Фальстарт Глава 4

Из-за бесстыдно обнаженных деревьев, попытавшихся спрятаться  в лоскутах белесой дымки, доносились голоса, стали видны защитного цвета палатки, силуэты фигур. В лагере шестнадцать человек – прошедшие подготовку в двух лагерях, свободно говорящих на английском и русском, побывавшие в нескольких горячих точках по всему миру, владеющих всеми видами стрелкового оружия и подрывным делом, имеющие психологическую подготовку, но, главное, убежденных в полной правоте своего командира и готовых отдать за него жизнь. Там же – личный оператор и приближенный – лица, чья биография не разглашалась и которую знали считанные люди в управление отряда и всего сербского сопротивления.
-Отряд Воислава вернулся! – навстречу нам шли Зоран, Сергей и Януш, Милорад подошел к ним со словами:
-Воислав погиб, подорвался на противопехотной мине, с того момента я исполняю его обязанности. Под командованием Воислава был принят бой с группой американских морпехов, и формированием бандитов УЧК. Данная разветгруппа полностью уничтожена, с нашей стороны шестеро погибших и пять раненых... – Милорад перевел дух.
-Да говори свободней, не передо мной тебе отчитываться.
-Накормите людей и раненым – помощь.
-Уже оказывают...
Четверо мужиков удалилось в командный блиндаж. Я пошла к ближайшему костру, руку кололо болью, дуростью с моей стороны было молчать всю дорогу, и без моей царапины раненых много, не хотелось создавать лишних трудностей... Чем больше воюешь, тем больше появляется не только опыта, но и элементарной глупости, безрассудства, ибо наличие одного никак не отрицает отсутствие второго. Еще полгода назад доложила бы, перевязала...
Я достала из аптечки бинт: сняла разодранную куртку, окровавленную, измазанную грязью, невольно закусила губу, увидев глубокий порез и корки застывшей, смешанной с грязью крови. Когда я последний раз делала прививку от столбняка? Благо недавно. А вот прививки от гангрены еще не придумали...
Ноздри дернулись от запаха тушенки, голодный спазм свел внутренности, я обернулась, передо мной стоял, улыбаясь, Збигнев, протягивая полную аккуратно вскрытую банку:
-Ладе Русовой, как украшению нашего отряда. Смотри, я даже края острые подогнул, чтобы ты не порезалась. Видишь, все пальцы поцарапал.
Я посмотрела на посеченные мелкими порезами пальцы боевика:
-Такого следовало ждать от Ярика...
-Я исполняю его обязанности... – он помялся, сказал тихо, -  а Ярый говорят, серьезно ранен, два ребра, ключица... Что с рукой?
-Разодрала, когда спускалась к Ярику?
-У-у-у, - протянул парень, - тут до гангрены рукой подать. Давай промою, перевяжу. Где у тебя перекись?
-Ты просто великий оптимист... В аптечке она, конечно.
Перекись жгла, теребила рецепторы волной едкого, кислого запаха, Збигнев аккуратно водил влажной, принявшей красноватый цвет ваткой по отзывавшейся болью на каждое прикосновение руке. Тугая, давящая повязка оказалась необычно профессиональной, будто боевик полгода тренировался ее накладывать.
Я молча доела тушенку, слушая, что говорил парень, а говорил он много, иногда несвязно, словно ему последний раз давали высказаться, не то перед смертью, не то перед длительным тюремным заключением, а потом просто ушел к ребятам из секьюрити.
Банку, блестевшую мелкими капельками растаявшего желе, оставила там же – где жрем, там и срем! – так это называется, пошла по лагерю...
Эмир сидел на свободной лавке, сделанной из досок и толстых обтесанных веток, смотрев в раскрытую посередине общую тетрадь, напряженный вдумчивый взгляд плавно ходил по строчкам, переливающимся изящной вязью арабского письма. На голове странный фонарик, почти как шахтерский, на толстых резиновых лямках. Рассеянный электрический свет, тускло-оранжевый, бликами ложился на лицо командира, делая кожу бронзовой. Слабо чадил небольшой костер, дыма не было, лишь воздух над ним плавился, искажая очертания соседней лавочки.
