Губа

Если вспомнить нашу прошлую жизнь, многое в ней покажется абсурдным, смешным и наивным. Отблеск того памятного дня, затемнённого потом множеством событий, стёрся было в моей памяти, но сейчас, спустя тридцать пять лет, возникнув из небытия, он снова озарил мою душу ярким свечением.

Давно уже канули в вечность те блаженные времена, когда мы с замиранием сердца ждали приказа главнокомандующего ГСВГ (Группа Советских Войск в Германии) о демобилизации. Есть воины, которые никогда не переступают рутинный распорядок армейской жизни: служат себе и служат потихоньку, не нарушая воинскую дисциплину, и вскоре зарабатывают десятидневный отпуск на родину «за успехи в боевой и политической подготовке».

Но, видимо, мой внутренний мир был устроен совершенно по-другому, мне всё было интересно, хотелось познать всю структуру армейского быта. Я думал, как же так, вот и приказ о демобилизации вышел, скоро домой, а я ни разу ещё на губе не был. Что же я отвечу на гражданке людям, когда меня спросят: «Как там на губе?» И вообще, что за солдат, если он не был на гауптвахте? Ведь в жизни пороки имеют иногда ничуть не меньшую привлекательность, чем достоинства.

И вот запала мне в душу дерзкая мысль попасть на губу, посмотреть, что она из себя представляет и каков вкус арестантской каши. Самый лучший вариант угодить на губу – это уйти в самоволку, так как с этим у нас было очень строго. Рядом находилась граница Западной Германии, где дислоцировалась 7-я американская армия. Если в течение двадцати минут командованию не известно, где находится подчинённый, то поднимали подразделение по тревоге на поиски пропавшего.

Нашёл себе надёжного напарника из сибирского городка Минусинск, с которым служили в одной батарее, в одном взводе и оба ждали дембеля. Сергиенко его фамилия, крепкий был сибиряк! Мы с ним иногда тренировались бегом на длинные дистанции по пересечённой местности, что особенно его привлекало ранним летом, когда созревала дикая черешня в горах Обергоф. Командиры нас отпускали, зная, что мы не перебежим границу, мы же не выходцы из Украины, которые частенько заставляли поднимать по тревоге всю дивизию.

Когда я сибиряку предложил пробежаться до деревни, он с радостью спросил: «До Вёльфиса?» – А Вёльфис находился в пяти-шести километрах от Ордруфа, где стоял наш гарнизон, штаб дивизии.

«Нет, Федя, – огорчил я его, –– это в три раза дальше, за танковым полигоном». Он наморщил свой огромный лоб, прикидывая в уме, за сколько времени можно было пробежать туда и обратно, и, видно, не совсем довольный полученным расчётом, всё же согласился. Уж слишком заманчивым выглядело моё предложение!

Бесспорно, пробежать такое расстояние ему было сложнее, чем мне. У него не было регулярных тренировок, ну пробежит от силы один раз в месяц марш-бросок шесть километров при полном армейском снаряжении на себе, ещё раза два за год на зачётах по физической подготовке 3000 метров и конечно же ежедневные утренние пробежки во время физзарядки, где ни один уважающий себя старослужащий третьего года воинской службы не заставит себя пыхтеть.

И вот после обеда, не отпрашиваясь ни у кого, мы с ним двинулись на хоздвор, оттуда перемахнули через забор и вышли на полигон. Часовой нас заметил, но, вместо того чтобы остановить положенным окриком нарушителей, перепутав все карты уставных норм караульной службы, бойко отдал нам честь, как положено часовому (такого подарка, признаться, мы не ожидали), и приветливо улыбнулся.

А мы, довольные так легко обретённой свободой, почувствовали в себе такую силу, такую резвость, что тут же, как северные олени, во всю прыть понеслись по танковому полигону, не чувствуя под собой ног, в сторону немецкой деревушки, где мне приходилось бывать не раз таким же макаром, как сегодня.

Бежали в сапогах (откуда у солдата могла быть спортивная форма?), кителе, на голове зелёная солдатская пилотка. В полушерстяном обмундировании с каждым пройденным километром становилось жарко, но темп бега мы решили не снижать. Сибиряк до самой деревни держался молодцом, не отставал, пыхтел как паровоз.

Наконец-то мы добежали до заветной цели. Выпуская пар и вытирая пот, разрумяненные, словно из парилки, мы вошли в тихую и задумчивую деревушку. Каштаны, ивы, тополя, рябины перед домами (не было только привычных берёз. Как в песне: «…берёз мы не видели тут, поют не по-нашему птицы, цветы по-другому цветут…») создавали приятный внешний вид. Дома все как на подбор: добротные, из красного кирпича, на крышах – черепица.

Кружатся в воздухе и по асфальтированной дороге жёлтые листья, а со стороны садов и огородов неистово кричат вороны, словно учуяли чужаков на своей земле. Почему-то не было, как у нас, посреди дороги тёмно-зелёных отметин коровьих лепёшек и роющих землю рылом, как бульдозер, жирных, породистых кабанов.

Мы прошли почти что всю деревню, ищем магазин или забегаловку (по-немецки гаштет). Если при появлении в незнакомой русской деревне я ощущал в душе радость и невообразимый восторг свободы, то здесь этого не было. Десятки глаз из окон и от калиток «устилали нам путь» осторожностью и недоверием. Пыль этой дороги навсегда осела в моем сердце неистребимым скрежетом враждебности.

Подходим к дому с надписью «Вайнтраубен». Открываем дверь с сигнализацией и заходим. Пышногрудая бабища у стойки буфета или бара, как хотите, цепко оглядела нас маленькими глазками и презрительно скривила алый ротик.

«Гутен Таг!» – сказал я.
«Та-а-аг» – слышим в ответ протяжный звук.

Мы стали изучать обстановку, содержимое бара. Спиртного было достаточно,  разных марок, как на ВДНХ, только этикетки на бутылках все на иностранном языке.

«Гебен зи битте мир айне фляше шнапс унд фир фляшен биер», – сказал я по-немецки продавщице.

Молодая женщина с лошадиными бёдрами заискивающе заулыбалась нам, обнажая свой ротик, и выставила на прилавок литровую бутылку шнапса (хотя были и пол-литровые) и четыре бутылки пива по 350 гр.

«Зексциг марк унд фюнфциг пфенниг» – предъявила счёт сдобная баба.

26 мая 1999 г.           Продолжение см. http://www.proza.ru/2010/04/17/413