Шифра, Орли Кастель-Блюм

               
                ШИФРА
                (Из сборника «Недалеко от центра города»)

ОБОИ были красные, а женское тело, расположившееся на диване и смотрящее на единственную лампочку, которая освещала красноватую комнату, было сорока одного года и довольно запущенное. На левантийском лице застыло выражение легкого удивления, и плечи были безвольно опущены. Пальцы очищали апельсин. Оранжевый сок из апельсина стекал по пальцам и наполнял белую ладонь. Ладонь была бледной из-за анемии. Но в отношении анемии можно было не беспокоиться, так как она находилась под наблюдением врача.

Слегка посеребренная каштановая прядь волос опустилась на правый глаз и ограничила его поле зрения. Влажная рука отвела ее, и прядь волос сделалась липкой и тяжелой. Шифра попыталась вспомнить, когда в последний раз мыла свою зудящую голову. Это событие имело место быть в среду. Тогда еще показывали по телевизору передачу о дельфинах.

Она пошла мыться. Когда она вышла из-под душа, с ее волос капало на пол, так как они были полны воды и пузырьков мыльной пены и оставляли на полу маленькие лужицы. Она взяла полотенце и похлопала им по голове. После этого два-три раза провела по волосам расческой. Мыльные пузырьки лопались со звуком, напоминавшим шуршание пустых полиэтиленовых пакетов.

Остатки апельсина валялись на столе. Она в нерешительности смотрела на них: стоит ли доесть апельсин; откусила, и его сочный вкус показался ей замечательным.

Было только шесть часов, а она уже зевала. Чувство ответственности, которое она развила в себе еще в ее первые дни с Авигдором, подсказывало ей не ложиться спать рано, чтобы он не считал ее скучной соней, бесцельно проживающей свою жизнь. Она заставила себя приготовить черный кофе. Кофе оказался довольно сносным на вкус, но смешался с пятью апельсинами, которые она съела в течение дня, и с куриной ножкой, съеденной в четыре, и с половиной плитки шоколада и вызвал у нее тошноту и рвоту.

Выйдя из туалета, она выпила воды, и ей пришло в голову, что таблетка железа, предназначенная поднять ее гемоглобин, наверное, тоже вышла наружу, и, делать нечего, проглотила еще одну. Теперь она снова уселась в точности на прежнее место, чуть слева от красного светильника, вглядывалась в апельсиновую кожуру и спрашивала себя, стоит ли ей встать и приготовить из нее варенье. «Как я изменилась, - подумала она. – Раньше я варила  варенье из всего. И много. Раскладывала его по банкам, которые собирала, и оделяла ими всех желающих. Была щедрой. Улыбчивой. Смешливой. Мне говорили: «Шифра, ты замечательная!» И я смеялась еще больше, потому что была замечательной. У меня было спокойное лицо».

Почему бы не выйти ненадолго из дома? Ведь известно, что стоит выйти из дома, и могут произойти чудеса. Но Шифре не хотелось сдвинуться с места. Верно, в действительности у нее есть несколько подруг, с которыми она могла сохранить нейтралитет, так как в их правилах было не вмешиваться в дела друг друга, но они все еще не вернулись с кружка или их дети не вернулись с занятий мандолиной.

Я не записана ни в один кружок. Авигдор хотел, чтобы я ходила на йогу, потому что  несколько женщин из администрации на его заводе ходят на йогу два раза в неделю и очень довольны. Эти холеные дамы возвращаются оттуда другими людьми – так они говорят – и это то, чего хочет Авигдор – другого человека.

