глава 4

   Дайте мужчине оружие!
   Дайте! 
   Это его испоконвековое право!
   Доверьте – он спать будет в обнимку с автоматом, вылизывая его лучше, чем любимая собака вылизывает его руку, он любить его будет больше, чем  женщину!
    Дайте, дайте  самый сложный механизм, и лишь разок покажите – как он работает, и увлечённый,  жизнь он положит, но поймёт, осмыслит и душу вложит в доверенное ему оружие!
    Вложит душу?
    Да!
    Ибо оружие – не просто орудие слепого убийства, оружие – это свобода тебе и твоей семье, это уважение друзей и боязнь врагов!
     И душа в оружии – не пустой звук, а духовное единение оружия и его владельца! Ибо автомат – это часть тебя, и всё, что видишь ты – он может достать! Вооон, на том дереве видишь шишечку? Ну-ка достань её!
     Бац!
     И падает шишечка, сбитая под самый корень, ибо пуля – не  дура, а материальное продолжение твоего взгляда! Стрелять просто. Нужно лишь протянуть незримую нить от дула автомата к желаемой цели: хошь – в бровь, хошь – в глаз?
     А как лаконичен и красив сам механизм! Нет тут места слепой кишке, третьему глазу, заячьей губе, или волчьей пасти! Он прост, автомат, как лопата, и так же надёжен!
    Клац-клац!
    Стой, кто идёт!
    Стой, стрелять буду!
     Бабах!!!
     Дайте его солдату, и дайте четыре рожка патронов! И не станет больше дедовщины, и сержанты мигом поумнеют, да и офицерьё присмиреет, и за своего коллегу станут принимать они солдата, а не за бесплатное приложение к уродцам-сапогам!  И не побежит солдат в самоволку пропивать автомат и патроны, ибо сурово будет наказание за предательство, да и как может придти такое в  буйную голову: продать друга, в чьём теле твоя собственная душа живёт?!
      Дайте нож пацану, да не кривую бандитскую финку, которую только и запустить можно втихаря, в подворотне, по предательски, а нормальный тесак, боевой нож, который носят не таясь, а когда применяют, нет спасения от него!
      Эх, да научите вы пацанов драться! Да не просто драться на потеху псам да свиньям, не просто махаться по молодецки, да по пьяни, а научите, как одним ударом навсегда повергается враг, и не встаёт уже  больше живым!
     И будет вам армия, а не комсомольское собрание в доме инвалидов!
   

   Стрекочут кузнечики. Пахнет дикой ромашкой. Гудят поезда на Западном Мосту.
    Мне года четыре.
    Из какого-то куста ножичком я  вырезаю ветку. Сгибаю и концы соединяю приготовленной верёвкой. Лук! Это деда Виня показал мне, как гнуть ветку, а потом запускать тонкую заострённую палочку – стрелу!  Это пожар души, восторг какой только может быть! Мне неведомы американские индейцы, и вообще  неведомо ничего на свете, но это чудо из чудес – доставать на расстоянии, вот оно – у меня в руках. Хлипкое и несовершенное, как я сам!

    Если дверью расщепить основание пера, а само перо, в том месте, где оно окунается в чернильницу располовинить, оставив лишь одну часть, острую, как игла, а в основание вправить сложенное из листа бумаги «оперение», получается штука, название которой я не знаю, но которая летит прицельно метров на 7-8 и без шума втыкается в дубовые двери нашего класса.
    А если в глаз?

   Если стеклянную трубочку диаметром с детский  мизинец оплавить слегка над газом, что бы острые края не порезали язык, да запастись горохом, который стоит копейки, можно доставить весьма неприятные минуты зевакам, что поджидают втобус напротив нашего дома в Бресте!  Безжалостные горошины с треском попадают в щеку, лоб и отскакивают на радость голубям, а опешевший прохожий спешит ретироваться кда-нибудь подальше, так и не понимая что же с ним произошло!

     Рогатка – атрибут детства! Вожделенная, для камней, так и не досталась мне никогда!  Весь секрет заключался в резине: нужна была резина от противогаза, а её ну никак невозможно было достать! Приходилось обходится рогаткой из проволоки, не такой убойной, но весьма болючей, если попасть по коже!

   Если натереть магний напильником и смешать его с марганцовкой, получается горючая смесь. Если эту смесь плотно завернуть в много слоёв бумаги, туго закрутить нитками, провести фитиль из спичечных головок, получается взрывпакет.

   Если смешать килограмм сахара и килограмм калиевой селитры….

   Всё…всё… всё… замолкаю, а то я так и до атомной бомбы доберусь!



