Улицы

Я полюбила тебя на улице Полевой.
У меня тогда была совсем другая драма. Я любила, а Он нет… Ну как водится, знаешь, в 19 лет… Ты был большим, громким и веселым. И жил у черта на рогах. Правда рядом с универом, правда не с моим… Я и тогда никак понять не могла, зачем тебе жить рядом  с универом, если ты все равно туда не ходишь. А я вот в свой ходила. Почти каждый день. Вернее каждое утро. Выезжая из твоей тьмутаракани чуть ли не в 6 утра и благополучно отсыпаясь на первых лекциях. А один раз вообще хорошо сделала. Приехала на первую пару, к восьми, за полчаса до начала, посидела за партой и поняла, то не могу так больше. И пошла спать домой.

В тот первый раз ты позвал меня в гости на яблочный пирог. В твоем замечательном районе был жуткий сквозняк, ветер дул по улице, как по трубе… Я поняла, что вряд ли вернусь сегодня домой и решила позвонить родителям. Сотовых тогда еще массово не было, поэтому полезла в сумку искать телефонную карточку. Вместе с карточкой оттуда вылетела фотография моей первой любви, маленькая такая, три на четыре, как и сама любовь, в общем-то. Я даже «а» не успела сказать, ветер подхватил ее и унес с глаз долой в улицу-трубу. Ты даже не заметил этого. «Как символично», - пронеслось в моей голове… В этот момент со старой любовью было покончено.

-Пап, я сегодня не приду, мы с одногруппниками в гостях останемся, - нагло врала я.
-Наташенька, а это удобно?
-О, папа, да ты не представляешь даже, как удобно!
Яблочный пирог не состоялся. Почему-то не было муки, яиц… и даже яблок. Нет, было одно, но скукоженное…

Через неделю ты признался мне в любви. И началась моя кочующая жизнь. Утром – набитая маршрутка – выспаться в универе, вечером – набитая маршрутка – к тебе, с пакетом разной еды… Завтракать чаем без сахара и почти без заварки было скучно.
На улице Полевой было самое счастливое время в моей жизни. Ты научил меня лепить настоящие казахские манты из баранины, любить настоящий казахский подгоревший плов с майонезом(это не потому что ты был казах, нет, ты был большой и белый), любить твой громкий смех, когда в нашей маленькой комнатушке собиралась толпа друзей… И вообще… любить.

Особенно я радовалась моменту встречи. Ты очень романтично встречал меня вечером, обдуваемый всеми ветрами трубы на пустой остановке. Я выходила из маршрутки, ты сгребал меня в свои медвежьи объятья, забирал пакет с продуктовыми запасами и целовал до тех пор, пока у меня не возникало ощущение полного полета, как у той фотографии…
Все это счастье длилось вполне долго. Месяца три. А потом мы решили пожить у меня. То есть у нас. У меня и моих родителей.

Так началась улица Кошурникова. Там было более сытно, более просторно, но менее весело, разумеется. Там в первый раз ты увидел, как я плачу. И жутко переживал по этому поводу. Так расстроился, на тебе прямо лица не было, так жалел меня, так целовал, что мне хотелось плакать и плакать, еще и еще…

Но это только в первый раз так было. А потом когда я повадилась плакать и плакать, тебе надоело, и ты бросил уже меня жалеть. А еще позже, совсем на других улицах, научился совсем не видеть, что я плачу.

На улице Кошурникова ты позвал меня замуж. Это было мило. Ты стоял на кухне у плиты в трусах и деревянной лопаткой в руках, жарил свою фирменную картошку.. И как-то так весело нам было…. Даже не знаю, от чего… Смеялись… И досмеялись, ты взял и сказал: а давай поженимся!

Потом может и думал, что пошутил… Но мне мысль показалась симпатичной, а главное – новой. К тому же родители уже слабо понимали наши хихиканья вперемежку со слезами третий месяц подряд на улице Кошурникова… И они как-то взяли и согласились нас благословить.
Я вот только думаю, чего папа тогда не спросил что-нибудь вроде: «Наташенька, а это удобно?»

Мы весело поженились и отбыли на улицу Советскую. Репетировать семейную жизнь.
Улица Советская была счастливо-несчастной примерно 50 на 50. Классно было от того, что мы, как взрослые, жили себе отдельно, приглашали своих гостей, наряжали свою отдельную елку… и вообще занимались своими взрослыми делами. Ты играл в «героев» на компьютере, а я развлекалась первой беременностью. Тебе почему-то казалось, что когда я читаю всякие книжки про роды и воспитание, напрочь забываю о тебе. И тебе было обидно. А читать всю эту чушь вместе со мной тебе было не интересно.

Потом тебе было не интересно, когда я уснула почти на весь первый триместр и отчаянно синела от непрерывной трехмесячной тошноты. Еще я могла смеяться до коликов и резко, без перехода зарыдать… Я сама была не рада, меня не предупреждали, что гормоны умеют так шутить…
Моя мама успокаивала тебя и говорила, что беременная женщина – все равно, что больная.

