Путешествие в никуда и обратно часть десятая

ПУТЕШЕСТВИЕ В НИКУДА И ОБРАТНО
(СОН, ВОЗНИКШИЙ ПРИ ПРОСЛУШИВАНИИ АЛЬБОМА "ЖЕЛЕЗНЫЕ МАНТРЫ" ЗА МИНУТУ ДО ОКОНЧАНИЯ)

ХРАМ НЕСОЗДАННЫХ ТВОРЕНИЙ

И снова мы с Дусей оказались в каком-то тумане, местами плотном, как кисель, местами легком и расплывчатом, как облака. Я чуть было не начала подозревать Тайного Хранителя в преднамеренном обмане, потому что ничего, хоть приблизительно напоминающего храм, я не видела. Но, с другой стороны, зачем бы ему лгать? Что если  я сама хотела в чем-то обмануться и пожинаю сейчас плоды своего скрытого желания? Или надо куда-то идти, может быть, искомый храм где-то рядом, как истина?
Дуся ничего мне подсказать не хотела, сидела себе спокойно на моих руках, как королева. Должно быть, для нее туман тоже был неожиданностью, просто кошка не показывала вида, делала хорошую мину при плохой  игре.
Я медленно пошла вперед. Когда не знаешь, что делать, лучше сделать хоть что-нибудь. Туман начал как-то меняться по мере моего движения. В нем стали образовываться сводчатые арки с проходами, расширения в виде комнат и залов. И цвет тумана плавно переходил от  серо-стального до бледно-голубого. Потом я заметила на плавающих зыбких стенах какие-то черточки, неясные образы, как будто кто-то легкими прикосновениями нарисовал воздушные фрески на облаках. Местами в стенах возникали углубления, как в подтаявшем снегу, а в этих углублениях висели в воздухе призрачные фигуры. Все окружающее было неустойчиво, неопределенно и могло тут же мгновенно исчезнуть или медленно раствориться, чтобы всплыть в другом месте.
Туманный коридор повернул налево, раскрылся в обширный зал, посредине которого у мольберта, спиной ко мне, стоял высокий худощавый человек, одетый в свободную рубашку с рукавами-крыльями, бархатные штаны до колен и белые чулки. На ногах у него были остроносые туфли с большими блестящими пряжками. На шее был небрежно повязан пестрый шелковый платок, второй платок-бандана украшал голову. Человек обернулся ко мне и улыбнулся широкой улыбкой. Несмотря на длинные усы и бородку-эспаньолку, он был очень молод.  На вид я никак бы не дала ему больше двадцати лет. Почти мальчишка. На жердочке, висящей в воздухе, сидела пара попугаев-неразлучников. Вокруг художника порхали маленькие птички. В отличие от попугаев, которые выглядели  вполне настоящими и осязаемыми, птички как будто образовались из комочков плотного тумана. Их оперение  было разноцветным, но  не пестрящих ярких тонов, а размытых пастельных.
Молодой художник оторвался от мольберта, изящно помахал зажатой в руке  кистью и задорно произнес:
- Привет! Рад видеть тебя в Храме Несозданных Творений.
- Раз это Храм, надо полагать, ты – служитель? – ответствовала я.
- Да, - сказал он и добавил: - Старший служитель.
Как будто не понятно. До сих пор меня встречали только старшие служители. Я не стала строить иллюзий на счет своей особой значимости. Наверное, им просто по должности полагалось встречать гостей.
- Говорят, именно здесь есть для меня выход, - ничего более умного мне в голову не пришло.
- Именно здесь, - подтвердил служитель, продолжая улыбаться. – А что тебя смущает?
Я и правда немного смутилась:
- Странный  какой-то у тебя Храм. Не похожий ни на что. Да и ты не похож на тех служителей, которых я видела.
Служитель махнул кистью, с нее слетело несколько капель краски и рассыпалось звонкой капелью по полу.
- Каждый  старший служитель создает свой храм в соответствии со своими представлениями о нем. Следующий служитель волен изменить как  храм, так и свою собственную внешность. Я посчитал, что Храм Несозданных Творений должен быть именно таким. Ведь на самом деле этих творений никогда не существовало, не существует  и не будет существовать. Здесь храниться только их образ, представление автора, остановленная мыслеформа. Вот и мой Храм, как воображение человека,  постоянно меняется, в каждый следующий миг он будет другим и никогда не повторится.
- Как же ты и остальные служители в нем ориентируетесь? – поинтересовалась я.
- Легко, - ответил служитель. – Этот Храм – часть меня, как и часть любого моего помощника. Неужели ты не ориентируешься в своей руке или ноге?
- А какие творения сюда попадают и как? – продолжала я проявлять свое неуемное любопытство. – Можно ли здесь увидеть ненаписанные стихи Пушкина или Лермонтова? Или ненарисованные картины Рембрандта и Тициана?
- Не все так просто, - покачал головой служитель. – Почему-то люди считают, что если кто-то прожил, к примеру,  двадцать пять лет, то он чего-то не реализовал и не сделал. Он сделал все, что мог, все, что ему было предназначено на этот срок. Если говорить о потенциале, то – да, потенциал у любой личности достаточно большой, тем более у личности, наделенной талантом или гением. Но это – не Храм Потенциальных Возможностей. Такого Храма не существует, ибо тогда пришлось бы поместить туда все возможные варианты развития событий, а число их практически бесконечно. И такой Храм был бы бесконечным. Несозданные Творения – это то, что не воплотилось, что остановилось на стадии замысла. Человек обдумывал это, представлял, создал образ творения, но по каким-то причинам не воплотил материально. Учитывая, что мы имеем дело с образами, здесь находятся в подавляющем большинстве творения, не связанные со второй сигнальной системой, то есть с языком .