                2


      Друг мой, читатель! Попал я в такую армию, что Армией с большой буквы её и не назовёшь! Попал я в какой-то дисциплинарный  санаторий с обильным, но всё-таки хероватым питанием.
       Жрать хотелось всегда.
       Точнее – жрать и спать!
       Я не знаю, о чём заботилось Министерство Обороны СССР, но меньше всего об обороне! Завоевать нас могли два фашиста с овчаркой, причём второй фашист был бы необходим для обслуживания собаки!
      А впереди маячили какие-то очень важные, видимо для полковника Амбарцумяна, но не для нас, курсантов, «экзамены»!
      Это ж ему, если чё, пижонистые холуи из  Армии будут глаз на жопу натягивать. 
      Накал страстей нарастал по восходящей званий и должностей.
      Во всю работал принцип курятника. 
      Шесть утра.  День похож на день, как близнецы-братья. Подъём.
Построение на плацу.
      Форма номер раз – часы, трусы, противогаз, как шутит сержант Жевняк. 
      В одном хэбэ мы мчимся по лестнице вниз, в темпе мелкого фокстрота,  а мороз уже прохватывает лёгкие! Когда мы выбегаем в эту зимнюю темень на освещённый прожекторами плац, мы задыхаемся, обжигая лёгкие и  пар валит, как будто мы выскочили из бани.  Теплее минус 20-ти в эту зиму не бывало, да и вообще, не припомню я такой зимы в Белоруссии за всю свою жизнь!
     Наяривает истерическую чечётку «Егерский марш», полк строится повзводно, во главе с сержантом. Пока не закончится «егерский», мы топчемся на месте, имитируя бег. Но вот он закончился, невидимый ди-джей меняет пластинку, и неведомый мне рэг-тайм заполняет своей шизойдностью пространство!
    Ииии-раз, руки верх, на носочки! Два! – сели, упор присев, иииии-три – упор лёжа – упор присев – упор лёжа – упор-присев – Семь! – встали руки вверх! Восемь – опустили руки! И всё сначала – раз…
    Какой-то пидарас от гимнастики сочинил этот тупой комплекс, ничего не развивающий, ничему не обучающий, но мы повторяем его и повторяем под звуки шизойдного рэг-тайма!
    - Освенцим, - шипит эрудированный Толик Поликаров.
    -   Моя бы тёща…. – хрипит Вовка Воеводов.
      Шипит и трещит, как скворец, Нодар Хачапуридзе, изрыгая, наверное, самые грязные из грузинского языка слова!
     Я молчу, матерясь внутри, ибо мне, молодому специалисту по физкультуре и спорту очевидна намеренная глупость и неэффективность происходящего: хотите армию – тренируйте людей, а не задрачивайте!
     Но вот  наконец музыка заканчивется.
     Теперь пробежка, которая нужна теперь ещё меньше, чем все эти упражнения.  Возглавляет бег старшина Жигала. Он нравится мне всё больше и больше, этот простой парень, натуральный до предела, как сельдь в собственном соку! Он – есть, он не корчит из себя невесть что, он искренне верит и в Присягу, и в Интернациональный Долг, и не носит партийный устав в кармане, как фигу, на всякий случай. Он – лучший на деле: в стрельбе, в беге, в физподготовке. Он – находка для Советской Армии. Таких, как он – единицы!
    Мы бежим, задыхаясь морозным воздухом, и больше половины роты не выдерживают темпа старшины Жигалы, отстают, переходят на шаг, плетутся кое как, а мы делаем круг и подбираем их на обратном пути.
    В роте мы приводим себя в порядок, заправляем койки, ровняем полоски одеял, что бы не было «как пьяный бык посцал», отбиваем  пресловутые кантики посредством табуретки и бляхи ремня на тех же одеялах. И тут появляется чудесный момент прикорнуть на табуретке и утопить массу  – хоть на несколько минут!
    Утренний осмотр.
    Жевняк идёт вдоль строя, проверяет, как начищены бляхи ремней, чистоту подворотничков, гори они гаром, чистоту сапог и наличие подковок, будь они неладны!
    Завтрак. Перловку все ненавидят. А у меня она ассоциируется с запахом грибного супа. Я люблю её, и ем с удовольствием. Я ем маслы, от которых пока воротят нос наши грузины. Хлеб, масло – шайба, чай – от пуза, сколько влезет.
    Места за солдатским столом неравнозначны. Справа, на угловом месте сидит сержант, напротив сержанта, в центре, сидит «раздатчик пищи», а  справа от него – «два крайних». Каждый заход в столовую разыгрывается игра «заяц без логова» - все стремятся занять места без обязанностей.
    - Раздатчик пищи, встать! – командует Жевняк, - Приступить к раздаче пищи!
      Раздатчик выполняет свои обязанности, но прикасаться к еде нельзя.  Жевняк делает паузу.
   - Приступить к приёму пищи, - наконец командует будущий коммунист, и ложки начинают стучать об алюминиевые миски.
     Жевняк ест ладно. Он не торопится, но всё равно успевает съесть всё раньше других, и уже прохаживается  вразвалочку по проходу, наблюдая за нашей мышиной вознёй по делёжке белого хлеба, масла и чая.
   -  Два крайних встать! – вся посуда, включая бачки, передаётся на край стола и двое курсантов, оказавшихся с краю выносят посуду на мойку.
     Вот появляется ещё одна минута халявы! Мы быстро выскакиваем на улицу и быстро закуриваем по сигарете на троих-четверых, пуская её по кругу. По сигарете на брата не получается: слишком стремительно разворачиваются дальнейшие события!
       Ну как не спеть после завтрака!
       Эх! Спою!

        «И только твёрже выходила из огня
        Суровая, доверчивая Русь!
         Ну как ты обходилась без меня,
        А я вот без тебя не обойдусь!»


        Грохочут сапоги.
       Не песня – какофония висит над частью, ведь каждая насытившаяся рота орёт своими 150-ю глотками кто про что! Получается глупо до смеха, и мы включаем звук на полную мощь!

