Скорбный дом

Грязно-жёлтый потолок угнетал. Он подавлял. Глядя на него, я приходил в состояние бешенства. Но не отвернуться, не повернуться на другой бок я не мог. Почему? Да потому что был крепко привязан к кровати широким ремнём. В перерывах между приступами я мучительно пытался вспомнить: как я сюда попал? Всё, вспомнил…
***
Звонок раздался, как всегда, не вовремя. Мне осталось дописать только одну формулу, и теорема, над которой бились великие умы, была бы решена. Но… звонок звучал так настойчиво, что я психанул и пошёл открывать. На пороге стояли трое. Двое крепких парней и худосочный мужичок интеллигентного вида. Он шустро прошмыгнул в комнату, чем и заставил меня пойти за собой. Широко улыбаясь, он сказал:
- Что ж, вы, Олег Иванович, нас обманывать изволите?
- Позвольте, и как я вас обманул? — не совсем галантно ответил я, вопросом на вопрос.
- Ну, как же, голубчик! Третьего дня, вы позвонили нам и попросились отдохнуть. Когда же вы не приехали в назначенный день, я стал волноваться. Ещё бы, учёный с мировым именем, и вдруг не сдержал своего обещания! — Произнося сие, этот тип внимательно смотрел мне в глаза.
Я попытался вспомнить, куда звонил три дня назад, но тщетно. Когда я увлекаюсь работой, то такие мелочи вылетают у меня из головы.
- Отдохнуть… куда? — уже робко спросил я.
- К нам, в… впрочем, неважно! — отвечая, мужик продолжал нагло пялиться мне в лицо.
- А вы, собственно, кто? — как-то не к месту спросил я.
- Я? Врач! Вот что, голуба моя, давайте-ка вы оденетесь, и мы с вами проедим в одно чудное место, — слащаво приказал доктор.
Почему-то его фраза разозлила меня. Или даже нет — взбесила! Мне захотелось крикнуть ему, чтобы он убирался. Что я и сделал.
- Милостивый государь, извольте выйти вон! — я почти выкрикнул эту фразу.
Но тут мой взгляд попал на парней, которые топтались около входной двери и всем своим видом показывали, что ни из квартиры, ни без меня они уходить не собираются.
- Ну, зачем вы так? Можно мирно… — вздохнул доктор.
- Вон! — истошно заорал я.
Посмотрев на парней, он с неким раздражением бросил:
- Чего стоите? Вяжите!
Дальше я помню смутно. Долго бегал по квартире, сшибая мебель, уворачиваясь от цепких рук этих гориллоподобных ребятишек. Ну, конечно, они меня повязали. Я сделал последнею попытку вырваться, но… резкая боль чуть пониже плеча сломила мои начинания, я обмяк, в мозгу неизвестно откуда пронеслась мысль, что может оно и к лучшему…
И потерял сознание.
***

Сильно хотелось пить и в туалет. Наверное, от лекарства, которое эти «демоны» вкололи мне. Я не знал, ни сколько сейчас времени, ни где я нахожусь. Нет, то, что меня упекли в сумасшедший дом или в какой-нибудь кризисный центр, я уже понял. Но почему?!
Блин, что ж так спину-то ломит? Затёкшие руки и ноги «кололи» тысячи иголок. Под ремнём чесалась воспаленная кожа. Сколько я проспал? И какой сегодня день недели? Не знаю, не помню…
Вдруг я услышал шаги. Кто-то шёл шаркающий походкой, громыхая пустым ведром. Надо позвать, пронеслось у меня в голове.
- Подойдите ко мне, пожалуйста! — И я прислушался, ожидая, что шаги будут приближаться. Но они удалялись. Так же размерено, словно мой крик был привычен и обыденнен, как и всё в этом мире…
Отчаянье захлестнуло мою душу. На миг мне показалось, что я буду привязан к этой кровати целую вечность. Теряя былую интеллигентность и врождённую скромность, я собрал все силы, крикнул, вкладывая в этот крик, всю боль и отчаянье, что было у меня в душе:
- С-у-к-и!!!
- Чего орёшь? — как-то привычно спросила бабка, резко появившись в дверном проёме.