Араб отложил в сторону тетрадь, выключил минифонарик, но лицо его не потеряло того нежного бронзового свечения, не исчез мягкий свет темных, как перезрелые вишни глаз.
-Тебе не холодно? – спросила я, увидев, что он сидит в одной стандартной темно-синей кофте. Никаких приветствий, мы не расстаемся, мы всегда вместе, откуда бы не звал нас «Светик», мы рядом…
-Ни капельки, - отмахнулся Эмир, взяв мою руку в свои, горячие, отдающие тепло, впервые за эти одиннадцать суток я ощутила спокойствие и удовлетворенность. – Мне доложили все. – Пальцы проворно забрались под куртку, твердые и горячие, они заскользили по влажной коже и остановились на уровне лопаток.
Бурые неровные стволы деревьев размыты набухшими слезами, я прижалась щекой к его щеке, зажмурилась, чтобы не видеть ни эти горы, ни смазанные силуэты повстанцев. Хотелось только чувствовать, чувствовать, что он рядом и он дышит, и слышать только, как кричат птицы да потрескивают в костре сырые веточки.
-Все пройдет, - прошептал он, - не плакай… Ладушка, все пройдет…
-Их больше нет… они умерли… Таньки больше нет… - рыдания не давали дышать, сжимали горло петлею спазмов.
В ответ – молчание и вкрадчивый шелест крон. В сером небе солнце, с черными четкими краями, розовое и похожее на леденец. Я моргаю, смазывая его  очертания, и снова утыкаюсь лицом в пропахшую костром спецовку.
-Ладушка моя… потерпи немного… скоро все кончится… я обещаю тебе...
Я не находила сил ответить, лишь мужество поверить его словам и волю открыть глаза и снова посмотреть на лагерь. Прокравшийся сквозь чащу ветерок сушил слезы, щипал увитые сеточкой сосудов глаза, пытавшиеся заслониться за щитами распухших покрасневших век.
-Скажи мне что-нибудь, - попросил  Эмир. – Просто, говори что-нибудь…
Сильные руки обняли за плечи, я положила голову ему на грудь, до плеча не достаю, ощутила такую защищенность от всего, какую не дал бы мне ни бронежилет, ни отряд телохранителей.
Сзади звонко хрустнула ветка, мы обернулась, Исаев, облаченный в потертый камуфляж, и бессмысленно смотревшуюся разгрузку, ломал о выставленное вперед колено толстые ветви. Он подошел к костру, положил в него несколько разломанных палочек, маленький огонек, над которым на приспособлении, широко используемом туристами всего мира, висел покопченный чайник, с готовностью принял щедрый дар боевика. Сухо затрещал огонь, от него дыхнуло жаром.
-Я люблю тебя, - медленно произнесла я, не обращая на Сергея никого внимания, ощутив странное чувство, не сколько привязанности, или страсти, а страха, жуткой боязни, что человек, которого я люблю, уйдет или погибнет, что его просто не будет рядом, - я люблю тебя...
Я глянула в тетрадь, которую он все еще держал в руке, нелепо, я не знаю арабского, красиво сплетенный орнамент для меня не имел никакого смысла.
-Что это?
Эмир закашлялся, посмотрел на меня, губы командира расползлись в мягкой укоризненной улыбке, в усталых черных глазах блеснули искорки не то азарта, не то любопытства.
-Я, - проговорил он, - развиваю идею, которая, надеюсь, поможет людям в будущем, как идеи да Винчи воплотились в реальность лишь недавно, в двадцатом столетии. А это века... Гениальный Леонардо изобрел первый вертолет... ты не слышала? Нет? Это изумительные чертежи, несколько лет труда... но людям они были не нужны, как и человечеству в целом. Рано. Слишком рано, - Эмир выставил вперед руку и я отчетливо увидела сизые борозды глубоких шрамов, араб помахал рукой в знак отрицания. - Нет-нет, я не сравниваю себя с да Винчи, просто не имею на это права!.. но мои идеи, так ненужные, чуждые сейчас людям, именно сейчас больше всего необходимы...
Доходило не сразу, чувствительные нейроны с трудом, словно бурлаки неподъемную баржу, толкали в мозг тяжелый и неповоротливый нервный импульс. Эмир редко так говорил со мной, очень редко. Он необыкновенный человек...
