Сивиль

Все когда-то да заканчивается. Срок годности, если приглядеться, можно найти и у мечты. Я стараюсь думать об этом, когда отхожу ко сну, так спится крепче и с утра не мучает чувство вины. Но перед этим, я подхожу к окну, чтобы задернуть шторы и вижу на улице, в свете фонарей и фар бегущих мимо автомобилей — ее. Она стоит через дорогу, с одноразовым стаканчиком кофе в руке и смотрит на мое окно.

Сивиль стоит под моими окнами уже где-то месяц. Не каждый день, но дней пять в неделю точно. Она ничего при этом не делает, не улыбается, не машет рукой, когда видит меня в окне. Она отпивает из одноразового стаканчика и терпеливо ждет. Сложно представить, что ей нечем больше заняться, кроме как стоять под моими окнами, но именно это она и делает. В это трудно поверить.

Сивиль выше меня ростом на голову, у нее короткие темные волосы, всегда аккуратно уложенные. Черты лица заостренные, решительные. Цвет глаз не знаю, не обратил внимания. Я всего-то один раз на нее мог как следует посмотреть, но как-то упустил возможность. Да и неинтересно мне, какого цвета у нее глаза.

Сивиль носит длинные платья и от этого не слишком вписывается в общую картину современного города. Женщины сейчас почему-то не особо любят носить платья.
 
Сегодня, я задерживаюсь перед окном. Она внимательно смотрит на меня, делая очередной глоток. Тяжелый взгляд, полный терпеливого ожидания. Сдается мне, даже если пойдет дождь, она будет стоять там. Даже если после дождя случится ураган, а за ним снежная буря, она все равно будет стоять там.

Сивиль появляется только ближе к вечеру. По утрам на улице пусто. Только возвращаясь домой я вижу, что вон она стоит — через дорогу. Иногда она замечает меня, иногда нет. Если замечает, то ничего не меняется, она не двигается с места.

Гремит гром и по стеклу принимаются стучать первые — робкие капли дождя. Выглядываю наружу. Чертыхаюсь и сбрасываю ей ключи от квартиры.


Глава 1.

Все когда-то да заканчивается. Срок годности, если приглядеться, можно найти и у мечты. У моих он истек давно. Я попытался, было, порыться в себе и найти новые, но таковых не нашлось. Тогда, я испугался и запаниковал, потому что вдруг подумалось, что раз нет мечты, то и пользы никакой от меня нет.

Но потом, я решил все хорошенько обмозговать и понял, что, на самом-то деле, от меня никакой пользы никогда и не было. И, откровенно говоря, трудно найти среди людей, которых я знаю хоть одного, который был бы полезнее бронхита. Я понял это где-то за второй пинтой пива. Я говорю «пинта» потому что сейчас модно использовать в разговоре слова какого угодно языка, кроме своего родного.

Обрадовавшись своему откровению, я заказал еще пол-пинты, и решил закончить мысль. И как-то так у меня в тот вечер вышло, что человек без мечты не намного бесполезнее человека с мечтой, а то и полезнее, потому что мечтает каждый, прежде всего о том, чтобы себе было славно. Вот взять священника — батюшку Микаэля (без шуток, его так и зовут, он мне как-то свой паспорт показывал, в этом городе, чем больше людей знаешь, тем меньше удивляешься). Микаэль каждый день молится о том, чтобы его паства делала больше пожертвований церкви и в проповедях своих он тоже об этом намекать не забывает. Добрым христианином хочется быть каждому, особенно всем этим старухам, что в церковь ходят с двойным рвением, потому что все грехи свои прошлые и настоящие хотят замолить напоследок.  Это притом, что многие знают, что добрую половину пожертвований батюшка в свой карман забирает, на свои ежедневные нужды. А карман у него большой, потому что в Бога Микаэль уже давно не верит, зато верит в бурбон. О нем и мечтает. Вот и получается, что тот, кто не мечтает, может даже и лучше в сто раз.

После этого прошел и страх и паника. Я заплатил Элаю по счету и ушел домой, на небе уже давно зажглись звезды и за облаками маячила Луна. Та ночь мне показалась особо спокойной.