Я внимательно слушала служителя. Дуся спрыгнула с моих рук и  компактно улеглась рядом с моими гламурными кедами,  обернувшись хвостом. Хоть глаза ее и были прикрыты, но мне показалось, что она  тоже внимательно слушает. Порхающие вокруг птички ее не интересовали, знала, что от пойманного куска тумана сыт не будешь. Служитель продолжал:
- Если стихотворение или рассказ записаны на бумаге, они уже созданы. Не важно, будут ли они опубликованы, узнает ли кто-нибудь об их существовании или нет.  А если рассказ или повесть остались на уровне замысла, идеи, то они еще не созданы. Скажем, общеизвестный факт – идею «Ревизора» Гоголю подарил Пушкин. Гоголь ее реализовал, написав пьесу. Но мы никогда не узнаем, что мог сделать из этой идеи сам Пушкин. Для него она так и осталась идеей. А идея литературного произведения еще далеко не само произведение. С некоторой натяжкой мы берем в свой Храм стихотворения, которые были сложены, но никогда не увидели бумагу или какой-то другой носитель информации, то есть остались только в памяти создателя, а чаще всего забылись.
- Почему тогда стихи моего знакомого Гориллы не здесь, а в Храме Потерянных вещей? – спросила я.
- Потому что Горилла пишет стихи в воздухе, то есть переводит их из звуков в буквы. И воздух становится носителем информации. К этому также близки музыкальные произведения, потому что все они записываются в виде нотных знаков. Даже если произведение не записано нотами, но сыграно на инструменте или напето, оно уже создано. Здесь находятся только те произведения, которые остались, если можно так выразиться, у автора в голове. При этом следует помнить, что произведение должно иметь начало и конец, мы имеем дело не с потенциями. Поэтому и музыки в моем Храме мало. Другое дело – картины или скульптуры. Для того, чтобы их создать, человек сначала должен из увидеть своим внутренним взором. И только потом перенести на холст или воплотить в материал. Собственно, творение – это не обязательно произведение искусства. К творениям относятся и механизмы и поделки, и даже обыкновенная табуретка, лишь бы человек подошел к делу вдохновенно и вложил в образ будущей вещи часть своей души.
- Значит, здесь и табуретки есть? – я не смогла сдержать саркастических ноток. – Вместо десятой главы «Евгения Онегина» и эскизов Сальвадора Дали…
Служитель-художник рассмеялся и замахал кистью. От соприкосновения волосяного кончика с воздухом возникли звуки, напоминающие хихиканье.
- Про табуретку я сказал просто так, для примера. Хотя иногда  простая полка для книг может быть шедевром.
Из тумана на меня выплыло резное чудо – трехъярусная полочка, как будто сделанная из кружев, медленно покрутилась, как модель на подиуме, и исчезла, издав тихий звук «фи-и-и».
- А что касается Сальвадора Дали, - продолжил служитель, как ни в чем ни бывало, - у меня есть несколько его несозданных эскизов. Но, честно говоря, меня больше интересуют не творения прославленных мастеров, а то, что было придумано обычными людьми, имена которых потеряны в безвестности. Многие люди наделены богатой фантазией, но они почему-то не позволяют ей материализоваться, держат ее, а значит и себя, в жесткой узде. Кто знает Василия Левадкина из Суздаля или Лену Тоскаеву из Тары? А случись им написать то, что они видели своим внутренним взором, не знаю, кто был бы Дали. Еще мне нравится собирать здесь разные машины и механизмы, не думай, не  бредовые создания  помраченного сознания, а то, что вполне могло бы работать и оказалось бы полезным.
- Значит ли это, что ты собираешь несозданные творения просто из любопытства? – спросила я.
- Отчасти, - ответил служитель. – Но любой образ требует определенной доли энергии   для его создания. Если это не бесплодная мечта для утехи, а проект, то человек намеревается его воплотить. И в материальной структуре пространства под силой намерения возникает  разрежение для того, чтобы будущее творение там разместилось. Когда все стадии создания пройдены последовательно и завершены, в мире сохраняется равновесие. Теперь представь, что процесс остановился и творение не воплотилось. Куда денется энергия, намерение и  разрежение материи?
- Ну, - протянула я, - полагаю, что дырка может как-нибудь зарасти, а все остальное так и будет витать в космосе.
- К сожалению, - сказал служитель, - если энергия объединилась с намерением, созданный импульс обладает большой силой. Несколько неприкаянных импульсов и может случиться небольшой взрыв, возгорание или ураган. Равновесие нарушится.
Птички вокруг него закружились с быстротой спецэффектов в современных американских фильмах. Почти размазались по воздуху. Дуся открыла глаза и неодобрительно посмотрела на сумасшедших птиц, не пригодных с ее точки зрения ни в качестве еды, ни в качестве развлечения. Служитель сделал небольшую паузу, остановил беспокойный полет своих туманных спутниц  взмахом кисти и продолжил:
- Мы, материализуя несозданные творения, пусть и не полностью, в виде легкого отпечатка, и помещая их в храм,  позволяем процессу завершиться и сохраняем таким образом равновесие, предохраняя мир от разрушения.
