5. Убежать оказалось легче чем я предполагал

От неожиданности она опешила. А я свалял дурака: бить или не бить? - ведь женщина как никак – вот осёл-то...

6

Убежать оказалось легче чем я предполагал.

За Эпподромом, уже у Внешней Дуги напоролся на парный патруль, хорошо заметил вовремя. Люлянки, похоже, притомясь от скуки, решили чуть расслабиться, прилечь и так сильно увлеклись, что я пробрался мимо без особого труда, провожаемый их сладострастными охами и стонами. Неуставные отношения – два наряда вне очереди! – пошутил я сам с собой, псих, чего с меня взять.

Ещё минут через десять со стороны Променада завыла сирена, низко и тоскливо, как заплутавший в тумане пароход. Я перестал крючиться и пригибаться, выпрямился во весь рост и побежал ладно и размашисто, сочно рассекая высокую траву, лишь изредка оглядываясь.

Сзади настырно маячил игла Фабрики, обернулся, вот и её уже нет. Слюнявые цвета слиняли - розово-голубые тона, девичья пастель. Дрожа на выдохе, растаяли глупые облака, те самые - упоительно зефирной белизны. Ещё какое-то время разбелённой мутью висело над горизонтом молочное марево, после исчезло и оно. Всё. Обернулся в последний раз – смотреть уже было не на что – нехитрый горизонт – земля да небо, и перешёл с бега на шаг.

Трава стала жёстче, посветлела, через какое-то время начали появляться проплешины, сухая, убитая глина. Попадались камни, мелкие и острые, норовили побольней воткнуться в пятку. Вскоре трава закончилась вовсе.
- И что вы по этому поводу думаете? – обратился я к себе.
- По какому поводу? – вежливо уточнил другой я. Из меня вышел достаточно галантный сумасшедший.

Глупый вопрос. Умирать придётся здесь. Хотя, если честно, былая острота этого ощущения сильно девальвировалась, мысль о смерти уже уютно притулилась где-то внутри и почти не раздражала. Почти.


АКВАРИЯ

1

Время приобрело цвет, цвет этот был мерзок и, главное, бесконечно сух, имя цвету – жёлтая охра. Время растрескалось. Сероватой мразью пылило в глаза, вертелось под ногами.

Ещё: время стало шершавым и прилипло к гортани. Слово «жажда» приобрело новый любопытный смысл, стало гораздо многогранней и глубже, из него выскользнули два Ж и пауками-водомерами приклеились к своим отражениям, под ними – толща воды (именно толща! – не спорить), там - Марианская впадина (толща!), там – Великие Озёра, Эри и Онтарио, какие ещё имена? Да, да, конечно -  Ниагарский водопад, а как же! – миллиард миллионов хрустально- холодных восхитительных глотков воды. Падают блаженной прохладой – я впитываю сперва кожей, после, осмелев, растворяюсь. Сам становлюсь блаженной прохладой.

Хотя: дайте эту тепловатую, с ряской, мелкие чешуйки весёло- зелёного цвета, с запашком, он так и называется – болотный, запашок этот, (вонь это, между нами) ну, дайте её - выпью! Махну не зажимая нос, головастики скользнут горлом, не волнуйтесь – не поперхнусь, икра жабья (или это лягушачья?)  тоже не беда, личинки комаров – пустяки. Вода, влага, жидкость.

Увы: песок, глина, камни.
Кстати, камни стали крупней, обнаглев торчали валунами из песка и глины. Один, прямо по курсу, точь в точь притомившийся монах в капюшоне: Дюрер таких рисовать любил, немецкое Возрождение, нордический угол флорентинскому изгибу. Ближе подхожу – точно, монах сидит, капюшон, под ним тени чернь, из черни наружу – веник бороды.

Палыч?
А ведь я даже не удивился, обрадовался, конечно. Сказал красиво и остроумно:
- О Савл! Уместней было бы Петру святому в обличье каменном ко мне явиться.
Пал Палыч со всегдашней тихой приветливостью, словно и не расставались:
- Познания для атеиста весьма недурственные, - улыбнулся, - рад тебя видеть. Очень.

Всё-таки симпатичный мужик этот Пал Палыч, славный и милый. Даже голова чуть прояснилась, я спросил:
- А как ты тут? В смысле – здесь?
- Как? – простодушно удивился Палыч, - тебя, мил-друг, ждал-пожидал, вот гляди и дождался.
- А-а-а, понятно... – мне это тоже показалось логичным, а что? – почему, собственно, и нет.
- Тебе, в отличие от других ... м-м-м эппо, оставили свободу выбора. Оставили волю. А воля – это желание свободы. Разумеешь?

