Первый набросок письма о поездке в Святую Землю

Московская тетушка. - Сокурсники.- Математик, футболист и машинист. - Михаил.- Боинг из Китая. - Один туалет на три вагона.-  Два часа в очереди. -  Праздничный Иерусалим . -  Ортодоксы. - Восточный базар. - Дороги Израиля. - Дмитрий, Ирина и Катя. -  "Купить бабушку".-  Сделанного не воротишь.-  Освобожденные территории. - Блокпосты.-  Разгильдяи. - Поселение на холме.-  Дом Соломона.-  Вид на Тель-авив. - Защитить монахиню.-  Пистолет поселенца. - Праздники.-  Ночной патруль.


Московская тетушка моей жены,  окончившая когда-то МВТУ им.Баумана и всю свою сознательную жизнь занимавшаяся проблемами освоения космоса, выйдя на пенсию, стала вдруг чрезвычайно набожной. Все свободное время она проводила в молитвах, не пропуская, практически, ни одной церковной службы.
А потом решила совершить паломническую поездку. Поехала, в составе группы таких же, как она, чрезвычайно набожных прихожанок, в Израиль, чтобы поклониться тамошним христианским святыням.
Вернулась она оттуда в настроении совершенно восторженном, возвышенном, прямо-таки сияя вся, словно святые на иконах. Только нимба не хватало.
И чего-то такого понарассказывала моей жене о своей поездке в Израиль, что та буквально загорелась желанием тоже съездить туда.

Несмотря на то, что эта страна представлялась мне воплощением ближневосточной экзотики и библейской святости, я почему-то не стремился туда съездить. Что-то удерживало. Может быть, боялся разочароваться. Но вынужден был уступить жене.
  Задача упрощалась тем, что в Израиле живет несколько моих университетских однокурсников. Я написал одному из них, и тотчас же получил приглашение.
В Израиле мы жили по очереди у двух моих однокурсников — у Михаила, доброжелательного, круглолицего и улыбчивого служащего страховой компании, расположенной в центре Тель-Авива,  на  набережной, возле самого Средиземного моря, и у Соломона, предпринимателя с Западного берега реки Иордан.
Соломон, невысокий, но широкоплечий и массивный мужичок -- бывший профессиональный футболист, оставивший, из-за травмы, футбол и поступивший, после того, как проработал пару лет машинистом пригородного электропоезда, в университет . Машинисты зарабатывали, в те застойные времена, очень даже неплохо и многие не понимали причин его ухода на скудные студенческие харчи с сомнительной перспективой получать впоследствии  зарплату советского инженера или младшего научного сотрудника. Однако Соломон объяснял всё очень просто:
— Надоело, что каждый день люди под колеса попадают.
— Неужели каждый день? — ужасались любознательные.
— Да, почти что каждый. — отвечал Соломон, с искренней грустью глядя в глаза собеседнику.

Летели мы туда на стареньком Боинге-737, выкупленном  компанией "Белавиа" у китайских авиалиний. Самолет был полон. Заняты были все полторы сотни мест. Бизнес-класса в этом самолете не было. Один салон без каких-либо перегородок,  плотно, от кабины летчиков до хвоста, заставленный креслами. Если кто-то из пассажиров опускал свой столик, то оказывался плотно прижатым к спинке сиденья. Когда стюардессы выкатывали в проход между креслами свои четырехколесные подносы,  пассажирам можно было даже не пытаться встать со своего места.
Из трех имеющихся в самолете туалетов два всё время были заперты, и экипаж  пользовался ими исключительно в своих интересах. Полет длился около четырех часов, два из которых пассажиры, поднявшись со своих мест, терпеливо стояли в очереди у дверей единственного доступного для них отхожего места (представьте себе ситуацию, когда на три плацкартных вагона пассажирского поезда приходится не шесть, как обычно, а всего лишь один туалет).