- А что означают твои птицы? – задала я вопрос.
- Ровным счетом ничего. Просто птицы, - служитель сделал руками широкий жест и птички снова начали плавно кружиться, а две из них сели к нему не плечо. – Я люблю птиц. Попугаи – настоящие. А эти колибри – нарисованные. Я их сам рисую на досуге. Давным-давно я был художником.
И развернул мольберт ко мне. На белом холсте летели две зелено-розовые колибри. Над ними расправил крылья розовый фламинго.
- Красиво, как живые, - похвалила я. – А я, кроме одежды, ничего рисовать не умею. А это никому особо до сих пор не потребовалось.
На этих словах я почувствовала, как внутри меня зашевелилось какое-то смутное, но не очень приятное чувство. Стыд – не стыд, досада – не досада. Так и не идентифицировав это чувство, я смахнула его в сторону, как помеху с верного пути.
- А почему моя Дверь здесь? – прямо спросила я, посчитав, что имею право задать этот вопрос. Все-таки Дверь моя, не чья-нибудь. Чем  я заслужила этот Храм, а не какой-нибудь менее сложный? – Не припомню, чтобы я что-то не закончила, не сотворила. Разве что, какую научную статью. Не думаю, что недомытое окно или не сваренный суп относятся к этой области.
- Значит, ты не все о себе знаешь и помнишь, - ответил служитель. – Рановато, в таком-то возрасте.
- Зря ты так, - слегка обиделась я. – Человек не может все о себе помнить, голова не резиновая. Да и память, как известно, после двадцати пяти лет начинает идти на убыль. А все, что мне нужно для жизни и работы, я помню.
- Спорить не буду, не для этого мы здесь собрались, - произнес служитель. – Но кое-что тебе вспомнить придется. И очень быстро, обеденный час заканчивается. 
Из тумана материализовались часы в виде беременной женщины. Циферблат с изображением плода, закрытый выпуклым стеклом, располагался на месте живота, который женщина бережно поддерживала руками. Стрелки показывали два часа чего-то. Поскольку счет времени я потеряла, по солнцу было ориентироваться сложно, оно здесь всходило и садилось, когда ему захочется, если его вообще было видно, с равной вероятностью мог быть как день, так и ночь. Но, если уж говорилось об обеде, скорее всего, был все-таки день.
- Китч какой-то, - сказала я, имея в виду часы. – Я думала, у вас тут более приличные произведения искусства.
- Китч – это тоже искусство, - заметил служитель, - иногда вполне добротное. Не хуже, во всяком случае, остальных жанров. Я, кстати, не говорил, что собираю в своем Храме только высокохудожественные произведения. Никуда не денешься, для сохранения всемирного равновесия приходится принимать в Храм всякое, даже то, что мне совсем не по вкусу. Хорошо, что подавляющее большинство людей стремится вложить в свои произведения самое лучшее, что в них есть. Сама знаешь, что многие великие деятели искусства в жизни отличались вздорным характером либо дурными привычками. Да и при случае не упускали возможность сделать гадость ближнему своему. И, казалось бы, все это должно было бы отразиться в их творениях, но нет, их произведения прекрасны. Они взывают к лучшему, что есть в человеке, хотя большинство из них создавались без намерения подвинуть  мир на лишний сантиметр в сторону добра. Или иной вариант, иногда творческий человек отражает в своих произведениях то, что сам бы никогда не сделал в силу определенных тормозов и воспитания. И это тоже хорошо. И самому автору безопаснее таким образом проявлять свои подсознательные мотивы и для почитателей таланта интересно. Иначе не было бы детективов, фильмов ужасов и картин с кровавыми сюжетами. Ведь и они делают мир лучше, ни один нормальный человек, посмотрев фильм Хичкока или взглянув на картину «Иван Грозный убивает своего сына» не схватится за топор или обрез. Скорее, наоборот. Сумасшедших я не беру в расчет, что с них взять. Никто не знает, что у них в головах, даже их лечащие врачи. Но, если уж мир позволяет существовать психически больным, значит, и это кому-нибудь нужно. Кстати, некоторые сумасшедшие создают весьма занятные произведения искусства. И совершенно безобидные. Следовательно, их изломанная душа в какой-то своей части тоже прекрасна. Но не об этом речь. Есть некая категория людей, по счастью их все-таки мало, которые внешне не делают ничего плохого, являются, казалось бы, вполне приличными людьми, но их творения (язык не поворачивается назвать это творениями) откровенно ужасны. Они могут нанести вред тому человеку, который с ними соприкоснется, сломать его, даже убить или довести до суицида. Знавал я одного музыканта, который на досуге малевал картины, в глубине души считая себя художником. Собственно, многие музыканты рисуют, и довольно хорошо. Если уж у человека художественное восприятие мира, ничего с этим не поделаешь, оно может проявиться любым образом. Но у этого музыканта картины были особенные. Из всех его, так называемых полотен, спокойно можно было смотреть на два-три. От всех остальных в лучшем случае тошнило, в худшем – хотелось повеситься, потому что веяло от них нехорошим. Кстати, картины его были плоскими, совершенно лишенными объема, какими-то схематичными, как будто рисовал их математик по законам своей холодной алгебраической логики.  Обычный человек, с неизвращенным восприятием мира, после общения с этими картинами должен был несколько часов восстанавливать свое душевное равновесие. С виду-то тот музыкант был вполне приличным человеком, никому не делал зла. Или делал вид, что не делал. Только закончил он плохо. Доигрался со своими мерзостными картинами. Одна неуравновешенная поклонница, насмотревшись этих произведений, прирезала неудачливого художника у подъезда его дома.
