Тайны Мэйн-Дринк. 12 гл

12. РАССТРЕЛ – ПРЕВЕНТИВНАЯ МЕРА НАКАЗАНИЯ.
             13 марта 1981. Пятница.

 


Антон из прихожей, не раздеваясь, пролетел в кухню.

– Мам, отец появился?

Регина Альфредовна повернула осунувшееся лицо от раковины и уныло покачала головой. Последние два с половиной месяца нелегко ей дались. Порой хотелось лечь в постель и не проснуться, но она мужественно, как это умеют только женщины, наскребала по сусекам силы и жила дальше: на ней держалась вся семья, а это такая ответственность, которая мобилизует.

С начала декабря заколобродил старший сын, да ещё как! Исчез, забрался в какую-то грязную нору, бросив жену и учёбу. И это на последнем курсе! Маркиза была убеждена, что виновата женщина. Или женщины. Что же ещё? Запутали бедного Лёню вконец... Рита, ведь, такая славная. Чего ему не хватало? Может, там что–то ещё?.. Но теперь дело, похоже, пошло на поправку: вот, уже неделю, как Николай с Антошей вытащили его из болота. Леонид вернулся к жене, пытается сдать пропущенные экзамены. Всё легче.

Другая беда: за вторую половину февраля, пока муж в больнице лежал, их несчастная квартира трижды подверглась ужасным набегам. Каждый раз негодяи учиняли в ней такой погром, что потом неделю приходилось порядок наводить. В душе – особенно. И только всё встанет на свои места – очередной налёт. Словно специально выживают из квартиры. А Николай упорно не хочет переездом заниматься, хотя уже ровно две недели, как из больницы выписался. Милиция является, спрашивает, что пропало, и разводит руками: пропаж нет, значит, хулиганство. "Чего дело-то зря заводить?"... Скорее всего, это с конфликтом Николая на работе как–то связано.

С первых чисел февраля, как вышла эта злосчастная статья, началось чёрт–те–что у мужа. Настоящая война в университете, где противников много, а по сию сторону – он один. Но, ведь, победил! В одиночку отстоял свою кафедру, получил новую квартиру, ждёт повышения. Но у каждой медали – две стороны. Регина вспомнила тот страшный день, когда сообщили, что Николай в больнице. Обошлось, слава богу, сломанным рёбром, ушибами и сотрясением. Так другая напасть! В лице этого "благодетеля" из Москвы. Две недели сплошная пьянка! Сроду такого не случалось. За это время Николай ночевал дома от силы раз пять, но звонил почти каждое утро. А, вот, теперь вовсе пропал.

– Значит, и у тебя никаких новостей? – усилием придав голосу спокойствие, произнесла Маркиза. – Разувайся, иди ешь. В школу ко скольки надо?

– Не скоро ещё. Через пару часов схожу.

– В гостинице-то был? Он там не появлялся?

– Нет, Ма. С понедельника ни того, ни другого. Номер свободен... И Коляна найти не могу. Квартира на замке... Но там в подъезде недавно какое-то чепэ вышло. Кто-то подрался, и какую–то девушку среди ночи в больницу увезли. Думаю, с отцом это не связано.



Антон сказал далеко не всё. Не хотел расстраивать мать раньше времени без достаточных оснований. Ещё многое предстояло уточнять. В гостинице «Россия», где Николай Львович с академиком Баклановым всё время зависали, Антон проторчал полдня вчера и всё утро сегодня, пытаясь отыскать концы, куда подевался отец.

Он сумел перезнакомиться, практически, со всем обслуживающим персоналом гостиницы и ресторана, начиная с уборщиц, кончая метрдотелем и коридорной, но почти ничего не узнал: они были скользки и пугливы, как рыбы. Единственное, что удалось выяснить: отец, академик, Макс, и Колян с Танькой просидели всё воскресенье с обеда до вечера в банкетном зале и, как всегда, выпили цистерну вина. Платил Бакланов–папа. Потом они дружно поднялись, загрузили в "Волгу" академика всякой жратвы и уехали.

На выходе из гостиницы Антона вдруг осенило: он вспомнил, что недавно Колян с Танькой получили в знаменитом "министерском" доме новую квартиру. Здание, по счастью, размещалось на соседней улице, буквально в трёх шагах от "России", но юноша сумел ещё укоротить путь через сквозной двор Дома Архитектора. Мысль оказалась крайне удачной, потому что местное домоуправление провело именно на этом жилфонде уникальный для города эксперимент: в каждом подъезде под лестницей первого этажа имелась специальная каморка, где круглосуточно скучал специальный работник. А ля консьерж в Париже, если верить Сименону. Буквально час назад, изведя свой неприкосновенный запас на коробку дорогущих конфет и пузырь "Шампанского", и приложив максимум обаяния, Антон сумел разговорить молоденькую лифтёршу нужного подъезда. И опять повезло: в тот день дежурила именно она.