Глава 2.

В долгосрочных отношениях с жизнью, лучше ни во что не вмешиваться. Это я успел понять давно. Если не хочешь лишних проблем, не связывайся ни с кем. Политика невмешательства это лучшая долгосрочная тактика для жизни. Если тебя не заметят — ты дольше проживешь. На день, месяц или несколько лет, это уже не так важно. Важно, что дольше.

Если Бог существует, то вопрос функционирования этого мира ложится на него. Ведь это логично, если он создал этот мир, пусть он и занимается вопросами его правильного функционирования. Другое поведение было бы безответственно, так? А Бог ведь по определению не может быть безответственным. Я могу попробовать как-нибудь спросить об этом у Микаэля. Уверен, он оскорбится.

Ну, или хорошо — нет никакого Бога. Ответственность лежит на нас самих. Но ведь и в этом случае я тут ни при чем. Всегда ведь найдется какой-нибудь неудовлетворенный жизнью человек, желающий нести добро. Главным образом потому, что с чувством собственного достоинства у него неполадки или родители в детстве не проявляли должного внимания. Ему хочется, он пусть и берет на себя ответственность. Я механиком окружающей действительности работать не вызывался.


Глава 3.

Если ходишь достаточно часто в один и тот же бар, рано или поздно обрастаешь друзьями. Не такими, которым можно всегда позвонить и рассказать, что тебе такое приснилось, что сегодня ночью ты — здоровый тридцатилетний мужик проснулся в слезах. Скорее такими, каких всегда знаешь где найти.

Да и с подарками по праздникам особо париться не нужно. Джим, у тебя сегодня день рождения? Дай-ка я тебя угощу джином с каким-нибудь дешевым вермутом!

Я еще не рассказал, но наш бар называется «У Чикоте» — такой себе реверанс хозяина бара Хемингуэю. Здесь не бывает ни большого количества народа, ни уюта, ни хорошей дорогой выпивки, разве что публика приятная. Элай, наверное, давая бару название, думал, что и популярность, на пару с любовью публики бар обретет ту же. На деле, никто никого предателем считать не будет, если тот решит сменить обстановку. В баре Элая остаются только те, кому компания и разговоры чуть важнее выпивки и атмосферы, да еще и чудаки всякие. Ну, а мне еще и до дома недалеко идти.

Если бы вы, вдруг, захотели присоединиться к веселью, зайдя внутрь после четырех, вы бы точно увидели пятерых постоянных клиентов и самого Элая.

Первым вы бы конечно заметили батюшку Микаэля, он самый громкий. Он любит возмущаться и возмущается он по любому поводу: политика, молодежь, количество пожертвований, автомобильные сигнализации, пузырьки в пиве, стряпня в закусочных. С ним можно спорить на любую тему, от грязных махинаций мэра города, до квантовой механики, у него найдутся аргументы на любую тему. Вопреки тому, как вы его сейчас представили, скажу, что он худощавый, среднего роста, с мешками под глазами и желтоватым оттенком лица. Это, кажется, означает, что у него что-то то ли с печенью, то ли с почками.

У Микаэля есть одна интересная черта, он терпеть не может атеистов. Кажется, он думает, что из всех окружающих только он имеет право считать, что Бога нет, потому что связан с религией. В противном случае, это все равно, что доказывать теорему Гаусса ничего не понимая в электродинамике. Он ничего, главное перетерпеть первый час знакомства, потому что спорить с новичками он любит невероятно.

Рядом с Микаэлем, с большой долей вероятности, будет сидеть Вольфганг. «Вольфганг» это прозвище, он, вроде как, был единственным постоянным посетителем бара с нормальным именем, поэтому мы придумали ему кличку. Иначе его тут уже никто не называет и я слышал, будто он даже жену дома попросил его так звать. Жена поинтересовалась все ли у него дома и они не разговаривали неделю. Всю эту неделю он практически не выходил из «Чикоте», даже спал здесь, я слышал, что для таких случаев у Элая есть запасная комната с кроватью.