- Так ведь и Леннона убили, - прервала я служителя.
- Леннона убили для того, чтобы прославиться, а не из-за его музыки, -  ответил служитель. – Его музыка  никого не провоцировала на плохие поступки. А я -  за то, чтобы прежде чем что-то создавать, хоть картину, хоть симфонию, хоть скворечник, стоит подумать, что ты этим хочешь сказать, и не причинишь ли ты этим кому-нибудь боли или чего похуже.  И для чего лично тебе это надо. Если можешь удержать себя от сотворения чего-либо, лучше сдержи души прекрасные, а тем более ужасные, порывы. К моему сожалению, приходиться собирать и отвратительные несозданные произведения, иначе от импульсов, пошедших на их обдумывание мир разлетится на куски. Только никто их здесь не увидит, я их прячу в глубокие подвалы, куда и лучу света ход запрещен.
- Счастье, что эти произведения  так и не были созданы, - с содроганием проговорила я. – Не хотела бы я с ними познакомиться. В мире и без того достаточно гадости.
- Увы, - махнул кистью служитель.  – Но изрядно и радости. Вот для этого я и работаю, для равновесия. А китчевое искусство многим доставляет именно радость и повышает настроение. Все лучше, чем его портить. Я лично считаю, что предназначение искусства в том, чтобы призывать человечество к лучшему, или заставить задуматься о чем-то, или, на худой конец, удержать от  дурного поступка. Ну, в крайнем случае, хоть стенку украсить в качестве декора. Не можешь этого сделать, не берись за творчество.
Птички с удвоенной силой закружились над головой служителя. Попугаи-неразлучники оторвались друг от друга и закивали головами, будто соглашаясь со сказанным.
- А ты что рисовал, будучи художником? – поинтересовалась я.
Взгляд служителя на миг стал отсутствующим,  на лицо легла тень задумчивости. Вспомнил ли он свое прошлое, затосковал ли о чем?
- Я рисовал пейзажи и натюрморты, - произнес служитель. – Птицы, которых я и сейчас рисую, это память давно и безвозвратно потерянных.дней.
- А как ты сюда попал? – спросила я, по ходу дела понимая, что вопрос глупый. Но слово, как известно не воробей, к слову о птицах. Да и воробья попробуй поймай. 
- Ну, надо же! – служитель изобразил на своем лице наивно-удивленное выражение. – А я как раз тебя собирался об этом спросить.
На плечо мне села туманная птичка нежно-розовых тонов. (Опять этот цвет, да что же это такое!) Я думала, что она прохладная, как и любой туман, но нет, от птички веяло приятным теплом. Дуся приоткрыла левый глаз, глянула на птичку, и снова погрузилась в дремоту.
- Извини, - сказала я примирительно, - я, наверное, не это имела в виду. Не способ попадания в эту реальность или как еще это назвать. Со способом я немного знакома на своем опыте, не могу назвать его приятным. Может быть, я хотела спросить, как ты попал именно в этот Храм. Сам ты его выбрал или как?
Служитель рассеянно погладил свою бородку.
- Знаешь, - медленно произнес он, как будто старался подобрать подходящие слова для объяснения, - об этом здесь не очень принято говорить. Не то, чтобы это была запретная тема, но раз уж каждый из нас расстался с прошлой жизнью и посвятил себя служению предмету своего храма, все, что было до того, не имеет значения. Совершенно не важно, кем был, художником или плотником и чего достиг. С момента попадания сюда начинается новый отсчет. Служителям нечем и незачем меряться между собой. И очень похоже, что не мы выбираем свой Храм, а он выбирает нас. Просто как бы случайно ты оказываешься в каком-нибудь храме и не хочешь больше никуда идти. Такое чувство, будто ты в давно потерянном, а, может быть, и никогда до этого не существовавшем, родном доме, самом лучшем, где все тебе близко и понятно. А почему ты спросила? Ты хочешь остаться?
- Нет! - быстро проговорила, почти крикнула я. – Нет. Какие-то храмы были мне интересны, особенно Храм Потерянных Вещей. Мне бы хотелось там задержаться на время, просто задержаться из любопытства, как в музее. Но нигде у меня не возникло чувства, что именно здесь мой дом. И без меня в этом храме никак не обойтись. Пожалуй, мой дом там, где он есть. Где он был до сих пор. Может он и не самый хороший, но мой. И мне очень хочется вернуться к нему.
- Тогда пора, - служитель положил кисть сверху на мольберт.
«Чем же он рисовал?», - подумала я, только сейчас заметив, что ни палитры, ни каких-либо красок рядом не было.
