Шутки шешковского отрывок

 
Потемкин, встречаясь с Шешковским ,
обыкновенно говаривал ему: «Что, Степан Иванович,
каково крутобойничаешь?»  На что Шешковский отвечал
всегда с низким поклоном: «Помаленьку, ваша светлость!»
(Из «Застольных бесед» А.С.Пушкина).

Счастлив тот, кому не надо бояться. Императрица Екатерина II счастливо правила Российской Империей вот уже 27 год. Ведом ли был великой государыне страх? Только сумасшедшим да дуракам он не ведом. Правда, многие умнейшие люди со страху прикидывались простаками, и это помогало им выжить. Она сама при Елизавете Петровне довольно долго изображала наивную и простодушную провинциальную немецкую принцессу. И недоверчивая дочь Петра, подозрительно косившаяся в сторону молодого великокняжеского двора, успокаивалась. Но императрица Елизавета была умна, она чувствовала за внешним простодушием Екатерины огромную силу. Она видела, как молодая княгиня, стиснув зубы, настойчиво и быстро училась быть русской, православной, замечала ее успехи в овладении византийским искусством подковерной политической борьбы и, умирая, сознавала, что подле нее выросла настоящая русская правительница.
Екатерина знала: тайный страх терзал долгие годы и императрицу Елизавету Петровну. Ее красота и здоровье сильно пострадали от бессонных ночей. Она редко ложилась спать до рассвета и, даже лежа в постели, старалась отгонять от себя сон, и делала она это не только ради своего удовольствия или удобства. Елизавета как никто знала, какие неожиданности готовила иногда властителям ночь, проведенная во сне. И в те часы, когда Бирон и Анна Леопольдовна пережили ужасное пробуждение, дочь Петра, окруженная в своем алькове полудюжиной женщин, разговаривавших вполголоса и тихо чесавших ей пятки, превращалась в восточную императрицу из тысячи и одной ночи и оставалась в полном сознании и начеку до самого рассвета. Да, велик государев страх…
Ночные чесальщицы составляли целый штат, и многие женщины стремились к нему принадлежать; при этих ночных беседах нередко удавалось шепнуть в державное ухо словцо, даром не пропадавшее, и тем оказывались щедро оплачиваемые услуги.  В числе  чесальщиц  числилась даже родная сестра фаворита, Елизавета Ивановна Шувалова. И влияние ее было настолько сильно, что близкий к трону князь Воронцов   называл ее «настоящим министром иностранных дел».   Другая чесальщица, жена великого канцлера Воронцова, по слухам сильно любившая деньги и принимавшая их от английского посланника Кейта, имела настолько сильное влияние, что маркиз Лопиталь писал об этом весьма обеспокоенные письма к своему повелителю.  Дипломатическому корпусу приходилось поочередно опасаться то враждебности или добиваться благожелательности жены Петра Шувалова, Мавры Егоровны, урожденной Шепелевой, женщины «с тонким и злобным умом», как характеризует ее Мардефельд, то считаться «с корытными наклонностями»  Марии Богдановны Головиной, вдовы адмирала Ивана Михайловича, которую сама Елизавета прозвала за ее злобу Хлоп-бабой.
У Екатерины были другие методы борьбы со страхами.
Еще будучи великой княгиней сказывала Гриму: »Das ist unmoglich, dass ich mir  sollte auf der Nase  spielen lassen… Ни один немец этого не потерпит». В этих словах она выдала тайну своего внутреннего «я», с роковой двойственностью, вытекавшей из ее происхождения, обнажая умственное и нравственное родство, тысячью невидимых нитей связывавшее ее с домашним очагом, с первоначальным воспитанием, с ее расой. Она в корне пресекала малейшие сомнительные случаи, которые могли повредить ее власти, и с самого начала своего воцарения держала под личным контролем все, что происходило в обществе.
Екатерина признавала политический сыск  своей первейшей государственной работой, проявляя при этом такую  увлеченность и страстность, что по сравнению с ней, Елизавета Петровна и прочие кажутся жалкими дилетантками. Елизавета выслушивала краткие и почтительные доклады Ушакова во время туалета между закончившимся балом и предстоящей прогулкой.  Екатерина же знала толк в сыске, вникала во все тонкости его. Она сама возбуждала сыскные дела, писала, исправляла и даже утверждала «вопросы» для следствия, следила за ходом расследования важных дел и выносила приговоры. Она постоянно получала и какие-то агентурные сведения, за которые платила деньги.
1787 год: «Все вижу и все слышу, хотя не бегаю, как Имп. Иосиф II. Он много читал и имеет сведения; но будучи строг против самого себя, требует от всех неутомимости и невозможности совершенства; не знает русской пословицы: «мешать дело с бездельем. Двух бунтов сам был причиною, тяжел в разговорах…»

