Тайны Мэйн-Дринк. 9. 2 гл

РЕТРОСПЕКЦИЯ VII: ПОЛЕТ I
4 января 1981. Воскресенье.



Приятели терпеливо сидели в отдалении на обледеневшей лавке и даже не крутили головами. Деликатные, черти. А, может, уже сгоняли старика Фила до магазина и "греются".

Леонид, чувствуя, что может не выдержать предстоящей нервной нагрузки, быстрым движением отправил себе на язык сразу обе, добытые у Макса, таблетки. Затем повернулся к Маше, поймал и сжал в руках тонкую ладонь. Он чувствовал, что тает от грусти, растворяется, как сахар в стакане кипятка, но не поддался минутной слабости: не позволил войти нежным чувствам в свою омертвевшую, опустевшую оболочку. Он прощался с прежней, слишком выматывающей и раскалывающей пополам, жизнью.

–– Прости меня... – сказал он, мучительно ощущая свою вину перед этой девушкой, которая так много себя ему вручила. Ощущать вину? Да ещё мучительно? Теоретически не с чего. Хотя… Со стороны вышла совершенно пошлая и подлая история: добился своего и бросил...

–– Ты ни в чём не виноват, Лёня, – ответила Маша, стараясь варежкой незаметно промокнуть слёзы на розовых от морозца щёчках. – Я всё знала заранее... Ещё когда мы встретились. Но ты был нужен мне. А я – тебе... Ты, конечно, и сейчас мне нужен...

–– Мы же договорились, Маш... – прервал её Леонид, встревожившись.

–– Ты подумал: я буду сейчас тебя уговаривать? Навязываться? – неожиданно сквозь слёзы улыбнулась девушка. – Не бойся. И в мыслях нет. И так знаю, что ещё понадоблюсь тебе. Даже очень скоро... Возможно, опять на время...

–– Это тебе, девочка, – Эл сунул в руку Маши толстую разлохмаченную тетрадь в чёрной обложке.  ––  На память.

Девушка спрятала её за отворот пальто, и некоторое время колебалась, прежде чем спросить:
– Ты возвращаешься к жене?

– Нет, – уверенно ответил Леонид. – Я -- в Канавы. Совершенно гнусное место. Макс у какой–то старухи мне мансарду снял... А что? Тебе есть разница?

– Да... Мне непонятно, стыдно, но почему-то было бы больнее, если б ты вернулся к Рите. Как это может быть? Ведь, у неё тебе будет лучше...
 
– Я сейчас схожу туда. Попрощаюсь и с ней.

– Ну, всё. Иди к своим друзьям.
 
Она резко повернулась на каблучках, и её узкая фигурка в длинном, вышедшем из моды, пальто исчезла в уличной толпе. Сердце Леонида послало ногам импульс «догнать», но он волевым усилием сдержал порыв и пошёл прочь. Приятели, словно затылками смотрели: сразу поднялись со скамьи и двинулись за ним.

Эл медленно переставлял ноги и уже не ощущал ничего: ни жалости, ни раскаяния, ни чувства утраты. И это свобода? ...Вдруг невидимая горячая волна ткнула его в грудь. Внутренности как ошпарило. Он едва устоял на ногах – преображение! Даже прохожие показались теперь не чудовищами, ждущими твоего неверного шага, чтобы наброситься, а симпатичными людьми, понимающими и сочувствующими. Как в годы наивной юности. Мимо прошла обнявшаяся парочка, бесконечно глупая в своём взаимном самолюбовании и эгоизме счастья, не заметив, толкнула Стоевского, и он улыбнулся ей. Поздновато начали они действовать, но Макс – просто волшебник!

Эл прыгнул в подошедший трамвай, не заботясь о своих спутниках. Максим успел за ним один, Колян с филологом остались на тротуаре. Всё в том же непонятном возбуждении Леонид доехал до нужной остановки. Беспросветная тьма и одиночество заброшенной сторожки остались позади, и виделись теперь далёким кошмарным сном. Грязь и одиночество Мэйн–Дринк маячили где-то за горизонтом впереди и не были ещё реальностью. Сейчас он просто жил. Как в добрые, старые времена, когда непонятными казались слова: "страх", "бессонница", "апатия", "депрессия".

Стоевский бежал мимо высоченных домов знакомого микрорайона и не узнавал ничего вокруг. Сократив путь прямо по сугробам, он оказался у когда-то родного подъезда. Здесь, в кооперативной квартире, которую построил для дочери Ритин отец, начальник монтажного управления, они прожили три года. Лучшие годы жизни.