Я кивнул, подумал, прав был бронзовый поэт - невольник чести, - нет на свете счастья:
- А где ж покой? Воля есть – покой где?
- Покой, душа моя, его ещё заслужить надо, - неожиданно серьёзно произнёс Палыч и вздыбил пятернёй пыльную бородищу, - заслужить, понимаешь.
Понял, понял. Это-то я понял: даром никто ничего и никому. Да и Палыч явно знал о чём говорил. Но это было, пожалуй, единственное, что хоть как-то до меня дошло. Но было и кое-что ещё... Важнее всего было ощущение, какая-то тусклая надежда, что не всё кончено... что это ещё не финал – не «финита ля комедия» - как любила говорить моя вторая жена с каким-то мадьярским акцентом, воображая его итальянским.

Но... Это, конечно, если допустить, что всё это происходит сейчас и на самом деле... и что Пал Палыч, да и сам я просто существуем, а не являемся... – стоп! – не думать об этом, нельзя, стоп... А о чём тогда? Я спросил легко и беззаботно, словно про погоду:
- Ты бы хоть объяснил, корифей духа, ведь тут сам чёрт ногу сломит. В чём смысл? Ну всего этого... – я округло махнул рукой будто протирал окно, - так, в общих чертах хотя бы. Коротенько, самую суть, а?      

Возникла неловкая пауза, будто я ляпнул чушь. Вполне возможно, кстати, а с другой стороны, чего с психа-то возьмёшь, верно.
Палыч исподлобья разглядывал меня, недобро щурясь:
- Мы, похоже, это уже обсуждали.
Я кивнул с оптимизмом душевнобольного.

Он вконец помрачнел.
- А там - у себя, раньше, тебе всё понятно было, да? – сказал Палыч неожиданно резко, даже зло, - смысл был ясен?
Я хотел возразить, даже не возразить, а просто смягчить как-то, да и чего он так завёлся вдруг, но Палыч отодвинулся, да ещё чёртов капюшон его – лица не видно, как тут говорить-то, когда ни глаз, ничего не видно.
- Смысл ему вдруг понадобился, полюбуйтесь на него! Вопросы мучают его – ха! – Палыч говорил высоким голосом, даже не говорил, а кричал, - зачем и почему! Смысл бытия подавай. Жил себе полжизни как крот: зачем родился, для чего жил, почему помер? А хрен его знает! Да и какая разница. А тут вдруг всполошился – смысл ему, видите ли, понадобился. Смысл жизни! Это ж какой вопрос, вопросище! - подумай. Да и способен ли человек этот вопрос осилить. Хоть краешком, уголком глаза подсмотреть – в чём он, этот смысл – об этом ведь только мечтать можно. Э-эх!
Палыч сердито махнул рукой и откинул капюшон. Придвинулся.

Вот-те-раз! - оказалось, что это и не Палыч вовсе, а моя, ну та давняя полузнакомая из бара – ага, порнографическая Рыба, она самая. Подмигнула сальными ресницами – тушь осыпалась на скулу траурной пылью:
- Усёк?
Был ли смысл отвечать, тем более, что я и вопроса толком не понял; мне стал вдруг безразлично и скучно, тоскливо, беспробудно тоскливо, как в детстве на даче, когда утром проснёшься, а там опять серая слякоть и дождь стеной, хоть плачь. Да, чуть не забыл! Упомянул ли я где-нибудь, что я сошёл с ума? Что до этого убил свою хозяйку? Милочка – слышали? Что служил у неё цирковой мартышкой? Что длилось это миллион лет?

Поэтому я просто спросил:
- А воды у тебя нет? Пить хочется... – я пытался найти сильное сравнение как мне хочется пить, ничего путного в голову не пришло и я буркнул, - очень.
- Воды? – она смерила меня взглядом словно собиралась кроить костюм, - воды? Кстати, о воде - прекрати звать меня Рыбой. Лора я. А насчёт воды – что ж, это можно. Аквария? – она снова пошловато подмигнула, - С Палычем надо только посоветоваться.

2

Странно, что они не слышат.
Хотя как, чем? Ногами, спиной? Да и как меня услышать, я сам себя не слышу – движения мои тихи. Они беззвучны  –  и нет таких приборов, локаторов, эхолотов, нет такого уха чтоб уловить эти безупречные движения, это идеальное скольжение. Моё скольжение или скольжение меня? – не важно, важна суть, а суть есть истина, которая в вине, шучу-шучу, алкоголь не употребляю ни в каком виде и ни под каким предлогом, лишь если это не предлог, а деепричастный оборот. Шучу опять - не пью вина вовсе.

продолжение http://proza.ru/2009/10/09/1346