 Логично, если бы он пришел домой, он бы очень рекомендовал ей пойти на йогу. Быть как все. А муж Шифры стыдился ее. Иногда она посещала мероприятия, которые устраивал завод, и там, среди женщин, рассказывающих шутливые женские истории, она вводила в краску Авигдора вовсе неостроумными рассказами. Например, что она занимается йогой каждый четверг на рынке. Женщины кисло улыбались, Шифра разражалась смехом, а Авигдору хотелось исчезнуть куда подальше, провалиться сквозь землю где-нибудь в Китае. Он не переносил факта, что его жена покупает овощи и фрукты на рынке, как будто они принадлежат к самому низкому сословию в стране или максимум чуть выше его. Но что она могла сделать? Так сложилось. Ее родители тоже ходили каждый четверг на рынок и покупали там все необходимое, что покупает и она: овощи, фрукты и мясо. Авигдор категорически отказывался есть принесенное с рынка. Он всегда ел что-нибудь из готовых блюд быстрого приготовления на заводе, а вечером заходил в минимаркет и приносил с собой сыр и багет.

Когда она возвращалась с рынка и выкладывала купленные продукты в холодильник, он, напряженный, сидел в салоне, вслушивался в шуршание полиэтиленовых пакетов и подсчитывал количество различий между собой и ею. Он упрямо ухватывался за факт, что он чистый ашкеназ, тогда как она  пятьдесят на пятьдесят и даже европейская ее половинка внушает большое сомнение, если судить хотя бы по произношению. Принимался во внимание и тот факт, что у него пятнадцать лет учебы, а у нее всего лишь одиннадцать с половиной, но и в этом он  никогда не был уверен. В соответствии с объемом ее словарного запаса и неспособностью произвести пару простых арифметических действий на сложение-вычитание над двумя числами он вовсе не был уверен, что она окончила самую простую школу.

Шифра взяла бутылку Каберне Совиньон Авигдора и, перевернув ее, сделала несколько глотков. Потом она бродила по дому в поисках его связки ключей. Если ей удастся найти ключи, шанс, что он вернется, почти нулевой. Если ключи у него, она успокоится и ей станет немного легче. Потому что наличия ключей в  кармане будет достаточно, чтобы напомнить ему о ее существовании, если он случайно забыл о ней. Она нашла зеленую связку ключей на кухне, возле больших фарфоровых чашек. Это была резервная связка, которую она сделала год назад. То есть, Авигдор подумал, что потерял свои ключи, и хотел взять запасные, а когда собрался положить их в карман, наткнулся на свои постоянные и поэтому положил запасные около фарфоровых чашек и вышел из дома, хлопнув дверью. Отсюда можно было сделать вывод, по крайней мере теоретически, что он вернется. Она скорчила гримасу. Потому что прошло уже больше двух недель, а он не вернулся, и отсюда нужно заключить, что он не вернется. Она не удивится, если окажется, что он вообще потерял связку ключей, нашел себе еще какую-то женщину и уехал с ней в Америку, как грозился сделать почти при каждом приступе ярости. Например, его вспышка гнева в пятницу 29 декабря прошлого года. Она точно помнит эту дату из-за цифры девять. Девятого декабря она родилась. Девятого октября умер ее отец. Двадцать девятого марта умерла мама. Девятнадцатого апреля она вышла замуж. Кажется, что после этой его вспышки ярости она постарела сразу на пять лет. Теперь прошло уже несколько месяцев с той беременности - ведь каждое ожидание Авигдора - оно вроде беременности и, согласно этой теории, у нее имеется уже трое детей и четвертый в пути - и волосы продолжают седеть – еще немного, и она будет вынуждена красить их.
Шифра поспешила изгнать из головы этот его приступ ярости – что толку вспоминать о нем – и спросила себя, стоит ли поменять обои.

«Стоит поменять обои? Может, оставить только одну стену красной, а остальные поменять? Но тогда это не будет смотреться как нечто единое. Не только с точки зрения цвета, но одна стена будет выглядеть старой, а остальные – новыми. Все же я люблю красные стены. Все. И мама любила эти красные стены. Нет, оставлю одну стену красной, а остальные попрошу сделать белыми. Но не будет ли это резать глаза? Ну, тогда попрошу, чтобы поклеили все обои красные, но они будут новые. Хотя на красной стенке напротив меня есть значки, которые я нарисовала, когда мне было двенадцать лет. Физиономию этого человека в шляпе я нарисовала. Оставлю-ка я все красное, вот так, и конец. И привет Израилю.»
 
