Иллюзия

Мы с ним ни разу не целовались.
Хотя и были знакомы около года.

Его кто-то привел в мою Безумную квартиру. А, может, я привела его сама. Я не помню.
Он просто садился в уголке дивана и смотрел. Смотрел, как я рисую картины. Или вяжу длинный нескончаемый полосатый шарф. Или мою посуду. С его места прекрасно был виден кусочек кухни с умывальником. Или как я целуюсь с другими.
Он был странным. Таким же странным, какими странными были все те,  кто попадал в мою квартиру. Запущенную, со старой мебелью,  доставшейся мне в наследство после смерти тетки Анны в придачу к однокомнатной хрущевке. Ее окна выходили на автомобильную трассу.
Автомобили проносились мимо окон постоянно, создавая в квартире неутихающий шум и причастность к большой жизни.  Они куда-то мчались, спешили, торопились в неизвестные дали. А моя квартира оставалась задымленной, запущенной, заваленной ненужными мне вещами, пропахшей красками. Но стоило выглянуть в окно, и я понимала, что где-то там, за перекрестком с задорно подмигивающим светофором, существует другая жизнь, в которую, при желании, можно попасть.
Но желания не было. Мне нравилась моя жизнь, не обремененная заботами. Нравилось, что я могу писать картины в любое удобное время. Даже посреди ночи. Даже посреди шумной вечеринки. Отставив в сторону бокал с мартини. Хрустальный бокал, тоже доставшийся мне в наследство от тетки Анны. Он был один, такой неуместный в этой квартире. Такой же неуместный, как и он, молча сидящий в уголке дивана.

Мы с ним почти не разговаривали. О чем нам было говорить? Он был так далек от интересов нашего богемного круга. Думаю, что он даже не знал, что такое виженари арт, которым я увлекалась в то время. Размазанные по холсту яркие пятна казались мне откровением, открытием свыше, разговором со мной Богом. Лучше всего разговор получался после нескольких бокалов мартини и выкуренной пачки сигарет.
Он лишь смотрел за быстрыми движениями моих рук и молчал.
- Хочешь, я нарисую тебя? – спросила я его однажды.
Он, молча, помотал головой, и я ему больше не предлагала.
Иногда он меня вытаскивал на улицу. И я постоянно мерзла, ругая себя за то, что никак не могу довязать длинный полосатый шарф. Город меня пугал. В нем было много людей, шума, красок. Серых красок. А я любила яркие тона. Я спешила вернуться в свою квартиру, под надежную защиту стен с обшарпанными обоями.
В свой мир, в котором он, наоборот, казался неуместным.
- Зачем ты приходишь? – спросила я его однажды. – Что ты здесь ищешь?
И он опять лишь пожал плечами. Знал ли он сам об этом? Что его тянуло ко мне? Я была непонятна ему, как волшебная сказка. От этого и притягательна. Насколько может быть притягательна незнакомка в протертых до дыр джинсах, растянутом свитере и с опухшими от бессонной ночи глазами.

Я о нем никогда не думала, даже не вспоминала о его существовании в то время, пока он отсутствовал. Иногда день, иногда два месяца. А потом он опять приходил, садился в уголке дивана и смотрел на меня.
- Ты хочешь меня поцеловать? – спросила я его однажды.
Меня всегда раздражали вещи, которые я не понимала. А он был именно из категории таких вещей.
Я думала, что он опять, по своему обыкновению, просто пожмет плечами. Но он ответил:
- Хочу.
- Тогда в чем же дело? – спросила я, и голос мой дрогнул.
- Но этого не хочешь ты.
Я расхохоталась. Не знаю почему. Наверное потому, что в Безумной квартире для поцелуев не нужны были разрешения. Здесь целовались все и со всеми. Кроме него. Поэтому он и был чуждым элементом в ней.

Иногда приходили родители. Мама брезгливо морщила нос, приподнимая двумя холеными пальчиками кем-то забытый грязный свитер. Папа горько вздыхал, обводя взглядом запущенную квартиру.
- Как ты живешь? – у родителей просыпался родительский инстинкт, и появлялось желание меня воспитывать. – Ты превратила квартиру в свинарник. Неужели ты никогда не остепенишься? Скорее бы у тебя появился молодой человек.
- У меня есть, - отвечала я, вспоминая его, сидящего в углу дивана.
- Кто он? Почему ты нас не познакомишь? – кудахтали родители. – У вас с ним уже что-то было?
Я мотала головой. С ним у меня ничего не было. Мы с ним даже не целовались.
- Ну и хорошо, - говорила мама. – Знаешь ли, девушке до свадьбы…
- Я знаю, - перебивала я ее.
И облегченно выдыхала, когда родители покидали квартиру. И прятала оставленные ими деньги в верхний ящичек старого тетианниного комода.

- Знаешь, а я сказала родителям, что ты мой парень, - сообщила я ему, когда он уселся в уголке дивана.
- Зачем?
Я подвинулась к нему так близко, что почувствовала на лице его дыхание.
- Неужели ты не хочешь быть моим парнем?
- Хочу. Но этого не хочешь ты.
Я взорвалась. Откуда все знают, что я хочу? Почему никто не спросит меня, что хочу я на самом деле?  Какое право имеет кто-то решать за меня?
Я его выгнала. Первый раз за все время нашего знакомства. И это было странно.  Потому что никогда никого не выгоняла из своей Безумной квартиры. Все приходили сюда когда захотят и также уходили. А в этот раз я его выгнала сама.
А потом уткнулась носом в уголок дивана, еще хранящего его тепло, и отлежала, не двигаясь, три часа.

Кем он был для меня, этот парень, с которым мы даже ни разу не целовались? Успокоением? Отдушиной? Упреком моей пустой, никчемной жизни? Несбывшейся мечтой?
Я не знаю.
В моей жизни уже давно нет Безумной квартиры. Как нет и тех, кто приходил в нее. И увлечение виженари арт осталось за ее порогом. Никогда больше мои картины не играли таким буйством красок. И недовязанный полосатый шарф оказался выброшенным на помойку.
Но иногда, когда я бездумно бреду по городу, разгребая ногами опавшие листья,  нет-нет, да и покажется, что в безликой толпе  я вижу лицо парня, с которым никогда так и не поцеловалась.

И я бегу к нему…