Голая пионерка Коко

Или тотемы Тоту и Шанель № 3

Двух великолепных женщин на один фильм вполне достаточно, чтобы культпоход оправдал себя. Так думали мы и чесали на «Коко до Шанель». Коко и Тоту, Тоту и Коко. К тому же эти французские очи черные, очи страстные выдают в Одри и Габриэль чуть ли не сиамских близнецов, особенно когда Тоту в белом жакете на черную блузку и двойном жемчужном ожерелье с барского плеча самой Коко в финале угнездится на знаменитой лестнице и размечтается о своем первом бале. Ну, вылитая Мадемуазель, и попадание в десятку, по-моему, не требует лишних доказательств. Но создатели фильма перед премьерой так яростно педалировали на сходство биографий и топографий (суровый скалистый край Оверни, общая для мамзелей малая родина, по слухам, закаляет в горянках сталь) убеждали в другом. В том, что даже если не было географических совпадений в прелюдиях или тяжкого для обеих роста над собою, легенду надо было бы выдумать. Как и эту представленную сначала личным биографом кутюрье Эдмондой Шарль-Ру, а потом и режиссером Анной Фонтейн историю голой пионерки унисекса в ее период «ДО Шанель». Историю о блеске и нищите куртизанки во всех ее излишествах и лоскутках, самой Коко нещадно вырезавшихся из собственного прошлого, как и рюшечный бисквит с шляпок-тортов периода ненавистного ей муслина.

Лоскутки же киноэпизодов из страданий «юного Вертера» не муслинные, а уже обмусоленные. Не в стиле «бель эпок» а вполне себе цыганские: сиротский приют – кафешантан с номерами для генерала с девочкой и песенки про собачку Коко – дама полусвета и снова песенки. И далее по востребованию, то отцовская бричка докатит Габриэль-Коко в монастырь, то спонсорская карета – в фамильный замок на водах, то любовная лодка «форда» – в Париж. Фабульная строчка при этом то ползет сказочной канителью по виньеткам романтических свиданий под каштаном, шапочных знакомств, осаживаний лихих скакунов и их владельцев – то хамским словом (в посыле - «я не такая, я жду трамвая»), то телом (и здесь белошвейке-певичке помогает второй и тоже судьбоносный хит про женщину-супер-торпеду). То нить рвется на скоропостижных переходах Шанель из рук в руки, из города в город. К решению модистки зацепиться и развязаться у первого официального любовника, покровителя, плейбоя и коннозаводчика Этьена Бальзана (Бенуа Пельвоорд) нас с обрядовой деликатностью готовят несколько долгих и, как выяснится потом, бессмысленных сцен, где леди обтачивает о кавалера зубки и свой железный характер. Тогда как открытие первого ателье в Париже, которое наверняка потребовало куда больше усилий, стычек, маневров и компромиссов, выглядит минутным и мутным делом: новый богатый возлюбленный, теперь уже породистый британец Артур Бой Капель (Алессандро Ниволо), только и успевает выдохнуть: «Ну, я смотрю, у тебя все получилось». И зафиксировать, что дело в шляпе – купированной, правда, до размера канапе и канотье. Или в его же англицком твиде, перекроенном в приталенные блейзеры и пиджаки. Спешка храброму портняжке Анне Фортейн здесь нужна только при ловле блох из куцей действительности, набранных ее героиней за одну пляжную прогулку чуть ли не на всю карьеру вперед.

Вообще фильм мог бы стать наглядным пособием для студентов фейшн-школ и дизайнерских универов. С кадрами – дублерами известных дагерротипов и фотографий Коко и даже сценками в духе Матисса. Так тщательно и подробно выискивает режиссер, из какого сора взяты белые воротники в вырезах платьев, блузки рубашечного покроя и прямые, до колен, юбки. Может, и не было их на модистке – клетки костюма певички и жокейских штанов, и безрыбье притянуто за уши, но всякая мелочь (захлест эмоций не мешает Коко подметить матроски на французской ривьере) вяжет действие с лейтмотивом – слепить из того, что было полубыль-полунебылицу. Откуда они – фирменный минимализм и строгость? От брезгливости к маленьким приютским «бабам на самоварах» из богатых семей, еженедельно навещаемым родителями. Будто в отместку за тяжелую и нищенскую безотцовщину уже повзрослевшая Коко-Габриэль сильную половину человечества прогнет под себя, а «лучшую» упакует во вдовий футляр маленького черного платья. И неважно, что траур Великой Мадемуазель по англичанину, неизменно вносимому в ее список «по-настоящему любимых мужчин» теперь носят на ура и в мир, и в пир.