В ту пятницу Авигдор забрал своего отца из дома престарелых на шабат, чтобы тот отдохнул и немножко посмотрел на мир. Шифра приготовила обед, шницель с жареной картошкой, и все трое сели за стол. Старик смотрел на лица супругов и ждал, что один из них спросит его о чем-нибудь, чтобы он мог ответить, и тогда, возможно, он ответит еще на несколько вопросов, которые мучают его. Шифра чувствовала эту готовность слева от себя, на месте, где сидел старик, и ее лицо и сердце были непроницаемыми, так как у нее не было желания выслушивать длинный монолог старика. Авигдор был погружен в размышления о поставке мебели, которая должна прибыть из Дании.

После окончания трапезы старик начал монолог по собственной инициативе и рассказывал о своем участии в партизанской борьбе во Франции во время Второй мировой войны. Авигдор машинально поддакивал. Старик развернул перед ними план сдерживания армии противника, но Шифра прервала его, сказав, что, так или иначе, его все равно никто не слушает.
Старик обиделся, как ребенок, и замолчал. Авигдор, который мог позволить отцу продолжать рассказ в течение еще многих часов, покраснел от гнева, затем разом побледнел. Он вскочил, намеренно швырнул стул, на котором сидел, ринулся в спальню и поспешно побросал в сумку свою одежду. Старик пробормотал несколько слов по-французски. Шифра побледнела.
После этого она целую неделю не слышала от Авигдора ни слова. Так родился их третий сын. Через неделю Авигдор вернулся, разбил вдребезги несколько чашек и успокоился.

Сейчас она спрашивала себя, намереваются ли они развестись.
Она позвонила Елене.
- Алло, - сказала Елена.
- Елена, Авигдор бросил меня.
- Что ты говоришь? – удивилась Елена. – Может, хочешь сейчас заскочить ко мне? Муж как раз ушел, а дети на кружке. Так придешь?
Шифра сказала, что может быть, и разговор закончился. С этим «может быть» она еще несколько минут продолжала сидеть, потом встала, надела синий сарафан, а под него плотную блузку и, понятно, куртку, потому что холод, хотя он и отвлекает от определенных тяжелых мыслей, в итоге увеличивает несчастье человека.

Через две минуты на улице пошел дождь на Шифру и на ее родителей, похороненных на расстоянии шести метров друг от друга, так как мама не успела купить для себя участок под могилу, примыкающий к папиному. В действительности дождь не достигал их тел, потому что надгробные памятники – один из итальянского мрамора – для ее папы, который установила мама, а другой  просто из мрамора из Хеврона, который поставила Шифра для мамы (до сегодняшнего дня она грызет себя, что не заказала и для матери памятник из итальянского мрамора) - защищают их от дождя, и должно пройти много дождей, чтобы гниющие тела ее родителей намокли. Но ее папа умер вообще-то за пять лет до мамы, умершей пять с половиной лет назад, точнее уже шесть, и оба их тела, так или иначе, сгнили окончательно, а за ними и все остальное, и если дождь мочит что-либо, так это только их скелеты, а это уже не настолько ужасно.
Шифра выкинула из головы мысли о скелетах своих родителей и продолжала идти по улице, залитой дождем. Дождь усилился. Люди вокруг нее, те, что были без зонтов, бежали, прикрывая голову куртками, и вид у них был смешной. На нее напал неудержимый смех при виде одного человека, который чуть не упал посреди лужи. Он бросил на нее сердитый взгляд и после того, как отошел от нее на расстояние метров пяти, обернулся и крикнул на всю улицу: «Иди, трахнись с кем-нибудь!» - и побежал дальше.
Люди оглядывались на Шифру, а она продолжала идти.

