Последняя осень

     Это случилось осенью, как Она и хотела. Она всегда любила это время года и теперь последний лист Её жизни сорвался ветром и упал на грязную, ещё не просохшую от дождя землю. Несмотря на то огромное количество людей, окружавших Её на протяжении всей Её жизни, здесь собралось не более десяти человек. Остальные либо не пожелали тратить своё время на «пустые церемонии», либо просто о них не знали. Плача не было, как Она того и желала. Она не выносила слёз, ничьих. Но больше всего Она не терпела своих, считая их слабостью и непозволительной роскошью для себя. Лишь несколько женщин молча стирали с лиц солёные капли воды, застилавшие глаза.
     Утро выдалось хмурым, прохладным и казалось, что будто сама осень оплакивала Её. Было тихо. Ничто не нарушало тишину, разве что ветер, иногда пробегая по деревьям, тревожил слабые и уставшие за лето листья.
     В самом углу, вдали от всех,  стоял уже не молодой, но с достаточно красивой внешностью для своего возраста  мужчина лет сорока с не большим, одетый в чёрный плащ, скрывавший  под собой не менее чёрную рубашку. Он не смотрел на Неё, как остальные, хотя они и делали это с некоторой напряженностью, лишь время от времени поднимая глаза, устремлённые в Её сторону, а лишь, молча и неподвижно, стоял, опустив тяжёлую голову на грудь и спрятав руки в карманах. Чёрные лаковые туфли не блестели, как обычно, из-за тонкого слоя пыли и мелких капель воды, покрывавших их. Но Он не знал об этом и не хотел знать, а его красные глаза на опухшем и жёлтом лице вряд  ли что-либо замечали вокруг. Он вообще мало что видел вокруг себя и не хотел видеть, ведь сейчас у него забирали самое дорогое и лучшее, что когда-либо у него было. Он отдавал Её, недвижимый и молчаливый, безвозвратно и безвозмездно ко всем одинаково - равнодушной земле. Так же, как и Она, Он прекрасно знал, что этот день для Неё не был далёким никогда и мог стать любым на протяжении двадцати лет, но Он всегда надеялся, что когда он настанёт Он этого уже не узнает и сейчас, когда Он был невольным свидетелем Её гибели, Он винил себя, может быть там, где-то глубоко в душе, за то, что Он стоит здесь, живой и, врятли, но здоровый, когда Её уже нет и не будет уже никогда.
     Прошло уже, наверное, больше десяти минут, как священник дочитывал молитву. Он бы и дальше так стоял, неподвижно - задумчивый, обдуваемый ветром и, можно было подумать, что ветер будто бы испытывал Его на стойкость, постоянно нападая на Него и отступая, вновь обиженным и поражённым, если бы не  мужчина, незаметно подошедший к Нему
     - Мои соболезнования, - сказал он, прикуривая сигарету
     - Не делайте этого, - попросил Он, слабо указав в сторону сигареты, словно не замечая  сказанного ему незнакомым мужчиной – Она не выносит их запаха
     - Простите – смутившись, отозвался мужчина, потушив сигарету. Его, возможно, и удивило то, что Он говорил о Ней в настоящем времени, но предпочёл не показывать этого. Он опустил голову и они вместе молча простояли несколько минут, возможно, даже больше.
     - Вы Её любили? – робко и неловко спросил Его мужчина
     - Это всё, что я Ей мог дать – чуть погодя и, не смотря в сторону собеседника, отозвался Он
     - Она была вашей женой?
     - Она была моей жизнью – ответил Он, после чего мужчина, молча попрощавшись, оставил Его вновь наедине с самим собой, терзающим и карающим себя
     После того, как священник закончил свою, «бесполезную», как Она бы сказала, молитву, Он, достав из-под плаща большую красную розу, мерными шагами подошёл к её ложу и положил её Ей на грудь, прикрыв сверху ледяными руками. Он несколько секунд смотрел на Неё, затем медленно наклонился и поцеловал Её в холодный и влажный лоб, в последний раз окинул Её взглядом и ушёл прочь быстрыми шагами, тревожа лужи и мокрую траву. Дождь усилился, но Он остановился на минуту, посмотрел издали в Её сторону и, видя, как Её, закованную в чёрном бархатном гробу, скрывали в земле, опустил на мгновение взгляд, задумался о чём-то, смахнул с носа капли дождя и, развернувшись, пошёл к себе.
     Дождь продолжал хлестать и резать, сливая прохожих с серым и грязным асфальтом. Город из некогда радостно-золотого превратился в унылый и чёрный, накрытый капающим шатром, тщетно пытающийся смыть с домов слои засохшей краски и известняка.