         «Берёзы забинтованные шли!»
        А в ответ соло сержанта их 3-ей роты: «Солдатушки, бравы ребятушки, а кто ваши жёны?» Хор подхватывает про пушки заряжёны, но их перекрывает хор хохлов: «Маруся: раз, два, три! Калина! Чорнявая дiвчина. В саду ягоду рвала!» Сверху наваливается «По долинам и по взгорьям…», и снова слышен наш припев, но лишь одними окончаниями, ибо поём мы из-за такта, а не как все люди – громко: «…огня!!!!…….Русь!!!   меня!!!! … усь!!!»
      Ать-два, ать-два!
      ***ня война – главное маневры!
      8 утра.
     С него я и начал эти записки.
     Время святое: политинформация.
     Мы высаживаемся в центральном проходе повзводно, каждый со своим табуретом. Сегодня нас воспитывает лейтенант Муся, щуплый офицерчик нашего возраста. Отсебятины он не несёт, а читает строго по позавчерашней «Правде» - о доблестном подвиге и интернациональном долге в Афганистане, о коварном Рэйгане, о новой общности людей – советский народ.
     Через каждый абзац, что бы не выглядеть совсем олухом, Муся отрывает глаза от газеты и спрашивает как бы нас всех, но на самом деле никого: «Понятно-нет?», ибо сам вопрос содержит и ответ: ни *** не понятно!  Время от времени, как и майор Битюг, он проверяет роту на вшивость командой «ктоспитвстать!», но успех с каждым разом всё меньше и меньше: мы ж не полные пижоны, давно смекнули, что команду с первого раза тут не выполняют! Порой даже Жевняк волынит выполнять какое-нибудь поручение, потому что буквально через несколько минут может последовать приказ прямо противоположный, а он, будущий коммунист, чует это за версту: ворон ворону, как говориться!
     А я сижу и не верю, а напрасно.  Прожив 15 лет на Западе, я теперь понимаю, что общность эта всё-таки была создана, и, как грибок в старом ботинке, тихонько загибается нынче в иммигрантских гетто по всему миру. Ну, интернациональный долг – дело святое! Этим любой прикрывает свои истинные намеренья! Кто ж вам скажет: я – грабитель и бандит с большой дороги!? Правильно, каждый будет трепетно трепать угробленное слово: «демократия».  Сегодня я больше всего ненавижу демократию, правда, после пенок с молока! Ну а каким там великим, или ужасным был Рейган – какое мне теперь дело!  Антисоветские ястребы боготворят его, но их понять можно: была работа, они, мелкие ****юки от пропаганды, были в цене и вопили во все рупора о мужественных и бесстрашных моджахедах, с которыми до сих пор сами справиться не могут! А главное – за это платили бабки.  Нынче же их удел – мелкое обгаживание России, и то в основном за свой счёт, то есть за счёт рекламодателей на местечковом радио. 
      Но сегодня я не верю. Мало того, я искренне ненавижу страну кантиков: во время завтрака шмонали тумбочки и забрали мою книжку стихов Ружевича, подаренную Стасом!
     Стихи-то за что!!!
      
     Построение.
      
     Развод.
 
   - Полк, повзводно к местам занятий шагом….. эрш!
      Вновь оркестр.
      Плац пустеет.
      Полк растворяется, как таблетка алкоселцера в стакане воды. 
      Остаётся наш взвод и ещё несколько таких же бедолаг-везунчиков.
       Оркестр уходит. Остаются два барабана: полковой большой, да полковой малый.
      
«Старый барабанщик, старый барабанщик,
Старый барабанщик крепко спал.
Новый... Новый... Новый...
Настучал.
Тот проснулся, перевернулся
и три года потерял.
А новый барабанщик, новый барабанщик
Барабан его забрал».

       Cтроевая!
   
     - Раз, раз, раз-два три! – считает сержант Сигай. Чувство ритма у него отсутствует напрочь. Он – хозяин растений, мичуринец, ходячий метроном, скала с сердцем ребёнка, очевидно, он живёт в ином ритмическом измерении, может, ему все наши шаги – лишь возня комариной стаи, а звуки барабана – лишь комариный писк?
Он не научился ещё подхватывать ритм по-старшински пропуская паузу звуком «Э»: ээээээ- рьяз-два-три! и врядли научится, ибо он натурален, как и Жигала, но по своему – тот врождённый  солдат, этот – врождённый крестьянин. И чувство уважения поселяется у меня и к нему, командиру поневоле.
      Барабаны смолкают.
      Перекур.
      Закуриваем. Дым на морозе пахнет иначе, обжигает лёгкие. Мороз пробирается под тонкую шинель немедленно, и перебирает пальцами по позвоночнику. Запрыгивает в сапоги, морозит пальцы!
      - Товарищ сержант! – это Васька Дудкин, учитель литературы, директор сельской школы, - давайте ходить, мёрзнем!
       Сигай качает головой: не положено. И мы мнёмся с ноги на ногу, затеваем детскую возню, толкая друг дружку, пока вновь не начинают отбивать ритм  барабаны: «старый барабанщик, старый барабанщик...»


      
               
                3


     -  Вагидов!
    -   Я!
    -   Вот ведро, сгоняй в 5-й бокс, найди там старшину Михайлова, спроси у него пол ведра менструации!
    -  Есть! – Вагидов убегает с ведром. Слово «менструация» для него  не знакомо. А мы  рассаживаемся за столы в ожидании нового цирка.      
       У нас «боевая подготовка» - теория.  Общие тетрадки, разрезаны пополам – в такой блокнот мы записываем необходимую для будущего сержанта информацию. Все мы – бывшие студенты, нам филонить не привыкать!
      - БМП – боевая машина пехоты… - дверь открывается влетает Вагидов с ведром.
      -  Приказание выполнено! – подаёт Жевняку ведро.
      -  …зимой  охлаждается антифризом, а летом водой с трехкомпонентной присадкой ….  – записали?
     -  Курсант Вагидов, сесть!
     -  Курсант Воеводов!
     -  Я!
     -  Подойти к ведру и понюхать!
     -  Есть! 
     -  Чем пахнет?
     -  Спиг’т!  Бг’атва, чистый спиг’т!!! – орёт картавый Вовка.
       Аудитория возбуждённо  галдит.
     -  Товарищи курсанты, - строго говорит Жевняк, - антифриз неотличим от спирта по запаху! Всем подойти и понюхать.
         Вокруг ведра собирается очередь. Нюхаем, киваем с видом бывалых знатоков.
        - Запомните, - продолжает Жевняк, - один глоток антифриза приводит к слепоте, два –к полному идиотизму, три – к смерти. Каждый период находятся три-четыре умника, кто калечит жизнь себе и близким. Запомните: из технических жидкостей не пить ничего! Понятно-нет?
           Гул в ответ, мол, понятно.
         - А теперь берите ручки и пишите….   