И неважно, что шел в комнату, попал в другую – на документалку с элементами фикшна и претензией на психологизм. Всю дорогу боярыня обретается в печали. С какого перепугу, непонятно – вита же вокруг дольче: скачки, свежий воздух, гольф, дамы, балы-маскарады. А у нее личико бледное (авторы фильма напрочь отказались от грима) и впалые щеки, как будто вечно молодой и пьяный Этьен не одаривал ее породистыми жеребцами и шляпными бутиками. С прибеднением героини здесь явно перегнули в угоду прямо-шоссейной линии – из грязи в князи. Потом уже, когда конченный интраверт Коко-Тоту в ателье волевым движением отбросит розовую вуальку и попросит лишить платье девственного корсета, поймешь, какая единственная, но пламенная страсть владела всеми ее желаниями и помыслами, какую думу думала и жевала не бедная, но горделивая, как все бедные содержанка – не сесть в калошу и сделать недостатки рождения достоинствами, а вынужденную скромность – сознательной простотой. И выходит, как лень - двигатель прогресса со всеми его человеками-пароходами, так и бедность – метатель гранаты унисекса. Великая Мадемуазель революционерка ведь не потому, что изменила философию моды (от «одежды для других» к одежде «для себя»), хотя и поэтому тоже - она еще стерла границы классовых предрассудков и ограничений в стиле. Парижские профурсетки и рус. княгини рядились в одинаковые кардиганы, а старушки теперь наравне с курсистками несли свою сексуальность на высоченных каблуках. Стиль потерял возраст, и дамы далеко «за тридцать» получили право надевать на ночь только каплю Chanel № 5.

Странно только, что пока Шанель- Одри Тоту стремилась чуть ли не к конструктивистской простоте, режиссура поперек генеральной линии и вопреки нагружала байопик флердоранжами девичьих кружев: любови-моркови, опять любови, а в паузах непонятных разлук (введенных, наверное, чтобы встречи были еще слаще) - кромсание по наитию мужских пижам и приспосабливание их под приличный жакет (тот самый, с черной оторочкой!). Стыдливо приятное лав-истории с вкраплениями полезного из учебника моды – не то в угоду сегодняшней гламурной эстетике, не то даже в духе сентиментального чтива самой Коко-Тоту (пока ей не подарили «Философию нищеты» Прудона). Мыло тем более неуместное, что нынешняя продукция Фонтейн уже третья по счету после ядреных букетов Шанели № 1 ("Уникальная Шанель". 1981) и Шанели № 2 (Coco & Igor. 2009), капнувших на имя Коко соответствующий «запах женщины».

Странно и то, что запах этот никак не пристал к Одри Тоту. Фирменный миндальный взгляд по-прежнему бархатится, жесты теперь уже мелкопоместной, а не городской сумасшедшей по-прежнему тянут в мир карамелек и калейдоскопов – амбре моей любимой Амели Пулен не вытравишь никакими формальдегидами, как ни старайся Одри даже только «внешне» подражать неподражаемой Коко. Никакого крошащего в хлам все мужское на пути нахрапа расчетливой женственности при гиперандрогенной сдержанности и напористости керхера, никакой взмеси фам-фаталь и фам-кан-кан. Много от витальной Одри Тоту, дозированно от инфан-тюльпан и крохи от вамп. Совсем чуть – так, что даже неясно, как Коко-Одри открылись мозолистые сердца великих князей, углепромышленников и русских композиторов, а с ними и лучшие дома Парижа. Ни эротические сцены на фоне джейн-остиновского романтика пейзажей, эстетически безупречные и неподражаемо целомудренные, ни выученная осанка амазонки не выдают в Тоту и капли того запаха, что носила в себе еще та парижская штучка Шанель. Энергичная и любвеобильная, судя по содержательной автобио. Икона стиля, будучи желанной даже в мужском костюме, в фильме оказалась совершенно иной. Только гордость и предубеждение, предубеждение и гордость, сомнительные в деле, которому подошло бы кодовое название «увидеть Париж и умереть». Какие-то неприлично аглицкие черты, особенно странные в контексте совершенно «французского» шика – с французской же установкой на чрезвычайную легкость бытия. Единственный колор Одри Тоту, если не считать редких моментов белозубой нежности к Артуру-Ниволо, где что-то ласковое, синонимичное феминному мелькнет в глазах и жестах, во всей фаянсовой фигурке Коко-Тоту и с графом же под колесами и погибнет. Окатив апокалептически ударным явлением Шанель народу в зеркалах дома моды на рю Камбон… Но то гений места и магия узнавания виноваты. Они, а не актриса обманывают пытливый ум. Так и не открывший для себя, почему одна Золушка среднего пошиба по капле выдавливает из себя раба и меняет мир, а тысячи других при сходных установках на любовь ближнего и дальнего навеки засыпают с объятиях персонального принца и все? Фортелей с прикуриванием сигареты одной от другой, странного пристрастия к мужским нарядам и вспышек неконтролируемого эстетства, даже социальной подоплеки мало для объяснения того, откуда растут ноги на каблуках Коко. Не длинные, кстати – прошу заметить.

ПС.  По ходу подумалось, к чему бы такой массовый марш-бросок искусства кино в тылы моды? То подъёживания «Дьявола…», который, как известно, «носит Prada» и апорты «Прет-а-порте», то провокации «Бруно» и смертельно скучные, как затянутый тест-драйв по магазинам, «Шопоголики»… Не иначе дома моды набивают себе цену в лихую годину «великой депрессии» и хотят остаться в шоколаде, на худой конец, в ванилине или гербарии. Но Chanel-то хотя бы простительно… фильм к дате (в 2009-м отмечают 125-летие кутюрье) – это раз. А потом шанелька-то не в пример остальной кино-коллекции осеннее-зимнего сезона теплая и при всей неровности сюжетной строчки - по Сеньке, как и оскаровская шапка-корона по «Королеве» Стива Фриза. Ведь что роднит более-менее удачные байопики экранных ЖЗЛок – аккуратный коктейльный замес полуправды и изящного полувымысла, удобоваримый и без сладкого попкорна в кресле большого зала какой-нибудь далекой от Парижа «Меги».