Выяснились странные подробности. Вся воскресная ночь и начало понедельника, выдались весьма неспокойными. Из квартиры №6, расположенной на втором этаже, далеко за полночь раздавался шум неумеренной гулянки. Антон по списку сразу установил, что это квартира Коляна. Около двух ночи из квартиры выбежал прыщавый, хорошо одетый, молодой человек с бумажным свёртком. Сел в белую "Волгу", стоявшую у крыльца и уехал. Назад он не вернулся, машина пришла без пассажира.

Примерно через час после этого в подъезд вошли два здоровенных молодца в белых халатах поверх телогреек, похоже, санитары, поднялись в ту же квартиру и вынесли на носилках молодую девицу, которую лифтёрша видела впервые. Она лежала в рубашке с длинными рукавами, завязанными на спине, с тряпкой во рту, кожаные ремни крепко удерживали её на носилках, но девица, всё равно, билась и мычала. Описание девушки, которого всё же настойчиво добился Антон, подходило к студентке Маше, подруге Лёни.

А ещё через час, около пяти утра, между двумя солидными пожилыми людьми, появившимися из той же беспокойной квартиры, и тоже не жильцами подъезда, на лестнице завязалась безобразная ссора с грубой бранью и мордобоем, после чего один из них с непокрытой головой убежал вниз. По описанию лифтёрши Антон узнал отца.



– И когда это "чепэ" было? – с сильной тревогой в голосе спросила Регина Альфредовна.

– С воскресенья на понедельник, – нехотя ответил сын. – Под утро.

– В воскресенье? Восьмого марта?.. – мать вдруг резко побледнела, качнулась назад и чуть устояла на ногах.

– Ма, что с тобой?! – выскочил из–за стола Антон, задев тарелку с остатками супа.

– Ничего. Всё в порядке. – Маркиза тяжело присела на стул, словно дряхлая старуха.

– Ма! – требовательно навис над ней Антон. – Что случилось? Что было в то воскресенье? Говори. Это важно. Вдруг отца надо спасать? Я за Лёнькой слетаю, мы вместе разберёмся. Ну!

– Тоша, – осевшим голосом спросила Стоевская, – а может исчезновение отца быть с теми кирпичиками связано? Ну, с которыми он ночами сидел?.. Или с Лёней?..

– Почему с Лёней? Ты о чём?

Мозги Антона снова кольнуло страшное подозрение, и он опять прогнал его... Час назад он побывал в гараже того археолога, «Деда»-Ерина. Николай Львович, как крайнюю меру, использовал его наисекретнейший тайник для схоронения своих артефактов. О нём знали только трое: он сам и оба сына. Отец им, как спасителям сокровища, его показал. На всякий. Даже оставил запасной ключ от гаража Антону. Теперь он хранился в ящике письменного стола.

Гараж Ерина был небольшой, его почти весь занимала чёрная "Волга, привезённая из Сирии, но в глубине, за стеллажом с инструментами, оказалась потайная дверь в маленькую секретную каморку. Ну, чисто "Буратино"! В комнатке хранилось много всяких древностей и, вдобавок, был ещё особый тайник, в стене. Туда они в прошлую субботу и заложили иракскую находку.

Сегодня утром, когда Антон, не зная уже, что предпринять, посетил гараж, "кубиков", к его величайшему ужасу, там не оказалось. Только тетрадь. Юноша перерыл всё, ничего, конечно, не нашёл, и помчался в новую "батину" квартиру. "Кубиков" не было и там, в прежнем тайнике, который полмесяца назад опустошил Леонид, пока отец лежал в травматологии. Чтобы не думать на безграничную, уже повторную, подлость старшего брата, Антон заставил себя надеяться, что фрагменты багдадской находки перепрятал сам отец. Матери он ничего про эти дела не рассказал: она была не в курсе ценности Дедовых сокровищ.

А в последние четыре дня, с понедельника, Леонид, действительно, вёл себя очень странно: он, вроде бы, жил с Ритой, но целыми днями где–то пропадал. И в институте не появлялся: Антон проверил. Неужели, взялся за старое? Надо ехать на Мэйн–Дринк.



– Откуда, Мам, такие мысли?

– Антон... Обещай слушать спокойно... В это воскресенье, в праздник, Леонид явился часов в пять, ты ещё не пришёл. Весь дёрганый, раздражённый, лица нет.
 
– Да он теперь постоянно такой... Зубами скрипит...

