Сокровища черного ордена

«Сокровища черного ордена»,-так называлась книга немецкого публициста Юлиуса Мадера о нацистских преступниках в годы второй мировой войны. В частности, речь там шла о тех, кто занимался фальшивомонетчиками, точнее, кто ими  командовал в гитлеровском рейхе. Там я нашел имя Отто Готтша, который во время оккупации Таганрога оставил в моем родном городе кровавый след. Он возглавлял так называемую фельджандармерию, которая располагалась в бывшей Чеховской гимназии.
  Моя повесть «Обжалованию не подлежит» была почти закончена, но я не мог никак найти, что называется, «последнюю точку».Встреча с Готтшем и должна была стать этой «последней точкой».Кроме этого, мне нужен был «конец» для другой моей повести «Желтый круг».
-В 1969 году меня включили в дискуссионную молодежную группу, и я попал в ФРГ, где проживал Готтш.
Наш срок пребывания подходил  концу, когда гид нашей группы Ганс Хепе предложил мне выступить с интервью по западногерманскому радио. Радиостанция находилась в Кельне. Этот шанс я упустить не мог. Готтш как раз проживал в Кельне. Я рассказал обо всем руководителю нашей группы, работнику ЦК комсомола.
-- Я тебя одного не отпущу к этому... Готтшу. Фашист! От него всего можно ожидать!
-- Костя, брось говорить глупости! Что он, убьет меня, что ли?.. Скорее я его убью, -- пытался я неудачно пошутить.
-- А что? Не сдержишься... Убьешь не убьешь, а дашь по физиономии, а это дипломатический скандал...
-- Перестань, пожалуйста... Иначе я жить после этого спокойно не смогу...
Словом, мы договорились. Наутро из Эссена электричкой я выехал в Кельн. 
На вокзале меня встретил представитель Кельнской социалистической организации молодежи по связям с прессой, паренек в джинсах, со странной для немца фамилией Лааф. Правда, имя у него было чисто немецкое -- Гельмут. С Гельмутом мы сразу же отправились на радиостанцию пешком.
-- Дас ист нихт цувайт, -- сказал он.
Действительно, это было недалеко. На многоэтажном здании висели вывески: «Немецкая волна» и «Вестдейчерундфунк».
-- Лааф, куда это мы пришли? Это же «Немецкая волна»...
-- Да, в этом же здании и «Немецкая волна». Они что-то там вещают на заграницу... А вы будете выступать по «Вестдейчерундфунк» -- по западногерманскому радио...
Не буду вдаваться в подробности, скажу только, что вопросы мне задавали самые «безобидные», без всяких «подковырок», которые я все же ожидал. Через полчаса мы уже вышли из студии. Я сказал Лаафу, что мне нужно разыскать некоего Готтша, и назвал адрес.
-- Вы не могли бы мне помочь?
-- Охотно, -- ответил молодой немец и спросил: -- Это что, ваш знакомый?
-- До некоторой степени...
-- Нам надо сесть на пятый автобус... Четыре остановки...
Улица, где жил Готтш, находилась в районе, сильно разрушенном во время войны и заново отстроенном. Эта часть города ничем не напоминала старые немецкие города: всюду бетон и стекло.
Лааф спросил, пойду ли я сам или он должен сопровождать меня.
-- Пойдемте вместе, если вы не возражаете. -- Я еще раньше решил, что в такой встрече свидетель не помешает. И лучше, Лааф,если  разговор начнете вы...
-- Почему? Вы ведь хорошо владеете немецким.
-- Не так хорошо, как мне хотелось бы. Я прошу вас... И, пожалуйста, ничему не удивляйтесь... Если у вас будут потом вопросы, я охотно отвечу. И еще: скажите, что я иностранец, но не говорите пока, что я русский.
Лааф, как мне показалось, с любопытством посмотрел на меня и не без иронии спросил:
-- Будете англичанином?
-- Я плохо говорю по-английски.
-- Тогда шведом, -- решил он. -- И рост у вас подходящий, и шведского тут наверняка никто не знает.