Зал, в котором мы разговаривали, стал светлее, как будто сквозь туманные стены стало проглядывать солнце. Попугаи-неразлучники спрыгнули со своей висящей в воздухе жердочки и превратились в двух весьма колоритных личностей. Мужчина был одет, как буддийский монах, голова выбрита, но подбородок украшала окладистая кудрявая борода. Да и внешность у него была, если бы не прическа, вернее полное отсутствие оной, чисто русской. Женщина, то есть девушка, потому что на вид ей было не больше двадцати, напомнила мне толстовскую Аэлиту. Одета она была в золотистый, сделанный без единого шва, комбинезон из какого-то незнакомого мне материала, который струился при малейшем движении, как будто девушка купалась в ручье. На голове плотно сидел ажурный золотистый обруч с непонятными знаками, вплетенными искусным мастером в скань. От обруча отходило пять лучей, которые держали наружный обруч, большего диаметра, украшенный гранеными зубцами разной величины. Уши девушки украшали длинные спиральные серьги, причем спирали безостановочно вились, как змеи.
Судя по внешности этих двоих, форма одежды здешних служителей была крайне демократична, в отличие от прочих, пройденных мной храмов.
- Мои помощники отведут тебя к твоей Двери и скажут, что делать, -  произнес старший служитель. – Времени у тебя будет мало, но, я надеюсь, ты справишься.
- А если нет? – на всякий случай спросила я.
- Тогда вернешься сюда той же дорогой. Плутать не придется, я позабочусь, - уверил меня служитель. И добавил: - Но, я надеюсь, у тебя получится. Поэтому прощаюсь. Желаю успеха. Прощай, Маша.
Он в первый раз за все время разговора назвал меня по имени.
Аэлита кивнула, призывая меня идти. Я подхватила Дусю и последовала за служителями.
Мы вышли из зала. Бородатый буддийский монах шел впереди, я за ним. Аэлита замыкала шествие. Вокруг клубились туманные коридоры. Мне стало скучновато и я поинтересовалась у своих провожатых:
- Послушайте, а можно хотя бы одним глазком взглянуть на какие-нибудь несозданные творения? Не хотелось бы бездарно упускать такую возможность, второго такого случая может и не представиться. До сих пор мне как-то не попадалось турагентство, организующее экскурсионные маршруты в ваш город. Да и боюсь, путевка будет мне не по карману.
Аэлита хихикнула, как обычная девчонка. Бородатый буддийский монах обернулся, неодобрительно посмотрел на Аэлиту и сказал:
- Можно, отчего ж нельзя. Только времени на экскурсию почти не осталось. Поэтому, не обессудь, многого посмотреть не удастся.  А что бы ты хотела увидеть – картины, скульптуры, ювелирные изделия, поделки, механизмы или еще что? Может, музыку послушать?
Я растерялась. Сложно выбирать из такого множества.
- Картины, наверное, - тихо сказала я. – Сама я, кроме платьев и костюмов, ничего изобразить не могу, но на чужие произведения живописи смотрю с удовольствием.
- Пожалуйста, - бородатый буддийский монах махнул рукой, плавным жестом указывая на туманные стены.
И на них стали проступать картины. Все они были без рам, просто полотна. Разных стилей и качества. Некоторые были очень четкими, с хорошо прорисованными деталями, другие – расплывчатыми, не то, чтобы в стиле импрессионизма, а как бы не дорисованные. Мазки, штрихи обрывались внезапно, детали могли отсутствовать, хотя чувствовалось, что в законченном варианте они были бы обязательно.  Видимо, это зависело от возможностей внутреннего взора автора. У кого-то он был фотографически точным, все произведение, до последнего штриха и оттенка, представало перед ним сразу, у кого-то весьма абстрактным, охватывающим картину в целом, без подробностей. Детали придумались бы потом, в процессе творения.
Меня заинтересовали несколько картин явно одного автора. Стиль был одинаковым, какой-то сюрреалистичный и манера одна. Женщина-кошка на лунном пейзаже, в глазах которой отражались пирамиды со стекающими водопадами. Над ней сияли три солнца, на их дисках переплетались человеческие фигуры в танце ли, а, может быть, в Тантре. На другой картине  по шахматной доске,  вполоборота к зрителю, шли, взявшись за руки, обнаженные мужчина и женщина. Впереди, как солнце, на небосклоне, висела гитара в виде кленового листа с порванными струнами. Вместо фигур на доске стояли яблоки, одно было надкусано. Сверху с облака на все это безобразие задумчиво взирал Бог в виде косматого орангутана с горизонтальной восьмеркой бесконечности над головой. Картина называлась «Адам и Ева». Кстати, далеко не все картины имели названия. Оно и понятно, большинство авторов с названиями затрудняется. Картину придумать намного проще, чем   ее назвать.
- Это картины Лены Тоскаевой, - сказал бородатый буддийский монах, хотя я не спрашивала про их автора.
- Почему – Лены? Ее так звали? – удивилась я.
- В девятнадцать лет редко кого называют по имени-отчеству, - извиняющимся тоном тихо произнесла Аэлита.
- А..- разинула я рот, собираясь спросить, что же эта Лена нарисовала в более зрелом возрасте и почему эти картины так и не увидели холст, как меня осенила страшная догадка.
- А двадцати ей так и не исполнилось, - тихо произнесла Аэлита. – Но теперь это уже не важно.
- А что-то нарисовать она успела? – спросила я.
- Успела, - еще более тихо проговорила Аэлита. – Но это оказалось никому не нужно. Так картины и потерялись. Но теперь и это не важно.