-А в чем выражается твоя теория, - спросила я заинтересовано, - в религии, в геополитике, стратегии, социологии?
-Практически в любой области. Даже генетика. Даже вера.
-Теология?
-Не смейся. Человек во многом в своих действиях руководствуется религией, ведь религия у большинства людей определяют их духовные ценности. Для них вера напрямую связана со смыслом жизни. Не сложно?
Я покачала головой.
-Все наиболее распространенные религии – Ислам, Христианство, Буддизм – очень похожи на мировые идеологические течения, такие как коммунизм, «Ноосфера» Йордана, сводятся к одному и тому же – социологическому миропорядку. Доказать? И Мухаммад, и Иисус, и Будда призывали к равенству, пророчили общества без классов, денег, бедности... Знакомо? То-то. В жизни человека есть несколько путей к совершенствованию – вера, научный поиск, размышления… Лезут наверх через науку единицы, через веру – десятки, а большинство... не лезут. Но, скажем так, интерес к религии падает. Я говорю о Западной Европе, в России, насколько я знаю, посещаемость церквей увеличилась. А в Европе обвал. В Германии больше чем в 2 раза. Из собора Нотр-Дамм открылся музей-ресторан, туда приходят стада народу, чтобы пожрать, они жрут гамбургеры, хлебают «колу», вечно жуют, жуют и жуют, орбит, обязательно без сахара, а потом снова гамбургеры... В России, хотя бы не делают из храмов забегаловки. И на арабском Востоке тоже. Я не могу представить, чтобы в мечети Аль-Акса поставили столики и продавали шаурму! Западное, американское общество говорил: Бог-это я. Понимаешь? Я говорю, что Бог, это все человечество, и мы обязаны действовать во имя его будущего. Не слишком гружу?
-Нет, мне интересно, я все понимаю.
-Ладно, ладно… Плохой я лектор…
Его губы нежно коснулись моих, стерев непонятное ощущение лекции. Легкие касания языка и  невесомое чувство провала, он больше не целует меня, но поцелуй застыл на губах...
-Эмир, - прошептала я, запустив руку под синюю майку, почувствовала мягкой влажной ладошкой, уходящую под широкий кожаный армейский ремень, дорожку черных курчавых волос, квадратики мышц на животе...
-Я тебя люблю, - проговорил он хриплым низким голосом. - Я люблю тебя больше всего на свете.


*  *  *

.

Илья спешно закрыл окно «мерседеса», отгораживая уютный мирок салона от промозглого мира улицы, удивился, как резко изменилась погода, еще вчера было тепло, ярко светило солнце, даже лужи успели подсохнуть, а сегодня холодно и сыро, сумбурные порывы ветра бросают на лобовое стекло  мелкие капли дождя, что льет с ночи, не переставая. Связной включил «дворники», те беззвучно зашкрябали по стеклу, немного улучшая видимость. Под колеса убегал тускло освещенный фарами асфальт.
С обеих сторон дороги домики какого-то поселения с исконно сербским названием, которое албанцы безуспешно переименовали на свой лад. Раньше здесь было пять тысяч сербов, теперь меньше сотни человек. Илья прищурился, увидел посреди села развалины православной церкви, оскверненной и разрушенной, с пробитым артиллерийским снарядом куполом. Он видел такое не раз – изуродованные фрески, исписанные аббревиатурами УЧК, проломленные стены... А рядом дерзко и нагло, взмывали к небесам белоснежные пики минаретов.
На соседнем с водителем сиденье, меланхолично смотря в покрытое мокрыми разводами окно, сидел Максим, его брат. Тщательно выбритый, одетый в дорогой костюм, он теребил резные четки, явно старые, стертые под пальцами связного, а то и его отца.
-На выезде из селения новый блокпост установили, - предупредил Макс.
-КФОР?
-Сами американцы.
-Американцы? – спросил Илья изумленно. - Это албанское поселение, что им здесь надо?
-Откуда мне знать? Появился пост с неделю назад. Албанцы только обрадовались, усилили нажим на сербское население.
