Про Гея Варфоломея

Четверг тридцать первого марта 77-го года выдался так себе.
Очередное повышение цен на хлеб и бензин, небольшое, но декадентски безапелляционное; на юге опять кого-то то ли захватили, то ли сразу взорвали; телевизионный хлороформ и газетная чернуха – все части повседневного паззла легко складывались в слово «Ж» «О» «П» «А», что, если и добавляло позитива, то весьма своеобразного.
К тому же в этот день Гей Варфоломей, наконец-то, умер.
Мерзкая изнурительная затяжная болезнь с непроизносимым названием – да и кому оно интересно – измочалила статного чернокудрого витязя в скрюченную мумию; всё оказалось напрасным – и оптимизм врачей, и дорогие снадобья, и даже старания умной электронной машины. Безносая профессионально выбила десятку с первого выстрела.
Спустя несколько лет биографы Варфоломея разделились на два автономных лагеря – одни шурфовали бесконечные пласты языковедческих дебрей в направлении месторождения такого необычного имени этого человека, другие, нахально обозвавшись варфоломистами, занимались анализом его творческого наследия – то есть доискивались сокрытого и сокровенного в тоненькой тетрадке покойного.
Удивительно, что приверженцы обеих сторон так и не начали обычную междоусобную грызню; видимо, предметы исследований пересекались настолько незначительно, что сами по себе оказались интереснее мордобоя; да и отсутствие всяческих грантов также охлаждало горячие учёные головы.
Чем же сей муж был столь замечателен, что плотно и надолго занял умы целой когорты достаточно именитых и солидных дядек, на все лады склоняющих словосочетание «Гей Варфоломей» и чуть не на свет разглядывающих несчастный истрёпанный блокнотик в чёрном переплёте?
А ничем.
По жизни Варфоломей, видный плечистый парубок, был совершенно обычным и даже скучноватым человеком; единственно – баловался стихоплётством и гитарным побренькиванием, но сие было из разряда «посидеть у костра» и «а вот не из Мандельштама». Имя, истое проклятие парня, являлось результатом противостояния материнского эллинистического дилетантизма и робкого отцовского славянского прагматизма; в итоге победила дружба, и гей (спутанный с греческой богиней земли) под ручку с печально известным святым, украдкой вздохнув, погнали по дороженьке бедного юношу – по дороженьке, как вышло, недлинной.
Что до тетрадки, то тут надо признать, что варфоломистам обломился довольно вкусный кусочек – правда, с кисло-сладко-горько-солёной начинкой. Десяток линованных листов хранил отрывистые заметки – видимо, путевые, так как писаны торопливо и не в лад, как-то: «На крыше дома напротив увидел санки. Кому ж в голову такое пришло?», или «Меж углом общаги и тушей универмага виднеется кусок прекрасного далёка, голубого и манящего, забранного сеточкой железнодорожных путей… откуда здесь рельсы? рядом с универмагом? – из детского оконного застеколья – там, помнится, был тот же самый кусок далёка», или зачёркнутое «Купить струны, эти-уже-всё».
По меньшей мере странно было бы предположить, что историков и лингвистов привлекла подобного рода личность лишь благодаря своему двусмысленному имени и псевдоромантическому дневнику; конечно, это не так. Что же заинтересовало адептов от науки?
Последняя тетрадная страничка.
Две коротенькие строчки.
Я убивал кошек, извёл около дюжины. И не жалею – ни кошек, ни об этом.
и ниже
Заглянувший в окно – не отмолится… не открестится.
Из первого экзерсиса анатомирующие загадку имени вылепили довольно несвежую теорию о диссонансе внутреннего и внешнего, о малозаметных, но неизбежных следах прошлого в настоящем, между прочим помянули Инь-Ян, подбили бабки, получив в остатке тихоню с кистенём за пазухой, и вернулись к своим баранам.
Второй оккупировали варфоломисты и с восторгом затрубили неудобопонятную промессианскую галиматью, щедро сдобренную прорелигиозными же терминами, между прочим помянули Инь-Ян и успокоились.

* * *

А Гей Варфоломей, свесив ножки с облака, грустно глядел на придурков и в сотый раз думал, что всё же сожалеет о кошачьих убийствах – не буде оных, не пришлось бы неоткрещиваться от планиды рубахи-простака – да и то получилось не ахти, ведь стихи да гитару – за пазуху не засунешь.