Елена жила в пятнадцати минутах ходьбы от нее, но Шифра ведь сказала ей «может быть» – слова, которым она выучилась у Авигдора.
Перед тем, как они поженились, Шифра спрашивала, любит ли он ее, и он говорил: «может быть». Она думала, что это логично и естественно, когда мужчины сорока с небольшим лет говорят о своей второй жене, что они возможно любят ее, а может быть и нет. Это для того, чтобы у них всегда оставалась опция чувствовать себя свободными птицами.
С тех пор, как они поженились, она не спрашивала больше, любит ли он ее, а решила судить об этом в соответствии с его поведением. Однако и поведение его было неоднозначным, и Шифре не удавалось узнать правду.
Другое дело она. Когда она спрашивала себя, любит ли она Авигдора, ответ был всегда определенно «да» или определенно «нет» и никогда  «может быть». А тут буквально через три минуты после того, как Елена усадила ее, мокрую, с капающей с одежды водой возле обогревателя, и спросила, любит ли она Авигдора – именно ей она скорчила гримасу явного сомнения и сказала: «может быть».
Она поняла три вещи. Первое, что любовь Авигдора уже не интересует ее. Второе, что, по-видимому, у нее каменное сердце. И третье, что это вовсе не стыдно.

Шифра отправилась домой, не испытывая никаких чувств. Действительно, анемия немного докучает ей, но она пыталась проигнорировать ощущение слабости и головокружения. Где-то недалеко от центра ее повседневного сознания лежала черная пропасть смутных воспоминаний и ошибок. По большей части она игнорировала эту черную пропасть и посмеивалась, но иной раз, в минуты, когда вспоминала, бледность разливалась по ее лицу, самому по себе белому.
Какой дорогой мне пойти?  Бульваром Кэрен-Каемет? Или по улице Гордон? Если я пойду по бульвару, меня будет преследовать неприятный запах зоопарка. Хотя на самом деле, зоопарк уже разрушен, и всех животных перевели в сафари. Тогда можно пойти по бульвару Кэрен-Каемет.