Илья на крайний случай сбавил скорость, он не боялся, что машину остановят, такое бывало не раз, но не находя ни оружия, ни наркотиков, ни чего-либо, что могло бы доказать их причастность к повстанческим формированиям, отпускали. Чтобы найти то, что везли двое связных,  надо твердо знать, что искать, да и кто будет подозревать в связях с Эмиром или Гораном  двух добропорядочных  правозащитников из России, всемирно известных, и, более того, хорошо одетых, передвигающихся на дорогом автомобиле.
Селение, одно-, двухэтажные домики, некогда принадлежавшие славянам, но затем  отобранные силой, уходило к предгорьям, а дальше – горы, серо-бежевые, покрытые густым одеялом «зеленки». Свинцовые темно-серые тучи, поливавшие землю противным мелким дождиком, цеплялись за их тупые вершины, не хотели покидать этот пораженный войной край. Илья вспомнил, что американцы поддержали инициативы албанцев ставить памятники погибшим на этой войне бандитам УЧК. А особо отличившимся – отдельные мемориалы. В ООН сразу предложил внести их в списки архитектурных ценностей, и тут же напрашивается вопрос: «а разрушенные православные церкви не являются архитектурными ценностями?» Связной ощутил небывалую жгучую горечь, но тут же профессионально отметил, что надо бы поблагодарить ООН и обязательно выступить по радио  с поддержкой предложения.
Машина вздрогнула, мимо пронеслись знакомые пейзажи, Илья крепче сжал руль, поправил зеркало заднего обзора. Теперь он видел в нем свое лицо, обычное славянское лицо, поставишь рядом с сербом, никто не различит, кто есть кто. Те же светло-русые волосы, светло-карие глаза, прямой нос...
-Не нравится мне этот блокпост, - убежденно проговорил Макс.
-Обычный блокпост, – отмахнулся брат, - мало ли, сколько их натыкано. Мы уже штук десять проехали, и ничего. Ну остановят, ну пороются...
-Объездов нет?
Селение резко оборвалось, словно ножом отрезали. Но вдалеке вновь показались редкие белые домики. Мокрая блестящая дорога уходила в горку, впереди наплывали бетонные блоки свежепостроенного блокпоста, за ними будка над которой гордо развивалась звездно-полосатая тряпка, «матрац», как шутят многие. Рядом БТР с надписью белым цветом на английском языке «KFOR», с другой стороны дороги внушительных размеров джип «Хаммер», с пулеметом на крыше, черный глаз дула кровожадно смотрит на уходящую вдаль дорогу. Чуть позади длинные ряды палаток-казарм, какие-то дополнительные строения. Американцы без биотуалетов на сто метров от казармы не отойдут, отказываются воевать, когда им не привозят их любимый сорт мороженного и свежий выпуск комиксов.
От группы штатовских военных отделился молодой солдат, сделал жест остановиться, Илья послушно подрулил к обочине, мотор заглох, солдат, судя по нашивкам – капрал, с изготовленной винтовкой, в бронежилете, в шлеме с прозрачным пуленепробиваемым щитом, подошел к водителю, спросил по-албански с сильным, режущим слух английским акцентом:
-Ваши документы?
Связной протянул морпеху две небольшие книжицы – свою и брата. Капрал коротко глянул в паспорта:
-Попрошу вас выйти из машины.
Не обращая внимания на моросящий дождь, Илья вышел из машины, он прекрасно понимал, что лучше не испытывать судьбу. Сзади шаги, хлюпанье грязи между широких подошв и асфальтом, грубая рука рванула вниз, рефлекс заставил выставить руки, с боков набросились морпехи, связной увидел как несколько коммандос схватили его брата один рванул  за волосы, ткнул лицом в вымазанный слякотью асфальт, албанец услышал крик на английском:
-Толкайте ублюдков в грузовик! Тачку их на базу, прошмонать надо!
За спиной щелкнули наручники. Илью на удивление мягко волокли до машины, брата гнали пинками, тот падал, полз, его били ногами в тяжелых армейских ботинках. Били по почкам, по печени, по лицу, били, заранее зная, чего хотят добиться.