                4


        Прежде, чем допускать нас к боевым машинам, мы проходим ознакомление на тренажёрах. В ангаре – несколько башен от БМП, куда мы поочерёдно залазим.  Башня рассчитана на одного – оператора –наводчика, но в этих, учебных башнях есть место для сержанта.
        Ванька Зануда  в сержанты попал по ошибке. Был он из предыдущего периода, но перед выпуском заболел, попал в госпиталь, а когда встал в строй, распределение закончилось. Вот и поставили его, неотёсанного валенка, командиром отделения 1-го взвода, а когда нужно было, подменял у нас нашего загадочного командировочного, которого капитан Дирин то и дело поминал нехорошими словами. 
      В ангаре мороз щиплет за щёки. А в башне тепло. Ванька Зануда набздел – хоть топор вешай, но ничего не скажешь, сержант – старший по званию. Неловко и неумело он кое-как показывает, как нужно снимать и ставить пулемёт, как заряжать ленту, где прицел и где пусковые кнопки. С кнопками детская простота: правая (сильная рука?) – пушка, левая (слабая?) – пулемёт!
      Этих занятий мы ждали с трепетом, потому что пошли слухи, что механиков безбожно избивают на подобных занятиях: в буквальном смысле ногами по голове!
      Теперь я пробую всё повторить. Тяжёлый пулемёт на салазки не становиться, всё норовит перекосить, а остальное проще, ибо придумано и сделано добротно и просто – откинул крышку, кинул ленту, захлопнул и взвёл затвор – всё притирается само собой!  Прицел – чудо! Выписан график упреждения, а главное, эта штуковина «видит» в темноте! Я поворачивая блок прицела вверх-вниз, вправо-влево: сказка!
      На голове у меня шлемофон. Завязки  на нём кожаные и затягиваются они специальным зажимом так, что бы блоки ларингофона плотно прилегали к горлу. Связь есть внешняя и внутренняя. Внешняя связь идёт в одноканальном режиме: надо говорить «Приём» и переключаться с передачи на приём.
      - Вышка, я 1-й, приём!
      -  Вышка слушает! приём
      -  1- й задание выполнил, приём
       - 1-й, к машине!
       И я убегаю от засранца Ваньки Зануды с лёгким отравлением.

 -  Насрал, сука, как свинья, ****ь, - сообщаю я товарищам.
Все ржут, но возвращаются после Занудиных уроков бледные,
пошатываясь и с рвотными позывами.
      

       Из ракет ПТУРС не стреляли даже многие офицеры. Для нас же создан специальный класс.  Эдакая компьютерная «стрелялка». Нажимаешь на кнопку, после чего на круглом мониторе  осциллографа появляется ползущая точка – ракета. А перекрестие – прицел -  нужно посредством вертикальной подвижной ручки  удержать в центре движущегося эллипса – танка. Если 10 секунд удержал, значит – попадание. СССР. 1981 год.   


                5


     Перед обедом раздают почту:
     - Мерсон!
      Ха! Вот и Стас, лёгок на помине! Утром забрали подарок, а в обед он сам объявился!

«24 января 1981 г.

                Здравствуй Вадим!

     Извини за почерк, пишу сидя. Ты уж пойми, долго не писал, завертелся я совсем, дело в том, что болел и сейчас болею, частенько выпиваем, ждали распределения. Я направлен в г. Гродно… Объяснять не буду, очень долго, но это не самое страшное.
     Если получиться, поеду летом в Ленинград к Товстоногову.
     Когда мы ехали от тебя, то в Минск вернулись лишь утром. Не могли сесть на электричку, и что бы  не замёрзнуть зашли в первую хату, купили киру и вспоминали тебя. Вернулись в Минск весёлые и пьяные.
    У нас в январе сессия, если не сможем приехать после Нового Года, то приедем в конце января.
     Если получиться, то мы с Альбертм думаем сделать  Мрожека «В открытом море» и «Картинки с Выставки».
    Ты спрашиваешь, с Альбертом как у нас?  Всё хорошо, он понял, что  Таркович друг, но мы –тоже друзья, к тому же те, с которыми он хочет завернуть дело… В общем, всё хорошо!
    Вот, сегодня он был у меня, приносил пьесы, и заговорили насчёт «Картинок с Выставки», он предложил новые варианты… Сейчас он помогает Ходоруку сделать новогодний вечер, а вообще, если я уеду, Альберт попробует сделать ставку на него, в том смысле, что у него есть люди и подвал…
     Вообще, об этом в письме не напишешь, увидимся, поговорим.
     Ты смотри, Вадим, что-то ты подломленный, смотри, не раскисай!  Когда вернёшься из армии, поймёшь, что там было намного проще, чем здесь, на гражданке.
     Да, насчёт войны!
     Войны не будет, ты меня понял? Эта проблема возникнет лет через 10-15. Вот так!
     В общем, до встречи!   Твой Стас.»


