Похождения Л. Мышкина. 1 Утро в деревне Лимассолов

Глава 1.
Утро в деревне Лимассолово.
 Определенно, это было не самое лучшее утро Леши Мышкина. Когда сквозь его мутное сознание начали проступать мысли о воде, он попытался разлепить глаза и понял, что эта задача ему не под силу. Голова Леши тяжелым камнем лежала на смятых простынках и совершенно отказывалась соображать.
Да, вчера было весело. В этот раз он не просто перебрал, как это случалось с ним обычно, он слишком перебрал. Коньяк, водка, текила, ром – Леше все  казалось, что ему мало. Так ему показалось даже тогда, когда его брателло Ручински притащил гашишные плюшки. Они ангажировали каких-то чудных волгоградских студенток в таком же волгоградском «Дольче» и долго впаривали им про жизнь кипрских мажоров и про то, какие теплые кровати у Леши дома.
Куда потом делись студентки и брателло Ручински, Леша не знал. Он знал, что долбанное кипрское солнце лижет ему веки, что  его белая рубашка от Армани пропахла чьими-то испражнениями и что ему ужасно хочется пить.

- Ять, -  прохрипел Мышкин, облизнув ссохнувшиеся губы, и попробовал подняться.
Дорогая французская кровать заскрежетала под его весом, и воспаленное сознание принесло картинку прошлого вечера:
Леша, еле стоящий на ногах, делает третью бутылку с божественным дымом, заливает все это ста граммами текилы и лезет целоваться к какой-то девушке с большими достоинствами, но поскальзывается, попадает носом в достоинства  и почему-то говорит:
-Педо в жопу.
После этого в жопу был послан сам Леша, что не слишком его расстроило – Кипрские звезды были прекрасны, музыка попадала в такт учащенного биения сердца, и только поднявшиеся волны согнали с берега страстную кошачью парочку.
Но ночь закончилась, и Леша Мышкин лежал на собственной кровати и единственной его мечтой было доползти до кухни и сделать глоток ледяной воды. Но солнце жарило, и Мышкин по-прежнему оставался лежать с раскинутыми руками и ногами в дорогих мажорных ботинках.
Он уже давно жил один. Родители оставили ему чудную недвижимость в греческом стиле,  с залитой солнцем террасой, витым виноградом вокруг всегда идеально белых колонн и плоской крышей, на которой Леша валялся целыми днями, покуривая кальян и наблюдая морские пейзажи.
Отец Мышкина держал сеть русских ресторанов по всей Европе, и, по словам его самого, «зарабатывал весьма недурно». Недурно заключалось в том, что ему хватило на новый черно-блестящий «Порш» и небольшое греческое гнездышко в городе Лимассол республики Кипр. Мадам Мышкина была гарной украинкой «из низов» с пышным бюстом и выбеленными зубами, она трепетно относилась к любимому сыну и позволяла ему делать все, что душа пожелает, в полной мере постигнув философский смысл фразы «чем бы дитя не тешилось». А тешилось дитя много чем: алкоголем, легкими наркотиками и девочками, ведя счастливую и беззаботную жизнь русского мальчика-мажора в жаркой республике Кипр.
Кипр принял и понял  широкую русскую душу Мышкина-младшего: закрутил жарким песком, окунул в прохладную морскую воду  и понес по пенным вечеринкам то в одном клубе, то в другом, то в третьем. Жить было хорошо.
После нескольких героических попыток Леше все-таки удалось сползти с кровати и , держась за позолоченную мебель, воздух и дверные косяки, добраться до кухни. Графин с водой стоял в центре круглого стола, и капли стекали по его круглому солнечному бочку. Кондиционер работал на всю, выдувая пузыри из  липкой Лешиной рубашки, загорелая рука Мышкина жадно потянулась с графину, дотронулась до его прозрачной прохлады и уже было хотела сделать усилие и осушить целебную жидкость одним махом, как Мышкин понял, что он на кухне не один.
Сзади, ухмыляясь дорогими зубами, стоял Дмитрий Мышкин, его отец. Он был могуч и волосат, потрясая огромным деревенским кулаком, доставшимся ему от пра-пра, рязанских крепостных крестьян Мышкиных.
Мышкин- старший посмотрел на сына.
Закурил «Кэптен Блек», наполнив кухню дорогой вишневой вонью.
Убрал кулак, скрестил руки на груди.
И начал орать.
Мышкин-младший стоял, не шелохнувшись. Он собирал по кусочкам остатки сознания и пытался воткнуть, как дражайший папа так скоро вернулся из Франции, почему он сейчас  кричит и употребляет такие слова, как «выродок», «мразь» и другие, гораздо менее литературные.
В какой-то момент Лёше стало казаться, что папа, его кулаки, дурманящий вишневый «Кэптен» - не что иное, как сон, вызванный тяжелым похмельным бредом. Стоит его стряхнуть, и все вернется на круги своя.
Внезапно Мышкин-старший, изрыгнув последний поток ругательств, замолчал. Он порывисто закурил новую сигарету, долго-долго щелкая колесиком зажигалки.
Потом опустился на стул и уставился на графин с водой.