При всем этом, мы, уже находясь в Израиле, с удивлением узнали, что стоимость полета до Тель-Авива от Минска почти в два раза выше, чем от Москвы. Хотя расстояние примерно одинаковое.
  Обратный полет проходил в таких же условиях.
Нужно все-таки, справедливости ради, отметить, что, по рассказам тех, кто летал в Израиль на самолетах израильской авиакомпании "Эль-Аль", также обслуживающей эту линию, там ничего подобного не наблюдается и уровень обслуживания вполне соответствует европейскому.

В Тель-авивском аэропорту Бен-Гурион, поражающем своими размерами по сравнению с полузаброшенным Минским аэропортом, который  когда-то являлся едва ли не лучшим  на беспредельных просторах Советского Союза, а теперь  постепенно приходит в негодность, нас никто не встретил. Даже знаменитые израильские таможенники, вошедшая в легенды бдительность которых заставляет заранее дрожать от страха даже безвинных, не обратили на нас никакого внимания, выхватив из колонны приехавших какого-то неприметного худощавого мужчину, скромно везущего метрах в пятнадцати от нас свой среднего размера и неброской расцветки чемодан.
Побродив среди встречающих, никто из которых не показался мне знакомым и не обратил на меня внимания, я пошел к обменнику, где, сунув в окошечко кассы стодолларовую бумажку и сказав, с умным видом, удивленно смотревшей на меня из этого окошка девушке волшебное слово "шекель", получил тонкую пачку разноцветных пестрых бумажек, напоминающих скорее фантики от конфет, чем деньги.
Наконец, среди встречающих я увидел Соломона. Я узнал его сразу, хоть мы и не встречались уже много лет. Обнялись. Он представил нам приехавших вместе с ним супругу, Цилину, которую он коротко называл Линой, и своего брата Валерия.  Лицо Валерия показалось мне знакомым. Позже выяснилось, что он  учился на нашем же факультете,  только на другом курсе.
Они стали оправдываться. Задержались, мол, потому, что  неправильно рассчитали время нашего появления из недр аэровокзала. Обычно таможенники "трясут" прибывающих гораздо дольше.
Потрепанный микроавтобус Соломона ждал нас на большой подземной стоянке, вход в которую находился рядом. Мы с женой, в силу постсоветской темноты своей, даже не подозревали, стоя рядом с ней, о ее существовании.
 Сразу понятно стало, что автомобиль этот является "рабочей лошадкой" Соломона. Вдоль стен были развешены жгуты проводов, гроздья клемм, выключателей и различных электротехнических "прибамбасов". Сиденья были потерты и даже изношены. Но места в машине было много и, свободно разместившись, мы отправились в свою первую поездку по Израилю.
Поехали через Иерусалим. Это был не самый короткий путь от аэропорта, но Соломон решил показать нам, как выглядит этот город во время праздников. Узкие кривые улицы, заполненные транспортом, живописная публика, теснящаяся на тротуарах, чрезвычайно экзотический  колорит всего окружающего, жаркое солнце субтропиков  — все это, конечно, поражало наше воображение. Особенно впечатляли важно разгуливающие по улицам многодетные семьи прибалтийских ортодоксов, напоминающих, в своих, несуразно выглядящих на жаре, меховых шапках, длинных белых рубашках, похожих на фраки лапсердаках и белых гетрах некие причудливые пингвиньи стайки, во главе которых в таких же пингвиньих нарядах и с такой же пингвиньей важностью шествовали главы семейств. Рядом с ними бледновато, хотя и несколько похоже,  выглядели выводки других ортодоксов — в шляпах, напоминающих английские цилиндры. Из под шляп, как  у детей, так и у взрослых, живописными кудряшками свисали пейсы.
Заехали на расположенный в центре города базар, весьма напоминающий те восточные базары, которые все мы видели в кино. Многие представленные здесь фрукты и овощи уже встречались нам ранее на прилавках нашего городского рынка, но кое-где попадались и удивительные, никогда не виданные нами ранее плоды.