И тут я понял всю нелепость своего положения. Как я мог признаться этой пожилой женщине, что очень хочу в туалет. Я же сам хожу, у меня работают руки-ноги, и я должен переступить через своё эго, дабы справить естественную, но низменную потребность. А тётка стояла и ждала. Наверное, она уже привыкла к таким ситуациям и терпеливо ждала, пока я открою рот и выскажу свою надобность.
- Ну, чёрт корявый, чего надо?! — У тётки всё же лопнуло терпение.
- Простите, но мне очень надо в уборную… — Моё сердце сжалось до размеров грецкого ореха.
- И чё? — она явно меня не понимала.
- Я привязан! — каким-то утробным голосом сказал я.
- Так ты вчерашний, что ли? Сейчас, подожди! — И она ушла.
Значит, привезли мне сюда вчера. И что мне это даёт? Ничего. Какая вообще разница, когда меня запихнули в дурдом? Тётка же вернулась с коренастым мужиком, одетым в грязный белый халат. Он склонился надо мной и сказал:
- Начнёшь чудить, я тебе одним ударом этого кулака нос сломаю! Ты понял меня? — И для убедительности помахал перед моим лицом увесистым кулачищем.
- Да, я понял вас! Не бейте меня! — едва справляясь со страхом, пролопотал я.
Мужик нагнулся к ремню, за что-то там дёрнул, и я ощутил, как по телу разлилась свобода. Сразу захотелось полежать, потянутся до хруста в костях... Но не тут-то было. Санитар рывком заставил меня встать и, пихнув в спину, повёл в туалет. Заведя меня в кабинку, он с ухмылкой разрешил:
- Ссы…
Приведя меня назад в палату, мужик жестом показал, чтобы я сел на кровать и ушёл. Я не мог отойти от шока. Звенящий коридор, и мои шаги, гулким эхом попадавшие прямо в мозг. Странный человек, встретившийся нам по пути и с неподдельным ужасом посмотревший на моего сопровождающего. Проходившая мимо медсестра улыбнулась санитару, а на меня посмотрела как на пустое место. Словно меня и не было. Совсем! Никогда не было на этом свете…
Я вернулся в палату, словно в свою крепость. Почему-то я был свято уверен, что ничего плохого со мной здесь, в этой обшарпанной комнате, не произойдёт. Человек всегда ищет место, где, по его имению, ему ничего не угрожает. Некий биоэнергетический закуток, где можно спрятаться.
Грохот железной тележки возвестил, что пришло время завтрака. Две толстые бабы, не прекращая обсуждать свои проблемы, ловко накладывали большим половником кашу в алюминиевые миски и почти бросали их на тумбочку около кровати. Вернее, одна «кидала» кашу, а вторая клала хлеб, ложку и ставила кружку с какой-то бурдой. Когда же очередь дошла до меня, одна из тёток спросила:
- Тебе каши побольше?
- Не знаю… — неизвестно почему я смутился.
- Жри, пока возможность есть. Вон, какой худой. Такого и не почувствуешь в постели. Жена-то, небось, думает, что по ней кошка прыгает! — отпускали шутки тётки.
- У меня нет жены, — зачем-то ляпнул я.
- Вот, видишь, нет жены. Так кто ж за такого доходягу пойдёт? — И, громко смеясь, они покатили свою тележку дальше.
***
За всеми своими переживаниями я как-то и не заметил, что в палате я не один. Оказывается, рядом со мной было два человека. Один сидел и опустошённым взглядом смотрел в зарешеченное окно. А второй что-то суетливо искал у себя в тумбочке. Понаблюдав за ним минут пять, я решился спросить, что он ищет:
- Простите, вы что-то потеряли?
- К вашему сведенью, молодой человек, мы уже давно всё потеряли! — И больной застыл в торжественной позе.
- Что вы имеете в виду? Наверное, нечто абстрактное? — Мне хотелось отвлечься от своих переживаний, и я был рад любому контакту.