При Екатерине главнокомандующий Москвы, которому была подчинена Московская контора Тайной экспедиции, стал основной фигурой в политическом сыске. Это место она поручала своим доверенным – то П.С.Салтыкову, то князю М.Н.Волконскому, то А.А.Барятинскому, то князю Прозоровскому. Последний еще и с масонами боролся. В Петербурге политическими делами ведал князь А.М.Голицын (дело «Таракановой») и Яков Брюс (дело Радищева). Им много помогали  К.Г.Разумо-вский и В.И.Суворов, А.И. Бибиков  и П.С.Потемкин. Шпионской сетью в Северной Пальмире ведал начальник столичной полиции,  а в старой столице – московский обер-полицмейстер Ник. Архаров. Петербургскими «вралями» она поручила  Шешковскому заниматься, московскими – Волконскому. Еще в 1774 году тогдашний  главнокоман-дующий Москвы П.Н.Волконский писал императрице: «Обыкновенно здесь… всякое дело  больше умножают, как оно в самом деле есть, и по большей части барыни. Я уже многим принужден был мораль толковать; кажется поосторожнее стали в болтаньях своих».
Языкастых не щадили. Екатерина не стеснялась прибегать к «увещеванию» розгами болтунов, легкомысленно распускавших сплетни, скандальные слухи и пасквили о ней. Она пришла к власти сомнительным путем и понимала, какую опасность таят для нее пересуды. Поэтому с начала своего царствования настойчиво требовала выведывать и наказывать распространителей беспокоившие ее «врак»:
- Старайтесь через обер-полицмейстера узнать фабрику и фабриканта таковых дерзостей, дабы возмездие по мере преступления учинить можно было. Прикажите по исследовании от человека к человеку, кто от кого слышал, добраться до выдумщика и того уже, по мере его вины, велите наказать публично.

Злостной болтуньей считала Екатерина Наталью Пассек, урожденную княжну Шаховскую.  Эта придворная дама была так неприятна государыне, что в одном из разговоров она раздраженно  заметила:
- Пассекова при императрице Анне высечена была кнутом, а при императрице Елисавете сидела бы в Тайной. Но та имела слабость ей верить, а Пассекова притворялась, что опасно больна. Есть такие ее письма, кои надлежало бы сжечь и не можно отдать Шешковскому. Она стоит того, чтобы ее запереть, но по старости ее лет, пусть свой век доживает. В письмах своих она писала о корыстолюбии графа Румянцева-Задунайского и что князь Потемкин-Таврический морит солдат. Все это наглые враки…
Но если старую боярыню императрица пощадила, то болтливого князя Хованского она прямо потребовала у П.С.Салтыкова, назначенного в 1776 году новым главнокомандующим Москвы, наказать: «Постращайте его хорошенько, чтоб он сдержал отвратительный свой язык, ибо иначе я должна буду сделать ему больше зла, нежели сколько причинит ему эта острастка». Под острасткой подразумевалось высечь розгами у Шешковского…
За каждым следовало приглядывать. Это не составляло труда при созданной ею системе сыска.  К тому же по указу государыни дважды в неделю положено веселиться на маскарадах; по вторникам – во дворце, в другие дни – у кого-нибудь из придворных. За бокалом вина, за игрой в карты идут пересуды о придворных новостях, о различных слухах, о фаворитах. Шешковский и его команда без устали шныряли по маскарадам, великосветским салонам, балам и приемам, на лету ловили любой слушок, ну, и само собой – принимали меры…
Екатерина придумала еще одно средство для отвращения в столицах пустых речей, pour les tenir en haleine, и чтобы дать жвачку: поручала генерал-аншефу,  графу Якову Александровичу Брюсу и Петру Дмитриевичу Еропкину  распространять в обществе ею же и придуманные безобидные слухи, собственноручно инструктировала в письмах как это делать. И действительно, время от времени высший свет обсуждал самой царицей пущенные сплетни, не подозревая, что это – «утки». Как говаривала государыня, и рты заняты, и задницы целы.

