Точка на карте

                1.

Говорят, есть такая наука — «теория катастроф». Я не берусь судить, насколько продвинулись математики, пытаясь взять на короткий поводок парадоксальную непредсказуемость Его Величества Случая. Впрочем, одно я знаю наверняка, иногда этот шутник в лихо сдвинутой набекрень короне кладет человеку на плечо свою тяжелую руку и, оглядываясь, ты вдруг видишь его доброе, улыбающееся лицо.
— Ты готов?
И в полете на малой высоте у тяжелой винтокрылой машины вдруг отказывает двигатель…
— Ты готов?
И на последних каплях горючего, сплевывая кровь с прокусанных губ, ты пытаешься посадить вертолет на крошечный «пятачок» между камней…
— Ты готов?..
...Вертолет Кости Виноградова разбился на шестьсот километровой трассе между Дудинкой и Гыданской губой. Так называемый «северный завоз» девяносто шестого года был одним из самых нелепо организованных. Мы трижды, почти на бреющем, прошли трассу, но Костин «Ми-8» попал в пургу. Заснеженная тундра цепко держала свою тайну.
Через три дня охрипший от спирта и мата командир отряда Мишка Егоров вдруг сник и, казалось, постарел на несколько лет.
— Кто-то должен ехать к ней... — сказал он, стараясь не смотреть на наши лица.
Все знали, к кому и куда нужно было ехать. Костя Виноградов всегда носил в нагрудном кармане фотографию красивой женщины с огромными и веселыми голубыми глазами.

                2.

Люба поняла все и сразу. У нее вдруг задрожало лицо, и молодая женщина без сил опустилась на диван. В крохотной комнате громко стучали часы, а на стене висела большая фотография улыбающегося Кости.
Может быть, нам нужно было сказать что-то еще, но мы с Сережкой топтались на пороге и рассматривали свои унты. Потом мы ушли...
В гостиничном номере Сережка сорвался. Он кричал про проклятую Гыданскую губу, про дураков-начальников и в кровь разбил кулак о стену.
Когда мы пили спирт, Сережка вдруг стал иронизировать над моей бородой. Он делал это всякий раз, когда злился на самого себя. Но я молчал... У Сережки были мокрые глаза и толстые, потерявшие привычную форму, губы.
— Суки, ах, какие же суки!.. — он ударил покрытыми ссадинами кулаком по столу. — Я не хочу и не буду больше камикадзе!
В последнем полете у нас с Сережкой полностью вышли из строя навигационные приборы и связь. Старенький «Ми-8» был слишком немощен, чтобы бросать вызов вечной тундре. Мы шли почти вслепую, пробиваясь через две бури: начинавшуюся снежную и магнитную, которая легко сводила с ума простенький магнитный компас.

                3.

Люба пришла к нам утром. У нее было бледное лицо и удивительно спокойные, но ставшие вдруг еще более огромными и светлыми глаза.
Сережка едва успел натянуть на себя одеяло, чтобы скрыть голые ноги.
— Я поеду с вами, — сказала Люба. — Я знаю, где Костя.
Она даже не посчитала нужным сказать, что Костя жив.
— Мы уже искали его, — сказал я.
— С воздуха…
— А как иначе?
— Можно иначе, — сказала Люба. — Так легче… Мы пойдем пешком.
Я смотрел в глаза женщины и пытался найти в них признаки надвигающегося безумия. Но их не было...
Люба улыбнулась и сказала, что у меня очень красивая борода.
— Оборвать ему надо бороду эту... — проворчал Сережка. — Он с ней на святого похож. Во время посадки неизвестно кому молиться, то ли Богу, то ли ему.
Люба улыбнулась Сережке и посмотрела на меня.
Я не знаю, как назвать то чувство, которое овладело мной в ту минуту: это была и растерянность, и надежда, и просто страх. Да, мы искали Костю только с воздуха. О том, чтобы пройти трассу его последнего полета по земле, никто не думал. Во-первых, пурга могла отбросить обессилевшую машину далеко в сторону, а во-вторых, в условиях приближающейся полярной ночи на такое не решились бы и местные жители. Ненцы уходили с оленями на юг и даже оглядываться назад, на надвигающийся черный Север, было для них дурной приметой...

                4.