На крыльце оглянулся, вспомнив о Максе. Тот уже стоял рядом. Лестница... Дверь... Звонок...

– Привет. Это я.

Родная женщина, открывшая дверь, не рванулась навстречу, сдержалась, и только пытливо впилась глазами в глаза.

– Я ждала тебя сегодня, – произнесла Рита, делая шаг в сторону. Да что они все в кассандры сегодня подались? – Что замер? Проходи. Сигареты есть? ...И Макс здесь! Ну, парочка – не разлей вода. Иди уж и ты.

Сняв пальто и ботинки в прихожей, приятели прошли в единственную комнату. Стол был заставлен разнообразными салатами и ёмкостями.




После обеда, прошедшего в нетягостном молчании, Макс понимающе сощурился, хитро подмигнул и с фужером в руке вышел на кухню. Эл впервые подумал, что неплохо было бы дать этому психологу в морду. На всякий случай.

– Ты что, ждала меня насовсем? – спросил Эл, глядя жене в лицо. Они сидели рядом на диване, таком родном, что сердце поднялось к горлу.

– Не знаю. Нет, наверно.

– Но думаешь, что я всё равно вернусь?

– Конечно.

– Зачем же даёшь развод?

– Макс посоветовал. "Свободу, – говорит, – нужно вернуть, чтобы смочь вернуться".

– Так ты теперь с ним советуешься?

– А что? И, вижу, не зря: начинает приносить плоды.

Леонид помолчал, опрокинул в пищевод рюмку водки, но с раздражением почувствовал, что прежний запал и решимость начинают его покидать. Он заторопился высказать то, что хотел, пока не раскис окончательно, пока мучительная прежняя раздвоенность вновь не захватила сердце. Этого нельзя было допустить: там давно изученный тупик.

– Марго, я ухожу... Насовсем.

– И куда? К той девочке–студентке?

– С ней тоже всё.

– А институт? Бросишь? Тебя, ведь, отчислять собрались.

– К чёрту институт! Я такую работу с Максом осилил, что в Европе заинтересовались… Вплоть до Нобелевской... А ещё... Тут вопрос жизни и смерти решается...

– Ну, раз ты так решил, давай прощаться.

Рита прижала голову блудного мужа к своей груди и незаметно промокнула слёзы рукавом нового вечернего платья. На тёмном кружеве чёрная тушь с ресниц следов не оставила. Точнее, их не было видно. Ритина любовь к мужу была немного материнской: внутри себя она готова была ему всё простить, оправдывала все его выверты, но, как строгая мать, не имела права этого показывать. Эл, ощутив щекой прикосновение родного тела, уже в который раз усомнился в правильности своего решения.

Рита подняла лицо Леонида своими мягкими руками. Забытый мёд её губ хлынул в истерзанную душу Стоевского, закрутил вокруг сердца бешеный хоровод. Его ладонь, обретя вдруг собственную волю, скользнула под платье и не встретила препятствий в виде нижнего белья. В одно мгновение Эл позабыл все выдуманные им теории об устройстве жизни и Вселенной, забыл обо всём, но взамен вспомнил забытый запах кожи родной женщины. Марго подчинилась порыву мужа и быстро увлеклась сама.

– Не буду себя обременять, – крикнул из прихожей Макс. – Думаю, вам полчаса хватит.

Хлопнула входная дверь. Косяк принял на себя непонятную вспышку раздражения доктора. Эл и Рита ничего этого уже не слышали: их пальцы нашли на телах друг друга такие места, импульсы от которых заглушили бы и выстрелы "Авроры" Даже если б крейсер просунул ствол своего главного калибра прямо в окно.

Но спустя четверть часа, вместе с нормализацией частоты сердцебиения, снижением артериального давления и успокоением гормонального урагана, мысли о жизни вернулись. Правда, в несколько изменённом виде.

– Мне кажется, – сказал Эл, пытаясь распутать узел, в который заплелись штанины его брюк, – сегодня день какой–то особенный. Столько всего произошло! За год столько не происходит!

– Расскажи, – отозвалась Марго, появляясь из ванной уже в халате.

Эл притянул жену к себе и решился на откровение.

– В эту ночь я неожиданно отказался от выгодной и безнравственной женитьбы. А, ведь, совсем уж было собрался...

– На Лизе–Лепёхе, что ли? Наслышаны уже.

– Да? Не перебивай! Остаток ночи шлялся по городу с мыслями о верёвке, и к утру совершенно созрел. Спасло чудо: ни свет, ни заря явились вдруг Макс с Коляном, вынули из петли и затащили к каким-то чудным старикам в драмтеатр. Там созрело новое решение: отложить бессрочное путешествие в Ад, ради срочного в Бред...