Слегка загрузившись плодами субтропиков и постояв в пробках праздничного Иерусалима, мы выбрались, наконец, на шоссе. Через некоторое время свернули на другую дорогу, поуже, немного напоминающую горный серпантин. Скорее даже она напоминала дорогую мне с детства колымскую трассу. Только сопки там несравненно солиднее, мощнее и выше, чем желто-серые холмы Израиля.
Приятно удивляло то, что по мере удаления от Иерусалима уменьшалась только ширина дороги. Качество дорожного покрытия нисколько не ухудшалось. И подумалось мне, что я, может быть, хорошо знаю одного человека, который строит такие хорошие дороги  здесь, в Израиле.

Мы дружили когда-то семьями. Дмитрий был художником, директором художественной школы. Может быть, кое-кто считал, что для этой должности он слишком молод, и пытался "подсидеть" его. Но "копать" под Диму было сложно. Его отец,  Народный художник Белоруссии, старался оберегать его как от многочисленных злопыхателей, так и от не менее многочисленных доброжелателей. Сейчас я думаю, что эта опека сделала Диму слабым.
Нет, слабым не в том смысле, в каком мы обычно это понимаем. Он был высок ростом, крепок физически. Занимался карате, запрещенным в то время в нашем эсэсэсэре. Причем занимался не просто, как многие, отработкой приемов и ударов, а бился в полный контакт. Иногда, бегая "трусцой" по глухим тропинкам парка , я натыкался случайно на него и его "соратников", азартно дерущихся друг с другом на спрятанной среди зарослей небольшой поляне.
Но, с детства привыкнув к помощи отца, он не смог впоследствии найти свое место, занять достойную нишу в другом обществе,  вдали от родной земли.
Из-за того, что их  с Димой дочка, Катя, росла очень болезненной,  Ирина, жена Димы, вынуждена была оставить работу. Но деятельный характер не позволял ей просто сидеть дома. Она постоянно заключала  контракты на надомную трудовую деятельность, шила, вязала, ей привозили и устанавливали в квартире какие-то станки и приспособления, и она все время работала на этих станках, производила нечто.
Одновременно Ирина боролась за укрепление Катиного здоровья. Боролась упорно. В то время широко пропагандировался метод оздоровления детей холодом. Она вычитала в книгах приемы такого оздоровления, которые многим казались прямо-таки садистскими, и упрямо укрепляла с помощью этих приемов Катино здоровье.  Так, например, когда Катя в очередной раз заболевала и у нее была высокая температура, Ирина по нескольку раз за ночь будила ее и ставила под ледяной душ.
Как ни странно, это начинало помогать — Катя стала болеть гораздо меньше. И всё, казалось бы, было уже хорошо, но надвигалась алия — так называют массовое переселение евреев в Израиль. Эта алия была уже не первой — первая пришлась, если не ошибаюсь, на конец сороковых годов двадцатого столетия.
Дело в том, что фамилия и отчество у Ирины были еврейские. Ее отец — курносый и конопатый бульбаш, выросший  в детдоме и никогда не знавший своих родителей, был, в младенческом возрасте, брошен на улице. Его нашел и принес в детдом старик-еврей, по счастливой случайности проходивший мимо. Дурной бабе, воспитательнице, дежурившей в этот вечер по детдому, не пришло в голову ничего лучшего, как записать в журнале, где регистрировались вновь поступившие дети, в графе, в которой фиксировались имя и фамилия ребенка,  фамилию, имя и отчество нашедшего его старика. Так она предопределила судьбу их всех — Димы, Иры и Кати.
Ирина, как только появилась возможность уехать в Израиль, стала уговаривать Диму сделать это. Она надеялась, что в южном климате Катя перестанет, наконец, болеть. Дима ехать никуда не хотел, долго упирался, но, в конце концов, поддался на уговоры. И они, как это тогда называлось, "купили бабушку", то есть заплатили паспортистке за то. чтобы в их паспортах, в графе "национальность" появилось слово "еврей".
