С праздником!

 Школа, как и полагается перед 8 марта, опустела раньше обычного. За окном сгущались сумерки, на улице зажглись фонари. Техничка проверяла и запирала кабинеты, да кое-кто из учеников еще ходил по коридору.  В последний день перед праздником Марья Ивановна  задержалась на работе. Проверив диктанты, она глубоко вздохнула и раскрыла журнал. Да! Сегодня Плоскотупцеву она поставила жирную двойку. Сколько же можно терпеть этого лодыря? Может, хоть это чему-нибудь научит его.
Марья Ивановна стала заполнять журнал, как кто-то тихо вошел в кабинет:
- Здравствуйте.
Она посмотрела поверх очков:
- Ах, это ты, Плоскотупцев! Что привело тебя ко мне?
- Я... мне надо... двойку исправить...
- Учебный день уже закончен! Я ничем не могу тебе помочь! Приходи в понедельник!
- Марья Ивановна... пожалуйста... меня мама наругает... я больше не буду... и... это... праздник, а я двойку принесу...
- Тебя мама наругает? А что тебе учитель говорит, тебя не волнует? Я и так тебя каждый раз прощаю, все жду, когда же у меня Плоскотупцев хотя бы на «три» ответит. Не буду я тебе ничего исправлять, иди домой, так и скажешь матери: так, мол, и так, не выучил, Марья Ивановна мне двойку поставила и правильно сделала.
  Но мальчишка стоял и не уходил. Было в его молчаливом упрямстве что-то отчаянное. Строгая учительница подняла глаза:
- Как тебе не стыдно? Я уже устала повторять тебе, что учеба – это труд, твоя работа. Не будешь учиться - останешься на второй год! А потом ты и вовсе учебу забросишь! Аттестат-то кому нужен? Мне, что ли? А ведь потом будешь говорить, что тебя не научили, не сказали, не поддержали... Чего молчишь? Я уже сказала: иди домой!
Но Плоскотупцев продолжал стоять, опустив голову. Марья Ивановна начала раздражаться. Чтобы не расстроиться окончательно, она решила не обращать внимания на наглого ученика, замолчала и  опять склонилась над работой. Плоскотупцев продолжал молча стоять. Прошло минуты три. Неожиданно Марья Ивановна услышала какой-то непонятный звук. Она внимательно посмотрела на мальчишку, властно приподняла за подбородок. У того слезы стояли в глазах. Но Марью Ивановну они не тронули, а, наоборот, рассердили еще больше. Но, чтобы не выглядеть слишком жестокосердной, она подвела его к раковине:
- Этого я не люблю. Приведи себя в порядок, высморкайся и ступай домой.
Плоскотупцев долго сморкался, тщательно умывался, тер глаза. «Что-то уж больно долго. Чего это он там ковыряется, мне уже домой пора», - с неодобрением поглядывала на него Марья Ивановна.
Наконец несчастный Плоскотупцев закрыл кран. «Наконец-то!». Он снова подошел к столу. Она в который раз подняла на него глаза: «Господи, что ему еще надо?»
- Слушаю тебя!
Он заговорил безрадостно и тихо:
- Марья Ивановна, поздравляю Вас с праздником. Желаю вам здоровья, счастья и радости.
  Плоскотупцев робко положил на учительский стол маленькую открытку, вежливо сказал «до свидания» и печально ушел.
  Педагог  почувствовала себя нехорошо.  Она некоторое время смотрела на открытку, затем медленно раскрыла журнал, перевернула страницу и посмотрела на двойку. Привычной злости уже не ощущалось. Марья Ивановна взяла ручку и   подрисовала у оценки другой хвостик. Он оросился жгучей каплей страдания. И там, где упала слеза, полудвойка-полутройка стала расплываться, шириться в стороны какими-то причудливыми иглами, кружками.  Рыхлая бумага вздулась пузыриком, впитывая соленую влагу с неуспевшими высохнуть чернилами. Марья Ивановна  уже отошла от стола и одевалась, с досады не попадая в рукав своего старенького пальто, а цветок, неожиданно расцветший на странице классного журнала, сиял и радовался жизни.