                6


          Эх, Стас, старина!
          Как в воду глядел ты! 
          Спустили страну в унитаз два клоуна: лысый и  седовласый. Один молоко в телевизоре жрал, а всю страну поносило,  а другой  -  водяру вёдрами, а потом  оркестром дирижировал на собственных похоронах!
        И пошла плясать война по бескрайним просторам былой Родины!
        Паутиной границ отчуждения лопнула воинская присяга СССР, канула в небытие…
        Как в воду глядел ты, Стас!
        Мы познакомились с ним в самый разгар нашей с Аликом поэтической эпопеи.
       Бывает в жизни: иной год десятилетия стоит!   
       Так и с нами получилось!
       Ведь всё просто на самом деле!
       Достаточно  провозгласить: я есть!
       Нет, не так!
       Вот как:
       -  Я  - ЕСТЬ!!!
       И вот, ты – есть!
       Тогда, как снежный ком, растёшь ты, приходят новые друзья, новые враги, новые интересы и новые знания! 
       Это важно, это ультра важно, когда ты живёшь в СССР, а на дворе 1980-й год. Когда слово «компьютер» - достояние ненаучной фантастики, а имя Сальвадора Дали на устах вызывает не более, чем недоумение! Когда любой клочок информации надо раскапывать в чуть ли не закрытых библиотеках, роясь днями по картотекам, и заказывать загодя даже не запрещённого официально Хлебникова! 
       Мы родились, как дуэт по жизни, в 80-м году в вонючем плацкартном вагоне поезда Минск-Москва, а может быть и какого иного, следующего в столицу СССР.
      Вдруг стало очевидно, что стихи, которые мы сочиняем, не просто любительские вирши, а нечто иное, достойное внимания всех, кто способен слышать и понимать! 
      Алик отправлял стихи в различные журналы, откуда редко приходили  насмешливые ответы, хотя сама официальная поэзия того времени была настолько тускла – и это было нормой – что когда из журнала «Аврора» пришёл короткий ответ: «Ваши стихи не устраивают политику нашего журнала», мы были на седьмом небе от счастья!
      Потом было короткое знакомство Алика с Игорем Поглазовым в литобъединении «Вечерний Город».
    - Есть пацан, пишет стихи лучше всех, - сказал тогда категоричный Алик, - надо его к нам забирать! Но ты погоди, я с ним ближе познакомлюсь!
      И вот, он знакомиться, встречается с ним.
      А посиделки в литобъединении вдруг переносятся на квартиру к девушке Алле, где мы выпиваем, и вообще, можно говорить обо всём без цензуры, ибо олени мы все небитые, но что поделать – такова диалектика юности!
     - Это Игорь, - представляет меня Алик  высокому молодому парню. Парень явно моложе нас, но и  я – не бог весть что: на свои 20 не тяну, и знаю об этом, и бородка не помогает!
      Мы жмём друг другу руки и уже втроём идём в гастроном «Столичный», что на площади Я. Коласа.  Выворачиваем карманы – у кого сколько – подводим несложные рассчёты, что бы и дёшево было и красиво, и вот уже было, Алик собрался идти к прилавку, как Игорь останавливает его и говорит:
    - Давай, я куплю!
      Деньги переходят к нему, и он покупает заветные четыре бутылки дешевого сухача.
       И вот мы в квартире у Аллы. Алла – некрасивая толстая деваха,  несколько дам лет 30-ти, которые мне кажутся старухами, Вовка Бежанов – поэт из Вилейки, авторитетного вида мужик, Алик, да я…
       Повод – Бежанов закончил цикл сонетов. И мы слушаем сонеты, и кажусь я себе маленьким неучем перед 30-ти летним Вовкой! А потом – вино, гитара, сигареты, разговоры…
      - А теперь, - говорит Бежанов, - Игорёк, почитай ты!
       Игорь не стесняется . И вот я впервые слышу такое:

                Я распят над твоею кроватью.
                Без пощады. Гвоздями. К доске.
                В изголовье, где сложены платья,
                Как заклятье, прибит я к стене.

                Мне не легче, чем богу распятому,
                Умирающему на кресте
                Над постелью твоей, незапятнаному
                И не стонущему в темноте.

                Я распят над твоею кроватью.
                Слёзы вылиты. Что мне просить?
                Я травою готов у порога
                Твоё лёгкое тело носить.

                Я распят над твоею судьбою.
                Кто бы ни был в дороге твоей,
                Над кроватью прибит в изголовье
                Очищающий душу ручей.


     И это ошеломляет и нравится больше, чем венец Бежанова, но пока мы все равны, пока эстафета идёт по кругу, и я читаю свои  стихи, которые понравились одной из дам, потом Алик, потом – дамы по очереди, а Алла не читает ничего, и мы между собой называем её содержательницей салона, и весело смеёмся: нам нравиться быть бедными поэтами!
       Страшную весть принёс мне Олег Лебедев. Мы как раз стажировались на судей по каратэ для проведения 1-го чемпионата БССР и ожидали своё время  в спортзале БГУ.
      Олег сообщил, что Игорь умер.
      Спустя несколько дней пришло известие, что повесился.
 
      И вот – поезд… Бутылка портвейна. Тетрадки, стихи, стихи, стихи…
      Январь.…
      Кое-как сдана сессия. Мы мчимся в Москву разгонять тоску. Денег – по двадцатке на брата, но нас это не смущает: метро стоит пятак!
      И вот в пьяном вагонном угаре рождаются стихи – уже не детский лепет, а юношеский задор и сатира:

                Человек звучит гордо!
                Докажи, позади семеня!
                Эти пьяные мутные морды
                По вокзальному смотрят в меня!


    И Алик в грохочущем тамбуре, орёт мне на ухо: гениально!!! И мы снова склоняемся над тетрадками, и новое видение мира вдруг  охватывает меня целиком!
    С тех пор я сочиняю всё время!
    А время летит, стихов становится больше,  стихи образуют циклы! Я в пламенном бреду от Маяковского!

                Линии нилом гниль
                лизали!
                Скупость –
                дороже красных полотен!
                Били,  платили,
                крали,
                врали
                Кривые десятки
                немых сотен!   


                Я тоже хочу
                жрать бананы!
                Икрой помазанные
                пироги вдохновения!
                Роем выпущенная банальность
                лучше красок откровения...