Ссора, кстати, закончилась боевой ничьей. Через неделю он вернулся домой, его встретила жена, убедилась, что с ним все в порядке (жив, цел, передвигается самостоятельно), взяла уже собранные чемоданы и сама пропала куда-то на неделю.

Вольфганг единственный, кто еще верит, что Микаэля можно переспорить и пытается это сделать. Для этого он избрал свою собственную тактику. Он сидит, внимательно слушает и кивает. Время от времени, ему кажется, что он нашел противоречие в словах Микаэля и он принимается это доказывать. Разумеется, у него ничего не выходит.

Вообще говоря, он славный малый, только все время как будто увлечен какой-то мыслью. Я слышал, что он умеет играть на трубе, но слышал мельком и от кого-то другого, поэтому может это и неправда. На жизнь он зарабатывает азартными играми: казино, тотализатор, все дела.
Элай всегда старается быть неподалеку от них — Микаэля и Вольфганга. Во-первых, потому что он бармен, а во-вторых, ему до ужаса нравится слушать эти их споры. У него черные курчавые волосы. Длинные, до плеч. И еще квадратный подбородок. Ну, такой волевой подбородок, как у главных персонажей героических фильмов.

Элай по совместительству еще и хозяин этого заведения, но я об этом уже говорил. Бар принадлежит ему уже около пятнадцати лет. Он как-то сказал, что покупал бар, считая, что это единственный законный и легкий способ разбогатеть. Но что-то я не видел, чтобы у него особо водились деньги, несмотря на то, что у «Чикоте» денег мы просаживаем порядочно.
Он рассказывает, что приехал в наш город с частью, отслужил положенный срок, демобилизовался, узнал, что у него умер кто-то из родственников, быстро смотался домой, получил кусочек наследства и сразу вернулся сюда, чтобы купить бар. Ни жены, ни девушки у него нет. Сначала, помню, говорили, будто ему нравятся мальчики, но с ними его тоже не видели. Мы пришли к выводу, что он импотент и больше об этом не разговаривали. Мало ли у кого из нас какие проблемы.

Поль — наш утонченный джентльмен. На самом деле его зовут «Павел», но он с самого первого дня просит называть его Полем. У каждого свои заскоки. Он носит дурацкую бородку, курит через мундштук как паровоз, и крайне обходителен с женщинами. Вероятно именно то, что он крайне обходителен с женщинами помогает ему половину дня просиживать в баре, а вторую половину дня не работать. Его обеспечивает его жена. Она, кажется, работает бухгалтером и раз в неделю дает Полю денег. Наверное с ней он особо обходителен.

Поль любит разговаривать об автомобилях. Когда речь заходит о технических характеристиках какой-то последней марки автомобиля, конкуренцию ему может составить только Микаэль, но я уверен, что он импровизирует.

В то время, когда Поль не говорит о машинах, с ним можно поговорить о женщинах, он может многое прояснить, но объясняет все с настолько по-идиотски снисходительной улыбкой, что желание спрашивать отпадает сразу и надолго.

Если он не говорит о женщинах и автомобилях, он либо пьет, либо заказывает выпить. Но он не то чтобы такой уж пьянчуга. Пьет он всегда медленно и маленькими глотками. И исключительно ликеры.

Я до сих пор ничего не сказал о возрасте только потому, что мы все приблизительно одногодки. Ну, может Элай постарше остальных. Это, разумеется, если не считать Иону. Он старше всех нас, ему что-то около шестидесяти, и, в некотором роде, устроился лучше других.
Свои работы за жизнь он уже отработал. Работал и грузчиком, и уборщиком, и посуду мыл. Женился где-то в промежутке, стал отцом двойни. Сейчас живет на пенсию, да дети деньги кладут на его банковский счет. Правда, опять-таки, где-то в промежутке потерял жену, умерла от чего-то, а спрашивать — от чего, ни у кого из нас язык не поворачивается.

Дети его раз в месяц-два навещают — радуется он до ужаса. Дня три от него ни о чем другом, кроме как о детишках и не услышишь. В остальное время, как мне думается, одиноко ему, а пообщаться не с кем, вот и начал ходить к «Чикоте».

