БРС и ККД

Во все времена и во всем мире, пацаны, подростки и юноши, объединяются по возрастным группам. Но это звучит только так, сухо, а на самом деле - они сбиваются в стайки и стаи. Одним нравятся стаи побольше, другим поменьше, а есть такие, кому нравится дружить только с одним или двумя, максимум. Кому - что и это вполне понятно. Наш двор не был исключением в этом смысле.
 
   Двор твоего детства. Это вообще основа всей последующей жизни, в нем и только в нем следует искать поведенческие основания и больше нигде. Там ты ползал, потом неуверенно топал, потом бегал и носился, сшибая коленки и локти, потом начинал следить за походкой и вообще за собой, внезапно увидев лет в четырнадцать себя в зеркале и удивившись, кто это там такой стоит и что ему нужно от меня. Семья, - да, семья важна, но гораздо важнее, - двор детства, где формировалось вообще все, что есть в мальчишках. В семье статус пацана определяется сразу и не изменяется до того момента, пока он оперившись, не вылетел из отчего дома.
 
   Во дворе - совсем иначе. Там статус можно изменить, но нужно доказывать его чуть ли ни ежедневно. Можно быть "маменькиным сынком", ходить всегда выглаженным и с чистой физиономией, с футляром скрипки или с нотной папкой в руках, говорить без матерщины, не курить и не плеваться, можно сторониться всех пацанов, включая свой возраст, но можно и в пацанской группе быть "шнырем", на побегушках то есть, а можно стать и вожаком, а если и не вожаком, то просто уважаемым пацаном. Все в твоих руках. Увещевания взрослых действуют, работает и отцовский ремень и нравственные нотации, но больше всего важней самоуважение, а оно достигается только личной волей, что в семье, что во дворе. Это их роднит, -чтобы заработать уважение, надо на него работать. Устав как-то от нравоучений и от ремня, наш отец, совершенно искренно нам с братьями сказал, что может и способен простить нам многие хулиганские поступки, до известного предела, конечно, то есть до границы, по которой можно долго ходить, но так и остаться на нормальной стороне, если мы будем соблюдать ряд условий - спортивные тренировки, школа и помощь матери по дому. Все остальное время - наше и он не будет обращать внимание на то, с кем и как мы дружим, сами должны разобраться. Так он сказал лишь однажды и больше никогда не повторял, но мы запомнили. Надо сказать, что отец слово держал, - если не было претензий от мамы, учителей, соседей, тренеров, то мы могли чувствовать себя совершенно свободными в дворовой, вполне самостоятельной жизни.

   Не бросил друзей в беде или в радости, стырил что-нибудь полезное из дома или ещё где, пошел защищать честь двора, улицы, района, - сам себя стал уважать, но для того, чтобы пацан это почувствовал, надо сначала заслужить уважение ребят. От того подростки так чувствительны к похвале соратников и больше всего старших пацанов, и менее чувствительны к увещеваниям родителей, учителей, соседей. В ребячьей среде всегда можно найти и сочувствие за наказание от родителей и помощь и товарищеское ободрение. Но и подлость там не прощается, вообще ничего не прощается и не забывается, а ложится осадком на формирующееся восприятие мира.

   В нашем дворе, условно говоря, было три возрастных группы, которые одновременно росли, занимая последовательно место друг друга с интервалом в пять - шесть лет. Это в детстве очень серьезный интервал, это уже по-моему, новое поколение. Например, когда мы были в четвертом - пятом классах, а это примерно двенадцать лет, то младшие пацаны ходили в первый и второй, а старшие в девятый - десятый. Как-то сейчас вспоминается, но промежуточных пацанов не было вовсе. Возможно ли такое на самом деле, спрашиваю себя, и отвечаю - вряд ли, ведь возраст как таковой мало кого интересовал на самом деле, мы примерно знали, что это наш круг равных себе, это малышня, которую надо поправлять и защищать, а это - старшие ребята, которых надо безусловно слушать.
 