– Знаю. Я не про то. Поздравил он меня с Женским днём. Предупредил, что Рита развозилась, застряпалась, и явится с всякими вкусностями позже. Отец, понятно, даже не позвонил. Сел Лёня в кресло, и полчаса, как изваяние. На вопросы – никакой реакции. Тут вдруг телефон. Поднял трубку: я не успела от  духовки. Через несколько секунд заходит мрачный. "Мне надо кое–что обдумать, – говорит. – Пойду на воздух ". И, точно: медленно так вокруг дома начал круги нарезать. Я в окно смотрела.

– И долго ходил? – с напряжением спросил Антон.

– Около часа. Рита уж пришла, мы стол накрыли. Потом ты, с какой–то вечеринки. Наконец, вернулся Лёня. Сидели до самой ночи, я такого внимания даже не ждала. К себе они уж, ты помнишь, не поехали. Хотя нет, что ты можешь помнить: ты к тому времени десятый сон смотрел... Настроение у Лёни стало хуже прежнего, хоть и старался держаться. Постелила я им в Жениной комнате. Вдруг полвторого ночи снова телефонный звонок. Я последние дни совсем почти не сплю – сразу вскочила. Но Лёня оказался первым: видно прямо у аппарата сидел. Держит трубку и молчит. Я - мимо, в туалет. Эл стоит весь зелёный, как мел, а в трубке тонкий такой голосок: "зи–зи–зи"...

– Он был испуган?

– Не... Скорей, в тихом бешенстве. Ну, знаешь, как у него бывает. Глазами вращает, скулами играет, зубами скрипит, но в себе держит.

– Понятно. И кто звонил? Поняла?

– Сейчас, не перебивай. В общем, один раз тихо так говорит: "Мало, вонючка".

– Понял. Давай дальше.

– Вышла я тихонько из туалета и вижу: меня не замечает, а глаза сверкнули, и улыбка такая нехорошая от уха до уха поползла. Ни разу в жизни у него такой не видела. Перепугалась я ещё больше. А Лёня в телефон нормальным голосом: "Дай мне его. Не верю я тебе, крыса". А потом: "Понял, сделаю. Через час на пятаке. Бабки готовьте". Кладёт трубку, вздрагивает, видя меня, и вдруг подмигивает. Но смущёно как–то, виновато. Тут же попрощался, схватил отцовский портфель и убежал.

– Чёрт, меня не было, – раздосадовано чертыхнулся Антон. – Я бы на пятак сгонял...

– Я и "сгоняла". Хорошо, ты говорил как-то, что это тротуар перед нашим "Гастрономом".

– И ты запомнила? – восхитился Стоевский–младший. – И пошла? Ну, ты, Ма, даёшь!

– Переживала, конечно: вдруг "пятак" не тот? Может, их не один в городе? Побежала сразу следом. Встала за молочным киоском, жду. Долго. Вот вижу, Лёня на "частнике" подъехал, машину отпустил и по тротуару туда–сюда. Меня не видит, конечно. В руках – отцов старый портфель, но уже не пустой. Тут белая "Волга" подруливает. Из неё мужчина. Узнала я его...

– И кто?

– Да школьный приятель Лёни. Ну, который к нам раньше не ходил, а недавно зачастил. Максим.

– Знаю такого. И что дальше? Давай, Ма, подробнее.

– Максим руку для пожатия протянул, а Лёня её оттолкнул. В отцовский портфель полез и достал какой–то свёрток. Максим взял и вдруг прямо ко мне пошёл. У меня сердце в пятки. Оказывается: под фонарь встал, всего в шаге от меня, и свёрток развернул. А там – те кирпичики… Отошёл, кинул свёрток в машину. Оттуда другой достал, лёгкий, Лёне отдал, а сам в "Волгу"... Вот, и переживаю я, сын, с того дня: а нет ли тут связи, что отец в тот день совсем куда–то задевался? Как думаешь?

– Ма, а Лёня в мою комнату заходил? Перед тем, как на встречу с Максом пойти?

– Заходил... – настороженно ответила Регина. – Какой–то ключ здоровенный в карман сунул, я успела заметить. У нас таких и не водилось...

– А когда вернулся? Снова заходил?

–Этого я, Антоша, не видела: ноги–то у меня не как у него – домой минут на пять позже пришла...

– И он спросил, конечно, где ты была?

– Да... Соврала что-то, – в глазах Стоевской застыл ужас. – ...И ещё одно, Антош... Совсем уж нехорошее... В ту же ночь, как Лёня уснул, я в их комнату прокралась и в портфель заглянула... Простишь ли ты меня?.. Не выдержало материнское сердце. А там, в бумагу завёрнуты такие деньжищи!... У меня чуть ноги не отнялись...

Антон резко встал и пошёл в прихожую.

– Я знаю, где искать. Обоих. Только там люди могут так... исчезать.