- Что, абстрактность? Нет! Реальность и только реальность! Я — адепт теософии, и говорю вам: наш мир на грани! In this world there is nothing constant, except infinity. Бог создал мир, но забыл дать инструкцию по пользованью оным. Человек убивает себе подобного с сексуальным пристрастием, но боится, что сам будет убит. Вы любите музыку? Впрочем, неважно. Этот ритм, 120 ударов в минуту, это ж непостижимо! Это ритм разрушения! Человеческий мозг не способен выдержать такого давления А они слушают… Слушают и не способны запомнить таблицу умножения! Поколение дебилов — вот что грозит многострадальной России!
- Я думаю, вы утрируете, не всё так плохо. Я знаю много молодых людей, которые умны и образованы, — попытался возразить я.
- Ну и на кой чёрт им это — ваше образование? Водку в подворотне можно пить, и не цитируя Льва Толстого или Шопенгауэра! Вы заметили, у нас исчезли БИЧи? Нет, бомжей полно, а вот «бывший интеллигентный человек» уже не сидит на лавочке с бутылкой пива в руках. А с ними было интересно. Какие мысли! Какие знания! Они цитировали по памяти целые тома!
И вдруг мой собеседник «погас», шустро юркнул в кровать, и шёпотом сказал мне:
- Да, не стойте вы столбом. Обход…

***
Обход…
В самом слове «обход» нет ничего предосудительного. Но спросите людей, которые по воле судьбы попали в больницу, что такое обход, и вам расскажут массу забавных или печальных историй.
Вечный спутник обхода — это суета младшего медицинского состава. Разгон больных по палатам напоминает операцию ОМОНа по предотвращению несанкционированного митинга в центре Москвы — где-нибудь на Варварке. Так вот, разогнав больных чуть ли не пинками, сами медсёстры впадают в глубокую нервозность, и любая даже маленькая просьба воспринимается как покушение на личные права или свободу. Вопрос же, который по своей неопытности может задать пациент, вызывает всплеск раздражения и поток некорректной речи, а чаще всего нецензурной брани. Конечно, бывают исключения, но обычно исключением являются медсёстры, проработавшие меньше полугода. Рабочий стаж приносит опыт, а опыт стирает грани этики — вот такой парадокс…
Главный признак обхода — это тишина во всех отсеках. Если из какой-нибудь палаты доносится громкая речь или смех, туда тут же, словно войско быстрого реагирования, влетает медсестричка габаритами «пообъёмнее», и, свирепо вращая глазами, грозно сообщает: «Тихххо! Главврач идёт!!!». Эта фраза может варьироваться, но обычно изменяется лишь должность: главврач, заведующий отделением, профессор и другие высокодолжностные лица. Да, ещё забыл упомянуть: перед торжественным шествием медицинской процессии, по палатам пробегают медсёстры и производят осмотр тумбочек и шкафов на предмет запрещенных вещей или продуктов. Не знаю, правильно сие или не совсем, но выглядит это всегда унизительно. Почему я, взрослый и вполне адекватный человек, не могу себе позволить иметь перочинный нож или вилку? Вы пробовали есть кусок мяса или рыбы ложкой? Это крайне неудобно: мясо приходится брать руками, а рыбу долбить в мелкую крошку. С учётом того, что обычно в качестве гарнира подают картофельное пюре, то выглядит это не очень-то эстетично.
Итак, движущая сила обхода — это раздражение и страх перед начальством. А что такое страх? Не надо быть докой ни в физиологии, ни в психологии, дабы понять, что страх — это проявление негативной энергетики. Больной весьма чувствителен к энергетическому фону людей, которые его окружают. И эта энергетика, позитивная или негативная, передаётся пациенту. Соответственно, «подзарядившись» от медсестёр, больные впадают в те эмоциональные состояния, коим предрасположен их психологический тип характера. Кто-то зло, почти ненавидя, ждёт прихода врача, который, по мнению больного, ничего не понимает в его болячке. Другие же впадают в кататонический ступор и обречённо ждут решения своей участи…
***
Я непонимающе посмотрел на своего соседа и спросил:
- И что надо делать?
- Быстро ложись в постель, пока Анна Ивановна не пришла! — каким-то заговорческим тоном прошептал сосед.
Я счёл, что будет разумно прислушаться к совету «бывалого» соседа, и, откинув одеяло, лёг в кровать.