   Из всех старших пацанов больше всего с нами проводил времени Витька. Мы видели, что в своей группе он пользовался большим уважением и даже любовью, потому что его часто они называли Витечка, а звучало как Вичка. Мы его так не называли, а просто - Витя. Общались мы со всеми, но остальные пацаны его возраста считали нас придурками уж очень откровенно и это не могло не обижать. Они часто нас высмеивали, могли за дело дать шалбан в лоб, беззлобно, конечно. Но это все равно не нравилось. Витечка такого себе никогда не позволял, и бил нам шалбаны только за карточный проигрыш или за проспоренное пари. Это было ничего, вполне терпимо. Витечка первый довел до нас собственную систему шалбанов и прочих видов физического воздействия. Лещ - это затрещина по голове сбоку, не сильная, так, чтобы в ушах немножко зазвенело, шершавчик - это схватить растопыренной пятерней за коротко постриженную голову пацана, резко и сильно собрать пальцы в щепоть, оттяжник - это шалбан средним пальцем, причем ладонь желательно ставить на лицо, так, чтобы шалбан пришелся точно в лоб, шампанский - это тоже шалбан, но наискосок по голове, отпусканием среднего пальца в момент соприкосновения с головой, загнутого предварительно за большой палец, ну и детский шалбан, именуемый просто - шалапет, удар в лоб указательным пальцем, тоже, кстати, чувствительно, особенно если в "буру" проиграл очков двадцать, то на каждого по десятку таких шалапетов, и на лбу красные пятна обеспечены.

   Однажды поздней осенью Витька вышел во двор в новом пальто, чем очень был горд.
   - Ну что, шкеты, как вам пальто мое новое, нравится?
   Мы одобрительно и с уважением ощупали хорошее демисезонное пальто, но с теплой подкладкой на ватине, отделанной внутри шелком, с косыми карманами и поясом по талии. Пальто было очень хорошее, взрослое.
   - Настоящий драп, пацаны.
   Мы и слова такого не слышали, оно нам очень понравилось и мы стали ржать от самого слова, но Витька подумал, что мы смеемся с него.
   - Чего вы ржете, торчки? Драп - это самая лучшая ткань для пальто, сноса нет, как шинель.
   Один из нас, Алик, пощупал свое детское пальто с цигейковым воротником и сказал, что у него тоже пальто из драпа.
   - А ну ка, подойди сюда, - Витька сидел на спинке лавки, а мы стояли вокруг. Алик подошел и Витечка, многозначительно и нахмурив брови, ощупал его пальто. Мы внимательно смотрели и слушали.
   Тоном, не терпящим возражений, Витька заявил:
   - Нет, это не драп.
   - А что же это такое? - обиженно и возмущенно сказал Алик.
   - Это дерюга.
   Это слово нас совсем добило и мы покатились со смеху. Теперь уже Витька ржал вместе с нами. Кто-то предложил компромисс, мол, это не чистый драп, а драп-дерюга. Это и вовсе нас добило. Мы корчились от смеха, и Витька сквозь слезы нам проговорил, пожалев Алика:
   - Торчки, у вас у всех точно такая же драп-дерюга, салажня вы ещё, чтобы настоящий драп носить.
   Алик оттаял и засмеялся вместе с нами - так не обидно, вся братва в драп-дерюге, - хотя мы были в самых обычных, классических пальто, почти одинаковых, советского периода, для детей десяти - двенадцати лет.

   В карты он никогда не жульничал, и наказывал за это отлучением от игры или доставанием курева. Где достать, да только у отцов и можно было стащить, что мы и делали. Тем, у кого отец не курящий, назначались другие виды наказания, например, стащить из дома что-нибудь пожрать вкусного. Вкусным было все и все принималось без лишних разговоров: хлеб, сухари, помидоры, фрукты, пастила, колбаса, таранка и вобла. Иногда удавалось стащить кусок балыка осетрового, тогда это уже был пир горой. Витька первым во дворе угостил нас пивом. Да ещё чехословацким бутылочным, что тогда было дефицитом. Мы слегка забалдели, но ненадолго и по совету Витька домой пошли только через пару часов, чтобы выветрилось. Курево мы заедали чем попало, даже травой, поощрялся лавровый лист, но можно было и листья тополиные, благо тополей во дворе росло четырнадцать штук по кругу. Но ореховые листья были предпочтительнее всего, но их было тяжелее достать, ибо снизу дерева мы все давно объели. Запивать курево водой было плохо, ходило мнение, что от этого запах усиливается. Конфеты тоже принимались, особенно взлетная карамель или барбарис. Система, проверенная не одним поколением пацанов, работала и я не помню случая, чтобы мама унюхала меня, зато пару раз от вещей разило дымом, но на этот случай была отмазка, что курили старшие пацаны, а мы сидели рядом. Когда я впервые услышал такую же отмазку от дочери, ругать её пропало всякое желание, пришлось долго и упорно объяснять вред табака для женского организма, что было гораздо эффективней, зная её впечатлительность. Мамины же ужасы о вреде табакокурения на меня не действовали, потому что перед глазами всегда был курящий отец, безусловный и пожизненный авторитет для пацана. Тем более, во дворе старшие пацаны с легкостью опровергали все страхи.