Помню, как Дима укладывал багаж, аккуратно паковал холсты, краски, альбомы. Он не предполагал даже, что все это больше ему никогда не понадобится. В Израиле он, как художник, оказался невостребован.
В один прекрасный день, года через два после их отъезда, в нашу дверь позвонили. На пороге стоял Димка. Мы с женой были рады ему,  накрыли стол, стали его потчевать и расспрашивать о жизни. Но чем больше расспрашивали, тем больше понимали, перед нами уже совсем не тот Димка — веселый и уверенный в себе, дружелюбный и всегда готовый по первому зову прийти на помощь. В нем как будто сломалось что-то. Непонятно было, зачем он приехал — на два дня, по какой-то странной туристской визе. Как будто стало вдруг человеку невмоготу, и сорвался он с места, приехал проститься с нами и всей своей прошлой жизнью. И уехал так же неожиданно, не оставив ни телефона, ни адреса.
Потом, от каких-то бывших общих знакомых, нам стало известно, что Кате переезд не пошел на пользу. Южные фрукты вызывали у нее аллергию, она с трудом привыкала к новой обстановке и снова начала болеть.
Ирина, осознав, очевидно, необратимость того, что сотворила, впряглась в работу. Устроилась на работу в фирму, которая строит в Израиле дороги, начала работать с утра до вечера, не щадя себя. А отношения в семье стали портиться. На горизонте замаячил развод.
Димины родители умерли. Сестра Димы, с которой у него были не очень хорошие отношения, продала и родительскую квартиру в доме Союза художников и мастерскую отца.
И ничего у них не осталось. Получается так, что стали они жертвами сионизма. Хоть и сами во всем виноваты. Ведь никто не заставлял их уезжать. Просто они поехали туда, куда уехать было проще.
В итоге Белоруссия потеряла талантливого художника.
А в Израиле появилось много хороших дорог, в строительство которых вложен труд Ирины.


Шоссе пересекло сплошную бетонную стену. Некое подобие ворот охранялось вооруженными солдатами. Мы проехали в эти ворота. В стороне от дороги стали появляться участки сплошных бетонных стен и массивных заграждений из колючей проволоки. В некоторых местах дорога с обеих сторон была ограждена колючей проволокой и бетонной стеной.
— Мы теперь едем по освобожденным территориям. — сказал Соломон. Я молча кивнул в ответ, не поняв толком, что это значит. Лишь позже до меня дошло, что "освобожденные территории" — это не что иное, как Западный берег реки Иордан. Когда он сказал мне по телефону, что живет в собственном доме, в поселке, расположенном  в сорока километрах от Иерусалима, я представил себе нечто вроде коттеджного поселка в пригороде столицы. Мне и в голову не могло прийти, что возможно такое, как здесь, причудливое переплетение.
Несколько раз  проезжали через блокпосты. Дорога в этих местах была перегорожена так, что для проезда оставалась только одна узкая полоса с парой поворотов под прямым углом. Солдаты, юноши и девушки, изнемогающие от жары, в расстегнутой почти до пупа форме песочного цвета, живописно привалившись к стенам блок-поста, с  висящими как попало, на животе, на плечах, на спине или просто прислоненными к ноге огромными М-16  смотрели на нас равнодушно. Очевидно, мы не вызывали у них подозрений.
— Что-то непохоже на высокий уровень бдительности, — сказал я Соломону, — если кто-нибудь нападет, вряд ли они отобьются.
— Нет, ты не подумай, что всё так запущено. Это они с виду разгильдяи. А на самом деле многие из них уже успели побывать в переделках, повоевали. Знают, почем фунт лиха. Да и там, наверху, — показал Соломон на возвышающийся над дорогой склон, — наверняка один из них сидит с пулеметом, подстраховывает.