– Не ходи!

– Не боись. Я - скоро!

Хлопнула входная дверь, и по лестнице забарабанили каблуки. Маркиза высунулась на площадку, как была: в фартуке и тапочках.

– Антон! А школа как же?

– Успею, Мам!



Трамвай осторожно сползал с крутой Дятловой горы, медленно, как Никодим. Антон весь издёргался, но от его подпрыгиваний и притопываний на задней площадке скорость у стального электрогроба не прибавлялась. Парня мучили угрызения совести за свою болтливость со стариком Филом. А главное: страшные подозрения на рецидив Леонида... Наконец, вагон миновал мост, площадь Марата и начал разворачиваться в кольце. Антон, отжав дверь, выпрыгнул наружу.
 
Мэйн–Дринк бешено летела навстречу. Сердце сжимали нехорошие предчувствия. От самого поворота улицы Стоевский увидел у дома Мамы–Бренди толпу. Необычным было не это. Внутри полукруга, образованного зеваками, стояли две ярко–красные пожарные машины, и человечки в серых брезентовых робах, направляли вверх водяные струйки. Над самим домом не было крыши. Вместо неё торчали кирпичные трубы и чёрные обугленные стропила. В небо поднимался столб то ли дыма, то ли пара. Уже не густого и не чёрного.

Антон, плохо соображая, врезался в толпу, и стал проталкиваться вперёд, отыскивая знакомые лица, чтобы узнать, что произошло. Вырвавшись вперёд, он успел увидеть, как в жёлто-синий "ментовоз" заталкивают брата Эла. Юноша хотел рвануть туда, но в этот момент на крыльцо из пострадавшего дома вышли трое пожарных и милиционер. Они тащили носилки, в которых лежало что–то чёрное, совершенно обуглившееся, как головня. В нос ударил мерзкий сладковатый запах горелого человечьего мяса.

Вслед за этой четвёркой из дома появился ещё один, в штатском. В вытянутой руке, морщась, он нёс какую–то большую, раскисшую от воды и подгоревшую с одного края, тряпку... с каракулевым воротником и такими же отворотами на рукавах. В мозгах Антона засбоило: этот кусок драпа очень напоминал зимнее пальто отца, в котором тот ходил последнее время.

– Что здесь случилось? – в отчаянии обратился он к первому подвернувшемуся зеваке, надеясь, что дикое предположение сразу развеется от простого ответа. – Кто погиб?

– Да, говорят, профессор какой–то, – ответил толстомордый детина, шевеля отвратительными прокуренными усами. – Поджог, говорят, был и убийство. Поймали, гада. Вон, в козелок посадили. Бензину канистру нашли и портфель профессорский. Деньгами набитый.

Дядька оказался весьма словоохотливым. Обезумевший Антон уже был не в состоянии слушать его бред, начал усиленно пробиваться обратно, подальше от въедливого, тошнотворного голоса, но усатый неотступно двигался за ним, словно преследовал, и говорил, говорил.

– Сеня, меня зовут. Видел я тут целую шайку, однако. Вон, в тот дом они пошли, к доктору.

Для Антона цель, наконец, обозначилась, и он рванул от назойливого усача с удвоенной энергией. "Скорее! – подгонял он себя, – Там, у Макса, всё разъяснится!" Но толстомордый не отставал. Очевидно, ему хотелось находиться в самой гуще событий. Своим собачьим нюхом он, похоже, учуял, что этот худой юноша с безумными глазами – здесь не просто так, играет роль.

Антон взлетел по знакомой лестнице на второй этаж. Сеня не отставал, а у двери с табличкой "Не стучать. Звонить два раза" даже вырвался вперёд, и оттиснул Стоевского на второй план. Квартира оказалась не запертой, но как только оба переступили порог Максова жилища, за их спинами звонко щёлкнул замок. Тутже из комнаты раздалась чёткая, суровая команда:

– Всем стоять! При попытке – огонь на поражение!

Антон и красномордый Сеня автоматически повернулись на голос. Послышалось клацанье затворов, досылающих патроны куда надо. Из–за ширмы с раскладушкой в лица прибывших смотрели два дула, а из–за пузатого шкафа – ещё два. Толкаясь локтями, милиционеры старались как можно лучше прицелиться, и мешали друг другу. Какой–то коротышка из заднего ряда тоже пытался просунуть свой пистолет вперёд, между телами коллег, чтоб и его было видно. Все губы были одинаково плотно стиснуты, глаза – сощурены, и обладателя зычного голоса установить не удалось.

– О–о! – воскликнул Сеня. – Да тут никак в "Зарницу" играют! Вот, нашли время.

– Молчать! – рявкнул тот же голос невидимого командира. – Вы окружены! Сдать оружие!