Дверь нам открыла уже немолодая, но стройная, подтянутая женщина.
-- Мы хотели бы видеть господина Готтша, -- сказал Лааф.
-- Мужа нет дома. Он в конторе... Простите, а кто вы? -- спросила женщина, внимательно оглядывая меня. .
-- Этот господин из... Швеции. У него есть дело к вашему мужу. Не будете ли вы столь любезны сказать адрес, по которому мы могли бы найти офис  вашего супруга?
Фрау Готтш еще раз оглядела меня. Наконец она назвала улицу и номер дома, где помещалась контора.
Мы без труда нашли сохранившийся с довоенного времени дом. Но от старого дома осталась одна оболочка. Все внутри переделано в ультрасовременном стиле.
У герра Готтша была внушительных размеров приемная. Строго, но со вкусом одетая миловидная секретарша восседала за широким столом, на котором стояло множество телефонов.
Лааф сказал, что нам нужен герр Готтш. Секретарша осведомилась, как доложить.
-- Это писатель-иностранец, а я -- переводчик.
-- Айн момент. -- Секретарша бесшумно скользнула в кабинет.
Вскоре она вышла.
-- Герр Готтш просит вас...
Сначала я, а потом Лааф переступили порог кабинета. Навстречу нам из-за стола поднялся подтянутый, в безукоризненно сшитом костюме герр Готтш.
Есть люди, которые очень похожи на свои изображения на фотографии. Как говорится, копия. Но немало таких, в которых нужно вглядываться... Самым неожиданным было то, что Готтш мало изменился. Конечно, появились морщины: и у глаз, и у рта. Седина поднималась с висков. Но он по-прежнему был похож на свое изображение, которое лежало у меня в кармане. Меня охватило естественное волнение: передо мной стоял убийца многих моих земляков
-- Чем могу служить, господа? -- спросил Готтш, и я впервые услышал его низкий, хрипловатый голос.
-- Я -- русский писатель... У меня к вам есть несколько вопросов...
Здесь, в кабинете Готтша, уже не имело смысла скрываться.
-- А этот молодой человек? -- спросил Готтш, глазами указав на Лаафа.
-- Я -- представитель кельнской организации социалистической молодежи по связям с прессой, -- отрекомендовался Лааф.
-- Так что нужно от меня русскому писателю? -- продолжая стоять, спросил Готтш.
-- Может вы предложите нам сесть? -- сказал Лааф.
Готтш, секунду помедлив, решил, что лучше начинать миром.
-- Да, прошу вас.
Мы сели в низкие удобные кресла, расставленные вокруг журнального столика. Вернее, сели сначала мы с Лаафом. Готтш нажал кнопку на столе, сказал впорхнувшей секретарше:
-- Эрика, три кофе, пожалуйста. -- Но тут же обратился к нам: -- Может быть, виски, коньяк или водка?
-- Нет, спасибо... -- Это «спасибо» вырвалось у меня машинально. За две недели привыкаешь к бесчисленным «данке» и «битте» и уже сам на каждом шагу произносишь это «спасибо» и «пожалуйста».
Готтш положил на стол «Честерфильд», миниатюрную газовую зажигалку, расположился напротив меня и сказал только одно слово: «На?» (ну). В этом вопросе не было ни страха, ни даже беспокойства. Его спокойствие и уверенность на миг поколебали меня: может, это не он?
-- Вы были в сорок первом году в Таганроге? -- спросил я напрямик.
-- Таганрог? -- Готтш произнес название моего родного города привычно. -- Да, я был некоторое время на Восточном фронте, -- уклончиво ответил он. -- Но это лишь эпизод в моей биографии... Большую часть войны я находился в рейхе, где выполнял важные государственные задания.
-- Вы работали с фальшивомонетчиками,  делали фальшивые деньги?
Невозмутимость улетучилась с лица Готтша.
-- Вы прочитали книгу этого писаки, этого предателя Мадера?
Видно, книга немецкого публициста доставила немало хлопот герру Готтшу.