В кассе аэропорта сказали, что билетов до Норильска нет. Люба заплатила за билеты втрое. Она всегда оказывалась впереди нас и даже в Норильске спокойная и энергичная Люба, а не мы, договаривалась с местными вертолетчиками о полете в Дудинку.
Дома, в отряде, остался только Мишка Егоров. Он сидел за столом в огромной холодной комнате и бездумно смотрел в угол...
— Топлива только на один рейс и в обрез, — сказал Мишка, стараясь не смотреть на Любу. Он, как и я, боялся столкнуться с безумием, а не с надеждой. — Если вы найдете Костю, я вас вытащу хоть с того света. С ненцами можно договориться насчет оленей и проводников. Кстати, не оставляйте батарейки в рации... Они замерзнут.
Старик-ненец мотал головой, отказываясь идти навстречу полярной ночи. Сережка предложил ему целую ванну спирта. Но старик давно бросил пить и строго-настрого запрещал своим пятерым сыновьям прикасаться к спиртному.
Тем не менее, на следующее утро из стойбища вышли четыре оленьи упряжки. Трудно сказать, что помогло убедить упрямого старика, то ли немыслимые деньги, которые предложила ему Люба, то ли ее огромные и светлые глаза еще более немыслимые на нашей грешной земле...
               
                5.

Только тот, кто пережил Полярную Ночь, знает, что по настоящему обжигает не огонь, а холод. Жар обжигает только кожу, холод мертвит, проникая внутрь и рождает первобытный ужас перед неизбежным. От солнца можно спрятаться в тени, но холод приходит ниоткуда и царит везде.
Мы шли вперед и не видели ничего кроме дороги, которой, в сущности, не было. Дорога была там, уже сзади нас, а впереди лежала белая, нетронутая пустыня.
На третий день пути у Сережки стала сползать кожа с обмороженного лица, и он поклялся отпустить себе бороду. Когда нас застигала пурга, мы ложились рядом с оленями, а когда она кончалась, не было видно рогов ближайшей упряжки.
На четвертый день пути старик-ненец отказался идти вперед. Инстинкт подсказывал ему, что мы подошли к точке возврата, после которой уже не будет пути назад. Старик верил не в нашу рацию, а в солнце, которое появлялось из-за горизонта уже меньше, чем на полчаса.
Я не стал спорить. Даже словоохотливый Сережка молча сидел на нарах, очищая лыжи от налипшего снега. А в глазах Любочки не было ничего кроме отчаянной, немой мольбы...
На следующее утро, две оленьи упряжки повернули на юг, две пошли дальше на Север. Наши олени оглядывались и с тоской смотрели на своих товарищей...

                6.

За семидесятой параллелью есть чуть ли не единственное на весь Гыданский полуостров плоскогорье. Его восточную сторону наши ребята в шутку называли Вороньими Камнями: похожий сверху на длинный птичий клюв мыс из огромных валунов далеко врезался в тундру. Кончик «клюва» лежал примерно в двадцати километрах от нашего пути.
У нас оставалась уже только одна оленья упряжка, да и от той было мало проку. Голодные олени с каждым разом все труднее поднимались на ноги и смотрели на нас влажными, обреченными глазами.
Сережка обморозил левую ногу и сильно хромал. Мне все чаще приходилось подставлять ему свое плечо. Одна Любочка, казалась, не знала усталости.
— Двужильная она, что ли?!.. — не мог поверить Сережка.
Потом была пурга и она продолжалась сутки... Мы, прижимаясь к теплому оленьему боку и слушали, как бьется его сердце.
Любочка начала кашлять. У Сергея поднялась температура и иногда он бредил: ему казалось, что он весело болтает с девушками на берегу теплого моря.
После пурги встать смог только один олень из четырех оставшихся. Оленя завали Тыгыр и он был вожаком уже не существующего стада.
Я уложил Сережку на нарты. Он тихо позвал меня.
— Смотри!.. — Сережка протянул мне листок, вырванный из ученической тетради — Это я нашел у Любы...
На листке была нарисована твердой мужской рукой карта с проложенным на ней маршрутом Кости из Дудинки на Гыданскую губу. Рядом с «клювом» Вороньих Камней стояла точка с росчерком, делавшим ее похожей на падающую звезду.
— Мы идем туда... — Сергей жалко улыбнулся, и его обмороженное лицо стало похоже на вырезанную из дерева маску. — Ты не заметил, а Люба повернула к Вороньим Камням еще до пурги.
— Зачем?
— Глупый вопрос... Неужели ты не понял? Мы шли к этой точке с самого начала.
У меня вдруг ослабли ноги, и я почувствовал, как мне больно дышать вымороженным до синевы воздухом тундры.
— Полгода назад Костя был в отпуске. Наверное, они болтали о его работе, и Костя нарисовал карту, — сказал Сергей. — Но точку на этой карте Люба поставила сама.
Сережка был прав... Он был прав потому что еще никто не получал писем с того света с координатами могилы отправителя.
Сергей вытащил из-за пояса кухлянки батарейки для рации. Нам оставалось только вызвать Мишку Егорова, и уже через пять часов мы были бы дома.
Я не знаю, слышала ли наш разговор Люба. Если нет, то она все поняла по нашим глазам. Люба молча стала на лыжи и пошла вперед. Она не оглядывалась, и поземка быстро заносила ее следы.
Я уронил батарейки в снег... Когда я поднял их, в них уже не было ни капли тепла.