Войдя в девять часов вечера в квартиру, она обнаружила в салоне Авигдора, сидящего в кресле с  сигарой.
- Авигдор, - прошептала она.
- Где ты была? – спросил он.
- У Елены.
- Ты ведь говорила, что Елена – дура, - сказал Авигдор и заполнил комнату густым дымом.
- Она не так глупа, как мне казалось, - Шифра сняла куртку.
Авигдор молчал. Она ждала.
- Как с анемией? – спросил он.
Шифра смущенно рассмеялась и сказала:
- Не помню. Вроде бы восемь.
- Восемь? Это же очень мало!
- Да нет, не страшно.
- Может, надо сделать переливание крови?
- Я думаю, это не настолько мало, чтобы была необходимость в переливании крови.
Оба помолчали. Шифра спросила его, хочет ли он кофе.
- Нет, спасибо, я только что выпил у Сэма.
Шифра сердито поджала губы. «Это плохой знак», - подумала она. Авигдор ценил Сэма, потому что Сэм – адвокат. Авигдор тоже начинал изучать юриспруденцию вместе с ним, но через три года ему надоело, и он предпочел создать самого себя в своем собственном, частном бизнесе. Дело не пошло, а он не адвокат. Сэм, очевидно, консультировал его относительно раздела их общего, его и ее, имущества. Она была очень бледна.
Авигдор заметил это и сказал:
- Ты хорошо выглядишь.
Она рассмеялась, потому что не идиотка и точно знает, как выглядит. У нее в доме есть зеркало, и иногда она смотрит в него. «Зеркало, зеркало, - спрашивает она его, - есть в мире кто-нибудь безобразнее меня?» И зеркало отвечает ей: «Есть.» И она спрашивает: «Где, ты можешь показать мне?» Но зеркало молчит или в лучшем случае говорит ей: «Говорю тебе, что есть и все», - и она закрывает шкаф.
Она принужденно рассмеялась, нервно потряхивая ногой, так как Авигдор оставил без ответа интересующий ее вопрос, пришел ли он, чтобы остаться или чтобы уйти.
Авигдор раздвинул губы в горькой улыбке, и обнажились его белоснежные красивые зубы. Несмотря на собачий холод, Шифра вспотела. Минут пять она боялась шевельнуться, потому что не хотела повлиять на его ответ, и вся кровь бросилась ей в ноги, так что она едва не потеряла сознание.
- Я остаюсь, - сказал Авигдор, и она пересела на стул в кухонном углу.
Он поднялся со своего места, подошел к ней и погладил по щеке, потом поцеловал ее в шершавые губы, и она пожалела, что не смазала их вазелином, чтобы хотя бы немного смягчить их, даже если они и не будут выглядеть блестящими и жгуче-красными. Но тут она почувствовала щетинки его черной бороды и сказала себе, что и он не самый гладкий для прикосновения. Она погладила его по волосам и подумала: «Это просто здорово, что у мужчины его возраста нет ни единого седого волоса»  - и произнесла это вслух.
Авигдор издал короткий смешок и сказал:
- Мне всего лишь сорок четыре, чего ты хочешь от меня?
Шифра улыбнулась насмешливо и мягко поцеловала его в щеку. Он вернул ей аналогичный поцелуй
Все было так похоже на первый раз, когда они встретились, и Авигдор сказал ей, что нужно починить жалюзи, чтобы дождь не попадал в комнату.
Он спросил:
- Помнишь, как пять лет назад ты устроила мне тут грандиозное представление, помнишь?
- Да, - пробормотала она.
Он спросил, готова ли она проделать то же самое для него еще раз.
- Что? – она рассмеялась. – Подожди несколько минут.
Он подождал целых десять минут, потом спросил, обновила ли она абонемент в видеотеке. Она ответила отрицательно.
- Жаль, а то я бы посмотрел сейчас какой-нибудь голубой фильм, - и он с полминуты смеялся над своей собственной шуткой.
Шифра коснулась голубой пуговицы на своем сарафане. Расстегнуть или нет? Если расстегну, не смогу совладать с собой, и это осложнит все в сто раз. Что же делать? Ох, мамочка, помоги мне!

Авигдор вошел в кухню и открыл холодильник.
- Кока-кола есть? – спросил он.
- Нет. С каких это пор кока-колу покупают зимой?
- Ну, есть попить что-нибудь холодненькое?
- Есть вода из-под крана. Она достаточно холодная.
Он захлопнул дверцу холодильника, и несколько кастрюль стукнулись одна о другую. Для кого она готовит?
- Счастье, что есть кран и счастье, что существует видео, - заметил он, наполняя стакан водой.
В то время, как он подносил стакан к губам, Шифра все еще не знала, как ей поступить. И пока Авигдор пил стакан за стаканом, так что было непонятно, где помещается столько воды, она сняла с себя синий сарафан и синий джемпер, что был под ним, и все остальное и стояла посреди комнаты, дрожа от холода, глядя на спину утолявшего жажду Авигдора и ожидая, пока он обернется.
Напившись, Авигдор обернулся и увидел свою обнаженную жену. Он приблизился к ней и стал страстно целовать все ее тело. Шифра оттолкнула его от себя так, что он растянулся на оранжевом ковре.
Она бросилась в спальню, облачилась в домашний халат и снова встала  посреди салона. Авигдор все еще лежал там  в той же позе.
- Авигдор, - позвала она.
Он не ответил.
- Авигдор.
Прошло десять минут, прежде чем он встал и уселся на краю дивана.
- Авигдор!
Она пристально смотрела на него.