Так как у вошедших оружия не наблюдалось, милиционеры стали в нерешительности переглядываться, но стволы не опустили.

– Нет, похоже, настоящая засада, – потирая руки, заключил усатый дядька.

– Сопротивление бесполезно!

Антон, наконец, догадался, что источник звука – тот самый малыш в форме, которому никак не удавалось выдвинуть себя и оружие в первый ряд. Просто при артикуляции он практически не делал движений речевым аппаратом, наподобие чревовещателя. Словно не произносил слова, а сцеживал их наружу, хоть и громко. Судя по звёздам на погонах, милиционер был, похоже, в чине майора. Хотя Стоевский мог и ошибиться: в армии он ещё не побывал, и во всяких там званиях, да знаках отличия не разбирался.

– Ну, и чё теперь? – задорно спросил Сеня у "майора", тоже раскусив его фокус с голосом.

– Вопросы здесь задаю я! –послышалось из заднего ряда. Наконец, офицер сумел–таки выйти вперёд, и стало бесспорным, что он здесь за главного: пуговицы на его мундире блестели гораздо ярче, чем у остальных. – Товарищ Степанов, вы не произведёте досмотр личных карманов?

Молодой щеголеватый парень с чёрными мелкими кудрями, похожий на цыгана, единственный из милиционеров без оружия и в цивильной одежде, обаятельно улыбнулся, показав золотой рот. Он пружинисто поднялся из Максова кресла и быстрыми профессиональными движениями ощупал одежду и тела попавших в засаду. В результате, в руках у него оказались потрёпанный кошелёк Виконта, а так же пропуск, бумажный рубль и часы дяди Сени.

– Всеволод Михалыч Дыба, – весело прочёл Степанов, развернув коричневую книжечку. Антону показалось, что он этого кучерявого где-то уже видел. – Пивзавод "Волга". Техник КИП и А. Личность второго, товарищ Подкожный, пока не установлена, ввиду отсутствия документов. Но это дело поправимое.

И он заразительно рассмеялся, не выдержал.

– Скажите же, наконец, – взмолился Стоевский, измученный неизвестностью, нелепостями и страхами, – кто там сгорел в доме? Это установили?

– В отделении скажут, – отрезал майор, по–прежнему почти не шевеля губами. – Приказано всех задерживать, так точно, и доставлять. Товарищ Степанов, вы не сочтёте за труд доставить задержанных в отделение? Можете взять Шуру.

– Есть доставить, товарищ Краснов. И взять Шуру.

Курчавый щёголь Степанов снова сверкнул золотыми коронками и кивнул–подмигнул высокому полнотелому бугаю, похожему на олимпийского мишку. Форма у Шуры не застёгивалась на корпусе, а пистолет в руке казался игрушечным. Они вдвоём провели арестованных вниз по лестнице, но не на улицу, а во двор. Там, за высоченной поленицей, накрытой снежной шапкой, чудом сохранившейся в почти зимнем виде на мартовском солнце, был замаскирован жёлто–синий УАЗ. Ещё один, или тот же самый, что у сгоревшего дома. За рулём дремал знакомый водитель Вова, которого Антон сразу припомнил. Весельчак Степанов, почему–то, сажать задержанных в "козелок" не спешил. Он стрельнул сигарету у каждого, и, везде получив отказ, со вздохом сделал движение рукой, после которого в ней появилась полная пачка "ВТ". Никто не успел ничего попросить, как сигареты вновь исчезли.

– Слушай, Шур, неохота их в отделение везти. Там щас начнут над ними изгаляться: почки отбивать, ногти вырывать, зубы крошить... – поморщившись от дыма, тихо сказал он толстому напарнику, но Антон хорошо слышал каждое слово.

Толстый тяжело облокотился на машину и, казалось, сразу задремал. Вова за рулём тоже прислушивался к разговору и вдруг шёпотом предложил:

– Так, может, отпустим их на фиг?

– Как это? – сквозь дрёму прошептал Шура. – Вякнибрюх же доставить велел.

– А что Вякнибрюх! – повысил голос Степанов. – Разве он всех, кого здесь задержали, запомнил? А мы никому не скажем. Так, Вов?

– Вот, и я про то, – заговорщически отозвался водитель. – Чего мотаться–то туда–сюда. Я и так сёдня я с этими бесконечными ездками весь лимит бензина выбрал.

– Смотрите сами, – вяло сдался человек–гора. Ему было, похоже, абсолютно всё до фени. – Если не погорим...