- Мне очень жаль, - сочувственно сказала я. Хотелось ее утешить, но я понимала, что мое утешение в этом случае излишне. Лена получила нечто большее, чем признание и славу.
- Пора идти, осталось совсем немного, - Аэлита сделала головой движение, как будто стряхивая с себя нечто, и спиральные серьги закрутились в обратную сторону.
Бородатый буддийский монах прибавил шаг. Я поспешила за ним, прогоняя чувство легкого сожаления и незавершенности. Если бы не очень понятная мне необходимость куда-то спешить, я задержалась бы перед картинами надолго. Из-за своей преподавательской занятости мне редко удается выбраться в музей, да и в мой провинциальный город интересные выставки заворачивают по большим праздникам. Кроме как виртуальными прогулками по музеям мира, просто нечем утолить свою тягу к высоким эстетическим наслаждениям. А любования виртуальные, скажу я вам, сильно отличаются от живого общения, когда чувства автора, вложенные в свое произведение, непосредственно передаются зрителю.
Пока я жевала эту мысль, декорации изменились. Туман стал более плотным и сухим, казалось, проведи по нему рукой и он ее оцарапает, как песок. Коридор сузился и потемнел, свет лился только с потолка. Было похоже, что мы идем по тоннелю. Только метро не хватало.
Бородатый буддийский монах остановился, повернулся к стене и провел по ней рукой, как будто счищая пыль. На стене проступили контуры двери. Деревянной, покрытой темным лаком, по углам и вокруг ручки бронзовые накладки в виде кленовых листьев, давно не чищенные и позеленевшие. Монах повернул ручку, пока он ее поворачивал, дверь становилась все более отчетливой и объемной. Когда она открылась, это было уже самая настоящая дверь. Мы вошли внутрь, в довольно большую комнату с низким потолком, не выше, чем в моей квартире. Комната представляла собой правильный шестиугольник. На каждой его стороне располагалось по шесть дверей, включая и ту, через которую мы вошли. Все двери были одинаковыми по размеру, но совершенно разными по виду. Двух одинаковых я не увидела. Была там дверь, обитая рейками, как в квартире моих родителей. Была стеклянная дверь, за которой явно что-то находилось, потому что горел свет, но что именно,  я не смогла разобрать из-за матового стекла. Была железная дверь и была медная дверь, вся в гравюрах. Были пластиковая офисная дверь и толстая деревянная, с округлым верхом, какой приличнее было бы закрывать вход в винный погреб. Была дверь с каким-то золотистым напылением и дверь с витражом, более похожая на дверь шкафа-купе. Кстати, была  дверь, которая закрывает купе железнодорожного вагона. И много еще разнообразных дверей. Даже полностью зеркальная. Никаких надписей, если и были на каких-то дверях таблички, то совершенно пустые. И сама комната тоже была пустой.
Я вопросительно посмотрела на своих спутников:
- Надо полагать, одна из этих дверей ведет, куда надо?
Аэлита кивнула. Бородатый буддийский монах сказал:
- Именно так, Маша. Но только одна. Ты должна ее найти. А для этого ты должна вспомнить, для чего тебе действительно нужно вернуться. Что такое ты оставила, или, может быть, только предполагала сделать, что кроме тебя не сделает никто и никогда. Если ты это вспомнишь или найдешь правильно, то остальное не составит труда.
- Времени у тебя будет ровно столько, сколько потребуется для полного раскрытия розового бутона, - добавила Аэлита.
В ее руках незаметно появился бутон розы на длинном стебле с листьями. Аэлита передала его мне. Я поднесла бутон к носу, думаю, что так поступили бы девяносто семь женщин из ста. Остальные три просто страдают насморком. Бутон ничем не пах. Весь аромат был еще скрыт внутри плотно сомкнутых лепестков. Будущая роза была темно-розового цвета с лиловым отливом. Я вообще-то больше люблю белые розы, но  женщинам моего возраста они уже не подходят.
- Когда цветок откроется полностью, - сказал бородатый буддийский монах, - у тебя останется времени ровно на то, чтобы подойти к двери и ее открыть.
- А что будет, если я ошибусь дверью? – робко спросила я. – Не окажутся ли там неприветливые соседи с бейсбольной битой или голодные тигры? Или и вовсе иная реальность с духами-людоедами?
Аэлита фыркнула, прикрыв рот рукой, пытаясь сдержать неподобающий ее должности смешок. Бородатый буддийский монах посмотрел на меня, как на неподготовившегося к  зачету студента:
- Маша, за кого ты нас принимаешь?- разочарованно произнес он. – Вроде умная женщина, а туда же… У нас не комната ужаса и не Храм Злонамеренных Истязаний.  Мы обращаемся с гостями достойно, тем более, если они имеют возможность стать одними из нас. Как ты могла заметить, даже стебель розового бутона, который мы тебе вручили, не имеет шипов. Если ты откроешь не свою Дверь, то попадешь прямо в центральный зал Храма, не дальше.
Он провел рукой по бритой голове, видимо таким образом приводя себя в равновесие.
Я немного успокоилась, но не полностью. Еще одно сомнение у меня осталось. И я поспешила его озвучить:
- Надеюсь, это не ребенок?
Бородатый буддийский монах вопросительно посмотрел на меня:
- Что ты имеешь в виду?