-- Это была война... А экономическая война не хуже той, в которой стреляют. Напротив, она гуманнее...
Я почувствовал, что Готтшу после книги Мадера не раз приходилось отвечать на вопросы корреспондентов различных газет, и он уже выработал определенную «линию защиты».
-- Но в этой «гуманной» войне были уничтожены все, кто был причастен к ней... Точнее сказать, были уничтожены заключенные, невинные люди, которых заставили делать фальшивые деньги...
-- Мой отдел не занимался уничтожением, -- вскинулся Готтш, продолжая свою «линию защиты», -- мы делали только фунты и доллары, чтобы парализовать экономику стран, которые воевали против нас. Я не несу ответственности за то, что делали другие отделы!..
-- Вы никогда не участвовали в акциях по уничтожению людей? -- спросил я.
-- Никогда! -- с наглостью заявил Готтш.
-- Но когда вы были в Таганроге, вы убивали...
-- Таганрог -- это был фронт, а на фронте всегда убивают.
-- Но вы убивали не на фронте, вы убивали безоружных людей, вы работали в гестапо!..
-- Да, я одно время работал в контрразведке. Это всем известно... Но я не принимал участия в расстрелах. Для этого существовали специальные команды...
Рука моя невольно потянулась к внутреннему карману.
Я достал фотографию.
-- Вы узнаёте?
Готтш взял очки, надел... Ни один мускул не дрогнул на его лице. Помедлил.
-- Разве вы не видите, я просто целился, позировал... А вот эти люди действительно из команды по уничтожению...
-- Значит, вы только целились?.. А вы не помните человека, который вас фотографировал тогда?
-- Нет, не помню, -- не задумываясь, ответил Готтш.
-- Родичев! Спиридон Родичев! -- Тут уже я подумал; знал ли Готтш фамилию Спирки?
-- Родитщев?.. Нет, не помню!
Но по глазам Готтша я видел, что эта скотина прекрасно все помнит.
-- Это был мой друг, -- сказал я. -- И вы его убили...
Готтш поднял на меня глаза, но взгляд его тут же скользнул в сторону.
-- Вы тоже в сорок первом году были в Таганроге? -- спросил он.
-- Да, я  был там...
-- Теперь я понимаю, что привело вас ко мне... -- Готтш встал, зачем-то прошел к письменному столу, но, ничего не взяв там, вернулся и сел. -- Ваш друг был шпионом. А шпионаж во все века в военное время карался только одним -- смертью! -- Готтшу понадобилась эта «прогулка», чтобы обдумать и кое-что добавить к своей «линии защиты».
-- Он не был шпионом, как вы выражаетесь, -- прервал я Готтша.
-- А как же вы объясните, что эта фотография попала в русские газеты?
Я снова убедился, что он все хорошо помнит. И тут раздался голос Лаафа. Мы и забыли о нем. Но он напомнил о себе.
-- Но ведь это ужасно! -- воскликнул он.
-- Что ужасно? -- повысил голос Готтш. -- А вы видели убитых немецких женщин и детей? Вы видели руины немецких городов?.. Вот что было ужасно, болван вы этакий!..
-- Господин Готтш, я тоже знаю достаточно бранных слов! -- Лааф повысил голос.
Но Готтш, казалось, не слышал его.
-- Ужасно то, что у нас была вырвана победа!.. Тридцать девятый, сороковой, сорок первый -- эти годы вершина в истории немецкого народа!
-- Это годы позора нашей нации, -- твердо сказал Лааф.
-- Позора?! Вот из-за таких людей, как вы, да-да -- как вы, была вырвана из наших рук победа! Удар предателей в спину! Посмотрел бы ты, -- неожиданно перейдя на «ты», продолжал выкрикивать Готтш, -- как сражались русские! Все! И женщины, и дети!.. Заметь; когда мы стояли под Москвой, никто из русских не совершил покушения на Сталина... А стоило только нашей армии начать отступление, как покушения на фюрера следовали одно за другим. И подумать только -- предатели засели в самом сердце рейха -- в его генеральном штабе!..
