Я - пёс

Он надломил батон, оторвал большой кусок и бросил его на пыльный тротуар. Лохматый пес, грязный, свалявшаяся шерсть висела клочками на слишком худых ногах, подбежал к куску хлеба и стал есть.

Человек постоял несколько секунд, наблюдая за псом, потом завернул за угол дома и скрылся в толпе.

Пес доел хлеб и уставился на угол дома, за которым скрылся неизвестный. Благодарный, наевшийся пес, которому бросили корку хлеба и который, проглотив подачку, рассчитывал на то, что кормилец непременно заберет его к себе домой и ежедневно станет кормить хлебом, булками, жирными мослами. Благодарный и наевшийся пес сидел и ждал, бросая мокрый свой взгляд на угол здания, за которым исчез покормивший. Обеспокоенный, что пес последует за ним, человек скрылся за поворотом и пустился наутек, затерявшись в толпе. А пес сидел и ждал. Никому не нужный, старый, некрасивый бездомный пес, которого все обходят стороной, боятся прикоснуться, погладить, покормить, приютить. Люди готовы предоставить свои жилища только красивым псам. Некрасивые им не нужны.

И вот он вновь опускает голову и бредет по обочине, оглядываясь на злых прохожих, на железяки-машины, проносящиеся рядом (в них тоже сидят злые люди), он смотрит на серый город и на его серых обитателей, на абсолютную отчужденность их, на их окаменелость, на их черствость. Он чувствует себя самым одиноким псом на свете. Он чувствует себя псом, который тщетно пытается найти хозяина. Хозяина, которого он никогда не имел, который и не сыщется уже никогда.

Ему хочется забиться в уголок в каком-нибудь сухом подъезде, в теплый уголок где-то за мусоропроводом, и тихонько лежать, боясь спугнуть, потревожить человеческую отчужденность. Потому что встревоженная человеческая отчужденность так часто превращается в человеческую жестокость.

Его душит обида и злость. В который раз случается с ним подобное. Ведь они, новые, даже не задумываются, что они – не первые. Что уже были до них такие же, бросившие взгляд на голодную собачку, пожалевшие ее, кинувшие ей сверху, с высоты своего роста, кусок хлеба или колбасы. И убежавшие за угол потом. Убежавшие по своим делам. Эта закономерность, эта повторяемость и страшит больше всего. Они не могут понять, новые убежавшие, что сейчас, уже будучи не первыми, они несут ответственность за всех прежних. Они несут ответственность за то, что создали эту повторяемость, не подумав своими головами.

Самоуверенность их, отсутствие сомнения, отсутствие смекалки, рассудительности – вот то преступление, за которое они никогда, к сожаленью, не понесут никакого наказания. Помогая из жалости, каждый из них думал, что совершает прекрасный поступок. Чудовища неразумные, они и помыслить не могли, что именно они совершают.

Теперь они, должно быть, иногда вспоминают подкормленную ими собачку. Они думают, что не дали умереть ей от голода, набили ей желудок, собачка осталась довольна. И вновь готовы покормить, уже другую собачку, любую, которая попадется им по дороге. Мимоходом покормить и опять убежать за поворот, трусливо затеряться в толпе, вскочить в вагон метро и, поспешив занять сидячее место, ехать по своим делам, не в силах скрыть довольную улыбку от совершенного только что поступка.

Они довольны собою. Они привыкли довольствоваться собою. Собачки нужны им лишь для того, чтобы удовлетворить собственное тщеславие. Чтобы думать про себя: «Вот какой я, черт побери, все-таки хороший человек. Собачку покормил бездомную».

Пес лежит сейчас в теплом подъезде, и нет для него ничего роднее и любимее трубы мусоропровода, по которой с громыханием проносятся объедки и пустые банки из-под пива, и шершавых зеленых стен, на которых в темноте какие-то студенты давным-давно написали свои имена черным маркером и обвели их изображением сердца. Неодушевленные предметы стали для пса самыми дорогими, самыми теплыми, потому что они греют и не уходят. Они не выражают мнений. Они не самоутверждаются. Они просто греют. К ним всегда можно вернуться. Они постоянны, они не обманут, не убегут, они не умеют быть довольными собой.

Пес положил свою бородатую белую морду на косматые лапы и тихо-тихо заплакал. От благодарности и еще из-за своей никчемности.