                7.

Я тащил нарты вместе с Тыгыром. Иногда олень косился на меня и испуганно всхрапывал.
— Мы же сдохнем здесь!.. — Сережка был готов кричать, но у него уже не было сил. — Пойми, просто сдохнем!
Я закрывал глаза, и земля падала мне навстречу. Тундра поднималась на дыбы и казалась мне вязкой, как болото, стеной. До точки на карте оставалось меньше километра, когда я натолкнулся на упавшую Любочку. Она улыбалась...
— Там... Смотри! — она попыталась повернуть голову. — Видишь?!..
Я смотрел на едва заметный над снегом оранжевый край палатки и был готов заплакать от бессилия. Я попытался уложить Любочку на нарты, но не смог. Она встала сама, и я видел, каких усилий ей это стоило. Последние метры мы тащили нарты втроем: двое умирающих от усталости людей и олень.
— Тыгырчик!.. Тыгырчик!.. Ну, еще чуть-чуть! — вместе со стоном выдавливала из себя Любочка. У нее пошла из носа кровь...
Если бы мы не натягивали лямки нарт, мы просто упали на снег. Чтобы облегчить наш груз, Сергей сполз с нарт, и мне пришлось возвращаться за ним. Он часто терял сознание и в бреду снова болтал с девушками на берегу теплого моря.
— Там... Смотрите! — шептал он. — Ну, видите?!..

                8.

Костя был жив... У него была сломана ключица. Воспаление легких убивало его сильное тело медленно, с большим трудом и у Кости еще оставался шанс.
До того как стать врачом, Любочка работала медсестрой, но делать уколы обмороженными руками мы смогли только вдвоем с ней.
Потом я вызвал по рации Мишку Егорова и пошел готовить площадку для посадки. Я плохо помню, как мне удалось расставить банки с сухим горючим по ее углам, как Любочка плакала, пытаясь найти непослушной иглой вену на моей руке, и как Мишка Егоров отталкивал меня от чуть живого Тыгыра, которого я пытался привязать на длинных лонжах к вертолету.
Самого полета я не помню вообще. Я пришел в себя, когда мне помогли выйти из вертолета, — я натолкнулся на уже успевшего встать на колени Тыгыра...

                9.

