Драмтеатр. Цикл детство

Для меня Ферганский драматический театр многое значит. Нет-нет, актером я никогда не был, хотя иногда мечтал об этой профессии. Просто яркие страницы детства связаны с храмом Мельпомены. Внутри театр был устроен как почти  все провинциальные театры мира. Большой зрительный зал с двумя ложами для вип-персон. За кулисами несколько комнат, где располагались гримерные и большая реквизиторская. Огромное фойе с четырехметровым потолком и трехметровыми окнами, задрапированными тяжелыми бархатными занавесями. На втором этаже, куда можно было подняться по лестнице со старинными ажурными перилами, находились административные помещения. Театр имел большой внутренний двор, где располагались подсобки, котельная, столярная мастерская, общественный туалет для зрителей. А еще, за отдельным забором возвышался небольшой глинобитный дом, где жил главный режиссер узбекского драмтеатра. Как звали его, я не помню, но никогда не забуду его детей, сына Урыма и дочку Абиду, они мои ровесники. Я с ними дружил, но не так крепко как с Толиком. Он жил вместе с матерью недалеко от театра. Его мама всю свою жизнь посвятила служению искусству в качестве билетера. Под одной крышей бывшего особняка генерал-губернатора Скобелева  с исторических времен работали труппы узбекского и русского драматических театров. 
Моя мама с сорока лет и до пенсии проработала в узбекском драматическом. Немного администратором, а затем просто вахтером. Отец тоже работал и плотником сцены, и кочегаром в котельной театра  до той самой поры, пока не уехал от нас в Украину с другой женщиной.
В детские годы с другом Толиком мы облазили все уголки этого величественного старинного здания. Даже на чердаке не раз бывали. Там летом всегда гнездились шмели, осы и мы вели с ними очень опасную войну. Не один раз бывали ими кусаны. На вас шмель никогда не нападал? Его укус в несколько раз болезненней, чем осиный.  Однажды, в разгар августа нашли огромный осинник под самым карнизом здания. Мы с Толиком решили сбить его. Но камни для этого дела не подходили, так как сбоку чернели оконные проемы. У Толика был красный резиновый мяч с белыми полосками. Вот им-то мы  и вооружились. Мяч ударялся о стену и карниз одновременно, но из-за своих размеров не доставал до осинника. Несчастные осы все равно защищали  свое жилище. Они храбро преследовали резиновый мяч и атаковали его. Мы потешались над глупыми насекомыми. А в это время к нам приближался Урым. Счастливый мальчик только что постригся на лысину у театрального парикмахера, и с нежной любовью поглаживал щетинистый затылок. Он не догадывался, чем занимаются его друзья. Мы, конечно, кричали ему, но нас  он совсем не понял, а жаль. Мяч в сопровождении агрессивной группы ос пролетел как раз мимо его головы. Ну, те и приняли его башку за такого же агрессора  и разделились. Через несколько часов Урыма было не узнать. На следующий день сестренка  выводила  его на прогулку за руку, и сажала на скамейку. Глаза были спрятаны под огромными набухшими отеками.
В шестидесятые годы в здании драмтеатра проводились партийные городские и областные конференции коммунистов и комсомольцев. Я, Толик и Урым с нетерпением ждали окончания дневных заседаний, когда делегаты разъезжались по домам или гостиницам. Мы делили зрительный зал на три сектора и тщательно прочесывали ряды кресел.  Чего мы только не находили. Ручки, карандаши и блокноты. Иногда находили мелочь. Порой, по несколько рублей. Деньги справедливо делили поровну. В те времена на один найденный «рупь» можно было купить целых шесть порций сливочного мороженного, да еще и газировки напиться. Одновременно с конференцией  в актовом зале разворачивалась выставка сельского хозяйства. Самые лучшие фрукты и овощи выставлялись напоказ. Когда мероприятие  заканчивалось, то все это богатство раздавали работникам театра. Для нас с мамой, живущих в вечной денежной нужде, это был настоящий праздник. Таких вкусных груш, яблок, винограда и урюка я никогда больше не ел. Аромат фруктов разливался по двум нашим маленьким комнаткам в жактовском доме, где мы жили.