– Да парень–то мне знакомый, – продолжал шептать Вова. – Пили как–то вместе. Неделю назад... Кстати, Анатолич, на, верни ему ножик. – Шофёр покопался в бардачке и достал нож Антона, о котором тот до сего дня очень жалел. – Он мне тогда свои двести грамм пожертвовал. Я добро не забываю. Хорошее пёрышко должно хозяину служить, а не по чужим карманам мотаться. Да от сержанта Плотвы спасибо передай.

Чернявый весёлый милиционер, прятавший благородное сердце под вельветовой курткой загадочного цвета, осмелившийся проигнорировать приказ начальства, повернулся к Антону. Среди ментов, оказывается, тоже встречаются нормальные люди.

– На, салага, держи. Да не разбрасывай больше... Стоп, стоп! – вдруг задержал он ножик в своей руке и подставил под нос растерянному Стоевскому на раскрытой ладони: – Сперва проверь, точно ли он твой?

– Конечно, мой, – подтвердил Антон, забрал его и сунул в карман. – Нам можно идти?

– Топайте, пока я добрый... Нет, погоди, минуту. Ответь, для проформы: ты кто?

Степанов задал Антону этот вопрос небрежно, словно мимоходом, присаживаясь на огромную треснувшую колоду, но поза говорила, что он собирается обосноваться здесь надолго. Громоздкий Шура отчего–то тяжко вздохнул, наверное, устал стоять, и тоже присел, но, как ни странно, положив свою чурку плашмя. Стоевский подумал, что это ради соблюдения субординации, но сразу выяснилось, что причина другая: гигант просто хотел быть поближе к земле. Он согнулся, задрав колени кверху, и чуть не касаясь носом своих ботинок, стал увлечённо изучать жизнь каких–то инфузорий, проснувшихся после зимнего анабиоза в жирном грунте проталины вокруг крышки канализационного колодца. Во всём мире на этой широте ещё ни одна козявка не проснулась, но на Мэйн–Дринк, как известно, законы природы действовали не по закону. О Шуре выяснилось так же, что пуговицы у него не застёгивались не только на френче, но и на брюках. Поза этого юнната источила покой и стабильность, словно он, вообще, не меньше, чем на сутки расположился.

Антону никак не мог сообразить, что ответить на так странно сформулированный вопрос.
– Как кто? Человек. Зовут Антон. Фамилия – Стоевский.

– Ах, Стоевский! – златозубый опять чему–то обрадовался. – Очень приятно. И где же вы проживаете, Антон Николаич Стоевский?

– На проспекте Гагарина... Дом 32...

– Ба, вместе со своим батюшкой живёте? В центре почти? – радости курчавого милиционера не было границ. – А матушка ваша сёдня не изволила сюда пожаловать? В наш гадюшник?

Антон ничего уже не понимал: котелок и без этих нелепостей отказывался нормально варить.

– С какой стати?

– Так я подумал, вся аристократическая семейка сегодня здесь соберётся. Господин Профессор тут поселиться изволили, господин Граф прибыли–вернулись, с супружницей. Да-да, её величество Марго святые места изволило посетить. Теперь и господин Виконт тут как тут. Как же без Маркизы?

До Антона начало доходить, что это не отношение к нему резко изменилось, а что до этого его просто дурачили, и что теперь над ним впрямую издеваются. Он с возмущением, в упор посмотрел в, ставшие наглыми, чёрные глазки милиционера, увидел золочёный клык, появившийся в оскале–ухмылке, и вдруг прострелила ужасная мысль: Степанов знает чересчур много.

– Откуда вам известно про нашу семью? Где мой отец? Почему арестовали Леонида? – механически спросил он, чувствуя, как холод подбирается к сердцу.

– Позолоти ручку, касатик, – криво усмехнулся Степанов, – скажу.

– А, может, он и вправду не в курсе, Анатолич? – заступился за Антона шофёр Вова, не вылезая из кабины.

– Думаешь? – Степанов почесал вихры и как-то странно глянул в лицо парня. В его глазах мелькнуло сочувствие. – Ты, в самом деле, не знаешь, что батю твоего в мансарде сожгли? Ну, и ну... Ну, так знай теперь. Трое их было. Одного прямо на месте преступления задержали. С канистрой бензина. Твоим брательником оказался. Лёней. Граф, по–здешнему. Личности двух других устанавливаются.

Антон краем уха уже слышал эту чушь от зевак на пожаре, теперь же получил её в качестве официальной версии... И, конечно, ещё не мог поверить. Ни в смерть отца, ни в вину брата.

– Как же узнали, что это именно мой отец сгорел? Я тело сам видел: одни угли.

