В одном отсеке десанта

     Это было в начале апреля 1985 года. Подразделения полка возвращались с боевого выхода в район Шутана.
       Поводом к началу операции послужило то, что над этим районом был сбит вертолет с высокопоставленным армейским чиновником на борту, во всяком случае, такая информация дошла до солдат. За пару дней до выхода рота вернулась из колонны. Проехавшись до Шейхабада, где колонна была передана кабульской броне, рота успешно поучаствовала в войне, поставив "бронепоезд", вместе с приданными минометчиками постреляли из "Василька" по лисам, подивились удаче командира разведвзвода, который смог на БТР-е перепрыгнуть сработавший фугас. Все это происходило на фоне решительно наступающей весны. Надо сказать, что зима в тот год выдалась суровой для этих мест. Снег покрыл перевалы и остался там. Обычные февральские окна тепла не действовали. Наконец, тепло прорвалось. Этот факт, а более всего то обстоятельство, что все вернулись невредимыми, добавило настроения личному составу. К тому же роту покинули последние дембеля-осенники, а им на смену прибыло молодое пополнение.
       Лёвка был дежурным по роте. После ужина в роту прибыли командиры взводов и старшина. Старшина дал команду Лёвке сдать дежурство. Личному составу была дана команда подготовиться к выходу: получить оружие, снарядить вещмешки боекомплектом. Механики-водители были отправлены в парк, где должны были заправить машины горючкой и ждать сигнала к выходу. Выход был назначен на два часа ночи. Лёвка собрался быстро, в принципе, все необходимое осталось еще после предыдущей колонны. Сумка была укомплектована, Лёвка старался ее регулярно пополнять. Промедол был постоянно с ним. Вещмешок с бк. Сухпай и теплые вещи приказано было не брать, поскольку выход планировался на один день. Уже неделю стояла теплая погода. Ночью было также тепло.
       Когда Лёвка вошел в палатку, то увидел привычную картину. Перед выходами и колоннами она повторялась. Для того, чтобы не создавать суету и не терять время утром, все оружие и боеприпасы получали накануне вечером. Вещмешки покоились на табуретках в проходе между рядами кроватей, автоматы подвешивались на спинках коек. Те словно специально изготавливались для этой цели. Выглядело впечатляюще.
       "Теперь можно смело хвастаться девчонкам, что песня о брате-автомате, это про нас,"- усмехнулся про себя Лёвка.
       Он подошел к своей кровати, поставил вещмешок на табуретку, автомат подвесил на спинку кровати. Сумку и нагрудный подсумок примостил тут же. На кровати уже лежал принесенный каптерщиком вещмешок с одеждой, которую Лёвка одевал на боевые. Лёвка вытряхнул на кровать содержимое этого вещмешка.
       Там был полукомбез-горник, сшитый из ткани, напоминающей тонкий брезент, Этот полукомбез достался Лёвке в подарок от заменяющегося командира взвода. В комплект, собранный Лёвкой в этот вещмешок,хранимый в каптерке, входило несколько шерстяных вещей: свитер и маска сиреневого цвета - этим снабжало родное государство; две пары носок - одни белые из козьей шерсти, мягкие и комфортные, но не ноские, вторые цветастые вязанные из толстых нитей со шнурками, напоминали Лёвке футбольные гетры. Это производилось местным населением и продавалось в дуканах. Из теплых вещей тут была также трофейная куртка, добытая в одной из колонн. Куртка была хороша тем, что имела множество карманов, а также отстегивающиеся капюшон и теплую подкладку. Лёвка долго эксплуатировал достоинства этой куртки, пока однажды не попался на глаза начальнику штаба полка майору Мудрагелову, который приказал ротному сжечь "эту душманскую вещь". Сам Мудрагелов старался как можно реже бывать на выходах, поэтому доводы об удобстве подобного обмундирования в горах на него не подействовали. Из других вещей незаменимыми были два тельника - с длинным рукавом на зиму, и полосатая майка на лето. В качестве обуви Лёвка признавал и всячески берег кроссовки. Эти кроссовки Лёвке подарил перед своим дембелем Вася-Шахтер. Кроссовки были советского производства, на них был нанесен незамысловатый логотип - фирма "Спорт". Однако это был не худший вариант - кожаный верх, крепкая кожаная подошва.
      
      
      Тот самый горник, те самые кроссовки []
      тот самый горник, те самые кроссовки...
      
      
      Эти кроссовки выдержали все выходы, изрядно поизносились, но Лёвка привел их в порядок и также оставил в подарок перед своим дембелем кому-то из молодых солдат...
       Лёвка быстро облачился в горник. Поскольку было тепло, и выход предполагался коротким, на летний тельник сержант одел куртку от эксперименталки, и этим ограничился. На ноги - носки и кроссовки. Головной убор Лёвка в горы не брал, сам дивился стойкости своей "бестолковки" к солнечному воздействию. Изредка сооружал из черной "под пирата" косынки повязку типа банданы. Но в этот раз не стал брать и ее. Спальник и бушлат остались на броне с колонны, но в горы их тоже в этот раз Лёвка не взял, как и не брали теплых вещей в этот выход и остальные бойцы роты...
       Одевшись, Лёвка прилег на свою кровать поверх одеяла. Спать не хотелось. Лёвка еще раз мысленно проверил, все ли подготовил, получалось, что всё готово...
      Оставалось время перед выходом для писем и стихов...
      