          Приходит идея выступать со стихами! Это Алик всё старается – находит связи, контакты! Я бы сам в жизни не отважился бы! Но сказано «А».
          Мы – есть!
          Программа выстраивается так: мы читаем свои стихи по очереди, а в самом конце – стихи Игоря.
           Летом мне приходит в голову написать цикл стихов по мотивам музыки Мусоргского. Я предлагаю Алику попробовать, и мы пишем совместный цикл, который так и не был никогда завершён, хотя сам по себе был ни чем иным, в совокупности с музыкой и слайд-шоу, как предтечей современного видеоклипа: лишь в 84-ом году группа Queen догадается, что видеоряд может быть ассоциативным, а не только иллюстрирующим текст!  Подключается Юрка Сенин, друг моего раннего детства: у него в руках все проекторы для слайд-шоу от дискотеки РТИ и сами слайды, которые, впрочим, я и помогал ему и снимать и потом проявлять!
        И вот с этой хохмой мы попадаем группу режиссёров Института Культуры!
         Это чудо! Нас слушали! В конце встал один хлыщ и жеманно провозгласил:
       - А какова ваша концепция?
         Ну делов!
         Концепция!
         Концепцию я стряпал по коммунистическим лекалам, только с начинкой отнюдь не коммунистической! И не моя вина, что не было в нашей жизни ни Фрэйда, ни Ницше, но вот, альбомы Сальвадора  Дали и Макса Эрнста  я уже посмотрел: друг Алика Сашка Таркович, художник, сводил меня в библиотеку Художественного Института, где имел свои связи, ибо без связей увидеть сие было невозможно!
       -  Мы считаем, - ответил я, оторопев, но вида не подав, -  что парадоксальность сегодняшнего бытия может в полной мере  достоверно отразить лишь парадоксальные формы искусства, что ни как не противоречит марксистско-ленинской теории отражения!
         Сказал я это и длиннее и умнее, чем написал сейчас, но мозги тогда были юные и натренированные институтским балабольством: в сон меня не тянуло после суточного бдения над учебником «Научного Коммунизма»! – так чего ж не выступить на благо своей команды!
        Ко мне подходит девушка.
      - Ира, - представляется она, - мне ваши стихи понравились больше, поэтому я хочу познакомить вас с одним человеком, который очень хорошо разбирается в стихах… Вот адрес, скажете, что от меня… - и она пишет на клочке бумаги свои имя, фамилию и адрес знатока поэзии… 
        Эх, знать бы тогда, кто этот «знаток поэзии»…
     -  Так, мужики, а теперь идёмте со мной! – парень с бородкой, явно старше нас, и тон, не терпящий возражений.
     -  Стас Дуров, - представляется он, протягивая руку.
        Мы переглянулись и пошли за Стасом.
        Стол был накрыт, как будто нас ждали заранее!
     -  Ну, за знакомство!
       
        И колесо жизни пошло на новый оборот!!!


                7

       

        Мороз крепчал.
        Небо забубенно голубело. 
        День вечерял. 
        Сизый иней топорщился бесконечной многоглавой  гусеницей  на проводах, ветвях, карнизах и наших шапках, которые Дирин разрешил  повязать «по лыжному».
        Комвзвода, он лично вывел нас на занятия по тактике.  У каждого за плечом автомат и два полных рожка «холостых», противогаз, то да сё – трусы, часы…
       Мороз теребил ноздри: зима!
      - Вам повезло, товарищи курсанты, - сообщает Дирин, - зимой мы не проводим занятия по окапыванию.
       Затем он объясняет как мы должны повзводно разойтись и как каждый взвод затем должен развернуться в цепь.
      Повторение – мать учения. Мы разворачиваемся и сворачиваемся, разворачиваемся и сворачиваемся. Много раз, очень много, мы уже и счёт потеряли. И вот – желанное – атаковать «противника» короткими очередями, и, развернувшись в цепь, муравьи, мы грозно наступаем на бесконечно-пустое поле лилового снега. Выстрелы звучат неправдоподобно тихо, природа походя поглощает в себя грозное оружие…
     - Отставить! – слышится команда, и мы вновь бредём на исходную позицию, на вершину холма, и непонятно становится, а какого рожна вообще кого-то атаковать сверху – вниз? – ведь достаточно доброго пулемёта у лесной опушки, что бы за минуту уложить всю нашу доблестную роту штабелями трупов!
   - Перекур! – командует Дирин, - о! – тут мы  шустры – немедленно появляются цыгарки, окурки, самокрутки и целые сигаретины… Кто-то клянчит оставить, кто-то просит дать «дёрнуть» - всё идёт в рабочем порядке, и вдруг…
  - Газы!!! – орёт Дирин, и дымовая шашка летит нам под ноги, покрывая толпу белёсым дымом.
    Мы хохочем, принимая игру, от бегаем от дыма в сторону, стараемся поймать направление ветра, уходим в сторону, в подветренную сторону, но вдруг раздаются отчаянные возгласы, больше, громче – и вот сплошной вой стоит над полем – в снег летят окурки: начинается игра «в слоники» - Дирин запустил боевую слезоточивку!!!
    Вот и до меня доходит, доходит, но поздно, я хватанул уже ядовитый дым и жжёт глаза безбожно, першит в горле, и кашель душит!
   -  Нахуя…  Ты говорил Дирин человек: все они одинаковые! - это рассудительный  Толик Поликарпов…
   -   Ёпаный в гот! – Вовка Воеводов
   -    ………………… - по птичьи клокочет Нодар Хачапуридзе.
   
      Мы с Юркой Коломиным быстро натягиваем маски, делаем быстрый выдох по интсрукции. Окуляры тут же запотевают, а дым проникает под горлом, так как маски не герметичны!
    Долой их! И бегом- в сторону, дальше, дальше!!!

