Зеркала

Бал наливался кровью. Он закипал, шипел и пенился, стучал каблуками, дышал потом и свечной гарью, щедро разбавленной вином. Нагие тела кружились в диком пьяном танце, пары расходились и сходились вновь, увлекая в свое вращение все новую плоть.
Хозяйка бала - а только женщина могла придумать столь дикое в своей экзальтированности, распутстве и желанности развлечение, лениво улыбалась, сидя на балконе, обмахиваемая темнокожим слугой. Кому, как не ей были ведомы все интриги и хитросплетения этих плясок, где дружеские объятия рисковали перейти в содомию, а супружеские пары, расставшись на минуту, встречались лишь под утро, изможденные, расцарапанные и пахнущие ночным грехом. Она была умна, хороша собой и удивительно женственна, являя собой странную смесь тайны и вожделения. Но ее глаза всегда оставались пустыми, а мысли холодными.
Она любила когда-то.
Бал блистал. Маски вовсе не были обязательны на этом празднике света и вина - хозяйка никому не запрещала открывать свои лица. Но, как правило, это происходило лишь под утро, когда собственно наличие или отсутствие лица уже мало кого беспокоило. Это было то место, где человек на ночь мог стать животным, хотящим лишь удовлетворения плотских желании, не рискуя при этом расстаться с человеческим обликом в строгих глазах общественности, скачущей рядом в этом потном хороводе.
Поэтому когда в зал вошел Он, его присутствие мало кто заметил. Он не был слишком хорошо сложен - широкие плечи, худощав,но без лишней костлявости, темноволосый, со слегка округлым овалом лица и носом с горбинкой. Возраст его определить не представлялось возможным, поскольку лицо его было скрыто маской, а на теле морщин или иных примет, по которым опытные женщины определяют возраст, не было. Разве что пара шрамов мне левым соском, ближе к середине.
О чертах его лица сказать что-то было вообще невозможно, потому что его скрывала полумаска. Пожалуй, она и вызывала наибольшее удивление.
Его маска была зеркальной.
Странная вещица великолепной работы, плод труда неизвестного мастера. С любой стороны верхнюю часть его лица являла миру лишь сам мир. На его лице отражалось вращение обнаженных тел, были видны пылающие свечи и канделябры, отражалось все, кроме него самого. За этой маской невозможно было понять, какое выражение принимает его лицо, меняется ли оно вообще или просто застыло в зеркальном безмолвии. Маска плотно прилегала к лицу, очерчивая глаза край в край, так что даже по морщинкам вокруг глаз нельзя было сказать, о чем он думает в эту секунду.
Он вошел в круг и начал танец. Он не делал ничего особенного - так казалось со стороны. Но дама, отходя от него к другому партнеру, еще долго пыталась унять волнение в груди и обожающую панику в глазах. О чем он говорил с ними ни одна из них потом так и не смогла вспомнить - просто говорил, продолжая их внутренние монологи. Ни одна не могла понять, что же так их задевало, трогало и заставляло так смотреть на незнакомого мужчину. А он медленно двигался по залу, меняя по ходу танца по две-три партнерши, не задерживаясь ни на ком, но оставляя за собой недоумение, обиду и неутоленное желание. Мужчины провожали его взглядами, полными недоумения и извини зависти. Такого очевидного успеха за столь короткий срок ни один из них здесь не добивался. Тем унизительней была та презрительная холодность, с которой он переходил от одной дамы к другой, оставляя записных красавиц недоумевать, а зрелых дам множить комплексы.
Зато она появилась в зале эффектно. Пышногрудая брюнетка вошла, будто подсвечиваемая взглядами мужской публики. В ней было что-то от королевы, но королевы жилой, необузданной в своих желаниях и прихотях, капризной, развратной, но такой величественной, ее походка была легла и царственна, кожа смугла, улыбка ослепительна, длинные волосы были распущены и ниспадали до самого низа толпы, прикрывая грудь и делая ее еще более соблазнительной. Маски на ней не было вовсе. Ее черты нельзя было назвать идеально правильными или изысканно тонкими - симпатична, но не более. Взгляды притягивала та энергия, которая бушевала вокруг нее, заставляя мужчин, затаив дыхание, следить за каждым ее шагом, ловить каждое слово, жест, взгляд, забывая о своих спутницах и партнёршах. Она принесла с собой волну возбуждения и страсти, что сразу же бросалось в жадные женские глаза.