       Художник снов, за ветропись мою
                Рисуй видения, где доброта и ласка...
                Мое начало - твердь. Где я стою,
                Держась за кромку неба как за лацкан...
                Из тверди той, где кости, изо зла
                Ращу добро. Мне, выходцу из трупов,
                Рассказывала старая гюрза
                О смысле жизни - среди тех уступов,
                Что так реалистично показал
                Ты мне сегодня красками без злата...
                Там был еще поодаль морвокзал,
                Где скедия моя стоит распята
                И к тверди - пуповиной бытия,
                Как море к суше, как добро со злобой...
                Добро плюс зло, а в сумме - это я...
                С такой гремучей смесью жить попробуй...
                Но я взрастаю и хочу идти
                Туда, где сон мой чист, и так прозрачен...
                Себя очистить - зла не донести...
                Убить иль возлюбить его?- задача,
                Почти неразрешимая уже,
                Поэтому и сны все тяжелее...
                На кромке тени, на пустой меже...
                И абрис сна заметен еле-еле
                В рассветной рамке...
                Черная стена
                И к ней корона гвоздиком прижата...
                Художник, нарисуй мне времена,
                Где пенье птиц, а фоном - запах мяты,
                Прохлада утра, раззудись плечо...
                Ты прав, коса - не лучшая примета,
                Рисуй же лето в травах, а еще
                Закат, где я в гусарских эполетах...
                Опять война...Ты путаешь, дружок...
                А впрочем, прав...Там трупы на лафете...
                Что ж, третий тост...За все...На посошок...
                Добро и зло...Их двое...Буду третьим...
      
       Монахов появился в палатке около полуночи. Дневальный толкнул задремавшего Лёвку и сказал, что того вызывает ротный. Ротный ждал Лёвку за палаткой первого взвода. Там был организован импровизированный штаб. Стоял стол, табуретки. Над столом горела переноска.
       Когда Лёвка шел от грибка дневального к тыльной стороне палатки, то успел понаблюдать любопытную картину. Между палатками восьмой и девятой роты был проход, который одновременно служил "линией" для девятой роты. Там в свете лампочки, укрепленной на деревянном столбе, старшина девятой роты что-то втолковывал Гоге. Гогу знали все. Это был знаменитый дембель девятой роты, высокий грузин, дослужившийся заслуженно до старшинского звания. Гога был пьян или обкурен, а может, просто валял дурака. Видно было, что старшина роты - седой прапорщик, которого все звали Михалыч - был раздражен таким поведением Гоги. Лёвка видел, как Монахов, проходя мимо и услышав перепалку, остановился. Потом крепыш Монахов подошел к спорящим и со словами:
      -Да не так это делается, Михалыч,- коротко ударил Гогу кулаком в ухо.
      Гога повалился с ног, упал в тень, создаваемую молодыми тополями, что росли вдоль палаток.
      Гога, кряхтя, поднялся...
      - Теперь ты понял, Гога?- спросил Монахов.
      - Так точно...- промямлил долговязый.
      - Вот и славно, и не надо бодать мозги старому прапорщику, тем более, что это мой друг Михалыч...- после этого Монахов пожал руку прапорщику и пошел в сторону палаток своей роты.
       Тут они и встретились с Лёвкой.
      - Матвеев, ты поспал?- до Лёвки донесся запах свежего перегара. Ротный был крепко пьян.
      - Нет, не успел...
      - Ладно, потом поспишь, когда на горку взберемся. Помоги мне.
      - А что делать?
      - Понимаешь, надо скопировать мне на карту план операции, а нормальных художников у нас в роте двое, и один из них я. Но я не в форме.
      - А кто второй?
      - Матвеев, спроси у Михалыча, что бывает, если нормальные бойцы начинают включать дурака...
       Левка засмеялся.
      - Понял, не дурак.
      - Да там немного совсем, только аккуратно, чтобы не перепутать цели, а я попробую поспать часок,- с этими словами Монахов ушел в сторону офицерского модуля.
       Лёвка черкал по карте цветными карандашами, перерисовывая условные обозначения с основной карты на карту ротного. При этом Лёвке стала понятной сама планируемая операция и маневр их роты. В принципе, планировалась обычная реализация. Только кишлак находился в ущелье, поэтому необходимо было его блокировать сверху. Одну из высот должна была занять их рота. Оказывается, в выходе принимает участие только их батальон... "То есть мы ночью занимаем господствующие высоты в окрестностях кишлака, утром начинают шмон "зеленые", вечером спускаемся на броню и "до дома"..."- размышлял Лёвка, глядя на получившуюся схему операции.
       В половине второго роту разбудили, бойцы быстро разбирали вещмешки и оружие. Через несколько минут все выстроились перед палатками.
      - Слушай мою команду,- тихо, но твердо произнес Монахов,- сейчас быстро выдвигаемся к плацу, там грузимся на броню. Когда выедем к подножию цели, спешиваемся и быстро поднимаемся на горку. Меньше шума и суеты, меньше шансов нарваться на засаду. Мы должны выйти на высоту раньше духов, если они обнаружат наш маневр. Вопросы?
       Вопросов не последовало.
       Началось все гладко. Бронетранспортеры на предельно возможной скорости вышли в район высадки пехоты.Это была узкая балка прямо у подножия горки. Быстро спешившись, пехота пошла вверх в темноту. Броня, развернувшись, демонстрировала "возвращение" обратно в полк. При этом включили фары. Не известно, поверили духи "возвращению" шурави, но в ту ночь рота не встретила сопротивления при восхождении на высоту.
       Монахов шел быстро. Не мудрено, за спиной у него был полупустой "рд". Лёвка подстроился под ритм командира и шел за ним, стараясь не отставать. Шли быстро. Так, что оторвались от остальных. Для Лёвки было странным, что ротный сам пошел впереди роты без дозора. Видимо, ротный пытался задать роте максимальный темп. Рота не поспевала за командиром. Когда они значительно оторвались от остальных, так, что не было слышно их шагов в темноте, Монахов вдруг остановился:
       - Где остальные?- прошептал вопрос.
      - Отстали,- выдохнул Лёвка.
      - Так, надо свериться с картой, накрой меня плащпалаткой.
      - Я не взял...
      - Хреново...Тогда давай вот за этим камнем укроемся, и заслони меня справа, я быстро,- Монахов зажужжал фонариком и склонился над картой. Это продолжалось несколько секунд.
      - Так, понятно. Мы почти у цели.
       Левка в очередной раз поразился способности командира следовать ночью по маршруту, практически не сверяясь с картой. Вот и сейчас они немало отмахали, порой петляя, но вышли точно на цель.
       Через несколько минут послышались шаги поднимающихся на гору бойцов. Монахов собрал командиров взводов и поставил задачи по блокированию и несению службы. Было темно и тепло. Все произошедшее - подъезд на броне и восхождение - случилось быстро, так что еще не начался рассвет, а восьмая рота вышла на свою задачу. Лёвка, разгоряченный подъемом, вспотел, ему было жарко. Управление роты не было обременено несением караула, поэтому Матвеев нащупал расщелину в камнях, где можно было уместиться, свернувшись калачиком, и практически сразу уснул.
       Разбудил Лёвку холод. Сержант открыл глаза и увидел, что находится в молоке. Настолько густым был туман. Левка не увидел ничего, кроме белой массы, которой стал воздух. И еще. На нем, свернутом калачиком, лежал слой снега. Суставы свело от холода...
      