Однажды мы крупно поссорились, мои гормоны опять не предупредили меня, что сейчас выкинут финт, я собралась и ушла из дома. Закрыла громко дверь и пошла сидеть в парке на холодной лавочке под холодным дождем. Я, конечно, очень хотела, чтобы ты пошел меня искать, догадался об адресе лавочки и отвел дурочку домой. Но ты, наученный горьким опытом с моим плаканием, решил не реагировать совсем. И правильно сделал, а то бы и ходила так, на лавочку, не менее раза в неделю. У мамы моей вот как-то успешнее получалось с дверью, правдоподобнее… А я… Как всегда, показала спектакль сама себе. Уходила – ты играл в «героев», вернулась – ты там же. Я вот даже думала потом, а ты заметил вообще, что я уходила-то?

А потом, гораздо позже, я думала, а ты заметил вообще, когда я совсем ушла?
Но это уже было на абсолютно другой улице.

Когда появился ребенок, мы переместились на улицу Красина.
Переезд был знаковый.
Мы перевезли вещи, расставили мебель, попрощались со всеми участвующими в процессе. Долго думали, как лучше поставить диван. Поставили. Сели на диван. И поругались.
Вот, думаю, плохая это примета – ругаться на новом месте, в первый день и на новом диване.

На Красина жизнь была по-настоящему семейной. Все как положено. Ты завел себе работу рядом с твоим бывшим университетом и стал туда ездить каждый день. Уезжал рано, потому что далеко. Приезжал поздно – по той же причине. Уезжал к «героям» и возвращался от «героев» (хотя, к тому времени, возможно, было что-нибудь и новенькое, поинтереснее). Возвращался очень уставший. Я тебя кормила ужином из трех блюд и компотом.
По ночам ты отдыхал от работы, а я читала книги про то, как найти общий язык с ребенком, писала статьи для местного журнала и писала диплом для института.

Лучше бы я конечно читала что-нибудь про то, как найти общий язык с тобой. Потому что ребенок рос очень быстро, и  почему-то было каждый раз уже поздно применять советы по его развитию и воспитанию… Они морально устаревали. Статьи для журнала были штукой полезной в плане старта для будущей карьеры, но они абсолютно не волновали тебя. Ты всегда считал, что там много воды и что я могла бы писать куда лучше. Статьи радостно печатали, но тебя этот факт все равно не переубедил. Писать диплом – тоже было довольно бесполезно. Спустя несколько лет я под пытками даже не смогла бы точно вспомнить его тему. Но высшее образование – все-таки вещь не лишняя. Только ты на тот момент был все еще в академических отпусках и факт моей пятерочной защиты тебя слегка мучил.
Короче, сплошные палки в колесах. Семейной жизни на улице Красина ничего не способствовало.

В гостях время от времени появлялись родители. Мои приходили, твои приезжали.
Моим не нравилось твое скучное к ним отношение, отсутствие заработков и готовность все у них брать и ничего не отдавать.
Твоих возмущал факт, что я варю сосиски в кожуре, предоставляю тебе возможность гладить брюки и рубашки самостоятельно и сплю с тобой под разными одеялами. Нам даже подарили специально одно большое – «семейное», но мне все равно было холодно, когда ты ночью полностью забирал его себе.

Еще ты стал ездить в командировки. Приезжал всегда с впечатлениями и фотографиями. На них все было довольно пристойно, потому что и в бассейнах, и в барах, какие-то девушки всегда висели только на твоих коллегах, а ты был хоть и близко, но без девушек.
Я слегка переживала, но очень мечтала, что все это способствует твоей карьере.

А ты, в свою очередь, глядя на мои потуги писать дипломы, статьи, варить компот и образовывать сына на улице Красина, в один прекрасный вечер сказал мне, что я совсем стала наседкой. (И наверно мысленно сравнил меня с теми офисными девушками из бассейна… И не в мою пользу, черт побери, получилось сравнение).

Я поняла, что надо что-то срочно менять. Потому что семейная жизнь явно претерпевала кризис. Ты стал называться директором и очень хотел, чтобы я выглядела как жена директора.
-А это как? - спросила я на всякий случай.
- В мини-юбке и с длинными стройными ногами, - ответил ты.

Я поверила и решила принять меры. Самое лучшее, что пришло в голову – это родить тебе второго ребенка. Причем срочно. Причем желательно на той же улице. Когда дело уже было сделано, ты конечно удивился. Мой образ то беременной, то кормящей, да еще и сразу с двумя детьми никак не совпадал с мини-юбкой, и  с ногами тоже.

Твоя карьера не очень ладилась, и мы решили поменять русские улицы на иностранные. Вернее ты решил. Я вполне могла остаться и на русской улице, но решила биться за семью.
Мы еще довольно долго пытались гнездоваться по разным адресам. Но я так и не стала идеальной женой директора. Правда сосиски все-таки научилась варить и без кожуры.

Теперь у тебя разные города и дороги. А у меня –  мои личные улицы.