Уроки немецкого

          Мне уже приходилось писать о своей школе и учителях. Сейчас некоторые из них живут в Израиле, а я в России. Низкий поклон им.
          Не довелось только, написать об учительнице немецкого языка. Хоть и поздно, но исправляюсь.
          Со второго по восьмой класс, этот предмет вела уважаемая всеми в школе бесподобная Елизавета Федоровна Штелли - чистокровная немка с Поволжья, эвакуировавшаяся (высланная?) в наши края в Великую Отечественную. Теперь, спустя почти полвека, я начинаю понимать, что, возможно, на самом деле, звали её Эльза Фридриховна. Но это так... всего лишь догадки... и только...
          Это была удивительно скромная и милая старушка, с седыми, как мел волосами и очень кротким характером. Жила она совершенно одна, в маленьком домике, неподалёку от школы. Поговаривали, что у неё была какая-то племянница, живущая где-то, в нашем городе, но никто её никогда не видел.
          По всей видимости, Елизавета Федоровна очень тосковала по ушедшим временам, по своему далёкому детству, а потому нередко, в разговоре с нами, отвлекаясь, погружалась в своё прошлое, в свои воспоминания. В эти минуты лицо её озарялось каким-то невероятным светом, многочисленные морщины на лице разглаживались, и она, забыв про тему урока, уже тихо напевала нам свою любимую немецкую рождественскую песенку:
         - O Tannenbaum, o Tannenbaum, wie grun sind deine Blatter... ("О, ёлочка, о, ёлочка, как зелены твои листья..." нем.)
         И мы, заразившись её настроением, нежно подпевали ей всем классом:
         - Du grunst nicht nur zur Sommerzeit, Nein auch im Winter, wenn es schneit... ("Ты зелёная не только летом, но и зимой, когда идёт снег..." нем.)
         В эти минуты она вся светилась изнутри, а на глаза наворачивались крупные слёзы.
         Ко мне Елизавета Федоровна относилась особо: меня она достаточно часто могла ругать, отчитывая, в основном, исключительно на немецком языке. Видимо потому, что очень уважала мою маму - учительницу начальных классов, работавшую в этой же школе, но преподававшей в узбекских классах. Впрочем, строгость её была всего лишь показной, а потому только веселила меня - дурака - который никогда не относился серьёзно к школьным предметам.
         Иногда, я опаздывал на её урок. Открыв дверь, и робко войдя в класс, я всегда мучительно вспоминал, что следует обычно, в таких случаях, произносить. И, вместо "Darf man herein?" ("Можно войти?" нем.), достаточно часто выдавал:
        - Auf Wiedersein? ("До свидания?" нем.)
        На что она, подняв свою старенькую морщинистую ручку, махала мне, иронически передразнивая:
        - Auf Wiedersein... Auf Wiedersein...
        Елизаветы Федоровны не станет в середине 70-х годов прошлого века.
Помнится, мы всей школой хоронили эту невероятно милую и добрую старушку. Никакой племянницы я что-то не припоминаю...
        Потом пройдёт немало лет. Я окончу институт, в котором вместо немецкого у нас будет английский, и вскоре буду стоять за барной стойкой и общаться с немцами из ФРГ, поражая их такими фразами, которые помнили лишь их бабушки и дедушки.
        А потом, я и вовсе уеду в Питер, где благополучно предам забвению уроки немецкого языка, потому как они очень скоро перестанут быть востребованы. Таким образом, постепенно из меня выветрится всё. Всё, кроме памяти о Вас, дорогая и любимая моя учительница немецкого языка - Штелли Елизавета Федоровна. Мне очень хочется верить, что там, на небесах, в самых высших сферах, Ваша душа, наконец, воссоединилась с Вашими родными и близкими. С теми, по ком Вы так тосковали в далёкой-далёкой чужой стране. Впрочем, какая же она чужая? Несколько поколений, что Вы воспитали, помнят Вас и с благодарностью вспоминают Ваши незабываемые уроки. Настоящие уроки жизни.
       - O Tannenbaum, o Tannenbaum, wie grun sind deine Blatter...