Как шутил Сережка, меня спасло от того, что пришлось пережить в больнице Косте, Любочке и самому Сережке, моя борода.
— Нет, вы смотрите, это же меховой шарфик! — доказывал Сережка смешливым медсестрам. — Или даже коврик. Если спать на снегу, борода может с успехом заменить спальный мешок!..
Улыбался даже Костя, хотя ему было трудно не то, что улыбаться, а просто говорить.
Любочка выздоравливала медленнее всех. Про точку на карте я решился спросить ее только после того, как врачи заверили меня, что все самое худшее уже позади.
— Я знала, что рано или поздно ты спросишь, — огромные глаза Любочки чуть заметно улыбнулись. — Ладно... Когда пятнадцать лет назад Костю забирали в армию, мы были еще, в сущности, детьми. Дети не оригинальны в своих выдумках, но они вкладывают в них кусочек своего сердца. Костя уже тогда бредил полярной авиацией и я сама предложила ему каждый вечер, ровно в одиннадцать смотреть на Полярную звезду. Смешно!.. Это было местом нашей встречи.
Прошло только полгода и я пропустила наше очередное «звездное свидание». Как раз в это время целовалась с другим парнем. Не думаю, что меня мучила совесть, когда я вспомнила о Косте... Перед тем, как лечь спать, я долго стояла перед зеркалом и думала о том, какая я красивая.
А ночью мне приснился страшный сон: Полярная звезда упала с неба на мои ладони и превратилась в «похоронку» на Костю. Я закричала от ужаса и проснулась... Афганистан был несоизмеримо ближе любой звезды и там стреляли.
Писем от Кости не было три месяца, а потом он написал мне что «немножко ранен» и лежит в госпитале в Москве. Я полетела к нему сломя голову еще даже не понимая, что делаю свой главный выбор в жизни. Когда я, наконец, поняла это, я рассказала Косте не только свой страшный сон, но и его причину. Наверное, я представляла в эту минуту довольно жалкое зрелище. Костя просто рассмеялся... Он поцеловал меня в лоб и сказал, что в следующий раз обязательно оборвет мне уши.
Сережа был не прав думая, что я поставила точку на карте сама. Тогда… В тот вечер, мы действительно болтали с Костей о его работе, и он нарисовал мне карту. Когда он хотел положить ручку в карман рубашки, ручка вдруг упала и оставила на карте точку, похожую на падающую звезду.
Костя улыбнулся и вдруг припомнил мне мой давнишний «грех» — наше не состоявшееся звездное свидание. Конечно же, это был не упрек, а только веселая насмешка, но я почему-то страшно разозлилась. Я накричала на Костю, скомкала листок и бросила его в угол... Костя поднял листок и я увидела его глаза… Они были… — Любочка замолчала. — Я не знаю почему, но мне вдруг стало страшно… Костя сказал: «Знаешь, а ведь все-таки ты так и не пришла тогда… К нашей звездочке».
Листок так и осталась лежать на столе, пока не пришли вы с Сережкой. Уже ночью я вспомнила о карте и долго смотрела на падающую звездочку... Вот, пожалуй, и все. Об остальном ты сможешь догадаться уже сам, это не трудно...
Любочка устало улыбнулась и замолчала.
Я потер лоб, собираясь с мыслями.
Костя летел один и разбился почти на середине трассы. О том, чтобы добраться пешком до Дудинки или стоянки геологов-буровиков на Гыданской губе нечего было и думать. Пурга погребла место аварии под толстым слоем снега, и увидеть его сверху было практически невозможно. Костя видел наши «Ми-8», но мы взяли место аварии в «вилку» обойдя его справа и слева.
О чем тогда подумал Костя?.. О звездочке на карте и о том, что ему придется пережить собственную смерть. В эту смерть должны были поверить мы, его друзья, но не женщина с огромными глазами в далеком, теплом городе. Только она знала о точке на карте, и эта точка снова стала их единственным местом встречи.
Костя взял с собой все, что могло спасти его от холода и голодной смерти, и прошел двадцать три километра до «Вороньего клюва»... Это был его крохотный шанс спасти жизнь, пережив собственную смерть.
— Но ведь это же случайность! — я смотрел на Любочку и, понимая всю ее довольно простую логику, все-таки еще не мог поверить в нее. — Костя мог разбиться далеко от «Вороньего Клюва», ты могла выбросить листок с картой, забыть о нем… Да мало ли еще что могло произойти!
— Ты знаешь, — Любочка снова улыбнулась. — Однажды я поняла, что в мире нет ничего случайного... Ничего! Понимаешь?

                10.

Я рассказал эту историю Сережке и Мишке Егорову. Они выслушали ее молча и предложили выпить за второе рождение Кости.
Поздней весной, Сережка попытался вытащить из тундры неподготовленную группу геологов и пропал в районе большого Гыданского плоскогорья. Я и Мишка Егоров искали его неделю и четыре раза сажали вертолеты у «Вороньего клюва». Там, у «звездочки»… Но Сережки не было. Он выбрался сам к енисейскому заливу худой, оборванный, голодный и украшенный давно обещанной бородой.
Забирая его от рыбаков, злой как черт Мишка не выдержал и дал ему подзатыльник. Сережка чуть не подавился рыбой и удивленно посмотрел на командира.
Мишка сказал ему, что мы ждали его у «Вороньего клюва». Сережка виновато улыбнулся: такая простая мысль не приходила ему в голову.
Любочка оказалась права: ничего случайного в этом мире просто не существует...