   - Воеводов! – назначаетесь командиром  3-го отделения!
  -  Есть!
 -   Задача: форсировать речку Плисса, и закрепиться на противоположном берегу, поддерживая огнём 1-е и второе отделение!
  - Есть! Взвод!!! В цепь магш!!!
    Мы разворачиваемся в цепь, едва отдышавшиеся от капитанской шутки.
  - За мной, впегёд! – картавит неуклюжий Воеводов и возглавляет цепь. Он бежит, а мы плетёмся за ним, такой он командир!
    Вот и речка, покрыта льдом, а лёд снегом.
   - За мной, - трещит предательски лёд, и Вовка уходит в пучину по самое горло, мы и ахнуть не успели!
   - Э! Бгатва! – глаза Вовки выпучены, как у пойманого карася, он сам не верит, что такое может быть, да именно с ним, но вот – оно – есть, пришла косая нежданно-негаданно, повезло тебе, курсант Вовка, не гнить тебе до самой весны, а плавать бледным телом, да белёсым прзраком колыхаться над бескрайними полями…
    Первым реагирует Толик Поликарпов.
  - Держи – он протягивает ствол своего автомата Вовке.   
     Поставил на предохранитель?
     Разве думается сейчас об этом? 
     А вдруг шмалянёт в упор, спасатель хренов? Вдруг снесёт пол головы глупому карасю-Вовке?
    Но ничего, обходиться. Вот уже и не карась – паук-Вовка, одной рукой за ствол, другой за куст, тут и я подоспел, худой тогда и юркий – хватаю его за внезапно твёрдый, ледяной рукав, и!!! – тянем потянем! – вытащили!!!
   -  Где же твой автомат?
   -  Ёпаный в гот, бгатва… Чего гобить…
   -  Лезь  назад, иначе нас тут всех закопают!!!
   -  Не могу,бгатва…
   -  Ох, ****ь… - Толик Поликарпов сбрасывает шинель и прыгает в воду.
   - Тут! -  орёт он, цепляет автомат-утопленник сапогами, подпрыгивает в воде, и перехватывает руками, затем выбрасывает его на берег.
     А мы кидаем ему рукав его же шинели, он цепляется, и мы вытаскиваем его из воды…
     Так-так-так – говорит пулемётчик.
     Тот, что за лесом.
     Нет нас.
      Всех нас, молодых,  покосили у речки-говнотечки. Все мы – трупы бледные, да духи безымянные, плывём над полустанком Печанским, да в русле Плиссы вихлястой:  – а-у, а-у! Маша – вот мы и свиделись…





      А Толик и Вовка мчаться в казарму – Дирин приказал! А одёжка замерзает на ходу, ведь морозец под 30 – не шашли-машли! Уже и не бегут – волочат ноги, как роботы-лунатики…
   - Взвод! – песню запевай! – какая муха укусила сегодня умницу Дирина? Видать, злодей-Амбарцумян на «ковёр» лично вызывал, раком ставил за очередной рапорт в Афган…
    Взводом мы поём не «Русь» из-за такта. Тут Юрка Коломин верховодит – он у нас консу закончил – самый раз руководить хором мальчиков-переростков со всего союза советских…

      «Черный ворон, черный ворон,

        Что ты вьешься надо мной?

        Ты добычи не дождешься,

                Черный ворон, я не твой!» -

     - затягивает Юрка в маршевом ритме, и мы чеканим ему рефреном, поскрипывая сапогами по канифольному снегу, хоть и должна быть песня эта печальной и тягучей, но выбора нет, а слова, ах как хороши, в струю слова, в самую речную струю, в которой плывём мы все в полном составе, неудавшиеся гусары мотопехотного полка…
 
       В казарме Вовка и Толик сидят голые и матеряться, вещи развесили на кроватях – сколько же будет шинель сохнуть? – подумать страшно!
    - А где каптёрщик? -  спрашивает Жевняк.
    - Нет его, не открывает…
    - Пута , - ругается Жевняк и уходит, спустя мгновение слышны удары сапогом в дверь каптёрки, а ещё спустя мгновение крик:
    - Спишь, курва!!!
      Все мчимся поглазеть на представление.  Каптёр первый скурвился – должность такая. Рожа помятая, глазки красные бегают: то ли пил, то ли дрочил по младости лет, занимаясь любовью, непонятно.
   -  Развешивайте, - командует Жевняк, а то будете ещё неделю сохнуть, и счастливые Вовка и Толик забираются в тёплую каптёрку, а уличённый каптёр злобно на них поглядывает, да поделать ничего не может…


