Плач молодой медведицы

Их путь оказался длинным, и все трое взмокли. Возле крутой горы они остановились, и Проклов сказал, что берлога находится в этом месте, но на самом верху.  Охотники перекурили,  передохнули и пошли дальше. Прошли метров пятьсот по подножию горы и, когда вышли к пологому склону, начали подниматься наверх. Собаки уже беспокоились, азартно тявкали и рвали из рук поводки.
Наконец подошли к берлоге и остановились. Из-за крутизны стоять было трудно: скользили ноги, но и оставаться на лыжах не было возможности.
Зарядив ружья пулями, Соколов и Батыев притоптали снег возле берлоги и вопросительно посмотрели на Проклова: что дальше.
– Сейчас покурим и начнем, – сказал тот и спустил собак, которые немедленно атаковали «чело».
Солнце уже садилось, и был виден только край огненного диска. Закурив, Проклов достал из рюкзака китайский фонарик, неторопливо и основательно примотал его изолентой к стволу двустволки и, присев на корточки, посветил в берлогу.
– Плохо видно – сказал он и, достав из рюкзака саперную лопатку, пошире пробил заснеженное «чело».
Затем он приказал охотникам занять места справа и слева от него, в метрах пяти-шести, и быть готовыми на тот случай, если косолапый выскочит. В силу инерции его стянет вниз, и тут нужно стрелять. Когда покатится кубарем, стрелять поздно, но можно.
Наконец медведь взрыкнул, и все спонтанно повернулись лицом к берлоге.
– Медведица, однако, – каким-то образом определил Проклов.
Собаки заливались, и черный кобель-трехлеток уже совался головой в берлогу.
– Челкаш, назад! – закричал Проклов, но Челкаш вруг исчез. Теперь лаяла одна Мальва.
– Куда он делся? – удивился Батыев.
– Молодой дурачок попал в переплет! – сказал Проклов и, присев на корточки примерно в одном метре от берлоги, начал выцеливать медведя – ему нужна была его голова. Вдруг раздался выстрел, и почти в то же время из берлоги выскочил Челкаш. Он был жалок, держал голову набок и, не помышляя о дальнейшей борьбе, заковылял по лыжне.
В это время в берлоге раздался глухой вой, полный предсмертной тоски и муки. Медведица уходила из жизни, и ей этого не хотелось…
– Вот черт, пробрало до костей, – сказал Соколов и передернул плечами.
– И это вся охота? – удивленно спросил Батыев.
– А что, надо было промазать? Но тогда было бы весело медведю, а не нам, – не скрывая иронии, заметил Проклов.
Наконец медведица затихла, и Проклов, докурив беломорину, полез в рюкзак за сыромятным ремнем. Достав его, он по пояс проник в берлогу, но в это время там раздался страшный рев, и он вылетел оттуда пулей.
– Вот черт! Там еще один, должно быть, пестун, – растерянно пробормотал Проклов и схватился за свое ружье. Но медведь не выскочил, мешала туша медведицы.
Проклов снова закурил, сделал несколько глубоких затяжек и затоптал папиросу.
– Не цельтесь сюда, а то в меня бабахнете! – предупредил он; затем присел на корточки и повел ружьем вправо-влево-вверх, высвечивая берлогу и выискивая цель…
– Не вижу, запрятался гад! Но ничего сейчас он у меня заворочается, – сказал он, затем выдернул из повидавшей виды телогрейки кусок ваты, поджег его и закинул на медвежью тушу. Через секунду-другую раздался выстрел, затем прогремел второй. Пестун покряхтел, побулькал горлом и затих…
Проклов снова залез в берлогу – только ноги остались снаружи и, заарканив медведицу за лапу, вылез.
Затем они втроем, по команде «Раз-два-три, взяли», выволокли первую тушу. Высвободив ремень, Проклов снова залез в берлогу,  теперь уже весь, и вдруг там опять заревел медведь – злобно и бодро, будто это не в него только что всадили две пули.
На этот раз Проклов вылетел из берлоги головою вперед и быстрее снаряда…
– Вот это да! Вот это да! Сколько их там? – пробормотал он, лежа на животе и хватая ртом снег.
В то же время Батыев сорвался с места, поставил свое ружье возле берлоги, схватил чужое, с китайским фонариком, и, встав на одно колено, посветил в берлогу.
– Можно, я? – спросил он.
– Валяй! – разрешил Проклов. – Только чтобы без промаха!
Высветив все стены, Батыев закричал:
– Ребята, там еще двое, и оба живые!
– Стреляй сначала одного и сразу другого! А то последний выскочит! – предупредил Проклов.
Но Батыев тянул время и обернулся к Соколову:
– Может, ты?
– Нет-нет! Стреляй! Мне что-то не по себе, – отказался Соколов.
Батыев сделал два выстрела, но один из медведей начал стонать – протяжно, тонко, и им показалось, что стонет женщина…
– Что это? Кого мы убили? – прохрипел Соколов.
– Не убили, а ранили! Молоденькую медведицу, девушку, значит. Ты будешь достреливать, балда? – закричал на Батыева Проклов.
– Нету патрона! У меня другой калибр! – прохрипел Батыев.
Неслись душераздирающие стоны из берлоги, кричали люди, яростно лаяла собака – это был содом…
– Не могу я больше! Стреляй сам! – простонал Батыев и отдал ружье Проклову.
Скоро с медведями было покончено. Перестала лаять Мальва, вернулся Челкаш, по-прежнему жалкий, со «свернутой» шеей. Из всей компании пострадал только он один.
Никто не заметил, как мелькнула лапа медведицы, был кобель и вдруг растаял в воздухе. Бедняга ни разу не взлаял, пока находился в «гостях».
Наконец вытащили из берлоги все туши. Последние две – были полегче и поменьше, но головы у них были такие же большие. Этих было жалко – молодь, к тому же обе самочки.
- За что мы их убили? – задумчиво сказал Соколов.
- Не за что, а для чего, - поправил его Проклов. Батыев молчал, глядя в сторону, но Соколов продолжал:
- Мясо всё равно есть не будем, рискованно…
- А шкуры, а целебный жир? – возмущённо спросил Проклов.
- Мы убили их за то, что они были медведями, - наконец выразил своё мнение Батыев.
- Вот именно, за то, что они были медведями, - согласился Соколов.
У всех было скверно на душе, хуже некуда. Не смотрели в глаза друг другу  – было такое чувство, будто нашкодили. Проклов, матёрый охотник,  повидал многое, но и ему разбередил душу плач молодой медведицы.
- Не умеешь стрелять, не берись! Мазила, мать твою! –  гневно сказал он Батыеву.