Покрутив по серпантинам и уведя нас почти на самую вершину одного из холмов,  дорога уткнулась в многослойный высокий забор из колючей проволоки. Металлические ворота,  шлагбаум, постовой в форме цвета хаки с автоматом "Узи" в руках. Впечатление было такое, словно мы въезжаем в военный лагерь. Соломон опустил боковое стекло , постовой заглянул в кабину и махнул рукой, чтобы проезжали.
Дома Соломона и Валеры стояли рядом и были похожи, как близнецы. Да и все остальные дома в поселке были похожи друг на друга. Отличие заключалось в каких-то пристройках, надстройках, дополнительных сооружениях на участке. Домов было около сотни. Они были построены финской строительной организацией по заказу правительства Израиля. Дома небольшие, но довольно-таки вместительные. На первом этаже располагаются гостиная, просторная кухня, кладовая, туалет, ванная комната, кабинет и спальня. Витая лестница ведет на второй этаж, где расположены еще две спальни и ванная комната, совмещенная с туалетом. Нас разместили в одной из спален на втором этаже. Я обратил внимание на то, что на окнах комнаты установлены специфического вида металлические жалюзи, позволяющие плотно закрыть оконные проемы даже в случае, если  сами окна, состоящие из двух сдвигающихся половинок, открыты.
Внизу, у подножия холма, был расположен другой поселок. Дома там были с плоскими крышами, разной этажности. Позже мне объяснили, что мусульмане сначала строят дом в один этаж. Позже, когда женится кто-либо из сыновей, для его семьи надстраивается второй этаж. И так далее. Среди этих разноэтажных домов возвышалась белая игла мечети.
Вдали был виден идущий на посадку самолет. Казалось, что он спускается прямо в город, белые здания которого просматривались там, за холмами.
— Это Тель-Авив.  — сказал Соломон. — Он отсюда  хорошо виден.
Впервые я удивился тому, как спрессовано воедино всё в этой непонятной стране — мир и война, ненависть и любовь, вера и лицемерие, наивность и хитрость, высокомерие и унижение. Стране, где отверженные  много лет искали,  а некоторые и до сих пор продолжают искать  свое счастье.


Вспомнилось, как однажды вечером мы, вдвоем с сыном, возвращались домой после тренировки в  бассейне.
Обычно мы шли пешком, а тут, чтобы успеть к началу трансляции хоккейного матча, который нам хотелось посмотреть, решили проехать пару остановок на трамвае. Народу в вагоне было немного. Поскольку нам скоро надо было выходить, садиться мы не стали, а встали у окна. Поблизости от нас стояла, тоже не пожелав сидячее место, монахиня православного монастыря, который был расположен неподалеку. Она была худенькой, небольшого росточка. Но внешность ее портил довольно-таки большой нос.
Здоровенный парень, который вошел в трамвай одновременно с нами и уселся на соседнем сиденье к нам лицом, начал демонстративно приглядываться к монахине. Потом встал и, подойдя к ней, сказал:
— Что, жидовка носатая, монахиней нарядилась? Всех обмануть хочешь? Не бывает монахинь с такими носами.
Оторопевшая от неожиданности монахиня растерянно хлопала глазами и молчала. А парень продолжал глумиться над ней, весело поглядывая по сторонам, словно ища поддержки у окружающих, приглашая остальных пассажиров повеселиться вместе с ним.
— А ты сам в зеркало смотришь иногда? — спросил я его ласково.
И добавил, в ответ на его недоумённый взгляд:
 — Твой-то нос не в пример больше.
Пассажиры заулыбались. Симпатичная девушка, сидевшая в обнимку со своим кавалером, и,казалось бы, не обращавшая ни на кого внимания, неожиданно для всех  тоненько хохотнула. Детина опешил. Неизвестно, чем бы всё обернулось, но тут трамвай завизжал тормозами, остановился и со скрипом открыл двери. Парень постоял немного, потом, резко дернувшись, вышел.