- В разных книгах, философских, религиозных и просто на тему кармы, обычно говорится, что предназначение женщины в том, чтобы родить ребенка. Женщина рассматривается только как сосуд для зарождения жизни. Я хотела сказать, что я, конечно, может и не против, но как-то поздновато по возрасту. Да и подходящей кандидатуры в отцы нет. Наверное, я неправильная женщина, но мне не хотелось бы возвращаться только ради этого.
Аэлита вздохнула и обеими руками поправила свой головной убор, хотя он сидел прямо и поправлять было нечего.
- Могу тебя утешить, - сказал бородатый буддийский монах. – Если это тебя успокоит. Вселенная далеко не так ортодоксальна, как ее пытаются представить некоторые религии. И женская роль не только в том, чтобы продолжать род. Кроме того, существуют еще и общечеловеческие роли. Да и по большому счету, процесс творчества схож с процессом рождения. Вселенная одинаково приемлет рождение ребенка и создание любого произведения.
И, сделав паузу, продолжил более мягким тоном, почти сочувствующим: 
- А сейчас мы оставляем тебя. Время пошло. Пусть сопутствует тебе удача. И – прощай.
Аэлита вместо слов положила мне руки на плечи и легонько обняла меня так, чтобы не помять Дусю, которая до сих пор тихо сидела у меня на руках. Я ее так и не отпустила, пришлось держать и бутон и кошку.
Служители медленно вышли из комнаты, закрыв за собой дверь. Я подумала, что уж ее-то можно сразу исключить из числа подозреваемых. Одной дверью меньше, уже легче. Правда, судя по сказанному служителями, просто логическим исключением каких-то дверей, выход найти было нельзя. Равно, как и выбрав самую симпатичную на первый взгляд дверь.
Я посмотрела на бутон. Один зеленый чашелистик уже начал отходить от розового свертка. Сколько же у меня времени на раздумья? Тут-то я и пожалела, что отказалась от предлагаемой Королем Времени бесконечной минуты. Вот где она бы мне пригодилась. А я предпочла велосипед, лень было идти пешком. А Король-то настаивал…
Отщелкнулся второй чашелистик. Дуся посмотрела на меня. «Я ведь предупреждала…» - ясно  читалось в ее зеленых глазах.
Как назло, умные мысли покинули мою голову. Беззаботно упорхнули перелетными птицами куда-то на далекие африканские берега. Навязчиво, как плохая ириска к зубам, к мозгам прилипла странная фраза: «Куда ты идешь, существо?». И крутилась там уже в сорок четвертый раз. Даже внутренний критик, всегда готовый сказать что-нибудь ругательное, предательски скрылся где-то за гипоталамусом. Пришлось говорить самой.
- Никуда, - огрызнулась я. – Некуда мне идти. Шлагбаум опущен, пути перекрыты. И все сбежали, вместо того, чтобы устроить мозговой штурм. А ты лучше бы перестала крутиться и освободила место для чего-нибудь путного.
На сорок пятом круге фраза канула в небытие. А от бутона уже отлепились все пять зеленых чашелистиков. И сам бутон стал чуть рыхлее.
- Что же я такого не сделала? – стала я размышлять вслух. Стесняться все равно было некого, не Дусю же. А разговор с умным человеком всегда помогает.
- Окно не домыла? Безусловно, это очень важное дело, которое стоит возвращения. Но, к сожалению, я не страдаю навязчивым стремлением к чистоте. Студенческие работы не проверила? Да они только рады будут. Да и коллеги героически возьмут на себя трудное бремя обучения моих студентов в случае моего безвременного исчезновения. Куда они денутся, деканат обяжет.  Маме не позвонила? Не очень-то и хотелось выслушивать ее мягкую ненавязчивую критику в виде советов. Маму свою я, конечно, люблю. Особой такой дочерней любовью. И понимаю, что она во мне нуждается. Но если выбирать по велению чувства долга, недолго и ошибиться. Так и не узнаю, кто записал этот самый «новый альбом»? Это уже теплее. С большим удовольствием  навернула бы автору по шее чем-нибудь увесистым, чтобы на душе легче стало. Но не думаю, чтобы ради этого стоило возвращаться. Во-первых, он-то тут при чем? Во-вторых, никакая месть не стоит тех усилий, которые тратятся на ее претворение в жизнь. А, в-третьих, я бы лучше потратила свое свободное время на что-нибудь более полезное. Да просто на диване бы полежала.
Бутон тем временем стал напоминать бокал. Лепестки освободили середину для аромата, который не замедлил ее наполнить. А крайние лепестки уже начали изгибаться под углом.
Дуся сидела напротив меня и только не кричала: «Оле-оле!». Я и не заметила, как я ее выпустила.
Я посмотрела на свои гламурные кеды и драные джинсы. Не вернусь в свой мир, так, по крайней мере, будет возможность одеться приличнее, какую бы стезю я для себя не выбрала. Выйду замуж за Летаргиса, буду носить красивые платья, как у Гипносии. Правда для этого придется сбавить немного килограммов. Ну, если возьму в свои крепкие руки управление страной, будет не до обжорства. А если примут служительницей в какой-нибудь храм, надену футуристический костюм. Чем я хуже Аэлиты? Интересно, можно ли будет  принять участие в создании собственного гардероба? Все-таки я не чужда дизайнерскому делу. Вот где я бы оторвалась на полную катушку и пустила свою фантазию в дальний полет.