Строго относилась государыня и к молодым повесам: специальные агенты из Тайной экспедиции усердно следили за нравственностью жителей столиц, как из высшего света, так и из низов.  При  выяснении одной банковской аферы в 1779 году по всему Петербургу стали забирать в Петропавловскую крепость  в качестве подозреваемых «золотую молодежь», гулявшую по кабакам, соривших деньгами, взятыми под залог, и ведших «рассеянную жизнь». Эти повесы были знакомы между собой, что для завсегдатаев злачных мест вполне естественно. В Петропавловскую крепость попал и Григорий Винский, столичный шалопай, прожигавший жизнь на деньги, полученные из банка под залог.
Комиссия под руководством А.И.Терского – обер-секретаря Сената - открыла свою работу в Петропавловской крепости и в равелине Св.Иоанна. В казематах  с великою поспешностью построили много чуланов, потому что, кроме Кашинцова, главного обвиняемого в банковском подлоге поручика, взяли и его товарищей. Все аресты проводились так тихо, что только через месяц  в столице начали глухо поговаривать о работе комиссии в городе: догадывались, что открыт важный заговор, ибо по строгости не другое что могли заключить. Еще через месяц люди стали пропадать: иной, поехавши в гости, остался там навсегда; другой, позванный к своему генералу, исчез невидимо, из гвардейских полков многие -  в безвестную команду отправлены. Некоторые оказались в Сибири, среди них и Винский, до последней минуты надеявшийся на помилование.

Хотя Екатерина и наказывала болтунов и повес, в них она не видела большой угрозы для своей жизни и власти. Она их не боялась. Потому наказания провинив-шимся называла «материнскими увещеваниями» - «шутками Шешковского». Жестоко преследовала она только тех, кто мог спровоцировать бунт, внести смятение в умы людей. К этим она была беспощадна. Так было с Мациевичем, с Мировичем, с Таракановой, с Пугачевым, с сочинителями Радищевым и Новиковым.

Екатерина снова посмотрела на себя в зеркало и  заметила, как глаза из водянистых стали стальными, черные точки зрачков – колючими и опасными. От таких глаз ничего не скроешь. Страх …  Она помнила, как от страха бегают мурашки по спине и холодеют спина, ноги, нутро. Причин для страха ей, небогатой принцессе из захолустной немецкой провинции, 27 лет назад было предостаточно. Да и в дальнейшем она всегда была начеку. 
  Предрассветным белесым декабрьским утром она лежала в постели и давние картины  молодости чередой вставали перед нею. Старческая слеза выкатилась из уголка правого глаза и медленно скатилась по пухлой щеке. Аккуратно вытерла след платочком, подаренным другом милым Григорием. Как все немки она была сентиментальна и никогда не выбрасывала памятные презенты. Страх… Что знали о страхе ее подданные.