 А еще мы очень любили играть с Лениным. Да-да, с вождем мирового пролетариата. Около парадного входа в театр  стоял памятник. Ленин в натуральную величину сидел  на скамейке, повернувшись к свободному ее месту, на котором когда-то сидел Сталин, но в период «оттепели»  соратника аккуратно демонтировали. А уже в  конце шестидесятых заменили Лениным,  стоящим  на двухметровом пьедестале.  Мы весело играли в пятнашки. К нам присоединялись мальчишки и девчонки с наших дворов. Иногда собиралась гурьба до пятнадцати человек. Мы с громким визгом носились вокруг гипсовой скамейки, а некоторые умудрялись с ногами взбираться на широкие плечи Владимира Ильича. Тогда нас прогоняли или моя мама, или дежурный милиционер.
Однажды мы с Толиком влипли в очень неприятную историю. После этого случая сгорали от стыда, при встрече с актерами театра,  а они только подсмеивались над нами.  Случилось вот что. Реквизитор как-то забыл закрыть на замок реквизиторскую.  Мы бродили за кулисами сцены. Потом направились в гримерную.  Она всегда была открыта. И вдруг заметили, что дверь реквизиторской прикрыта неплотно. Мы поначалу думали, что там есть работник театра. Но прошло больше часа, а оттуда никто не выходил. Тихонько подкрались к двери и заглянули внутрь. Никого не было. Реквизитор, уходя домой, забыл закрыть склад. Не задумываясь, проникли в сказочную страну. Именно в этом помещении не ступала наша нога. Для семилетнего пацана это не склад, а клад. Костюмы всех эпох, бутафорское оружие. Различная бижутерия небрежно навалена в небольшой деревянный ящик, украшенный искусственной позолотой. Музыкальные инструменты.  На красной тряпке, висящей на стене, приколоты ордена и медали. Награды настоящие. Повеселились  мы вволю. Наряжались в различные костюмы, выбегали на сцену. Устраивали дуэли на шпагах и старинных пистолетах. Был поздний вечер, и в театре кроме моей мамы  никого не было, а если кто и присутствовал, то в таком огромном здании можно находиться незамеченным. Вволю наигравшись, аккуратно прикрыли дверь и направились на выход. Я не удержался и прихватил настоящий военный бинокль. Он, правда, был неисправен. Через окуляры виднелось только светлое размытое пятно. А Толик надел на палец огромный медный перстень с красным камнем, напоминающим драгоценный рубин. Пропажу бинокля обнаружили на следующий день. А мы уже успели его разобрать и извлечь стеклянные призмы, которые преломляли солнечный свет в разноцветную радугу, спроецированную на белый лист бумаги. Я сначала отнекивался, когда мама добивалась от меня признания. Но когда она заплакала и сказала, что с нее, как с вахтера,  вычтут всю месячную зарплату, и мы будем голодать, я раскололся.  Она велела мне отнести бинокль лично главному режиссеру русского драмтеатра. А эту должность тогда занимал  Гавриил Данилович Абдулов, отец известного  актера Саши Абдулова. Как я позже узнал от мамы, она специально попросила главрежа, чтобы он отчитал меня, так как у нее появились опасения, будто я мог пристраститься к воровству.  Гавриил Данилович очень грозно со мной поговорил. А глаза его все равно были добрые и я совсем не испугался. Мне было только очень стыдно. А после того, как я дал клятву, что больше никогда не буду воровать, он напоил меня чаем с шоколадными конфетами.