На следующей остановке вышли и мы, сопровождаемые благодарным взглядом монахини.


Когда моя жена высказала пожелание выйти за пределы колючей проволоки, погулять немного по холмам в окрестностях поселка, на нее посмотрели очень странно. И дали понять, что это было бы неосмотрительно с ее стороны.
Соломон показал нам свой пистолет. Здоровенный такой, скорее всего американский. Что-то вроде "Парабеллума". Раньше, сказал он нам, был еще и автомат "Узи", но его пришлось сдать. С автоматом много хлопот. Правила хранения и безопасности строже, чем для пистолета. Регулярно приходят специально обученные люди из администрации, проверяют, аккуратно ли соблюдаются эти правила.
— Сдал бы и пистолет, — сказал он нам, — но совсем без оружия нельзя. Разные бывают ситуации…
Праздников в Израиле  много. У меня сложилось впечатление, что люди там все время что-нибудь празднуют. Но праздновать —это вовсе не означает для израильтян, как, например,  для нас, что нужно срочно бежать в магазин, покупать алкоголь и продовольствие в огромных количествах, чтобы затем, провозглашая тост за тостом, затолкать все купленное в свою утробу.
Нет, там люди празднуют иначе. Если наступил праздник, то ты не имеешь права ничего делать. Абсолютно ничего. Доходит до крайностей. Порой  считается, что нельзя  даже снимать телефонную трубку или нажимать кнопку лифта. А уж о том, чтобы поехать куда-нибудь на машине вообще не может быть речи.
И с этим нельзя шутить. Нарушая запреты, человек должен быть готов к тому, что его накажут. Побьют камнями, например. Наказание зависит от того, в каком месте он позволил себе пренебречь праздностью. От того, насколько строго соблюдают религиозные каноны жители региона, на территории которого это произошло.
Мы приехали в Израиль во время праздников. Была у них как раз целая череда праздников. Один из них, суккот,  отмечается построением шалашей. Шалаши были везде — на крышах домов, на балконах, во дворах, возле подъездов и вообще где попало. Верующие шли туда с мисками, наполненными всяческой едой ,чтобы в шалаше всю эту снедь уничтожить, помянув при этом добрым словом предков, строивших подобные шалаши во время своих скитаний по пустыне. Неукоснительно соблюдается шабат  — субботнее празднование, требующее строжайшего "ничегонеделания" с вечера пятницы до вечера субботы. Вплоть до того, что в это время бедному еврею не разрешается даже комара прихлопнуть, можно только отпугнуть его.
И, поскольку прилетели  мы в четверг, то, переночевав у Соломона на холме,  должны были уехать вниз, в город Бейт-Шемеш, заселенный, в значительной степени, переселенцами из бывшего Советского Союза. Там не настолько жестко требуют соблюдать Шабат. А тут мы, по неведению, могли подпортить Соломону отношения с соседями. Ведь поселение, в котором живет его семья, считается религиозным. То есть его жители не только сами строго соблюдают все ритуалы  и предписания, но и от всех окружающих требуют этого. Но об этом мы узнали позже. А пока воспринимали все свежо и непосредственно.
Ночью, когда еще только начало светать, внизу, в мусульманском ауле, громко и пронзительно закричал муэдзин. Кричал он протяжно, нараспев.  Непонятные арабские слова поднимались к  небу, заполняли пространство между холмами, прогоняли сон. Позже нам объяснили, что муэдзин таким образом напоминает единоверцам, что утром им предстоит молиться Аллаху.
Разбуженный, я смог уснуть не сразу. Лежал, думал. Не верилось, что находимся мы в вдали от родного дома, за Средиземным морем, в другом мире, почти что в Африке… Слышно было, как мимо дома медленно проехал  автомобиль. Я еще не знал, что это ездит по улицам поселения вооруженный крупнокалиберным пулеметом патруль, охраняющий по ночам жителей поселения от грозящей им опасности.