   - Что курите, пацаны?
   Витька показался в чердачном окне и вылез к нам на крышу, где мы обалдевшие от табачного дыма, залихватски плевали тягучей и коричневой слюной на раскаленную металлическую коричневую крышу и сидели, ожидая, когда прекратит кружится голова и пройдет тошнота.
   - Да вот, Андрюха у отца "Казбек" стырил, папиросы.
   Витька присел и достал пачку "Нашей Марки" ростовской фабрики. Это было очень круто. Дал и нам по сигарете, а мы, несмотря на то, что уже накурились до чертиков, задымили снова. И снова кашляли, плевали.
   - Эх, пацаны, знаю я какие вы сигареты в основном курите.
   - Какие? - удивились мы.
   - "ККД", " БРС" и "БТ", слышали такие?
   - "БТ" мы не курим, дорогие и редко попадаются. А вот другие вообще не слышали.
   - Ну, так знайте, что расшифровывается это так: "БРС" - бычки разносортные, "ККД" - кто какие даст и "БТ" - бычки тротуарные. Правда, есть ещё совсем крутые, японские, "Цузые", называются.
 
   Мы опять покатились со смеху. С Витькой всегда было так, он был самый сильный оптимист в моей жизни, очень веселый и жизнерадостный, просто так сидеть и разговаривать он не мог, ему обязательно надо было, чтобы все вокруг ржали, а он был бы центром и зачинщиком веселья. Он получал от этого наслаждение. Грустным и унылым я за всю жизнь его не видел ни разу и даже в самое тяжелое для города время, он, как мне рассказывали, был все таким же Витечкой.

   Девочки не оставляли его равнодушным никогда. Это было единственное и основное, что Витька любил больше всего. Девочек в нашем дворе не было, это уже когда я был в восьмом классе, во дворе появилась Оля, и Витька сразу влюбился в неё. Когда мы сидели на Августовской алее, напротив нашего дома с Витькой, мы проходили с ним школу критической оценки проходящих мимо нас девушек. Его меткие, смешные и иногда циничные замечания нам очень нравились. Это сейчас я представляю, как было неловко девушкам, ведь Витька говорил громко, а мы дружно ржали ещё громче. Некоторые оборачивались и крутили пальцем возле виска, что нас ещё больше смешило. Витька за пару минут, от момента обращения нашего внимания на проходящую девушку, до того как она удалялась успевал "опарафинить" все, что можно было - и ноги, и заднюю часть, и прическу, и платье, и лицо и походку. Но иногда, очень, правда редко, Витька замолкал и ел глазами девушку, а когда она проходила он вздыхал и говорил только одно - "Высший класс!" и все было понятно. Он первый нам как-то поведал о таинствах половой жизни, что нас приобщило к чему-то важному, манящему, что ещё предстоит пройти в этой жизни. Поведал не цинично, а очень выдержанно, методично разъяснив все тонкости этого вопроса, приволок как-то учебник для медицинских сестер или акушерок и все это показал нам наглядно и схематично. Позже, гораздо позже, он первым показал нам первый в моей жизни шведский порнографический журнал, который нас так поразил. Помню, меня очень удивило и я сказал об этом Витечке, что девушки там все очень красивые, мне казалось тогда, - да и сейчас тоже, что кривить душой, - это полным несоответствием. В моем понимании, почему то, красивые женщины ни в коем случае не вправе так себя вести. Когда я сказал об этом Витьке, он подумал, видимо в душе согласился, но сообщил уверенно, что это же капиталистическая страна, а девушки эти там безработные, вот и соглашаются на это только ради денег. Но мне кажется, и его это не очень убедило самого. Хотя, если вдуматься это чистая правда, достаточно посмотреть на современный окружающий нас мир.
 