-- Это старые песни, -- перебил я Готтша. -- «Генерал Мороз», «удар в спину»... Действительно, русские сражались все, потому что они защищали свою Родину. А вы были обречены с самого начала, так как вели разбойничью войну...
-- Перестаньте!.. Все это бредни! -- уже ничуть и ничем не смущаясь, не выбирая выражений, снова заговорил Готтш. -- Мы тоже защищали свою родину, когда вы подошли к границам рейха... Однако вы победили нас. Вы задавили нас массой!.. Против Германии воевал весь мир! Америка! Россия! Британская империя!.. Вам надо гордиться такими отцами, как мы, -- снова обращаясь к Лаафу, но тоном ниже сказал Готтш, -- а вы?..
-- А я горжусь своим отцом... Он сидел в это время в Дахау…
-- Я сразу почувствовал, что вы красный. Нет, вы не красный, вы розовый. Самая отвратительная разновидность! -- Готтш снова стал распаляться. -- Я предпочитаю откровенно красных. Там, по крайней мере, все определенно. А вот такие, как вы, розовые, погубят Федеративную Республику. В одно прекрасное утро вы проснетесь и увидите под своими окнами  танки чужой страны..
-- Сколько я живу на свете, столько об этом слышу, -- сказал Лааф. -- А русских танков все еще нет возле моего дома. А вот когда вы были у власти, а вы были всего тринадцать лет, ваши танки...
-- Да! Наши танки стояли в Париже, Белграде, Варшаве, у стен Москвы и в Сталинграде! И мы гордимся этим! Идея национал-социализма была великой идеей! Только она могла противостоять коммунизму. К сожалению, сейчас нет такой идеи, и мир катастрофически ползет влево... Сегодня нет сильной партии, сильной личности, такой, как фюрер, который смог бы остановить этот катастрофический процесс! Америка слишком богата. Она, как жирный кот!.. Когда мы начинали, мы были бедны, мы были нищи... Мы были проворны и злы, как голодные собаки...
Готтш, видно, истосковался, у него «накипело». Жизнь «умеренного», «лояльного» к республике коммерсанта явно осточертела ему. Но, откровенно говоря, я надеялся, что он будет вести себя поскромнее. Я не раз встречался с теми, кого мы называли неонацистами. Они вели себя совсем иначе. А этот не стеснялся в выражениях. Он стал меня раздражать. Я поднялся. За мной встал и Лааф.
-- Да, господа, мы заболтались, -- тоже вставая, сказал Готтш.
«Ну, негодяй! Он еще делает вид, что у нас была всего-навсего светская беседа». К черту условности. Я молча двинулся к двери, но Готтш продемонстрировал свою немецкую воспитанность.
-- Ауфвидерзеен! -- крикнул он нам вдогонку. -- И если у вас еще будут ко мне вопросы, пожалуйста...
Мы с Лаафом вышли на улицу. Свет солнца и ярко раскрашенных рекламных плакатов слепил глаза. По улице шли хорошо одетые немцы и немки. Невольно я спросил себя: какие они? Такие, как Готтш, или такие, как Лааф? Я протянул моему сопровождающему руку.
-- Спасибо, Гельмут. Вы меня обнадежили. Вы вселили в меня надежду, -- подбирал я слова. -- Если среди молодых немцев немало таких, как вы, это хорошо!
-- Да, немало, -- сказал Лааф. -- Не случайно в Федеративной Республике самое мощное антивоенное движение в Западной Европе.
-- Еще раз спасибо, Гельмут, мне пора.
-- Может, проводить вас на вокзал?
-- Не стоит. Я доберусь сам. Вы только скажите, на какой автобус мне лучше сесть?
-- Вот как раз подходит автобус. Вокзал -- четвертая остановка! -- крикнул мне вдогонку Лааф.
Надо было бы еще потолковать с этим молодым немцем. Но я действительно опаздывал. Электричка на Эссен уходила через полчаса, а следующая была поздно вечером. Я обещал Косте, что приеду пораньше, и не хотел, чтобы он волновался.