Вы знаете, сколько времени уходит на обход отделения? Два – два с половиной часа! И всё это время я должен лежать в постели и тупо ждать, когда, наконец, нагрянет эта бесформенная толпа, обряженная в белые халаты или зелёные хирургические костюмы. Тишина сама по себе угнетает, а «обходная» тишина приводит к мысли, что это никогда не кончится, и жизнь прожита напрасно. И вот дверь распахивается и в относительно небольшую комнату врывается человек 25–30. И, пока один из врачей, словно приговор, зачитывал анамнез моего соседа, я успел вглядеться в лица тех, кто вошёл в дверь как в мою жизнь. Увы, выводы, которые сделал мой «воспаленный» разум были весьма не утешительны. У большинства на лицах можно было прочесть непонимание. Эти люди категорически не знали, что они в данный момент тут делают, и зачем здесь необходимо их присутствие. Вообще, если внимательно посмотреть, то можно с уверенностью до 97% узнать, кто есть кто и в каких отношениях состоит. Молоденькие медсёстры не скрывают своей заинтересованности в молодых ординаторах, а мужчины-врачи похотливо посматривают на медсестёр вообще. Зачитав весь список назначений, врач застыл в верноподданническом молчании. Все уставились на старика, который рассеянно протирал стёкла своих очков. Тот вышел из «ступора» и, важно кивнув головой, изрёк:
- Согласен!
Лицо молодого доктора озарила улыбка, словно ему только что вручили извещение о присуждении Нобелевской премии. А старик тут же потерял всякий интерес к соседу и уставился на «овоща», тупо таращившегося в окно. Молодой док с готовностью гладиатора открыл историю болезни. Профессор (как я узнал потом, этот мощный дед носил профессорское звание), дозволительно кивнул головой, и опять «потекла» латынь, название препаратов, и прочий медицинский хлам. Нормальному человеческому уху очень тяжело воспринять монотонное бухтение по-латыни, и мозг категорически отказывается принимать эту информацию. Между тем, врачи, находившиеся рядом с профессором, обменивались замечаниями и с умным видом ждали решения главного. Но тот как-то не торопился с ответом и с неподдельным интересом рассматривал «овоща». Наконец он весело засмеялся и сказал:
- Симулянт!!!
На непроницаемом лице «овоща» тут же отразился испуг, и он затараторил:
- Я болен! Я сильно болен! Нет, не выписывайте меня! — Но два дюжих санитара быстрым и отточенным движением подхватили его под руки, и куда-то поволокли.
Очередь дошла и до меня. Врач зачитал мой приговор-анамнез, умолк, явно ожидая слов старика.
- Что же вас привело к нам, голубчик? — спросил профессор, водрузив на нос очки.
- Я думал, что вы мне это объясните, — равнодушно ответил я.
- Хорошо, но чуть позже, — пообещал дед.
- Сделайте милость, а то я уж и не знаю, что думать! — съязвил я.
Старикан глубокомысленно посмотрел на своё окружение, зачем-то поправил очки, пожевал какую-то фразу губами, и смог выдавить из себя такую тираду:
- Как я понял, вас привезли прямо из дома, где вы сидели и делали вид, что пишете научный труд по физики, ускорение элементарных частиц, не так ли?
- Я не делал вид, я писал! — с какой-то несвойственной мне напыщенностью сказал я.
- Ах, так… Вот, извольте, полюбуйтесь! — И дед достал из кармана своего халата мою синенькую тетрадь.
Слава богу! Моя тетрадь спасена, и я смогу продолжить работу. Я выхватил её из рук старика и быстро открыл…
Листы были девственно чисты. Даже никакого намёка на то, что в ней когда-либо что-либо писали. Но как же так? Я доподлинно помню, что исписал её почти всю. Ещё думал, что если не хватит страниц, то придётся их вставлять и скреплять степлером. А сейчас тетрадь была чиста. Может, это не моя тетрадь? Нет, вот черта, которую я случайно сделал ножницами, когда вырезал кусок картона. Моя…
- А где же то, что было здесь написано?.. — ещё не веря, робко спросил я.