Проблема смертной казни волновала Екатерину.  Ведь императрица Елизавета фактически отменила ее. Действительно, в царствование дочери Петра ни один человек не был лишен жизни на эшафоте. На Екатерину сильное впечатление произвела и популярная в Европе книга Цезаря Беккариа 1764 года «О преступлении и наказании». В ней автор развивал мысль о необходимости отменить смертную казнь и пытки, как бессмысленные, не устрашающие, а лишь ожесточающие нравы общества. Екатерина в принципе была согласна с этим мнением. Мнение о нерациональности, негуманности пытки Екатерина и сама разделяла. Уже через три года после выхода в свет книга Беккариа, Екатерина выпустила знаменитый Наказ, в котором осуждались пытки, как антигуманные и бессмысленные: «Употребление пытки противно здравому, естественному рассуждению; само человечество вопиет против оных и требует, чтоб она была вовсе уничтожена». Эти строки продиктованы не только гуманностью Екатерины, которая не терпела, чтобы при ней били слуг или животных, но и ее рационализмом.  Познакомившись же с делом князя А.П.Волынского, она еще больше уверилась в своей правоте: «Из дела сего видно, сколь мало положиться можно на пыточные речи, ибо до пытки все  сии несчастные утверждали невинность Волынского, а при пытке утверждали все, что злодеи хотели. Странно, как роду человеческому на ум пришло лучше утвердительнее верить речи в горячке бывшего человека, нежели с холодною кровию: всякий пытанный в горячке сам уже не знает, что говорит».
Это свидетельство важного перелома в сознании самодержавного правителя 18 в. Но мыслящих подобным образом было немного, может быть, набралось бы еще 5-10 просвещенных людей из его окружения. В среде же чиновничества, военных и просто власть имущих по-прежнему царило твердое убеждение, что только болью, истязанием можно заставить человека говорить правду. Недаром в переписке с Дидро она писала: «В своих преобразовательных планах вы упускаете из виду разницу нашего положения: вы работаете на бумаге, которая все терпит, ваша фантазия и ваше перо не встречает препятствий; но бедная императрица, вроде меня, трудится над человеческой шкурой, которая весьма чувствительна и щекотлива».
Так, с одной стороны, она объявила  себя «великой противницей» смертной казни, а с другой, - считала ее «некоторым лекарством больного общества». Поэтому-то смертную казнь с приходом к власти Екатерины возобновили, и лишь с указа 1775 года, после подавления пугачевского бунта и казней мятежников, ее заменили кнутом.  В среде чиновничества, военных и просто власть имущих по-прежнему царило твердое убеждение, что только болью, истязанием можно заставить человека говорить правду. Добиться признания без пытки мог только высококлассный специалист, знаток человеческих душ, умевший создать такие психологические условия, при которых человек признавался и раскаивался в содеянном. Таким единственным специалистом считался С.И. Шешковский. Все остальные следователи действовали по старинке. Поэтому де-факто пытки продолжались везде, где велись расследования.
Не отставали от них и помещики. Одни «ловко взъерошивали» кнутами и батогами спины провинившихся крепостных, замеченных в воровстве или других провинностях. Другие, как помещик Андрей Болотов, придумывали «особые средства». Этот доморощенный следователь написал даже целую книгу, в которой рассказал, как «истязал воров»: «Я велел скрутить вору руки и ноги и, бросив в натопленную жарко баню, накормить его насильно поболее самою соленою рыбою и, приставив к нему караул, не велел давать ему пить и морить его до тех пор жаждою, покуда он не скажет истины и сие только в состоянии было его пронять. Он не мог никак перенесть нестер-пимой жажды и объявил нам, наконец, истинного вора, бывшего с ним в сотовариществе». Это «особое средство» называлось в просторечии «покормить селедкой». 
Порой государевы дознаватели просто требовали от Екатерины разрешения «пощупать в ребрах» у арестантов! В 1764 году был арестован Василий Мирович, пытавшийся освободить из крепости царевича Иоанна Антоновича, за что был заклю-чен в Шлиссельбургскую крепость. Генерал Н.И. Панин переслал императрице письмо, написанное Шешковским, в котором тот пишет о разговоре между сенатором И.И. Не-плюевым, князем Вяземским и им, Шешковским. Неплюев, недовольный мягкостью, проявленной к арестованному, предлагал свои меры: «Он бы сего возмутителя Мирови-ча взял в Царское Село и в скромном месте пыткою из него выведал о его сообщни-ках, или ежели бы сей арестант был в его руках, то бы у него в ребрах пощупал с кем он о возмущении соглашался, ибо-де нельзя надеяться, чтоб такой малый человек столь важное дело собою одним восприял, а сие-де мучение нужно для того, чтоб те сообщники не скрылися».  Не один сенатор Неплюев так думал. «Пощупать в ребрах» - сильное средство, его не выдерживали даже физически крепкие люди. Еще бы: чело-века протыкали крюком, цепляли им за ребро и вешали на цепи. При подвешивании за ребро смерть наступала не сразу, преступник еще долго жил и мучился. Некий Ф.Г. Бергольц описал в своем «Дневнике камер-юнкера»  случай, когда подвешенный таким образом преступник ночью «имел еще столько силы, что мог приподняться кверху и вытащить из себя крюк. Упав на землю, несчастный на четвереньках прополз несколько сот шагов и спрятался, но его нашли и опять повесили точно таким же образом».
Екатерина читала этот «Дневник…», да и сейчас, воображая эту пытку-казнь, не могла не ужаснуться изощренности наказания. Ее пухлая рука непроизвольно нащупала то место на холеном полном теле, куда вонзали страшный крюк. «Да, под таким слоем жира ребро непросто нащупать, - подумала она, - пришлось бы палачу основательно поковыряться! И лезет же в голову подобная пакость…»  Конечно, она никогда не допускала таких зверских пыток, тому же Мировичу отрубили голову на плахе одним махом, без мучений.
Когда много лет спустя, в 1792 году,  Екатерина именным указом приговорила Н.И.Новикова всего лишь к 15 годам заключения в крепости, а его трем подельникам объявила официальный выговор – «внушение» - и сослала по деревням, это вызвало недоумение А.А.Барятинского. Он с большой тщательностью готовил процесс и ожидал, что суровый приговор постигнет не меньше десятка масонов, связанных с Новико-вым. Получив указ Екатерины, он писал Шешковскому: « Позвольте мне по дружбе вашего превосходительства ко мне приватно сказать: я не понимаю конца сего дела, как ближайшие его сообщники, если он преступник, то и те преступники! Но до них дело видно не дошло. Прочия учрежденные сей шайки, яко то: Гамалей, Поздеев, Чулков, Енгалычев, Херасков, Чеботарев и Ключарев по допросам известной персоны, разве не так важны, как сии трое, правда, что сии более были движители сей материи». Барятинский хотел раздуть из дела Новикова и его товарищей большой публичный процесс, стать разоблачителем зловредных мартинистов – врагов отечества и престола. Но он не понял, что к концу следствия настроения императрицы изменились – она решила свернуть дело. Она понимала, что обвинение в масонстве, за которое не преследовали, пришлось бы предъявить половине людей из высшего света. Все это могло закончиться большим скандалом, превратить власть и, главное, саму императрицу в посмешище. Поэтому вместо публичного суда, она указом «по силе законов» вынесла бессудное решение относительно Новикова, тем тихо завершив это дело.