-Пьянь,- сказал он скорбно, скорее графину, чем Леше, притихшему  и грузно дышавшему перегаром.
-Пап, - хотел начать Лёша, но горло его пересохло, и он произнес только «ап» и шумно сглотнул.
Мышкин-старший наконец поднял глаза. Они были серого выцветающего цвета с красными бессонными прожилками.
- Ты через месяц заканчиваешь школу. Собираешься поступать?- спросил он тихо
«Поступать» был опасный вопрос для Лёши Мышкина. Пару лет назад они с брателло Ручински собирались бросить Лимассол и рвануть в Вегас, чтобы открыть свою часовню для треш-новобрачных. Но месяц назад брателло  сообщил, что уедет в  штат Нью-Йорк изучать биологию. Обещал писать и прислать денег на открытие часовни.
Армия Мышкину не светила из-за проблем с эндокринной системой. Леша не особенно знал, где у него эта система, но знал, что она избавляет его от кирзовых сапог и бритой головы.
И хорошенько подумав, Мышкин-младший ответил:
-Нет.
Отец не закричал, не обрушил на сына матерное цунами. Он спокойно поднял усталые глаза, вытянул длинные крепкие ноги и просто сказал:
-Да.
В принципе, это было не так уж плохо. Платное высшее образование в Европе- и снова бесконечные попойки, пати, укуривания у кого-нибудь на хате. Лёша даже почти успокоился.
Он присел на подоконник, наконец-то хлебнул из графина, приложил лоб к его прохладе.
Отец не шелохнулся.
-Ты поедешь в Россию, Лёш, - сказал отец, вставая со стула.- и будешь учиться в МГУ.
Как бывает в американских фильмах, графин выскользнул из потных и слабых Лешиных рук, но не разбился, а упал под стол, замочив мажорные ботинки кристальной водой.
-Пап, я это…я не поступлю,- замотал головой Лёша, все еще лелея надежду, что все происходящее - сон.
Дмитрий Мышкин флегматично потянулся, обнажив твердые мышцы. Подошел вплотную к сыну. Посмотрел серыми, почти бесцветными, глазами в Лешины, карие.
-Прости. Так надо,- процедил он сухо.
Одним рывком повалив сына на столешницу, Дмитрий Мышкин вытащил из брюк дорогой кожаный ремень с тяжелой пряжкой. Он стянул с Леши запотевшие брюки и исподнее и яростно хлестнул пряжкой. Леша не вырывался. Он тихо заскулил от боли, до крови закусил губу и замолчал.
Алексею Мышкину было семнадцать лет. Его пороли впервые.
***
-Дела, дела, - просопел Ручински, когда на следующий день Леша заглянул к нему рассказать новости.- Стало быть, ты уезжаешь?
-Стало быть, - Мышкин стоял в коридоре, прислонившись к косяку. Он отказывался сесть, делая вид, что спешит. На самом деле сесть ему было просто больно.
-Дела, дела, -снова хрипнул Ручински.- Тебе предстоит поступать?
- Я…я не знаю, -Мышкин потупился. –Ты же знаешь, бро, что я не поступлю без, - он не мог сказать без папиных денег и поэтому произнес просто: Без отца.
-Без отца,- кивнул Ручински. Я не думаю, что он оставит тебя без протекции.
-Он может.
-Нет, Лёш.
Да.
Забывшись, Лёша сел на мягкий кожаный диван, обхватил голову руками и уставился потухшим взглядом в ворсинки своих джинсов. Боль отдала почему-то в поясницу и осталась там. Мышкин поморщился, не издав ни звука.
Он сидел, обхватив голову руками, и вспоминал.
…Вспоминал, как впервые оказался в аэропорту Ларнака с дурацким маминым чемоданом от Луи и вдохнул в себя  душную  кипрскую жару. Как иногда ездил в центр города поглазеть на блестящие витрины и уличных торговцев. Там к  вечеру становилось не так жарко, город окрашивался огнями, маленький «совковый» автобус пыхтел по магистрали, перевозя пассажиров в туристическую часть Лимассола. Как в конце сентября разъезжались последние гости, а он так и оставался вечным туристом, загорелым и красивым «местным» мальчиком. Они уезжали- в свои  Сарански и Магаданы, а жизнь Леши так и продолжала крутить свой вихрь, не сдвигаясь с точки отсчета.
-Ты че, бро?- Ручински потрепал Лешу по плечу.
-Я? Ниче. Пока, брат.
И Лёша пожал руку Ручински и спешно вышел из дома, хватанул ртом вечерний воздух, посмотрел вдаль, где за горами садилось солнце.
Неведомое доселе чувство, тоска, охватило его целиком и сдавило худую грудную клетку. Озадаченный Ручински еще стоял в дверном проеме. Лёша думал, что завтра они все равно еще увидятся, пойдут на пляж, завалятся в какой-нибудь дурацкий клуб, пропустят по стопочке чего-нибудь эдакого.
Но дома ждали утренние билеты в Москву, и больше Мышкин своего «брателло» не видел.
Вроде как- был в твоей жизни человек, а теперь его нет.