Втолкнув в просторный высокий зал, связного приковали к привинченному металлическому стулу, так чтобы не мог пошевелиться, чтобы смотрел прямо. Перед ним к батарее на длинную стальную цепь приковали Максима. Двое парней подошли к нему с монтировками, слышались крики, хлесткие удары, гогот, молодой человек упал, попытался подняться, но мощный удар отбросил к стене. Связной поднял голову, закашлялся, из разбитого в кровавое желе рта потекла вишневая вязкая кровь.
-Что вы делаете, гады!? – крикнул Илья, дернувшись вперед. – Сволочи! Вы за это ответите! Мы защищаем права человека! А кто защитит наши права??! Я подам в трибунал!.. В Гаагский!!
Наручники больно врезались в кожу. Коммандос не обратил на крик связного никакого внимания, в его руках появились устрашающего вида пассатижи, садист рванул руку парня, зажал ноготь указательного пальца, надавил, Максим дернулся, заорал. Морпех в металлических тисках пальцев держал руку боевика, раздавливал ногти, вставлял под них иголки...
Илья поднял голову, с болью увидел изуродованное лицо брата, с рассеченными глубокими порезами бровями, заплывшими сиреневыми кровоподтеками вокруг глаз, разбитыми губами... Американец нанес хлесткий удар по лицу, затем ногой в пах, парень вскрикнул, упал в натекшую под ним лужу крови, потеряв сознание от болевого шока.
Дверь скрипнула, в зал, напоминавший обычный спортзал средней школы, вошел невысокий человек, молодой, но уже с залысинами, тщательно выбритый, в дорогом элегантном костюме, и, не смотря на царящую в помещении духоту, при туго завязанном галстуке. Двое других мужчин, идущих сзади были в более расхлябанном виде, о чем-то эмоционально переговаривались, худощавый приказал:
-Освободите!
Садист расстегнул наручники, связной ощутил в похолодевших от недостатка крови ладонях слабое покалывание, почувствовал, как исчезла цепь, сжимающая горло. Илья поднялся, спросил сиплым, срывающимся на крик голосом:
-Почему?! Почему не меня, а брата?!! Чем он виноват, он почти нечего не знает?! Почему не меня?!!
-Пройдемте в кабинет, я все объясню.
Кабинет напоминал камеру-одиночку – стол, четыре стула, на единственном окне решетка, стены мутно-желтого цвета, как в сизо «Лефортово».
-Садитесь, - указал худощавый, - садитесь вон на тот стул.
Трое штатовцев заняли оставшиеся стулья, и тот, что при галстуке, начал:
-Меня зовут Смит, - он говорил на хорошим албанском, иногда запинаясь, подбирая слова чужого, совсем не похожего на английский, языка, - Это все, что вам надо обо мне знать, и еще то, что вами занимается ФБР. Ни мое звание, ни должность не имеют значения...
-Почему так жестоко... над братом? – перебил Илья, это единственный вопрос, мучавший его последние несколько часов, и  на который он не мог дать ответа.
-Ты нужен нам целехонький.
-Зачем? –правозащитник хотел вскочить, но остался сидеть на стуле, как прикованный, смотря в лицо худощавому американцу, что представился сотрудником Федерального Бюро Расследований США. Связной понимал, прекрасно понимал, что его взяли из-за его принадлежности к боевикам, что от него будут требовать, чтобы он сдал Эмира. Но, почему ему не нанесли ни царапины... Почему?!
Один из помощников извлек откуда-то кассету и два конверта, Ибрагим попытался сглотнуть, но в горле комок размером с кулак, парень судорожно вздохнул, перевел взгляд на штатовца, тот сказал уверено:
-Только не говори, что понятия не имеешь, откуда это у тебя!
-Я и не собирался.
Американец, видимо подумав, что боевик пытается договориться, улыбнулся неестественной металлокерамической улыбкой:
-Я рад, что ты сговорчивый. Надеюсь ты поможешь уничтожить Эмира...
-Да ни за что!
-Ты только сейчас так думаешь. Ты согласишься. Сам попросишься!!! Гнида, падаль!
Один из помощников, высокий и широкоплечий, ухватил за волосы, одежда грязная, мараться не захотел, но, переборов брезгливость, дернул за ворот перепачканной грязью рубашки. Пуговицы сорвались, звонко покатились по деревянному полу камеры, штатовец ударил электрошокером в живот связного. Илья дернулся, упал на колени, дикая боль прорезала тело, каждую клетку, он проговорил:
-Я ... никогда... не сдам... моего командира...