     Он шёл быстро, чуть ли не бежал, устремив взгляд куда-то в землю и о чём-то думая и лихорадочно соображая. Он сам не замечал, как его шаги становились всё шире и быстрее, а дыхание всё тяжелее. Он прошёл вдоль квартала и, резко завернув за угол, вошёл в темный подъезд, освященный сетью тонкого слоя света. Он даже не посмотрел в сторону лифта, а стал быстро взбираться по лестнице, перепрыгивая через ступеньки. Так он прошёл три этажа, но добравшись до середины последнего, резко развернулся и стал так же быстро спускаться вниз. Он вышел из дома и пошёл обратно, в сторону старой заброшенной церкви, построенной лет двести тому назад и теперь служившей пристанищем для бездомных собак и крыс. Не доходя до неё, он завернул в параллельно проходящую улицу, освещённую двумя слабыми, пытающимися устоять под напором воды фонарями. Пройдя два жилых дома он, замедляя шаги, подошёл к соседнему и стал подниматься на второй этаж, всё так же задумчиво, уставший и промокший до нитки. Преодолев последние из ступенек, он подошёл к большой, чёрной двери, стоящей у крайнего левого угла и, достав ключи, чуть помедлив, вошёл в квартиру. Здесь было сухо, но как то холодно и слишком тихо. Настолько тихо, что капли дождя, бьющие по стёклам, отдавались в голове сотнями взрывами. Все окна и зеркала были завешаны плотной чёрной тканью, чуть пропускавшей еле видный тусклый свет. Он зашёл в гостиную и, оглянув её, вдруг начал резкими движениями сдёргивать куски ткани, мешавшие свету проникнуть в комнату, со стёкол. Подойдя к большому, старинному, во весь рост зеркалу, он, несколько помедлив, аккуратно и осторожно стянул с него огромный кусок материи. В течение нескольких минут он тщетно пытался что-то разглядеть в нём то, что оно Ему показывало, устремив свой взор куда-то чуть выше центра стекла, опустил голову и вдруг ухмыльнулся, растянув влажные и холодные от дождя губы в ироничной улыбке. Вновь подняв голову и, сверкнув глазами, он резко схватил с пола кусок тёмной материи и накрыл им зеркало, шурша плащом, ушёл в спальню, упал на постель и уткнулся лицом в подушку.
     Он не заметил, как уже через несколько минут спал глубоким сном и был где-то высоко над этой грязной и бренной землёй. Он был с Ней. Смотрел на неё, держал за руку, чувствуя её тепло, и совсем не хотел и не думал возвращаться назад.
     Уже был поздний вечер, когда он проснулся в жару от озноба, мерзкой дрожи во всём теле и тупой боли в голове. Он словно упал в пропасть с многотысячной высоты. Пустую, холодную, мёртвую пропасть, из которой ему так хотелось выбраться, но как? Он хотел вновь видеть Её, ощущать рядом с собой, держать за руку и просто молчать, сидя у её колен и слушая мелодию её сердца. Он недолго раздумывал, собравшись с мыслями, и поспешил туда, где теперь была её колыбель, топча рваные и мокрые листья под ногами. Он спешил, шёл быстро, и, казалось, уже забыл и о жаре, и о головной боли, и о пробирающем насквозь холоде. Всё это было неважно, незначительно, ведь он спешил к ней.  Он без труда нашёл то самое место, где, недалеко от старой ивы находилось её ложе. Он осторожными шагами подошёл к Ней и встал у её ног, молча опустив голову и теребя руками пуговицы плаща. Говорили, что он приходил туда каждую ночь, принося ей каждый раз большую красную розу, которую клал поверх укрывавших её листьев. Он не трогал их. Лишь молча стоял и задумчиво смотрел. Его там и нашли через две недели, когда однажды утром одна старушка, придя на свидание к своему младшему сыну, погибшему лет десять назад от какой-то непонятной её болезни, случайно увидела его там. Он лежал на земле, обняв холодное надгробие и положив на него свою больную голову. Его веки были неподвижны, губы покрылись тонким слоем застывшей воды и посинели от холода. Но, несмотря на всё это, на них можно было разглядеть слабую тень еле заметной улыбки. Да, он улыбался. Он был счастлив и был благодарен небу за то, что оно разрешило ему уйти за ней в небытие.
     Говорят, что тогда никто не стал разбираться во всём случившемся и дело было преждевременно сдано в архив, так как его никто не заводил. У Него было мало друзей, а в последние несколько недель Он вообще ни с кем не общался и не отвечал ни на звонки, ни на письма. Его похоронили рядом с Ней под одним надгробием. На похоронах, разумеется, почти никого не было, всё прошло тихо и быстро и вряд ли чем-либо нарушило привычный ход жизни жителей того городка. На их могиле всегда были свежие цветы. Их приносил Александр Скорбов, тот самый мужчина, что меньше месяца назад был на Её похоронах и которому удалось совсем немного поговорить с тем, для кого Она была жизнью. Александр Николаевич приходился Ей каким-то старым другом, с которым она очень редко виделась, но всегда поддерживала тёплые дружеские отношения, впрочем, как и со всеми, кто её окружал. Разумеется, обо всём этом мало кто знал и мало кому было до этого всего дело, просто ещё одна история жизни и смерти, каких на земле сотни и тысячи. Такая же трагичная и такая же красивая и печальная. Мало что нового. Всё на свете тленно и зыбко – ничто не вечно, и лишь любовь и память бессмертны, ведь именно благодаря любви и из-за неё на земле всё ещё живут люди, которые помнят…