       Так не бывает. Если бы Лёвка прочел это в каком-нибудь рассказе Джека Лондона о золотоискателях, потрошащих недра Аляски, или в записках 'Охотников за растениями', покорявших эти места в погоне за чудом, созданным природой, наверняка Матвеев до конца не поверил бы написанному, счел бы это художественным вымыслом автора.
       Не может снег лежать на живом человеке и не таять, не может живой человек не заметить, как его покрыл слой снега в пять сантиметров. Тут Лёвка пошевелился. Сорвавшийся за шиворот кусок снежной корки засвидетельствовал, что происходящее - явь, а не кошмарный сон.
       Смесь усталости и остатков сна все же пыталась сопротивляться, наркотической пеленой тешила сознание, что еще возможно как-то так свернуться, как-то так сменить позу, что будет возможным продолжение сна, способное дать отдых усталому телу.
       Казалось, камни, накрытые час назад этим телом, еще хранят тепло и обязаны отдать это тепло назад, тепло, которое взяли взаймы у теплого воздуха прошлой ночи, у этого молодого человеческого тела, невесть каким образом занесенного сюда, где доселе только ветер и облака общались с этими каменными уступами. Ветер переговаривался с ними, завывая и хрипя, а облака любили прильнуть к поверхности плотной крепкой каменной груди, отдохнув, срывались в полет.
       Здесь, на вершине этой голой каменной массы, вознесенной ввысь миллионы лет назад, рвущейся из земной души силой, не было места для жизни. Ни заяц, ни ящерица, ни насекомое не жаловали это открытое ветрам холодное каменной место. Лёвка боролся еще несколько минут с пробиравшим холодом. Нарастающая дрожь охватила все тело сержанта.
       Менее всего этот скукоженный озябший организм напоминал воина, скорее его можно было принять за птенца какого-то птеродактиля, только что вылупившегося из яйца, мокрого, не обсохшего, попавшего в условия, где легче умереть, чем пытаться остаться живым. И все же человеческий организм способен на большее, чем организм какого-либо иного представителя живой природы, есть в нем некий сверхъестественный дух, дух, подвигший человека на борьбу за существование, за победу над обстоятельствами и внешней средой.
       Именно эта способность терпеть и переносить испытания и издевательства давала и дает возможность зарабатывать себе на кусок хлеба различного рода карателям. Пытки были бы невозможны без этой способности, без этого духа. Именно этот дух заставил Лёвку наконец прекратить жалкое копошение в камнях, прервал попытки выжить путем бездеятельности, выгнал из ночного логова и приказал бороться.
      Медленно в молочный воздух из каменной массы поднялось серое пятно. Постепенно в этом пятне стали проявляться черты представителя хордовых млекопитающих с вертикальным расположением тела. Вот этот представитель сделал характерное более для медведя движение, начинающееся от макушки, постепенно захватывающее в процесс голову, лицо, уши, шею, туловище, конечности...Стоп, хвоста у этого представителя не оказалось. Ну, да значит, не нужен ему хвост. Ему бы сейчас медвежью шкуру с густой шерстью, да чего-нибудь горячительного для внутреннего употребления...Размечтался...
       Когда Лёвка вскочил, отряхнул с себя снег и принялся совершать гимнастические упражнения, чтобы снять оцепенение с суставов и заставить кровь разогреть мышцы и душу, он понял, что тот холод, который он испытал доселе, еще цветочки. Резкий порыв ветра моментально выпотрошил остатки тепла из-под одежды. При этом ветер не сушил эту одежду, напротив, он нес в себе настоящие клубы холодного пара, состоящего из мельчайших капелек воды. Это было облако, нет, туча. Это была настоящая горная шутанская парилка, температура в которой была близка к нулю градусов, а количество влаги избыточным. Так вот ты какая, точка росы. Вот чего не мог понять когда-то Лёвка, будучи на уроке физике в школе. Природа Шутана была хорошим учителем. Знание, приобретенное тут, навсегда врезалось в память ученика...
       Лёвка собрал все свои пожитки - вещмешок, сумку и автомат - и побрел практически на ощупь искать своих.
       - О, Дохтур, ты чего шаришься по горке как приведение?- окликнул из пелены голос Кости Самострова.
       - Костя, ты где?- словно ежик в тумане, зовущий Лошадку, Лёвка подал голос. При этом сам поразился хрипоте звуков, которые смогли выдавить из себя его голосовые связки. А челюсти тоже оказались сведенными от холода. 'Я - робот,'- усмехнулся про себя Матвеев...
       - Тут мы, я сам тебя распознал только благодаря красному крестику на твоей сумке, давай приваливайся к нам, мы тут греем друг друга...
       Действительно, пятеро бойцов во главе с замкомвзводом притаились от ветра за наспех сооруженным подобием каменной стенки. Ребята прислонились спина к спине и накрылись единственной плащ-палаткой. Не скажешь, что Ташкент, но так пытались согреться свободные от наблюдения бойцы. Наблюдение же пытались организовать в этой непроглядности путем патрулирования по двое от поста к посту. Патрульные ссутулившись пытались забирать на десяток метров ниже хребта, вдоль которого проходил маршрут патрулирования, чтобы спрятаться от пронизывающих порывов ветра. Постепенно порывы переросли в непрерывный поток холода, словно кто-то невидимый включил гигантский вентилятор. Так продолжалось часа три. Вряд ли был какой-то практический толк от всей этой деятельности. Что могли видеть и что могли блокировать находящиеся в тот момент на высоте бойцы, если даже своих сослуживцев удавалось обнаружить с большим трудом, полагаясь на память и наитие. Возможно, столкнись лбами с душманом, патруль и поднял бы тревогу, но какой душман, находящийся в здравом уме, полезет в эту тучу. Ведь ее можно легко обойти, оставшись не обнаруженным...
       Окончательно рассвело. Постепенно видимость улучшилась. Появилась надежда, что с наступлением дня погода нормализуется. Во всяком случае, тучи поднялись вверх, обнажив вид на ущелье, в котором располагался злополучный кишлак. Именно из его окрестностей, как говорили, были выпущены ракеты, сбившие вертушку. С высоты в кишлаке наблюдалось движение - это начинался шмон. Кишлак был небольшим, поэтому у пехоты, сидящей у черта на ветру, появилась надежда, что все это безобразие скоро закончится. Однако еще через пол часа со стороны кишлака послышались взрывы и стрельба. Словно по сигналу начался дождь. При этом ветер немного стих. Но легче солдатам не стало. Потоки воды хлынули с неба словно из ведра. Кто-то вспомнил про разверзшиеся хляби небесные, пошутив, что им не страшен потоп, поскольку они находятся на горе. Раз еще шутят, значит, еще живы... А раз еще живы, то и будут живее всех живых...
       Лёвка подсел к 'могучей кучке' согревающих друг друга 'птеродактилей', слегка потянув за угол плащпалатки, урвал для себя немного крыши, которой хватило, чтобы прикрыть макушку. Потоки воды теперь скатывались по брезенту и водопадами падали на плечи. Лёвка прижал к правому боку сумку - тоже какое-то укрытие от холода... Сам не зная почему, Матвеев вдруг стал декламировать свой стишок, сочиненный им еще в пионерлагере под впечатлением бесшабашных мальчишеских игрищ во время летнего ливня:
       'Ветер клонит деревья к востоку,
       Скоро каплям по крышам стучать...
       На мгновенье ручьем в водостоке
       Посчастливится им прожурчать,
       А потом? О камень с размаху?
       И в отчаянье по сторонам?
       Нет! Уж лучше ко мне - под рубаху,
       И дальше к земле по штанам...
       Меня вы поймете вряд ли,
       Но все-таки радостно мне,
       Что снова струятся капли
       Ручьем по моей спине!
       Оставите без участья,
       Подумаете - шучу...
       А все-таки это счастье -
       Опорою быть ручью!...'
      