Когда мне исполнилось восемь лет, то я впервые влюбился. Предметом моего воздыхания была симпатичная двадцатилетняя татарочка Гуля, танцовщица узбекского театра. Актеры узбеки ласково звали ее «Кугирчок», это значит Куколка. В узбекских спектаклях как в индийских фильмах обязательно пели и танцевали. Поэтому в театре была группа национальных танцев.  Гуля окончила Ташкентское  хореографическое училище и по направлению приехала в Фергану. А так как у нее не было жилья, то директор театра временно выделил новенькой танцовщице на втором  служебном этаже  небольшую комнатку.  Прожила она там больше двух лет. Девушка была очень доброй и ласковой по отношению ко мне. Когда она улыбалась, то на ее щеках образовывались глубокие ямочки, которые мне так нравились. Гуля всегда была рада моему приходу и относилась ко мне как к другу. Делилась со мной своими бедами и радостями. А я скрывал свои чувства. Гуля даже не догадывалась, что она для меня больше чем друг. Толика она почему-то недолюбливала и просила не приводить его. Часто она  угощала меня выпечкой с душистым крепким зеленым чаем и учила наманганскому танцу. Когда прижималась ко мне сзади, чтобы подправить движение, мое сердце учащенно билось, и я краснел до самых ушей. Мама ругала меня, когда я подолгу засиживался у Гули. Она считала, что я объедаю одинокую девушку. Однажды я стал замечать, что Гуля частенько подкашливала и периодически мерила себе температуру. Через неделю, когда я поднялся в ее комнату, мне никто не открыл. Костюмерша тетя Рая сказала мне, что бедную девочку положили в больницу с туберкулезом. Я все пытался узнать, в какой больнице лечится Гуля, но мама жестко поставила меня на место.  А потом нас всех проверяли в областном тубдиспансере на реакцию. Все обошлось. После этого Гулю я больше никогда не видел. Какова ее дальнейшая судьба я так и не узнал.
В шестидесятые годы на экраны вышел фильм о революции в Средней Азии «Пятеро из Ферганы». Так вот часть съемок проходила в драмтеатре и его окрестностях. Мне тогда было около восьми лет. И я смотрел на мир с широко открытыми глазами. Территория вокруг драмтеатра была оцеплена  милицией, чтобы зеваки не мешали съемкам. Но моя мама как сотрудница театра проводила меня сквозь оцепление к себе на работу. Я смиренно сидел с ней на вахте, а мимо нас ходили красноармейцы с винтовками и  комиссары с маузерами, женщины, закрытые паранджой. Установленные на улице громкоговорители издавали звуки пальбы и взрывов. От великого любопытства мой рот не закрывался.  В один из съемочных дней к маме подошел режиссер постановщик фильма Юлдаш Агзамов и попросил холодной воды, сказав, что почему-то не привезли минералку. А на улице стояла  летняя жара.  Мама  взяла свой железный чайник и пошла во двор. Там стояла водонапорная питьевая колонка, откуда текла почти родниковая холодная вода. Кинорежиссер потрепал меня за вихры и, смеясь, предложил поучаствовать в съемках. Моей радости не было предела. Я думал, что сейчас меня экипируют в форму военного комиссара, дадут маузер, и я побегу громить басмачей. Но режиссер просто пошутил. Он усадил меня рядом на стул под большим зонтом и сказал, что у него заболел ассистент, и я буду ему ассистировать. Мои функции заключались в подносе съемочной группе холодной воды в чайнике. Но и это меня радовало. Я с удовольствием бегал за водой, а операторы и актеры очень часто прикладывались к носику чайника. Целый день снимался один и тот же эпизод в несколько дублей. Двое всадников на полном скаку подъезжали к крыльцу парадного входа, к ним выходил комиссар, и они сообщали ему, что в предместье Ферганы появилась группа басмачей. Режиссер очень злился, что-то кричал им и заставлял повторять их все снова и снова. Глядя на уставшие и потные лица актеров,  я понял, как нелегок их труд.
Однажды во время маминого дежурства вечером в театре возник пожар. На втором этаже в одной из комнат кто-то забыл выключить электроплитку. Пламя вскоре перекинулось на чердак, но пожарные, благо, что часть находилась в конце улицы, быстро его потушили. Из-за пожара на целую неделю отменили все спектакли, так как во всех помещениях стоял стойкий запах гари.
А когда в городе случилось сильное наводнение, и вода разрушила наш дом, то мы с мамой жили драмтеатре в той самой реквизиторской до тех пор, пока нам не дали новую квартиру. Но о наводнении я расскажу тебе уважаемый читатель в другом рассказе.
Сейчас я живу очень далеко от города своего детства, но когда смотрю на фотографию этого красивого драматического театра, то мысленно брожу по его закоулкам и залам.