– Как это? Куда? Поясни.

– Да неважно. В одну чёртову дыру, в клоаку, короче, где всем хорошо, оттого, что они свободны. От всего, от всех условностей. Даже от себя... И моя бешеная работа вновь смысл начала приобретать... Пошёл прощаться с Машей и тобой, и вдруг – бац! – седьмая смена: жить снова хочется...

– Лёня, – с заблестевшими влагой глазами, сказала Рита. Прежде он никогда не видел её плачущей и почувствовал болезненный укол в сердце. – Прости, но, по-моему, ты делаешь непоправимую глупость. Ты пропадёшь с этими экспериментами над собой. И с этим твоим Максом... Как ты не видишь, что он тебя использует?

– Прекрати. Я это уже сто раз от отца слышал. При чём тут Макс? Я что, пустое место? Просто у меня есть свой Эльбрус. И моя душа не горбушка: на куски не ломается...

– Ошибаешься ты, мой дорогой. Не из-за нас душа твоя рвётся, – тихо и устало произнесла Марго. – Не столько из-за нас. Но, когда ты это поймёшь, боюсь, поздно будет... – Она помолчала. – Останься. Или уж иди к этой Машке. Только не будь один – пропадёшь...

В прихожей щёлкнул замок: вернулся пунктуальный Макс. Вошёл с пустым бокалом, наполнил, сел напротив.

– Ну, что, голубки? Смотрю, у вас полное взаимопонимание? Мэйн–Дринк отменяется?

– Может, пока, обойдутся твои Канавы без меня? Покоя захотелось. Тихого, семейного счастья.

– И чудненько! – обрадовался Макс. – А не закрепить ли ваш новый союз хорошим путешествием? А? Полётом за пределами разума?

У Леонида всё внутри замерло. Что он такое говорит! При Марго! Совсем, что ли, сдвинулся по фазе? Искоса, с тревогой, бросил на супругу взгляд: поняла ли она что–нибудь? Рита, странным образом, не переспросила, не удивилась, просто с тревогой в голосе усомнилась:

– Сейчас?

Эл посмотрел на неё расширившимися от изумления зрачками.

– Ты... что?.. Пробовала уже?

– Тебе одному, что ли, пробовать? – фыркнула она в ответ. – Ещё не пробовала, но давно собираюсь. Знать хочу, ради чего мой супруг готов перечеркнуть свою жизнь. Да и родных в придачу.

– Не ссорьтесь, ребята. У меня есть одна изумительная штучка! Ты, Лёнь, ничего подобного не пробовал...

– Да всё я уже перепробовал. С твоей помощью. Даже "ломку". А, ведь, изначально договаривались, что ты этого не допустишь!

– Ничего себе! С больной головы на здоровую. Зачем сам стал частоту менять?

Леонид потупился:
– Машина оказалась запущена. Я – шестерёнка. После той чёртовой «мамбы», депрессуха задолбала...

– Так ты и дозировку изменял! Самодеятельностью занялся. Каб ты меня всегда слушал... Вот и сейчас. Отказываешься...

– Бесполезно. Всё уж опробовал.

– О–о! Как ты не прав! Насчёт "всего". Больше скажу: всё что было - мусор по сравнению с той штучкой, которую я вчера надыбал! Недаром её "философским раем" зовут.

– Что-то новое?

– Не очень. Индейцы его уже тыщи лет тянут. Из кактусов.

– Читал где–то. И как называется?

– Мескалин.

– Точно! Из группы психоделиков. В Штатах у хиппарей "на ура" сейчас. Физическая зависимость не вырабатывается... – Стоевский всё больше заводился. – Только, говорят, эффект не предсказуем? Каждый эпизод разный...

- А что плохого, что разный? Не скучно. Главное, оптимизма добавляет. И, говорят, помогает зависимость от всякой другой дури преодолеть.

– А как раздобыл–то?..



Скептицизм к новому эксперименту и после начала всё не проходил. Ощущая ладонью тепло руки Риты и исходящее от неё волнение, он недоверчиво закрыл глаза. Перед ними замелькали только привычные светящиеся точки. Потом сверху вниз медленно проплыла паутинка и скрылась за пределами зримого чёрного пространства. Эл уже потерял надежду за ней уследить, как она, именно она, снова появилась откуда–то сверху и проделала в точности тот же путь. Затем повторила его снова и снова.

Неожиданно Леонида поразила полная тишина. Такой не бывает, даже когда затыкаешь уши – там всегда пульсирует кровь. Такая тишина наступает, наверное, для мёртвых в толще земли... Тишина болезненно давила, но открыть глаза Стоевский не посмел. Да, пожалуй, уже и не смог бы – веки отяжелели. Он напряжённо прислушивался и вскоре уловил тихий далёкий шум.