– Да что глупости–то болтать! – устало проговорил Степанов. – Мы что тут: лаптем суп хлебаем? Нужно быть мужиком. Принять и смириться. Сто человек видели, как он ещё в понедельник туда вселился. И не вылезал ни разу: всё водку глушил... Пальто его от огня спасли, за дверью висело. В кармане – паспорт и партбилет. Не пострадали ничуть. С ног ботинки сняли. Очки нашли. Знающие люди говорят – всё его. Тебя скоро на опознание пригласим. У Графа твоего портфель отобрали. Там бумаги с университетскими печатями и куча денег. Достаточно?

В не очень долгой жизни Антона подобное несчастье случилось впервые. Он ощущал себя раздавленным и перемолотым какой–то чудовищной машиной. Но, к сожалению, ещё живым.
– А откуда вы взяли, что Леонид... это ж глупо... участвовал в поджоге? Только из–за канистры и портфеля?

– А что, мало? По–моему, за глаза. Да и прочих доказательств выше крыши. Смотри: сидел твой батя на этом чердаке почти пять суток, хозяйку всё за водкой посылал, да без конца спрашивал, когда сын придёт. Ждал. Или, наоборот, очень боялся его. Твердил постоянно, что убьют его на днях.

– Как в воду глядел, – пробурчали за спиной Антона. Это Сеня Дыба не выдержал, вставил слово. Папиросу он всё же где–то раздобыл и втихую покуривал в кулак. На него никто не обращал внимания. Степанов даже головы не повернул, словно не услышал.

– Вот твой брательник и прилетел сегодня. На "Волжанке". С молодой мадам. Видели, как она в масандру поднялась, а следом он помчался. Сам не свой. Словно угорелый, глаза бешеные. Хозяйку так отшвырнул, что синяки остались. Возле дома местные ребята стояли, сообразили, что дело нечисто, рванули за ним, а он из своей бывшей каморки как раз выскакивает. С полупустой канистрой, отцовским портфелем. А из–под двери дым уже вовсю валит...

– Ого! – раздалось опять сзади. – Вот это дела! Не хотел бы я такого сыночка...

– Так он уж сам сознался. Как повязали его, сразу раскис, разревелся: "Моих рук, – говорит, – дело. Я отца убил!" На жизнь поганую стал валить, что заставили его.

– А ты, Анатолич, говорил, что их там трое было? – спросил из машины Вова.

Антон молчал. Голоса он слышал, словно сквозь подушку. Степанов ответил Вове:

– Да! С ними ещё сообщник был. В тамбуре всё стоял, этих двоих поджидал. Длинный такой, худой. Как, вот, наш Виконт, к примеру. И пальто похожее. И шапка. Только лицо в воротнике прятал.

– Ещё что–то там обронил, – подсказал вдруг толстый Шура, на секунду отвлекаясь от своих исследований.

– Кто обронил? – недовольным тоном повернулся к нему Степанов. Шура смотрел на начальника блестящими глазами и испуганно шевелил белыми бровями. – А! Точно. Чуть не забыл. ...И обронил он вот эту маляву.

Замаскированный в гражданское милиционер достал из грудного кармана куртки какой–то смятый, затем разглаженный и сложенный вчетверо листок в линейку, развернул перед Антоном. Тот сперва не врубился, но потом с ужасом узнал черновик своего школьного сочинения, который неделю назад вырывал из тетради собственноручно. В мозгу совсем стемнело, словно резко упало напряжение в сети.

Анатолич резко изменил тон на грубый.

– Ну, что? Бум дальше дуру корчить? Или на чистуху пойдём?

– Я... не понимаю, – прошептал ученик 10–го "Б".

– Хватит! – рявкнул переодетый милиционер. – Всё ты, Виконт, прекрасно понимаешь! Колись, сучонок, живо! Или тя дальше за колхоз фалавать?

– Может отмудохать прямо тут, – вяло предложил толстый милиционер Шура, не поднимая от почвы глаз. – А то полдня ещё этот фуфел нам будет пенки пускать.

– Отвечай, крысёнок, в темпе: за что вы с Графом своего папашу грохнули? Из–за бабок? Травы не на что было купить?

– Анатолич, потише, – предостерегающе, хотя и вежливо, прервал его Вова. – Какая трава у нас в сэсэсээр...

Антон затылком почувствовал, что за его спиной кто–то встал, почти вплотную. Он полуобернулся, глянул из подмышки и увидел полы засаленного ватника Сени. "Техник с пивзавода" вдруг завернул Стоевскому руку к самым лопаткам, так, что у того слёзы из глаз брызнули от резкой боли. Антон в отчаянии стал озираться, определяя, откуда может прийти помощь, но вокруг замкнутой площадки двора дыбился только высоченный глухой забор, а перед носом – поленица. Шура продолжал увлечённо вмешиваться в быт микрофлоры спичкой.

– Не крути тыквой, козявка! – раздался сзади голос Всеволода Дыбы. – А то граблю сломаю. Отвечай, когда тебя старшие спрашивают!