Шешковского Екатерина выделяла особо. Ему поручались самые важные и щекотливые розыскные дела. Этот вышедший из самых низов человек, бывший подьячий,  умел заставить говорить  без особых физических мучений. Ну, ткнет пару раз тростью в зубы или в подбородок, даст пощечину или хлопнет по затылку, - разве это не шутки после дыбы!   Екатерина была убеждена, что на допросах в ведомстве Шешковского – Тайной экспедиции – людей не били. Эта страница как бы закрылась после расследования дел пугачевских бунтарей, когда еще применяли «роспросы с пристрастием». Но после вышедших в Европе путевых записок аббата Шаппада д,Отроша, который обличал пытки в России, Екатерина вынуждена была оправдываться, говоря, что они уже уничтожены. Секретный же указ о неприменении телесных истязаний вышел лишь через 10 лет – в 1774. Пользуясь им, дознаватели стали применять угрозу пытки: человека, не знавшего о секретном указе, раздевали, показывали приготовления к пыткам, сами пыточные инструменты, и со страху обвиняемый мог добровольно дать любые показания. В 1790 году, решая судьбу книгопродавца Герасима Зотова, распространявшего сочинение Радищева, Екатерина послала через А.А.Безбородко указ Шешковскому, где писала: «О купце Зотове государыня находит нужным справиться образом повального сыска, какого он поведения и нет ли за ним еще каких худых дел, а тогда и можно будет его выслать из столицы в какой-нибудь город, где меньше худых книг читают». Императрица считала более надежным средством для выяснения истины повальный обыск, который по ее мнению мог бы заменить пытку и вообще всякое насилие при следствии.
Да, Екатерина в глубине души очень гордилась тем, что смягчила законы,  но признавала и заслуги дочери Петра, императрицы Елизаветы прежде нее фактически отменившей смертные казни. 

Приказала Храповицкому переписать два листа Манифеста, сказано: «Мы сами вынули из важнейшего закона о оскорблении Величества неразличие слова с преступлением, ст.482 наказа. Читано продолжение Манифеста, где включен сильный пример об оскорблении Величества, различаемого словом или делом. Сильные мира сего не терпели, когда их подданные грубо и цинично отзывались о них и судили их поступки и жизнь. «Зазорные», «злые», «зловредные», «воровские», «невежливые»,  «неистовые», «неприличные» и «непотребные» речи считались государственной изменой и вели к дыбе, а порой и к смертной казни. Они вошли как отдельное преступление в Уложение 1649 года. 