Шум быстро приближался, нарастал, и вдруг резко всё изменилось. Грохот и лязг просто оглушили. Эл хотел заткнуть уши, но не смог – рук не было. Точнее, нормальных, послушных приказам мозга, рук. Место левой занял гигантский шатун, приводимый в движение массивным поршнем, стремительно снующим взад–вперёд по прозрачному цилиндру. Вместо правой оказался толстенный пульсирующий шланг, уходящий куда–то вверх и плюющий из прорех во все стороны кипящее масло. Да и самих ушей не осталось. Их заменили два чугунных диска, соединённые чёрными кабелями, часто–часто ударяющие друг о друга. Леонид попытался рассмотреть свои пальцы, но пришёл в ещё больший ужас: они превратились в шатунные шейки, в бешеном ритме вращающие какие–то коленвалы вокруг неизвестных осей.

От ужаса безысходности пот выступил у путешественника на лбу, но это был не лоб. Вообще, не голова. Вместо неё торчал огромный, наглухо заклёпанный, чёрный ящик, гудящий и сыплющий искрами. Пот тоже имел необычный вид миллионов мельчайших капель масла внутри прозрачной сферы, закреплённой на этом ящике, и выпрыгивающих с бурлящей поверхности, как мальки из реки.

Эл прекрасно всё видел, всего себя, превратившегося в эту жуткую грохочущую громадину. Мог рассмотреть каждую деталь, каждую подробность, как сторонний наблюдатель, хотя точно знал: это он сам, его многострадальный организм. Как же можно охватить взглядом всё, не двигаясь с места? Парализующий волю ужас мешал рассуждать логически. Может быть, глаза отделились от тела, и летают сами по себе? Да нет, вот они – две толстенные связки разноцветных проводов, идущие от чёрного ящика к белому, поменьше... Значит, не глазами он себя видит, а чем–то другим...

К ящику–голове тянулось множество других кабелей и труб, резиновых, стальных и всяких, самых разных диаметров, от катетерных до магистральных, типа "Уренгой – Ужгород". Да ещё, каких–то стержней, приводных ремней, оцинкованных желобов, брезентовых рукавов, подъёмников и лифтов, эскалаторов и тайных ходов.

Откуда всё это тянется? Из каких глубин? Как проследить?.. Впрочем, это оказалось вполне реальным: зрение было абсолютно гибким, подвижным, и не связанным с определённой точкой чудовищной машины. И времени предостаточно. Ведь, вечность – это довольно много. При наличии этого параметра  понятие "заблудиться" теряло смысл.

Эл немного успокоился и попытался проанализировать ситуацию. Хотя, возможно, пора не анализ делать, а ставить себе диагноз... Думалось без особого напряжения. Раз он сознаёт себя, значит, существует. А, значит, нужно осваиваться, приспосабливаться в этом чудовищном мире. И начать с точного определения границы себя. Скоро это стало получаться. Его сущность компоновалась вокруг того заклёпанного чёрного ящика, а где–то от него на периферии начинало ощущаться чужое. Всё множество коммуникаций, тянущихся от ящика – или к нему? – можно было классифицировать по нескольким основным направлениям. Не все из них находились в рабочем состоянии. Некоторые пребывали на консервации.

Исследуя пограничные с собой области, Эл наткнулся на группу, которая оказалась самой короткой и мощной, работала активнее остальных. От странного механизма по широким венткоробам к нему мчался плотный горячий поток. Непонятно, каким образом, но он узнал Риту. Объяснить "почему" не мог, но был полностью уверен. "Привет, Марго!" хотел крикнуть Эл, но, конечно, ничего не получилось. Да, если бы и сумел он образовать в этом мире какую–нибудь звуковую волну, она бы вмиг потонула в оглушающем грохоте. Неужели опять полное одиночество? Сделав над собой нечеловеческое усилие, Леонид сумел отдать мысленную команду чёрному ящику, и послал "Рите" привет в виде волновых колебаний давления масла. И получил незамедлительный ответ, ощутив три ритмичных перерыва в поступлении горячего воздуха. Контакт был установлен.

Итак, здесь можно жить! Во всяком случае, тут ты, безусловно, нужен: без тебя, как и без каждого из этих функционирующих узлов, и даже винтиков, невозможно это жуткое движение. Но какова же его цель? Вечный, мучительный вопрос... Может, именно теперь удастся получить на него ответ? Тысячи, миллионы деталей работают, подчинённые этой неведомой цели – или чьей–то неукротимой воле? – выполняют строго определённую функцию. Определённую кем?.. И куда мчится вся эта махина? На воскресный пикник? Или навстречу гибели? Честен и разумен водитель, или он в дугаря пьян?.. Нет, ни один подшипник, и даже передняя фара, если таковая имеется, не дадут на это ответ...