– Это – бред какой–то! – зло выкрикнул Антон. – Никого мой брат не убивал! А я – тем более!

– Значится, Виконтик, играем в несознанку? – удивился цыганоподобный милиционер, поднимаясь с колоды. – Это же глупо! Ты ж молодой. Мог бы ещё пожить.

Натягивая невесть откуда взявшуюся белую тряпичную перчатку себе на правую руку, запястье которой украшала голубоватая наколка в виде грудастой русалки, он вразвалку подошёл к вырывающемуся юноше, и посмотрел на него в упор. Стало по–настоящему страшно.

Анатолич Антона не ударил. Просто бесцеремонно слазил к нему в карман брюк, достал нож, завернул его в тряпицу и отдал шофёру Вове, ехидно наблюдавшему за всей процедурой. Стоевский прикусил губу. То ли от боли, то ли с досады. Понял: нож – ловушка! И он попался, как последний дурак. Горькие мужские слёзы покатились по щекам парня, он перестал вырываться, и обмяк. Железная хватка Сени ослабла, ноги Антона подломились, и он упал коленями в грязь, перемешанную с мокрым, весенним снегом. Степанов произведённым эффектом не ограничился – сердце у него, похоже, было из титана.

– Ты погодь, Стоевский, падать. Я ещё основного не сказал. Хотя, наверно, ты и сам это лучше меня знаешь. Профессор–то умер раньше, чем сгорел. А? Зарезали его. В аккурат тем перочинным ножичком, который ты за свой признал. Хватили по горлу, и – писец! Так что нечего здесь выделываться.

Антон чувствовал, что вот–вот потеряет сознание.
        – Откуда вы знаете... что это... моим ножом?

Степанов ухмыльнулся.
– А его у Графа при задержании изъяли. Весь в кровище.И нож, и руки. Протокол имеется... Так что, твои отпечатки нам по барабану. Так, на всякий…

Антон совсем сник, упал в жижу и свернулся в перинатальную позу, то бишь калачиком. Мозг отказывался работать.

– Ну, чё, Анатолич? Кончаем базар травить? – сказал, выходя из УАЗа, водитель Вова. – Будешь предъявлять приговор?

– Давно пора, – вставил Сеня. – Ведь ясно всё, как днём. Ставьте короче на этом фраерочке мышку, а то щас опять кто помешает. Как с тем доходягой Жулем.

– Хорошо, – становясь суровым, согласился Степанов. – Раз члены триумвирата настаивают...

– Подсудимый, для объявления приговора, встать! – Могучие руки Дыбы вздёрнули Антона на ноги.

Курчавый начал торжественно декламировать, и в его интонациях сквозила нескрываемая ненависть и отвращение ко всем выродкам общества:

– За возможное соучастие в убийстве собственного отца, а так же за участие в пьяных дебошах этой сволочной улицы, повлекших за собой схождение с ума нашего уважаемого старлея Бурова, а также безвременное увольнение со службы других честных работников, подсудимый Стоевский признаётся виновным. Он приговаривается к превентивной мере наказания – расстрелу. Приговор привести в исполнение немедленно.

– Давай, Шурик, шевели булками–то, – поторопил толстого милиционера водитель Вова. – Не потерял ещё маузер–то свой?

– А куда пацана вести–то теперь? – рассеянно спросил тот.

– Куда и остальных водил, дурень! – взъярился председатель этого фантастического судилища с чрезвычайно широкими полномочиями. – За поленицу! Или, думаешь, ему особые привилегии полагаются?

– Да нет... – совсем растерялся Шура, доставая из кобуры свой маленький "макаров", и передёргивая затвор. – Только там уж складывать негде...

– Какая разница! – взвыл Анатолич. – Давай тогда прямо здесь, а то у нас время кончается.

– Как скажете, – покорно пожал плечами пышнотелый палач Шура и приставил холодный ствол к виску ничего не понимающего Антохи. Ему уже не было и страшно. Ему было никак.

В этот момент дверь чёрного хода Максова дома открылась, и на пороге показался офицер Краснов в сопровождении остальных оруженосцев. Не обратив внимания на душераздирающую сцену возмутительного самосуда и отведя глаза от грязного, шатающегося, готового вот–вот снова упасть, Антона, он мелкими шажками приблизился к Степанову, повернулся к месту действия спиной.

– Извините, товарищ следователь, – виновато проворковал он. – Мы думали, вы уже закончили...

– В чём дело, – с досадой спросил Анатолич.

– Да хлопцы на обед просятся. Никто уж больше не придёт, наверно. Можно нам шабашить?

– Тьфу, засранцы нетерпеливые. Весь кайф обломали... Валите, пока не передумал.