      
       После непродолжительного молчания, в котором эхом звучала последняя Лёвкина фраза, присутствие людей поблизости выдала реплика Кости Самострова:
       - Бля, Лёвка, когда ты такое говоришь, после этого даже матом ругаться стыдно...
       - Да это давно было, дураком романтичным я тогда был, крови еще не видел...Ладно, Костя, давай колись, когда моя очередь посты проверять?...
       После полудня по связи пришла новость, хоть немного согревшая роту:
       - Внимание, через вас пройдет 'пятерка', они вам подкинут сухпай по пути...
       Еще через час бойцы приветствовали 'караван'. Ребята из пятой не особо радовались неожиданной добавкой веса, их пытались отблагодарить и задобрить, делясь сахаром.
       - Валера, что-то мне кажется, что вам предстоит тут еще посидеть,- обратился к Монахову Игорь Батманов, командир пятой роты.
       - Слушай, а почему вы тут, ведь планировалось участие только третьего батальона?
       - Не сыпь мне песок в рд, я и так матерюсь без пауз, прикинь, мы прямо с марша сюда, только из колонны...
       - А что случилось, ты не в курсе?
       - Похоже, у зеленых ничего не получилось со шмоном, теперь придется нам подключаться...
       - Ну, удачи тебе, Игорь!
       - Спасибо, Валера!
       Лёвка посмотрел вслед уходящему командиру пятой роты. Тот был одет в свою фирменную песочку, шел, слегка ссутулившись, своим Батмановским шагом. Лёвка вспомнил, как на Алихейле было тяжело Батманову. Того мучили постоянные приступы боли в печени, он буквально съел все запасы но-шпы и аллохола, настрого приказал Лёвке молчать, чтобы никто не догадался из бойцов... После той операции Батманов при встрече обязательно первым подавал Лёвке руку и непременно звал его перейти в свою роту. Лёвка отшучивался. На самом деле Лёвка не хотел создавать ненужный напряг в отношениях с санинструктором пятой роты Игорем Мелкумяном. Они вместе прибыли в полк, и постоянно пытались поддерживать друг друга, Игорь нередко перехватывал у Лёвки таблетки и бинты, да и просто поболтать было не грех с земляком.
       'Удачи тебе, Армянчик!'- подумал Лёвка.
       Ночью дождь не прекратился. Холод доводил до отчаянья. Ребята пытались противостоять. Так одно из отделений третьего взвода соорудило щель, натянув плащ-палатку над каменными глыбами. Щели между глыбами ребята по очереди закрывали спинами. Так и пытались уснуть, стоя, прислонившись к камням. Под ногами быстро образовалась лужа. Так и стояли эти новоявленные Атланты среди бесчинствующей стихии. И не ведомо им было, за какие грехи все это им досталось.
       Мешала неопределенность и отсутствие информации, сколько еще продлиться это безобразие. Срок операции все время продлевали 'еще на несколько часов'. Видимо, не было результатов, а их требовало командование. Поэтому и бросались в район кишлака все новые подразделения. На следующий день пришло известие, что пятой роте, прошедшей накануне через позицию восьмой, не повезло. Из сообщения по связи стало понятно только, что 'поймали фугас'. Бойцы обсуждали эту новость, строя догадки, как могло так случиться. Поймать фугас неудивительным было на дороге, но чтобы в горах. Получается, что духи прочитали намерения шурави и устроили сюрприз на вершине...
       Эта неопределенность была одной из причин мучений восьмой роты. Знай Монахов, что придется сидеть трое суток вместо одного дня, конечно же предпринял меры по обеспечению хотя бы теплыми вещами и плащпалатками. А так рота находилась постоянно на подхвате, мол, вот-вот и нас снимут отсюда...
       ...Лёвка сидел в правом отсеке десанта бронетранспортера. Трое суток беспрерывного холода были позади. Матвеев сидел, устроившись сразу за креслицем, на котором словно в кресле канатной дороги висел стрелок КПВТ. На марше обычно бронемашины шли, развернув башни вправо-влево через одну коробочку. Подразумевалось, что в случае обстрела с какой-либо из сторон, часть машин сразу могла начать ответный огонь в направлении засады. На кресле стрелка сидел Таха. Таха сосредоточенно всматривался через прицел на горный хребет, тянущийся параллельно движению колонны. Поза стрелка почему-то вызвала в памяти Лёвки ассоциацию из фильма о капитане Нэмо. Так же внимательно тот обозревал глубины Океана.
       Левка окинул взором ребят. Оказавшись в относительном уюте, если можно назвать уютом отсек с бронированными стенками, бойцы, согревшись, уснули. Кто-то даже похрапывал. Матвеев ощутил, как кровь приливала к лицу. Щеки горели. Все тело охватывала приятная истома. Не было сил сопротивляться сну...