Но всё равно, пока здесь можно жить. Эл надолго погрузился в блаженное состояние бездумного подчинения чужой воле. Как чудесно быть неприметной и нужной деталью отлаженного механизма! К чёрту поиски смысла и цели! Крутись – и никаких забот. А как всё здорово продумано: контакт с любой деталью, в любом, самом удалённом, конце этого механического мира, обеспечен. Среди этого неудержимого движения стальных чудищ всевозможного калибра, находятся его друзья и близкие. Наверняка, расположены в какой–то логической системе. Зрение Эла лениво поплыло, особо не удаляясь, в поисках остальных. Макс всё никак не попадался, но отовсюду слышались разнообразные импульсы, говорящие: "Привет, Эл! Как жизнь? Сколько лет, Эл!" В различных частях и агрегатах, не взирая на обильную смазку и копоть, он узнавал то Коляна, то братьев, то Лизу с Танькой.

Скоро он случайно наткнулся на Машу. Случайно, потому что искать там, где она оказалась, никак не пришло бы в голову – она была внутри него. Нашёл, и эйфория сразу кончилась. Маша тихо умирала, лишённая главного источника питания. Того источника, который он когда–то сам создал и подключил к ней, тем оживив, а теперь выдрал все соединительные провода и шланги. Выдрал "с мясом", так, что восстановить питание уже не возможно... Если, конечно, не отнять их у кого–то другого, такого же близкого... Что же это!!! Неужели и здесь те же проклятые переживания?! Неужели от них не спрятаться и за пределами того мира, за пределами мозга?

Вдруг что-то случилось: вся могучая, бескрайняя, грохочущая махина неожиданно дала сбой. Эл почувствовал, как в его топливопроводах стремительно падает давление, а свечи перестают искрить одна за другой. Ещё не понимая, что происходит он из состояния блаженного покоя перешёл к полному отчаянию. Кто-то выключил рубильник. Общий, главный, или персонально его, Эла, он уже не понимал, да и не пытался: какая разница, если это конец?.. И тут он увидел, наконец, Макса. Он был огромен и страшен в своём полновластии...

Подобного состояния ужаса, страха, на каком–то витальном, биологическом уровне, Эл не испытывал никогда. Под космическим давлением этого страха, тонкая оболочка, за которой обитала его душа, хрустнула, словно раковина улитки под валом катка.




Эл всё–таки выжил. Он долго выпутывался из каких–то вязких тенёт, похожих на бесконечную паутину, но, наконец, сознание вернулось. Макс сидел на подоконнике, спиной к окну, за которым снова зияла безлунная чернота. Горел только ночник, и его лицо пряталось в тени. Стоевскому показалось, он с любопытством созерцал очередное рождение приятеля в реальный мир.

– Сколько времени? – спросил Леонид непослушным языком.

– Лучше бы спросил: "какой день".

Рядом с собой Эл увидел Марго. Она обеими руками держалась за голову.

– Что с тобой? – прикоснулся он осторожно к её плечу. – Всё в порядке?

– Нет. Не в порядке! – со злостью, хоть и чуть слышно, ответила Рита. Она медленно отняла руки от лица, и Леонид увидел, какие у неё стали красные, мелко дрожащие глаза. – Совсем не в порядке...

– Ты что–то плохое увидела?

– Ничего я не увидела... Только пропасть и ад...

– Я тоже...

– Я была уверена, что не выживу... И я умерла уже... Прогони его. Я больше не хочу его видеть. – Марго с ненавистью поглядела в упор на криво усмехающегося Курмана. – Или уходи с ним.

– Макс, уходи, – сказал Эл. – Я остаюсь.

– Дело хозяйское, – равнодушно пожал плечами Максим и пошёл в прихожую. – Вам порошочку не оставить? – с ноткой издёвки бросил через плечо.

– Убирайся! – почти в истерике крикнула Рита.

На пороге, когда Леонид двинулся запирать за ним дверь, Макс задержался и, пророчески подняв указательный палец в потолок, произнёс:

– А Мэйн–Дринк тебя ждёт. Маме-Бренди за месяц вперёд уплачено... Не сможешь ты эксперимент на середине бросить.




Курман оказался прав: через три дня Эл понял, что должен идти до конца. Пятое было где–то рядом.


Рецензии