- Начну издалека. Ваша сожительница Элла Кривко, приехавши с дачи, ибо была обеспокоена тем, что вы не подходите к телефону, увидела вас сидящим за столом. На все её вопросы вы не отвечали, а продолжали что-то бессвязно бормотать. Она испугалась и вызвала карету «скорой помощи». Врач же решил, что из этого состояния вас может вывести только какое-нибудь привычное действие. Поэтому, отправил вашу сожительницу к соседям, он позвонил в дверь. Что было далее — вы помните? — Старик пристально смотрел мне в глаза.
Да, я твердо помнил, что было дальше. И эту глумливую рожу доктора, который привёз меня сюда. Посему, собравшись духом, молвил:
- Да, помню!
- И вы можете трактовать свои действия, как действия нормального человека? — Глаза профессора светились любопытством.
- Нет! — решительно заявил я.
- Вот видите, голубчик, вы сами согласны, что больны!
Он тут же отвернулся от меня и произнес пару слов на уже ненавистной мне латыни. Потом встал, и вся процессия удалилась из моей палаты…
***
Сумасшедший дом — это гипертрофированное отражение нашего общества. Я дня три наблюдал за внутренними устоями дурдома, и пришёл к выводу, что наше общество не способно адекватно воспринять инакомыслие. Что-то от средневековой инквизиции осталось в человеческой сущности. Мне полагалась двухчасовая прогулка, и каждый день я выходил чудный парк при больнице. Проходя мимо решётки забора, я встречал пугливые взгляды прохожих. Словно я был заразный, и моя болезнь могла передаться воздушно-капельным путём. Хотя… через некоторое время, я научился различать эти взгляды. Кто-то смотрел с испугом, будто ожидая броска психа через забор. У кого-то в взоре читалась жалость, граничащая с отвращением. Почему? Я очень быстро нашёл ответ на этот вопрос. Всё дело в вывеске, украшающей здание и ворота. Почему все вывески государственных учреждений обычно красят в невероятно кровавый красный цвет? А эти жёлтые буквы? Вся эта цветовая гамма вызывает озноб и неукротимое желание бежать. Бежать без оглядки! Люди любят читать вывески. А что вы можете подумать, если вдруг прочитаете «Городская Психиатрическая Больница №…», а из-за забора на вас пялится тощий субъект в драповом пальто? В лучшем случае, господи помилуй! Ну а в худшем весь ненормативный «алфавит», которым столь щедро сыплет наш народ. Особую неприятность несёт подрастающие поколение. Сказать психу в глаза, что он псих, считается за особую доблесть. Правда, никто из них не делает попытки перелезть через забор, и повторить свою речь рядом с оппонентом. Да и вряд ли это кому-то придёт в голову, они же «нормальные».
Как-то раз я был свидетелем отвратительной сцены. Стайка мальчишек дразнили парня на коляске, соблюдая безопасное расстояние. Беспомощность инвалида чётко отражалась в его взгляде. Нет, в нём были ещё и боль, и гнев, и отчаянное желание поймать кого-нибудь из тех, кто его дразнил. Конец этому беспределу положил юный солдатик, проходивший мимо. Он разогнал мальчишек как стаю бродячих собак. Боже, какой благодарностью засветились глаза парня на коляске.
А здесь психи — люди с нарушенным восприятием мира…
***
Человеческая натура или, если хотите, сущность, быстро привыкает и адаптируется к предлагаемым условиям. Буквально за несколько дней я понял, что санитары не выносят прямого взгляда, и поэтому, чтобы не получить мощный удар по шее, смотреть надо в пол или в сторону. Что таблетки надо прятать не под язык, а быстро за щеку. Тогда они не раскиснут, и будет некоторое время, чтобы дойти до туалета и там их выплюнуть в унитаз. Что в столовой надо садиться ближе к двери «буфета», и тогда порция будет немного больше, чем у других. Так повелось, что буфетчица не экономит на первых порциях. Что курить надо медленно, тогда создаётся ощущение, что выкурил две сигареты, и можно сэкономить на завтра. Эти премудрости больничной жизни познаёшь быстро. А ещё — никогда не спорьте с медсёстрами. Даже «лёгкое» несоответствие вашего мнения с их может привести к неутешительным последствиям. На вас могут написать докладную записку, утром вызвать «на ковёр» к главврачу, и вы получите в назначении ещё один укол. Почему? Да потому что, как только возникает конфликтная ситуация, медсестра бежит за второй медсестрой — и всё! Вам уже никто не поверит! Кто поверит, если два представителя администрации в один голос утверждают то, что вы пытаетесь опровергнуть? Вы же псих! Нет, есть медсёстры, которые умеют «ладить» с больными, какой бы тяжёлой ни была их болячка. Но, увы, они либо быстро уходят, осознав всю дикость происходящего, либо должны принять «условия игры» и стать как все.