       А вокруг их БТР-а, ползущего в колонне других машин, набирала обороты местная Весна. Это создание природы прекрасно во всех частях света...
       При движении бронемашину постоянно подбрасывало на ухабах колеи. Поэтому сон дробился на малые фрагменты.
       Вот Лёвка увидел себя сидящим на экзамене в школе. Письменный экзамен по литературе - сочинение. Лёвка шел на медаль. Для этого нужно было написать сочинение для комиссии в РОНО. Написать 'как надо'. Написать 'как надо' Лёвка мог. Но тогда бы это противоречило его жизненным принципам. Написать 'как надо' означало для Лёвки - соврать.
       Лёвка написал, как подсказывало ему его видение мира. Книжку 'Как закалялась сталь' Лёвка прочел несколько раз, читая, пытался понять главного героя, как пытался понять Овода, как пытался понять Базарова, как пытался понять Рахметова. Для того, чтобы понять, к примеру, Рахметова, Лёвка спал на досках. Мать сначала пыталась бороться, но Лёвка был непреклонен. Отец поддержал сына.
       Матвеев перед сном сооружал свое 'рахметовское ложе' - диван застилался щитом из досок, прямо на доски натягивалась простынь...Привыкнуть к таким условиям сна было трудно. Болели ребра, постоянно отлеживались ноги, но Лёвка не сдавался. Примерно через месяц организм приспособился к издевательствам хозяина. Лёвка помнит, как однажды ему пришлось ночевать в гостях у друга. Помнить тот сладкий шок, испытанный телом - ощущение мягкой перины...
       Следующим испытанием для бренного тела было увлечение Лёвки восточным исчадием моды - кара тэ. Поселок в ту пору стал центром Всесоюзной ударной комсомольской стройки. Поэтому численность населения увеличилась в сотни раз. Съезжались люди со всего Советского Союза. На поле неподалеку от лёвкиного дома быстро вырос целый городок. Люди жили в вагончиках. Студенческие строительные отряды из Московских университетов. Студенты-иностранцы. Шабашники. Специалисты разных профессий. Невесть откуда в новом клубе объявился тренер по кара тэ. Звали его Женькой. Парень рассказывал, что на стройку был вынужден поехать по комсомольской путевке из Новосибирска, дабы не сесть в тюрьму. Вышло так, что однажды в драке Женька не удержался и применил навыки, применение которых приравнивалось к преступлению.
       Секция действовала полулегально. Вернее, нелегально. Да, о ней что-то слышали в парткоме стройки, но поскольку спортивные секции тогда приветствовались, а проверять досконально было недосуг, то секция просуществовала более года...Занимались в ней в основном местные ребята. Каждый попадал в число занимающихся только по рекомендации. Занятия проходили интересно. Кроме физических упражнений и отработки ударов и ката, много внимания уделялось моральной подготовке. Конечно, это не была философия, конечно, многое делалось по наитию. Но все же что-то было очень вкусное для этих парней во всем этом. Если бросали курить и пить. Если зачарованно вчитывались в добытые переводные заметки о мастерах единоборств. Легенды и мифы пытались примерять к себе. Группа мальчишек в белых кимоно, сшитых матерями или самими мальчишками, бегущая по гравийной обочине дороги, вызывала вначале девичий смех и шуточки. Потом их стали уважать. Хотя бы за то, что они преодолевали это испытание, невзирая на снег или дождь. Изменялся, мужал их характер. А когда на экраны вышел фильм 'Пираты ХХ века', его смотрели по десять раз ради нескольких эпизодов, где главный герой применял кара тэ в борьбе со злодеями...И снова - упор лежа на кентусах, отжимание до изнеможения...и еще пять раз...
       Лёвка очень хотел по окончании школы получить медаль. Хотя бы ради отца и матери. Но все же не смог переступить себя. И вот на следующий день после экзамена завуч зачитывала удачные работы выпускников, сочинения, которые были выдвинуты на соискание медалей. Лёвкиного сочинения среди них не было. По просьбе одноклассников учительница все же прочла сочинение Матвеева...
       'Может ли человек, ни разу не испытавший зубной боли, писать об этой боли? Может ли человек, не перенесший голода и войны, понять тех, кому выпала доля выжить в голодную пору, выжить в войне? Имею ли я право писать о чувствах и мучениях, а это - подвиг, Павки Корчагина, если не испытывал подобного? Нет, не имею я права рассуждать обо всем этом, как того требует тема сочинения, поэтому ограничусь скромным стихотворением:
       Подарите мне, птицы, великое чувство полета,
         Чтобы смог я над собственным чванством и грязью взлететь,
         Чтобы жизнь моя значила в мире вот этом хоть что-то,
         Чтобы мог без оглядки я думать, и спорить, и петь.
      