   Первые джинсы я увидел на Витьке, это были "Супер райфл". Попутно он нам прочитал лекцию, что такое джинсы и о том, как русский еврей Лёва Штраус, из Одессы, обратил внимание, что у ковбоев вечно оторваны карманы на штанах. Штраус поставил на карманы металлические заклепки, а для ткани подошел очень хорошо фильтр для очистки арахисового масла, выкрашенный индийским индиго. И это все за пять минут. Сам, как помню, "Король Брода", Мурад, пришел к нам во двор только для того, чтобы посмотреть, что это за джинсы такие на Витьке, заставил Витьку встать и внимательно рассмотрел фасон новых тогда для нас штанов, на которых мы все потом помешались, и остаемся помешанными по сей день, справедливо считая их самой удобной и самой демократичной одеждой. Пожалуй, это единственное, что дали США миру и то, по версии Витька, благодаря нашему человеку. Сейчас я также считаю, что настоящие "Супера", обязательно с замками на задних карманах и потертые только на швах и то в процессе носки, а не искусственно, - это самые лучшие джинсы, хотя нравятся мне и "Ли", и "Левис Штраус" и "Вранглер". Тогда мы, глупцы, бредили Америкой, не понимая, что лучше России нет ничего. Любили её и тогда, но считалось хорошим тоном знать много про США, читать американских авторов, слушать "Криденс" и "Слэйд", "Чикаго" и "Османдс". Меня не удивляет, что русские знают об Америке больше, чем американцы, а если присовокупить сюда тот факт, что наша императрица, собственно, первой поддержала образование США, - а слово России в те времена значило все, - то получится, что нам они обязаны больше всех.

   Наши отцы, мой и Вити, были большими друзьями с детства, вместе закончили спортфак, и дружили всю жизнь. Может быть поэтому, Витька вел себя со мной всегда уважительно, понапрасну не обижал и вообще, выделял из всех. Дружили, как я узнал от отца позже, ещё наши с ним деды, крупные начальники, каждый на своем поприще. Во дворе было только две "Победы", моего деда, служебная, и Витькиного деда, собственная, что вообще было запредельно по тем временам. "Победу" Витькиного дедушки я помню очень хорошо, ездила она редко и мы привыкли к ней, как к части двора, играя вокруг неё. По тем скромным и прекрасным временам, это как сейчас иметь "Ролс Ройс", никак не меньше. Помню разговор моего отца с Виктором, когда тот закончил восемь классов и сообщил всем, что школу бросает и идет учиться в нефтяной техникум, до которого от нашего дома было десять минут ходьбы. Отец одобрил Витькино решение. Бабушка и мама - тоже, но добавили, что чем быть таким хулиганом, лучше идти в техникум, хоть специальность получит. Меня это очень удивило, - хулиганом я его не считал. Как и не считаю до сих пор.

   Будучи как-то в отпуске дома, узнал, что Витька лежит в больнице, с травмой глаза. От чего травма, не знает никто, говорили кто что и никто ничего толком не знал. Отправившись к Витьке в больницу, я увидел его на лавке, с перевязанным глазом, в больничной пижаме, сидел он с двумя девушками, а они смеялись и мне не было это удивительно, а очень хорошо знакомо.
 
   Мне он обрадовался настолько, что забыл про девушек, и мы ушли с ним на какое-то бревно в закутке больницы. Я сбегал за вином, по его просьбе, и сигаретами. Вино мы частично выпили, а остальное он спрятал возле стены морга, в какой-то подвал. Какой бешенный оптимизм, какая любовь к жизни и ко всем её проявлением, что его не смущало ничего и был он по прежнему тем же самым Витечкой, хотя ему уже было тогда под тридцать.
 
   Это был последний раз, когда я его видел. Нет, я не знаю, где он и что с ним и вряд ли когда-нибудь узнаю. Характер его я слишком хорошо понимаю, - до того, что могу представить его дальнейшую судьбу, особенно в известные трагические события в Грозном. Но кто знает, может, отзовется.
 
   Ничего удивительного для меня не было в рассказе о том, как ему врач-армянин делал операцию на глазу. Наркоз по каким-то причинам делать было нельзя и резали вживую. Витечка не издал ни единого звука, но освободил каким-то образом привязанную к операционному столу руку, вытащил её и взял за ногу, выше колена, операционную медсестру, молоденькую и хорошенькую. Сестра попробовала возмутиться, но хирург глазами ей показал, что "ничего, пусть держится, если ему так легче". И он добросовестно гладил всю операцию ногу в чулке, забравшись выше под и так короткий халат. Так мог только он, для него женщины были чем-то совершенно восторженным и возвышенным явлением, хотя он и любил пройтись на их счет, но беззлобно и с любовью, как я сейчас это понимаю, - одним словом, - не безразлично.
 
   Обегая мысленным взором учителей своей жизни, я вижу среди них и Витьку, - он занимает совершенно особенное место, только его и ничье другое.

   Вот такой он, друг моего детства, Витечка.