Помощник вновь занес электрошокер, но худощавый остановил:
-У нас впереди целые сутки. Сломается! И не таких ломали. Но учтите, - Смит указал на связного пальцем, - этот не должен остаться без видимых повреждений. Через полчаса продолжим.
В спину грубо ткнули, парень сел на пол, сплюнул, поднявшись, быстрыми шагами пошел к телу брату, лежащему в крови, прикоснулся пальцем к сонной артерией, ощутил подушечками пальцев вялые точки. Сел, прислонившись к стене, задрал рубашку, там вспух багровый треугольник ожога. Илья закрыл лицо руками. В ушах звенело, и к горлу подбегала тошнота,  связной подумал, что лучше бы он оказался на месте брата, он бы выдержал любую боль, но ему не пришлось бы делать такой чудовищный выбор.
«Что им надо, чтобы я сделал? – подумал албанец, - если им нужно, чтобы я выдал месторасположение лагеря, то они добивались бы этого пытками. Они пытали бы меня! Но они даже не спросили  об этом, значит им это не нужно! Проверка на «вшивость»? Нет, Эмир не стал бы так действовать...»
Илья оглядел помещение, одинаково похожее как на актовый зал, так и на ангар для самолетов, одна широкая металлическая дверь, окон нет, высоко под потолком решетки для вентиляции, пол бетонный. Никаких шансов выбраться...
-Брат... – хрипло позвал Максим.
Связной сорвался с места, встал перед братом на колени, тот открыл щелочки глаз, долго смотрел в лицо правозащитника, спросил неразборчиво:
-Тебя што... не били? Ты што, шволочь, Эмира сдал?
-Нет, нет! Не знаю, я ничего не знаю. Мне говорят, чтобы я сдал командира.
-Как? На тебе ни царапинки.
-Они пока просто говорят.
В помещение, эффектно скрипнув дверью, вошел худощавый Смит, два его помощника и садист. Смит сообщил:
-У нас мало времени, и час ждать мы не можем. Раз не хочет сотрудничать добровольно, мы заставим. Майкл, начинай.
Садист-Майкл помялся, возразил:
-Еще пару ударов, и эта падаль подохнет.
-Введи антишоковое, боль чувствовать будет, но отключится нескоро.
В руках Майкла неизвестно откуда появился шприц, Макс задергался, но сил измученного тела не хватало, а американец держал крепко. Садист отдел помощнику Смита опустошенный шприц, с размаха ударил ногой по лицу, брызнула кровь, тот сплюнул осколками зубов, лохмотья губ отозвались острой болью.
Пытка продолжалась, физическая и моральная. Илья уткнулся лицом в колени, закрыл глаза, но все равно слышал крики брата, в мозгу застыли ужасные картины того, как этот патологический садист, Майкл, издевается над его братом... Крик прекратился через двадцать минут, связной услышал хриплый стон, тяжелые глубокие вдохи, что судорожно обрывались, и выдохи со свистом, сопровождаемые кашлем. По впалым щекам Ильи потекли слезы, сильная рука дернула вверх.  Он поднялся, ноги показались ватными, подкосились, он упал на колени, звучная акустика зала отозвалась оглушительным эхом. Дернули снова, сквозь затуманенный взор правозащитник увидел размазанные, поплывшие лица американцев.
-Сволочи, - обронил Илья.
Его вытолкнули через единственную дверь в коридор, а оттуда в ту маленькую камеру с мутно-желтыми стенами. Сквозь полупрозрачную муть четко и ясно вычленилось лицо Смита, сотрудника ФБР, самоуверенное, худое, немного лошадиное, но с умными холодными глазами.
-Все еще молчишь, - тихо, но отчетливо произнес янки.