      
         
         Подарите мне, травы, единство с родимой землею,
         Чтобы смог я воздать за возможность волшебную - жить.
         Познакомь мое сердце, чужбина, с щемящей тоскою,
         Чтобы выбрало сердце, что нужно на свете любить.
      
         
         Подари мне, костер, дым романтики, сказок и свойство
         Собирать наши взгляды магнитом дрожащих огней.
         Подари мне, весна, то знакомое всем беспокойство,
         Что приходит к нам с криком летящих домой журавлей.
      
      
         
         Подари мне, ручей, чистоту и живительность влаги,
         Не позволь мне предательством душу свою замутить.
         Подари же мне, солнце, немного тепла и отваги,
         Чтобы в холод и в сумрак сумел я и греть и светить.
      
      
         
         Подари мне, рассвет, трезвость мыслей и радость от чувства
         Возвращения к жизни реальной из липкого сна...
      
      
         
         Пусть ромашки укроют истерзанный пулями бруствер,
         И не будет сегодня убийств, не начнется война...
      
      
         
         Я подарков себе заказал уже целую гору,
         Только жить не дает мне спокойно наивный вопрос:
         Чтобы хлеб оценить, надо выжить в голодную пору?
         Ну, а как же постигнуть всю цену и горечь всю слез?
         Чтобы жизнь оценить, обязательно надо быть битым?
         Чтобы войны проклясть, должен каждый пройти сквозь войну?
      
      
         