И тут я вспомнила про Катюху. Это моя добрая знакомая и очень дальняя родственница. Тоже преподает, только в техническом университете. Через месяц у нее защита кандидатской диссертации. А я ей обещала сшить наряд, вернее два. Костюм для самой защиты и платье для банкета. Катюхе я всегда шью с удовольствием, фигура у нее хорошая и человек она замечательный. И, надо же,  я благополучно про все забыла, замоталась. Катюха  девушка скромная, думает, наверное, что я фасон изобретаю, и не напоминает о себе, не хочет мешать творческому процессу. Неудобно-то как! Костюм-то я уже почти придумала, полагалось ему быть сдержанным, чтобы внимание от содержания доклада не отвлекать, но в то же время, подчеркивать Катюхину фигуру, чтобы присутствующие взглядами по залу заседаний не блуждали, а смотрели на докладчицу и хотели бы всячески поддержать молодую ученую, сказавшую свое веское слово в науке. А платье предполагалось, хоть и для банкета, но подоплека у него должна была быть совсем иной. На платье возлагалась ответственная задача подчеркнуть все достоинства Катюхи, как женщины. Чтобы Петюня, точнее Петр Евгеньевич, завкафедрой математики, который должен присутствовать на этом самом банкете, обязательно обратил внимание на Катюху. Потому что она давно уже к нему неровно дышит, а вот, как он к ней дышит не ясно. Относится хорошо и даже всю статистическую часть диссертации для Катюхи бесплатно сделал, но на большее то ли не решается, то ли не хочет. Вот платье и должно помочь Катюхе провести решительную атаку на Петюнины редуты. Почти по О’Генри. Впрочем, женщины за сто лет не изменились. Как и мужчины.
А про платье-то я совсем забыла. И от нахлынувшего чувства вины и желания ее загладить, мысли мои заработали, и я ясно представила это платье во всех деталях. И материал, и цвет, и фасон. А вот это-то за меня никто точно не сделает, потому что в ателье такое платье сошьют хорошо, если за полтора месяца, а я, если вдохновлюсь, и без примерки сошью за два дня, потому что Катюхину фигуру знаю.
И еще вспомнила я следом, что одна моя знакомая артистка, не драматического, конечно, театра, таких связей у меня нет, а служащая в симпатичном маленьком театрике, вышедшем когда-то из самодеятельности, просила меня сшить ей сценический костюм для пьесы из деревенской жизни времен Тургенева. Я ей как-то изобразила эскиз, вдохновленная  бокалом вина, буквально на салфетке. Все одобрили, даже режиссер, который там присутствовал. И то ли в шутку, то ли всерьез, предложил податься в костюмеры.
Дуся отвлекла меня от мыслей, постучав лапой по ноге. Бутон почти стал цветком, пушистой ароматной розой.
- Вижу, вижу, Дуся, что пора поторапливаться, - проворчала я, не отвлекаясь от своих мыслей. Что-то подсказывало мне, что я на верном пути.
Вот ради Катюхи-то и стоит возвращаться. Я себе не прощу, если подведу хорошего человека. У нее, может, судьба решается, я имею в виду не защиту, конечно, это дело нужное, но не первостепенной важности, а личную жизнь. И я почувствовала, что мне очень хочется помочь подруге. Ну, просто очень-очень хочется. Грех не помочь, если это в твоих силах. Да и приятно, что ни говори, побывать в роли этакой доброй феи-крестной, воплощающей чужие желания. Вдруг Катюха с Петюней созданы друг для друга, да не хватает чего-то, маленькой такой детальки, чтобы они, наконец, упали в объятия друг друга? А пошитое мной платье как раз эту любовную реакцию скатализирует. Если у меня самой не получилось, пусть хоть у других получится. Давно я на свадьбе не гуляла. Да и у кого? В моем возрасте полагается собственных детей замуж выдавать или женить. А мне такая перспектива не грозит. Что и подтвердил бородатый буддийский монах.
И тут я почувствовала острую необходимость вернуться. Необратимая решимость наполнила мое тело и дух. Честное слово, я сейчас могла бы и стену прошибить и горы свернуть, если понадобится. И с твердым намерением выйти отсюда, я обвела взглядом комнату.
Дверь была одна. Прямо напротив меня. Самая обычная деревянная дверь, из категории тех, что называются межкомнатными. С простой стеклянной ручкой. Остальные пять стен были девственно белыми и целыми, без следа каких-либо проемов. 
Роза в моей руке полностью раскрылась. Она, действительно, была темно-розовой с лиловым оттенком. Цвет мне понравился. Аромат наполнял всю комнату, плыл волнами, как биение сердца.
Пора было уходить. Но перед тем, как взяться за дверную ручку, нужно было еще кое-что сделать. Я сняла свой розовый рюкзак, достала из него «Справочник начинающего путешественника» и, размахнувшись, кинула его назад, прокричав:
- Спасибо, Сфинкс!
Мне показалось, что откуда-то послышалось тихое «Ф-ф-фы». Может быть, просто показалось, но Дуся повела головой и насторожила уши. Потом подбежала ко мне и сама запрыгнула на руки.
Я прижала кошку к себе и быстро пошла к двери, взялась за ручку и повернула ее против часовой стрелки. Дверь открылась наружу. За ней мерцала звездное небо, прикрытое клочьями тумана. Никакой земли, пола  или иной тверди для опоры.  Я закрыла глаза и прыгнула куда-то.