Илья не отвечал, и янки продолжил:
-Ты – Илья Нестеренко, украинец,  шестьдесят девятого года рождения, учился в Москве, образование... надо же!.. юридическое, воюешь уже десять лет, женат, трое детей, несколько братьев и сестер, не подозревающих о том, чем ты занимаешься. Жена, к примеру, с гордостью заявила нашему агенту, что ты защищаешь права человека... Предупреждение - если ты не согласишься с нами сотрудничать, мы убьем твоего брата. Уже нервничаешь? А я думал, в окружении Эмира только суперпрофессионалы, которые не обращают внимания на судьбу своих родственников. Фанатики! Ты сломаешься быстро. Вон твой брат, до сих пор твердит, что не предаст этого отморозка. Дурак, никак не поймет, что его бьют не с той целью, а чтобы показать тебе, придурку, что мы люди серьезные, и не шутки шутить сюда пришли.
Связной поднял голову:
-Но я вам зачем-то нужен целехонький.
Смит улыбнулся садисткой улыбкой, и без того тонкие губы разъехались в две узкие ниточки, за ним ряд белоснежных зубов, явно искусственных, сделанных в лучшей немецкой стоматологической клинике за огромные деньги:
-Ты нам нужен без явных физических повреждений. Парень, ты не представляешь, что мы можем с тобой сделать, у тебя просто фантазии не хватит! Джон!
Один из помощников вытащил шприц, там бесцветная, прозрачная, скорее всего не имеющая запаха субстанция. Джон пустил из иглы фонтанчик, проверяя, не осталось ли внутри воздуха. «Что это? -  с ужасом подумал Илья, - «сыворотка правды»? Подавитель воли?» Второй помощник схватил связного за руку, первый умело вколол неизвестную жидкость, тело обожгло дикой, пронзительной болью, рядом с которой введение иголок под пальцы показалось бы легким пощипыванием. Боль накатывалась изнутри, рвала к чертовой бабушке нервы, его то бросало в холод, под кожей пробегали крупные, как жуки, мурашки, то изнутри прорывалась волна жара, как из пасти плавильного цеха. Илья закричал, срывая голосовые связки, упал со стула, задергался в конвульсиях, катаясь по деревянному полу, пытаясь спрятаться от вездесущей и всеобъемлющей боли.
Через минуту все кончилось. Парень лежал в луже рвоты, крови, что пошла из носа от перенапряжения, и мочи, не совсем точно понимая, что с ним произошло и кто перед ним. Смит, вспомнил связной, который за минуту  ужаса успел забыть, что от него требуется, сотрудник Федерального Бюро Расследований. Или Центрального разведывательного управления?  Нет, первое...
-Еще раз?!
Голос резанул по перепонкам как наждачка. Илья вспомнил все - требования сдать командира, избиение брата, боль... Нет, он не хотел пережить этот ужас снова. Ни за что! Никогда! Почему он не теряет сознания? Почему не прекращается этот кошмар?!
-Хватит! – крикнул он из последних сил. – Хватит...
На лице худощавого появилась довольная ухмылка, он взмахнул рукой, останавливая своих палачей, произнес:
-Что? Прекратить?
-Я... слушаю...
-Я вижу, ты готов сотрудничать, Илья Нестеренко? Правозащитник…Уполномоченный по правам человека… Что ж, слушай. Это, - Смит указал на лежавшие на столе кассету и конверты, - ты вез, видимо, самому Эмиру. Важное поручение, похоже, командир тебе доверяет. Хочешь узнать, почему тебя не били? Сейчас скажу. Твоя задача заключается в том, чтобы отвезти это Эмиру, передать ему и все. Все, понимаешь, от тебя никто больше ничего не потребует, - Смит хохотнул, видимо, пошутив, - я не думаю, что ты откажешься, вряд ли тебе захочется ощутить снова то, что ты пережил пару минут назад. Если, конечно, тебе все равно, есть и другой вариант... Мы убьем твоего брата, расскажем всем, что ты, правозащитник, воевал в сербском сопротивлении. А твою жену, твоих детей и родителей поубивают бойцы УЧК. В отместку. С особой жестокостью.
Илья перевернулся на спину, зарыдал в голос, закрыв ладонями вымазанное рвотой и кровью лицо. Тело боевика судорожно задергался, словно под высоким напряжением, в ушах, будто Ниагарский водопад, гудела кровь, горячим потоком ударяющая в измученный мозг.
-Я... я... сделаю так... как вы сказали... Я помогу вам... уничтожить... Эмира...