         Ну, а как же с небитыми быть?
         Кто всю жизнь прожил сытым?
         Значит, это не жизнь? Или, все-таки, жизнь?...
         Не пойму...' - за такое сочинение не могли дать медаль. И не дали. Но и не стыдно Лёвке...
       Бронемашину в очередной раз подбросило на ухабе, сон Лёвки прервался... Лёвка открыл глаза. Колонна приближалась к расположению полка. В десанте было жарко. За пределами десанта светило солнце.
       - Надо же, ведь никто не поверит, что мы чуть не сдохли от холода за эти три дня...- ворчали бойцы.
       - Главное, что успели вернуться до моего дня рождения, и самое главное, что ни один из бойцов личного состава восьмой роты даже не простудился! Гвозди бы делать из этих людей! - смеялся Лёвка.
       - Угу, лишь бы при переплавке душа из них не вышла...- кто сказал, Лёвка не понял, может, сам подумал...
       - Блин, а говорят, что другие подразделения тащились внизу, пока мы на той проклятой горке подыхали...
       - Ты веришь этим слухам? Сдается мне, что все мы в одном отсеке десанта тащимся...И что рвануть может в любой момент, поди тогда догадайся, кто тащился, а кто смерти ждал...
      **
    ...Палатки восьмой роты располагались рядом с палатками разведроты. Лёвку с разведчиками Борькой Кузиным и Андрюхой Боровским познакомил Костя Самостров. Лёвка частенько вместе с Костей наведывался к разведчикам. Лёвке нравился дух этой роты, да и вообще с ними было весело. Борька и Андрюха хорошо пели песни, им обычно подпевали все собравшиеся у костра или за столом. С момента своего знакомства с ребятами Матвеев стал с особым вниманием следить за событиями, происходящими и в разведке.
       Вот и в этот день, когда пехота еще зализывала раны, полученные на Шутане, Лёвка прослышал, что разведка была поднята по тревоге...
       Это случилось шестого апреля. По данным, полученным от какого-то источника, в кишлаке Пиршабаз, что располагался в нескольких километрах от полка, была замечена банда. Достоверной ли была информация, судить не рядовым разведчикам. И мы судить не станем. Факт тот, что разведрота была поднята по тревоге. Для стороннего наблюдателя мало чего изменилось в палатках разведчиков. Лишь топот ботинок да учащенное дыхание. Практически без разговоров разведчики бежали к ружейке, располагавшейся на линейке палаток первого батальона. А на углу парка уже появились три БМП-шки, поджидая разведчиков. Редко кто из парней из разведки боялся губы, поскольку рота находилась в постоянной боевой готовности, и по боевому расчету обязана была выдвинуться по тревоге через пятнадцать минут после получения приказа.
      
      ...А Лёвка Матвеев в это самое время сидел за столом, более напоминавшим школьную парту, в библиотеке полка. Выдалось свободное время, и Лёвка посвятил его одному из своих любимых дел. Какое же это наслаждение затеряться среди полок с книгами, брать наугад какую-либо из них, раскрывать страницу с аннотацией или просто случайную страницу и читать, пытаясь угадать, соответствует ли эта книжка твоему настроению...так постепенно погружаясь в бездну содержания книг...Вдруг в череде книг попалась "Цусима". Лёвка открыл книгу на странице, где описывался разгар боя. Описание оторванных рук, ног и голов было настолько натуралистично и физиологично, а скорее всего оно наложилось на картинки из недавней повседневности службы санинструктора, что Лёвке как-то нестерпимо поплохело на душе.
      - Нет, этой книге не место тут. Тут и без этого адреналина хватает...- сказал Лёвка библиотекарше,- симпатичной девушке. Лёвка уже прослужил достаточный срок, чтобы все девушки начали казаться симпатичными...
      - Ну, почему же, это как раз из последних поступлений, говорят, сейчас в Союзе это модно...
      - В Союзе модно, а тут вредно. Ну, я еще покопаюсь, ладно?
      - Да-да, я не спешу...
       Тут в комнату, что была оборудована под библиотеку вошел высокий капитан, и внимание библиотекарши переключилось на него. Они стали оживленно беседовать, поведение парочки очень напоминало флирт...
       Лёвка постепенно успокоился, присел за стол. На столе лежала ручка и стопка листков бумаги.
       "Да, на войне о войне не пишут. А если пишут, то это не есть литература. Так же как настоящий поэт не пишет о зиме зимой,- размышлял Лёвка,- где-то я читал что-то похожее...Почему бы и нет. Вот сейчас начало апреля, выходит, что самое время писать стихи о мае...Тем более, что следуя логике того философа я имею на это полное право: кругом война, апрель...я настоящий поэт, значит, должен писать о любви и о мае..."- едва не рассмеялся своим "великим" размышлениям...
       Поехали...
      - А можно я этот листок вырву из этой тетрадки?- спросил библиотекаршу перед уходом...
      - Нет, нельзя,- библиотекарша была уже не столь приветливой, поскольку Лёвка явно мешал её общению с капитаном,- это журнал регистрации посещений.
      - Тогда дарю это Вам...- Лёвка протянул тетрадку девушке.
       Развернулся и вышел из комнаты.
       В тетрадке на развороте серединного листа корявым Лёвкиным почерком было набросано:
      
      Свиданья кратки...ты права,слова -
      Целебна слякоть бледности тетрадок...
      Перестают на бога уповать
      Мирские пчелы...яд измены сладок...
      Все соты - в свечи...свечи - в сладкий дым.
      А дым отечества все чаще терпче яблок...
      Любви терцет безграньем исполним
      Как грот шиита - камни без огранок...
      Я тут и там встречаю инженю.
      До той поры,пока без меда соты...
      Контаминация Христа и дежавю
      Влечет меня в стан одержимых готов...
      Иуды чмок на Йорика чело
      В оплату примут ангел и кабатчик...
      И кровный путь, забвеньем заметен,
      Камедью проступает на удачу...
      Офелия оставила глоток,
      Он для меня...Другим он стал не нужен.
      Но спас меня иной любви исток,
      Его хранишь ты среди майской стужи...
      Покину грот - он тесен, скучен, сер...
      Но сладок дым - как медом пахнут свечи...
      Прочь бледность слов, искусственность манер,
      Шекспир и май...И каплет мед на плечи...
      
