит чудо, подобное тому, как беззащитный малыш Маугли остаётся живым среди грозной стаи зверей, либо напротив - застрахованный от всех бед «Титаник» первым же рейсом трагически исчезает в пучине холодных вод.

Тураеву на забвение рока обижаться не стоило. Тот, кто за кулисами видимого мира определяет судьбы людей, явно был за него. Для начала - Тураев был красив. Красив не девичьей тонкостью линий, что выдают незрелость натуры, и не грубыми мужскими чертами, извещающими о взрослой осознанной воле своего обладателя, твёрдом характере. Он пребывал где-то в середине – резким, очерченным линиям лица, дремавшим в инфантильном состоянии, лишь предстояло набрать должную силу.

Белое лицо Тураева  светилось юношеской нежностью - именно той вызывающей печатью невинности, печатью незнания больших бед, да и незнания самой жизни. Русые, с едва заметной курчавинкой волосы, до стрижки плотно укрывали высокий лоб от края до края. Каре-зелёные глаза его, что напоминали беспорядочную смесь хвоинок – свежих, зелёных и прошлогодних, рыжих, палевых - взирали без хитрости, открыто, благожелательно. Однако всё превзошли губы – словно выписанные по идеальному лекалу: не пухлые, не тонкие, не длинные и не узкие – ровные, с полагающимися уголками и ямками, пылающие молодостью и гармонией. Ими Антон улыбался миру – радостно, от всей души, порой наивно.

Физически первокурсник имел обычное телосложение, что имеют вчерашние школьники, когда сама природа вкладывает в них грацию и здоровье: ни жира, ни живота – грудь и плечи как полагается, шире бедёр. Таких юношей, чьи гладкие бороды избежали пока острую бритву, и для кого девичье лоно ещё закрытая тайна - на первом-втором курсах большинство.

Может быть, их лица и фигуры таковы, что единственно освоенное ими умение - это умение радоваться жизни. Эта радость бесхитростной улыбкой и непринуждёнными позами изливается в мир независимо от того, есть для неё повод или нет. И так должно быть – ведь вся жизнь, по мнению молодых людей только и устроена ради такой радости, в ней же заключается и смысл жизни, который нет нужды глубоко и натружено искать, и никуда эта радость, по их умозаключениям не денется до конца дней.

Был у Тураева козырь, которым он зря не махал - крепкий кистевой хват. Как тиски. На медкомиссии Антон правой рукой загнал стрелку динамометра к сотне. Регистратор в белом халате, что равнодушно снимал мерки с курсантов, стрелке не поверил, тем более что перед Тураевым замерялся Остапенко. Громадный парень выжал шестьдесят три, а Тураев на вид в полтора раза меньше, надавил куда сильнее. Регистратор растеряно смотрел то на шкалу динамометра, то на Тураева, то на Остапенко – «Кто нажимал-то»?

Путаницы не было – Тураев доказал это левой рукой: восемьдесят девять. Кистевая сила засвидетельствована у Антона железным фактом - прибором. Что здесь сказалось: природная жилистость или ранний труд – а может, всё вместе? Мальчик рос, как все растут в селе, занимался хозяйством как занимаются все. Грядки полить – от колонки, что за сто метров до огорода, он полные вёдра с водой таскал. Огород копать, сено-солому кидать – так лопата, вилы в руках Антона частыми гостями бывали. В деревнях физическим трудом не удивишь. Как бы там ни было, силушка в пальцах юноши таилась приличная. Когда Антон на турник прыгал, он эту силу ощущал – казалось, пять человек от перекладины не оторвут.  Хватит, если что за себя постоять. И первый случай выяснения отношений не заставил себя долго ждать.

4
Копошиться на овощных складах - долг первокурсника. Ему осенью принимать урожай, всю зиму и весну перебирать овощи от гнили, а летом приводить хранилища в божеский вид. Так было из года в год, и так будет всегда, пока существует подготовка офицеров: молодняк отдаёт дань грязной работе, зато потом навсегда освобождается от неё.

Поскольку стратегические планы зампотыла по нормальной закладке картофеля как всегда не сбылись, и кормилицу шуровали по контейнерам с колёс, то очень быстро, через две-три недели порченный картофель потребовал срочной переборки. Пришёл день, когда в сырой плесневелый склад, расположенный под землёй, отправили второй взвод.

Курсанты вываливали содержимое контейнеров на пол, выбирали гнилой картофель и в плетёных корзинах выносили его наверх. Сухой, годный водворялся на прежнее место. Работать приходилось споро – взводу отсчитали двадцать контейнеров, и иного пути покинуть склад, кроме как всё перебрать - не было.

Три входа длинного вонючего подземелья были распахнуты настежь, по их податливым, гнилым ступенькам с корзинами сновали курсантские пары. Когда Тураева «пристегнули» к Драпуку, Антон лишь пожал плечами: какая разница? Но работа с таким напарником не заладилась: Драпук убегал то покурить, то узнать, как идут дела у других, а все замечания Тураева обращал в шутку.

Первый перекур Драпук устроил, когда не осилили и треть контейнера. Антон с пониманием смолчал – надо, так надо. Пока Драпук околачивался наверху, он трудился над рассыпанной картошкой. Когда и со второго перекура напарник не не скоро вернулся в подвал, Тураев решил его с горба ссадить – под чужую долю оставил в корзине место. Драпук рукава не «закатал», наоборот, еле шевелился, и громко, язвительно переживал, что Тураев без него как следует не суетился. Вынося корзину, Драпук специально волочил ею по ступеням, перелагая на Тураева основную тяжесть.

- Корзину что ли не можешь поднять? – возмутился Антон.
- Тебе что? –  очень спокойно сказал тот. - Несу да несу!
- Подними нормально! Я за тебя пластаться не собираюсь!
- За меня? – глаза Драпука смотрели с вызовом: что ты мне сделаешь?
- Ты еле несёшь! – попробовал по-хорошему пояснить Тураев.   
- Если тебе больше всех надо – то и работай! – нагло посоветовал Драпук, набивший язык на подобных ответах.

Сослуживцы с интересом смотрели за происходящим: кто кого победит - вопрос немаловажный. И дело не в простом любопытстве: победа в драке поднимает героя вверх в табели о рангах и отбивает охоту связываться с ним впредь. 
Тураев решил не обострять конфликт, а после выгрузки бросил корзину на пол и сказал: - «Тоже воздухом подышу»! «Дождусь, пока ты не переберёшь сколько я» - подумал он, направляясь наверх.

Когда Тураев поднялся на третью ступеньку, ему в спину ударилась гнилая картофелина. Он гневно обернулся – Драпук с излишне трудолюбивым видом сидел над кучей. Остальные глядели во все глаза – что будет дальше? Антон торопливо сбежал вниз, наполняясь желанием схватить нерадивого напарника за воротник и повалить на землю.

Драпук был готов к такому обороту, ловко вскочил на ноги и двумя руками перехватил замах Тураева. Тураев резким проворотом кисти освободился, тут же крепко зажал правую руку Драпука и заломил за спину - на болевой приём. Недруг попробовал было вывернуться, но Антон рывком дожал предплечье вверх, и сбивая с ног ткнул его лицом в грязную картошку. Получилось очень эффектно.

Посмотреть на драку сбежался весь взвод. Разнимать их никто не стал, но число желающих впредь испытывать Тураева, уменьшилось.

Глава 7
http://www.proza.ru/2009/10/17/494