                8


      Что за день сегодня!
      Не дают покоя!
      Не успели от Диринской слезоточивки  сопли утереть – ужин. Рыба да каша. Я люблю и рыбу и кашу. А многие нос воротят.
      А потом Жигала перепоручает нас младшему сержанту Ваньке Зануде.
      Офицеров нет, и они, видимо, решили устроить сабантуй.
      Ванька – не их.
      Он и не наш: возгордился шибко.
       Ванька гоняет нас, почти 200 человек, на плацу и так, и сяк, и эдак гоняет. Вместо «три» он произносит «тры» на деревенский манер:
      - Раз, раз, раз-два, трыыыы! – дубина стаеросова!
        Делать нечего, шагаем. Но вот плац ему наскучил, а инструкцию, видимо, гадёныш, получил – что бы нас не было в казарме до самого отбоя! – вот и повёл нас по сортирной дорожке.
       Дошли. Закурить дозволил. Курим.
       - Товарищ сержант! А вы могли бы взводом командовать? – спрашивает кто-то из толпы.
     - Ну, конечно, мог бы, - не задумываясь отвечает Ванька.
     -   А ротой, - подхватывает некий эрудированный умник.
     -   А чего там – ротой командовать! – расплывается в улыбке Ванька, пркдставляя себя на месте Хилого.
     - Но, неужели, смогли бы и батальоном???
     - Пожалуй, смог бы, - не чует Ванька подвоха,  ведётся, как плотва на червя!
    - А полком?
    -  Полком –тоже! – раскраснелся Ванька.
    -  А армией!? – кричит кто-то.
    -  Ну…. Вы что-то уже загнули… - смущается Ванька, а все ввосторге хохочут, и тут и до него доходит смысл этих вопросов, не весь, конечно, но то, что над ним посмеялись – точно доходит, и свирепеет наш колхозник, и мстить начинает.
   - Становись,  - орёт!
   - Первый и второй взвод на ле… остальные на пра…. – мы ждём команду: - во!!! – он разворачивает роту, располовинив её, и поставив спина к спине!!!
   - Бегом! Марш! – он хотел нас вздрючить,  но мы соображаем мгновенно его очередной ляп, и спустя 5 секунд, валенок-колхозник остаётся без личного состава!!! А мы мчимся и хохочем, а в противоположную сторону уносятся точно так же 1-й со 2-ым взвода!
   - Быстрее!!! Быстрее!!! Пусть ****ы получит!!! – мы убегаем в ночь, и бунт этот, на грани закона, вселяет радость и уверенность в наши души!
      Мы курим, травим анекдоты, поглядывая на часы. А когда время приближается к 10-ти, выбираем единогласно Ваську Дудкина временным командиром, и он ведёт нас строем, что бы ни кто не заподозрил неладное. На пол пути к казарме встречаем Ваньку всего в слезах.
    - Где остальные? – блеет он, - меня же выебут!!!
     Нам не жалко его.
     Будь умнее, деревня!
     Стоим на распутье, ждём. Там тоже братва с высшим образованием, должны соображать, что потехе час.
      Вот и они показались. Не просто так – с песней идут.
      Ох как разорался Ванька-балбес.
      И тут кто-то из толпы: «****и сержанта!»
      И взметнулась вверх чья-то шинель, да накрыли Ваньку-бедолагу шинелью той, да били незлобиво – кулаками, да шлепками. Не валили его на земь, не пинали сапожищами, бляхи ременные тоже не приложили – так, пожурили, считай…
      Стал шёлковый Ванька с тех пор, дружественный и покладистый…  Нужно было – строем шли, а нет – так и толпой можно было…
     Не заложил – промолчал, но и мы старались, ножкой приударили, что бы сука-Рэйган услышал, да старшина Жигала доволен остался Ванькиным трейнингом!
      Вот таким образом битие определило сознание.
      К концу периода он даже «три» научился говорить, как надо!  А когда весной съездил герой наш в отпуск, да заразился триппером от проводницы, которую поимел за шесть рублей, да слёг снова в госпиталь и пропустил второе распределение… Да… Ходили потом по армии легенды о печанском душе-сержанте Иване Зануде, мол суров, но справедлив.
       Но произойдёт это совсем нескоро!
       Вся зима впереди…


                9


     Вот и твой час пришёл, майор Битюг!
     Строится!
     Вылезай из шкатулочки своей, пообщаемся!
     Произведём рекогносцировку  на местности – куда дальше плыть, какие ноты придумывать будем, на каких инструментах будем баловаться?  Притаился-то чего? Уж не окочурился ли, любезный?
     - Тебе бы всё шутить… Прихворал я…  Даже вон сало в глотку не лезет!
     - Видать, вирус от компьютера подцепил, - смеюсь я, - надо же, и  меня болезнь мучает, не помогает ни что!  Так может чайку горячего по кружечке выпьем?
    - Давай, не откажусь! – Битюг явно рад компании, потому что я давненько не навещал его – всё дела, дела, дела, а потом бац! – болезнь непонятная, то ли грип, то ли ангина – хрен  единый: голова, как котелок солдатский, на душе –кошки скребут, и мир кругом вертится, не знает каким боком ко мне повернуться!
    - Скажу прямо, - майор причмокивает и угощается сушкой, - не слушай никого! Всем не угодишь, это первое, а второе – кто платит, тот пусть и музыку заказывает! А кто тебе платит? Правильно: ни-кто!   Меньше философствуй, больше действия, и не пытайся из повести роман раздувать – ни к чему оно… Вот, вкратце так…
    - Ну а легенду? Легенду-то ты когда расскажешь?
    - Ну, так и быть! В следующей главе и расскажу, уж не знаю, сам ли, или кого попрошу. Легенда – она ведь сам знаешь – дело нешуточное: помянёшь имя лихое, а он сам тут как тут окажется! Ты, главное, не переживай… Тут гости у меня нынче – вся твоя братва закадровая, что-нибудь вырулим, а ты письма, письма смотри, что же там дальше было!
     - Да я смотрел уже! Вроде бы и ничего особенного! Сразу как подумаешь – вроде бы море чего сказать, а как сядешь за дело – один пшик получается!
    - Это всегда так, когда не халтуру гонишь, а хочешь всего себя выложить! Да вот, беда, не бывает так! Ведь, вдумайся – ты сам внутри себя – чуть ли не космос, да космос снаружи тебя, а ты на каких-то сотне-другой страничек хочешь все причинно-следственные связи показать! Нет, ту другие слова нужны, не прописные, а из другого языка, я бы сказал сверхязыка…
   -  Это ж вас что, в политучилище такому учили? – смеюсь я, - это же чистая мистика!
  - Мистика, не мистика, но на практике весьма полезно применимая! Ладно, давай, выздоравливай… У нас там преферанс стынет без меня… Поди твой Гоша уже всю колоду зарядил под себя – станется с него, чёрт стаеросовый… И где ты их всех  понабирал?
   - Да как-то в детстве… В окошко увидел… Везла лошадь пустые бутылки, а извозчик… Да зачем оно тебе, это ведь совсем другая история!
    Майор Битюг махнул мне на прощание узкой холёной ладонью, не ведавшей черенка лопаты, нырнул в шкатулочку, и пока крышка закрывалась, я успел услышать хриплый кашель Дирижёра – так он смеялся, и громкие реплики Гоши. Лукич же бился головой о что-то металлическое и звон взлетал к небесам какой-то малиновой паутиной…