      ...Три "ласточки" разведроты - БМП - уже выезжали через КПП на накатанную колею прохода в минном поле, окружавшем полк. Лёшка Лёвин сидел на последней машине и с любопытством рассматривал два коровьих трупа подорвавшихся на минах животных. Унылая картинка. Лёшка чувствовал себя неловко, поскольку командирская машина была не его. Однако перед выходом ротный приказал Лёшке взять 392-ю рацию и находиться рядом для обеспечения связи во время рейда. Так Лёшка оказался на этой машине. А все его друзья в это время находились на второй бмп-шке. Поступила команда всем разведчикам скрыться в десантные отсеки. Алексей видел, как его друзья стали исчезать в люках едущей впереди бронемашины. При этом, само собой первыми команду выполнили разведчики из молодого пополнения - всего-то два месяца прошло, как они прибыли в полк. Разведчики старших призывов не спешили выполнять приказ, тем более, что командир и не настаивал.
       В левый отсек десанта второй БМП загрузились Андрей Колаев, Вася Григорьев и парень из Белоруссии Мишка Матвеев... В правый отсек спрыгнули Шамиль Гусейнов, Сашка Колегин, и Мишка Конабиевский.
      Пыль, которую поднимала машина, идущая первой, пудрой взлетала в воздух и окутывала идущие следом бмп-шки. Очень быстро на лицах образовалась "пудряная" маска, и все стали похожи на чертиков из преисподней. Лишь глаза горели блеском азарта и зубы белели - остальное сплошная маска из пыли. Пыль забивалась в легкие при дыхании, поэтому многие старались "занюхать" рукавом или воротом, дышали через ткань одежды.
      Пейзаж был не живописным. Серая пыльная долина. Слева вдалеке виднелся горный хребет, справа вдоль высохшего русла в мареве различались небольшие кишлаки. Некоторые из них были сильно разрушены, пустовали. По окраинам кишлаков располагались кладбища. Над могилами торчали шесты. Некоторые с флагами, другие - без. Дорога была ухабистой, её почти не было, лишь наметки-следы когда-то прошедшего тут транспорта.. Поперек движения от хребтов к руслу реки тянулись частые неглубокие балки, поэтому трафик был похож на непрерывные подъемы-спуски, переходящие друг в друга. Это укачивало и очень утомляло.
       До кишлака оставалась еще добрая половина пути, пока ничто не предвещало беды.
      Вдруг Лёшка увидел, как шедшая перед машиной ротного, его родная бмп-шка подскочила вверх, сразу же за этим её понесло вправо. Оставшиеся на броне разведчики посыпались с брони как семечки. Ребята подлетели в воздух и упали на землю. Кто куда, кому, как повезло. Все случилось неожиданно и мгновенно. Никто ничего не сообразил. Стас Чувилка, который находился на ребристой поверхности брони перед башней, во время взрыва оказался под стволом пушки. Подброшенный взрывом, он ударился головой о ствол и потерял сознание. (Впоследствии Стас долго пробудет в госпитале в Кабуле, вернется в роту через несколько месяцев, останется заикой).
      Лёшка с ужасом наблюдал, как невидимая сила мощной пригоршней подхватила друзей, всех разом, и подбросила в воздух. Шок охватил наблюдавших за этой картиной. Но беда не приходит одна. Машина, подлетев в воздух после первого подрыва, рухнула вправо. И тут же прозвучал второй взрыв. Таким образом БМП подорвалась дважды с интервалом в несколько секунд...
       Лёшка и те, кто был с ним рядом быстро спрыгнули с БМП-2 и побежали к подорвавшейся машине. Часть разведчиков заняла оборону, выдвинувшись по периметру, на случай засады. Остальные стали оказывать помощь. Лёшка услышал, как приданный роте офицер-арткорректировщик крикнул, чтобы подходили аккуратно к месту подрыва, возможно минирование противопехотными минами места вокруг фугаса.
      Лёшка запомнил этот практический урок, подтверждавший то, чему учил их в учебке ротный.
       Вот так вспоминает этот случай Левин Алексей через много лет:
      "Это был для моего призыва первый выезд по тревоге и первый подрыв, к сожалению не последний у меня на глазах. А вот для двоих моих друзей этот первый выезд к сожалению оказался последним. Открыв десантные люки, картина конечно же была ужасной. У Колаева Андрея одна нога была оторвана, а другая держалась только на кожице и при выносе его из десанта имела несвойственную ноге форму. Старослужащий Салмин не растерялся и сразу перетянул жгутом то, что осталось, возле самого паха. Андрей вроде пришёл в себя.
      Периодически пытался вставать, но ребята его придерживали и говорили ему, что бы не вставал, во избежании потери крови.
       Кто- то сказал, что это предсмертная агония. Не знаю, слышал ли он нас в это время или нет. Но его стоны и что- то похожее на членораздельные звуки нашего алфавита, становились всё тише и тише. Было ощущение, как будто он хотел, нам что-то сказать. У него, то пропадало сознание, то как будто проснувшийся от страшного сна, старался вскочить и бежать. Позже врачи нам сказали, что травмы внутренних органов были несовместимые с жизнью. У него оторвались почки, лопнул мочевой пузырь и тд. Андрей попал в ДРА и в нашу роту за 2-3 недели до этого события в качестве мед. брата. У них в Союзе был выпуск санитаров. После этого подрыва, у нас долго не было медика. Да и никто не горел желанием пойти в разведку."...
       ...Лёвке до перехода в разведроту оставалось четыре месяца...Позже они не раз оказывались с Лёшкой Лёвиным по прозвищу Батя в одном отсеке десанта...