Оркестр гремел. Ночь катилась в утро, гася звезды темной рукой и разводя пары по комнатам, беседкам и кустам. Впрочем, не только пары...
Они встретились в тот миг, когда Венера засияла над горизонтом, в недобрый час, когда Люцифер возвещал миру о приближении света. Они кружились в танце, а из-за высоких крыш пробивался свет уходящей Луны и белое бриллиантовое сияние Утренней Звезды. Они кружились в танце, а бал угасал вместе с духотой летней ночи. Они танцевали.
Его поразила ее маскировка. На ней не было ни клочка одежды, ни подобия маски. Она не скрывалась ни от кого и ни от кого ничего не скрывала. Кроме глаз. Лишь глаза ее были скрыты под тонкими, искусной работы линзами невиданной окраски. И увидев их он подумал, что они просто созданы друг для друга, усмехнувшись тому, что мозаика его жизни сложилась так просто, окончившись маленькой деталью, завершившей бы его маску.
Ее линзы тоже были зеркальными.
Они танцевали и глядели друг в друга, отражаясь друг в друге, образуя бесконечный коридор зеркал и глаз. Лишь с ней он не побоялся выйти из-за той зеркальной стены, которой он ограждал свой мирок, пряча его от любопытных взглядов за своими взглядами... А она тонула в этом коридоре, находя в нем себя в то же время все недостающее... Они танцевали.
Это было безумно. Они были вместе один день и одну ночь. Они не расставались ни на секунду, словно боясь не успеть. Это было похоже на то, как путник, бредущий в пустыне, находит озеро и хочет выпить его целиком, без остатка, насухо, словно впрок пытаясь запасти влагу, не думая о том, что это бесполезно и бессмысленно. Они пили друг друга, жадно глотая, они говорили обо всем, наслаждаясь друг другом, будто знали друг друга всю жизнь, но разлучились и теперь боятся потерять хоть на миг.
Они встретили вместе ровно один рассвет и проводили ровно один закат, ровно одну ночь любили друг друга под холодными звездами, забыв обо всем и всех...
Его маска давно покоилась на столике у камина, небрежно сброшенная в их первое совместное утро. Он открывался перед ней весь, до конца, ничего не скрывая и ничего уже не боясь.
Она улыбалась, смеялась, она стонала и шептала. Она чувствовала себя единственной в мире, кто хотя бы однажды постиг счастье, словно заглянув за занавес бытия, будто разгадав загадку мироздания и смысла жизни, будто найдя философский камень... Таких, как он, она не встречала никогда. И знала, что не встретит.
Но она так и не открыла ему свои глаза.
Его последними словами было: 'Мне кажется, что я тебя люблю...'
Его нашли утром, когда проснувшиеся ночные патрули вышли на холодные и мокрые от поцелуев ночи камни мостовой. Они были там в последний час ночи, их последний час вместе. На его лице застыла улыбка, а в глазах счастливое недоумение. Среди шрамов под сердцем была лишь одна свежая рана.
Бал пылал, светился и грохотал. Там был свой мир, отдельный от дрязг и волнений мира внешнего. Нагие тела кружились, свечи сияли в пьяном уровне, глаза теряли фокус, а звуки сливались в общий гул, в котором с трудом можно было уважать мелодию... Сегодня она была особенно прекрасна. Страсть, чуть подёрнутая пелериной печали и вечной тоски, окружала ее.
Она танцевала. Она смеялась шуткам, улыбалась откровенным взглядам. Она цвела и дышала. Она жила.
Но чем дальше в рассвет уходила ночь, нем тускнее становилась ее улыбка, тем яснее виделась отрешенность на ее лице. Она гасла со звездами. А зеркальные линзы блестели чуть ярче обычного...
Река вынесла ее тело в море.