***
Дни тянулись скучно и однообразно. Утром и днём меня таскали на процедуры, долго беседовали с психиатром на тему моего будущего, потом обед и скука…
Вечером было особо тоскливо. Смотреть телепрограммы или кино не хотелось. По «ящику» обычно давали «весёлый» музыкальный конкурс молодых исполнителей, от которого сводило скулы и ныли зубы. А в «кино» давали старые советские фильмы с ярким коммунистическим уклоном, что тоже вызывало раздражение. На четвёртый день я зашёл в маленькую библиотеку, но был разочарован, увидев на полках множество дешёвых детективных и любовных романов. С детства не люблю читать детективы, а уже теперешних «дамочек» тем более. А так как собеседника найти в «доме скорби» задача практически невозможная, то я бродил бесцельно по коридору, дожидаясь отбоя. Перекинувшись парой слов с соседом, я засыпал. Наутро всё повторялось, и от этого хотелось выть.
Выпросив у доктора огрызок карандаша, я стал писать стихи. Поначалу бдительный врач скрупулезно просматривал мои вирши, даже хвалил, но, потом, не углядев в них ничего «опасного» для моего психического состояния, оставил меня в покое. Странно, но строчки появлялись будто сами собой. Не было никакого напряжения или, как говорят поэты, поиска формы и содержания. Я просто садился у окна и записывал то, что приходило в голову. Иногда рисовал в тетради забавные картинки, сильно напоминающие шаржи на наш персонал. Потом наступал вечер, нам давали кружку кефира, и отбой…
После отбоя жизнь в отделении менялась. Нет, господа умалишённые, сваленные «лошадиными» дозами транквилизаторов, крепко спали в своих палатах-кельях, а вот медперсонал… К ночной поре они готовились загодя. Ещё перед ужином кого-нибудь засылали в магазин за тремя-четырьмя бутылками «горячительного», и всё это пряталось либо в сестринской, либо в процедурной. Ночи пятницы и субботы были наиболее удобными для «отдыха». Во-первых, нет начальства, во-вторых, суббота — день посещения, и, значит, утомленные встречами психи не выдадут никаких эксцессов.
Нас делили на «острых» и «овощей». Сами названия говорят о форме заболевания. Я же не числился ни в одной из этих категорий и к концу третий недели получил небольшие послабления — в виде того, что мог, опять же в выходные, смотреть телевизор и болтаться некоторое время после отбоя по коридору. Боже, сколько забавных, интимных, и иногда нелицеприятных моментов я ухитрился подсмотреть…
Пьяные санитары играли в карты, дрались, и уединялись с молоденькими сестричками в подсобках. Короче, жуткое зрелище. Но как только меня замечал санитар, я получал приличный удар по почкам и немедленно «доставлялся» в свою палату. Иногда меня привязывали, иногда просто, пригрозив кулаком, санитар уходил. И тогда, обождав некоторое время, можно было опять выйти в коридор.
***
В психиатрической больнице меня продержали три месяца. По совету «старших товарищей», я соглашался с выводами своего лечащего врача, отмечал динамику улучшения моего состояния и безропотно признавал, что моя прежняя жизнь была несостоятельна как для личности, так и для полноценного члена нашего общества. В первый день зимы меня выписали. Выйдя за ворота, я вдруг подумал, что не знаю куда идти. Домой? Дома у меня никогда не было — в том смысле, какой в это слово вкладывает нормальный человек. К родне? Но за три месяца пребывания в «доме скорби» ко мне так и никто не пришёл. Я был никому не нужен. Обо мне забыли, словно меня и не было. Я был один…
Падал пушистый и мягкий снег. Он словно старался меня утешить, опускался на моё лицо, успокаивал и скрывал слёзы. Я повернулся и пошёл навстречу снегу…