Но она не могла не замечать, что привычка прикидываться дурачками, шутами гороховыми,  мол, какой с дурака спрос, - присуща многим из ее окружения. И шкуру свою сохраняют, и состояние увеличивают! А вот настоящих глупцов - ну, просто терпеть не могла, на дух не переносила. Так и говорила: «Мне дураков не надобно. Трудно с полуумными и глупыми иметь дело; их всякая мелочь останавливает». Не раз говорила про обер-полицмейстера Петербурга, что он известный дурак - celui-ci ge profitera pas. Вот и князя Александра Куракина дураком обозвала, за то, что вошел в питейный откуп, «не умея и своим домом управлять».  Матвей Апраксин тоже не лучше – как же не счесть его сумасшедшим, если он «на старости лет просится  записать его в третью гильдию».  На днях «порадовал» и граф Андрей Петрович Шувалов – камергер, надзиратель шпалерной мануфактуры,  директор правления банков, - отпросился в отпуск на 4 месяца из-за болезней, принуждавших его пить железные опилки! Улыбаясь, Екатерина хоть и отпустила вельможу, но ясно дала разуметь о «разстройке его головы». Вздохнула: все больше лукавых, мелких людишек крутится возле нее, думающих больше о своем благополучии, нежели о благе отечества… Интриги, доносы, сплетни…
Эх, где теперь горячие головы, которые готовы были ради нее, ради славы России пойти на любой риск! С ними ей не страшно было взойти на трон, они помогали ей править, выигрывать войны, расширять владения – ее верные рыцари, любовники и друзья. 
-  Теперь горячие головы перевелись, – негромко повторила внутреннюю свою мысль государыня и поймала себя на том, что все чаще стала размышлять вслух наедине с собой: - Таков был светлейший князь Потемкин-Таврический; таковы были и князь Гр.Гр. Орлов, Захар Чернышев, Петр Иванович Панин, князь Михаил Никитич Волконский здраво мыслил, но был ласкатель. У Муравьева Николая Ерофеича был ум математический, Чичерин Николай Иванович умел разобрать дело avec son esprit de justice; Елагин Иван Перфильевич хорош без пристрастия; теперь нет таких голов: la tete chaude a ses avantages. Граф Румянцев-Задунайский хоть имеет воинское достоинство, недвояк да храбр лишь умом, а не сердцем. Граф Кирилл Григорьевич Разумовский не глуп, но имеет испорченное сердце.

Старая императрица  взяла лежавшее поодаль, на шелковой, затканной золотыми  цветами подушке, овальное зеркало с серебряной ручкой и посмотрела прямо себе в глаза. Даже полумрак спальни не мог скрыть следы, оставленные временем и страстями на ее лице.  Да, ничего не скажешь, хороша ты поутру, матушка, слов нет. То-то куртизаны бегут от тебя, словно борзые от падали…  А давно ли вокруг  толпились сильные смелые молодые офицеры, готовые из ревности перегрызть друг другу горло за одну только милостивую твою улыбку. Многим из этих русских богатырей она едва доставала до плеч!  Екатерина усмехнулась, и  зеркало отразило пронзительный и холодный блеск ее выпуклых водянистых глаз с набухшими морщинистыми веками. Никогда она не считала себя красавицей и всегда помнила слабые стороны своей внешности. Но богатый  жизненный опыт научил ее тому, что внешность ничего не значила без воли и ума даже в делах амурных. Мужчин покоряла ее энергия, молодость, тот шанс, который она могла дать своему любовнику. Но это было давно. Страсть, которую к ней испытывали Салтыков, братья Орловы, Григорий Потемкин, угасла с их смертью. А любовь молодых фаворитов слишком явно зависела от ее же щедрости: она, не скупясь, одаривала их за интимные услуги, а они, получая титулы, поместья, драгоценности, долю власти с ее рук, держались за нее, боясь потерять источник своего благополучия и силы. Да, она не любила одиночества и никогда не скрывала этого. Почему бы и нет? Разве она монахиня? И почему, не имея супруга, она не имеет права завести сердечного друга, в то время как другие монархи при живых женах заводят амуры, давая уроки безнравственности всей Европе?
Как раз на днях она получила депешу от Воронцова, который, зная  о том, как любила Екатерина получать пикантные подробности из жизни своих коллег, всегда старался порадовать ее скандальными слухами. Вести о прусском короле весьма позабавили государыню, привели в добродушное настроение.
- Воронцов пишет, - сказала она снова вслух,  - что в Лондоне пронесся слух, будто бы король прусский, влюбясь в некую девицу Фосъ, хочет обвенчаться, оставляя нынешнюю королеву с ее титулами и имея вторую супругу левой руки. Был сему пример в начале Реставрации, когда Лютер дозволил Кассельскому ландграфу иметь двух жен в одно время. – Добавила, усмехнувшись:
- Король прусский очень женолюбив и будет иметь трех супруг в одно время живущих…
А что шепчут о ней самой? Что мужелюбива. Так оно и есть, о ее горячем теле ходили легенды.