Начитанный, зараза, иногда говорить начнет, и не поймешь, то ли цитирует, то ли сам только что придумал. Надо бы ему с батюшкой про литературу поспорить. То-то был бы номер.
Пьет он порядочно, правда в основном пиво.

И уже потом, если вы как следует присмотритесь, у дальнего края барной стойки вы увидите меня.


Глава 4.

Будьте готовы — рассказывать тут особо нечего.

Дело в том, что сначала я родился. Потом, пошел в садик, после садика — в школу. Школу закончил без всяких знаков отличия и вряд ли меня запомнил хоть один преподаватель, потому что я рано просек, что высовываться нужно как можно меньше.

Потом, университет за родительские деньги. Четыре года на никому не нужном факультете. Степень бакалавра. Потом магистратура.

Работа. Потом еще одна, потом другая. Ничего интересного. Ни одна из работ не повлияла на меня так, чтобы можно было оглянуться и сказать: «да-а, она сделала из меня человека/мужчину/личность».

Работа нужна человеку не для того, чтобы расти над собой (если вы так думаете — пропаганда работодателей работает на славу), а только ради одной крайне простой и совсем не поэтичной цели — заработать деньги на жизнь. И относиться к работе нужно соответствующим образом.

У меня были женщины — если задуматься и посчитать, около пятнадцати. Ни с одной из них не было отношений дольше полугода. Не срослось, но это ничего, потому что в эти пятнадцать женщин я не включил случайные связи.

Я не читаю книг, моя начитанность не выходит за рамки школьной и университетской программы.

У меня нет компьютера, я не смотрю телевизор и у меня, как бы вас это ни удивило, нет и никогда не было хобби. Зато есть радио, я люблю рок-музыку. Преимущественно старую и англоязычную.

Иногда я кормлю голубей в парках.

Вот и весь я.


Глава 5.

Ладно, что-то я все пишу и пишу, а яснее от этого моя история не становится.

Был четверг, — как вам? Вроде хорошее начало для главы, в которой я расскажу вам про Сивиль.
Был четверг. Поздний вечер. Я засиделся в баре за разговорами с Микаэлем. Я даже помню, что мы говорили о конце света. Я считал, что люди говорят о конце света потому, что им хочется верить в то, что не только они, но и окружающий мир — смертен.

Иона поддакивал и, время от времени, цитировал то Данте, то какие-то катрены Нострадамуса и был собой очень доволен.

Микаэль же считал, что человечество каждые десять лет ждет конца света только и исключительно из-за проповедников. Проповедников, которые вещают из телевизоров, из интернетов, из радио, с улиц, из благостно настроенных родных и близких. Проповедников хлебом не корми, дай обвинить человечество в порочности, в грехе обвинить, в нежелании покаяться. Потом, они обычно добавляют, что за свои прегрешения человечество должно получить по заслугам: хватит убивать бедных животных и есть их мясо — человек за это заплатит; хватит отбирать у животных шерсть  и вырубать леса на бумагу — человек за это заплатит; хватит загрязнять природу, созданную Богом — человек за это заплатит.
Вот человек и сидит и ждет, когда же он за это все платить-то будет.

Дверь в «Чикоте» распахнулась и в бар вошла женщина. Выше меня ростом на голову, у нее были  короткие темные волосы, аккуратно уложенные. Черты лица заостренные, решительные. Цвет глаз не знаю, не обратил внимания. Она — в тишине, — потому что все замолкли, прошла до барной стойки и попросила у Элая чего-нибудь покрепче. Наша компания одобрительно зажужжала и хозяин налил даме джина.

Сказать, что она была привлекательна, означало бы приуменьшить ее красоту. Но это, сами понимаете, мое субъективное мнение, никакими другими мнениями не подкрепленное.
Красива она была не так, как все эти женщины на рекламных щитах, и не как богатые бабенки, которые бесятся с жиру и хотят выглядеть лучше чем... ну, они же сами, только день назад.
Ее красота была в скромности и какой-то обыденной усталости. Ее лицо было красиво, но она не выставляла его напоказ, даже, кажется, прятала в волосах. Волосы не крашенные. Одежда не вульгарно-откровенная, а подчеркнуто элегантная. Как же я соскучился по таким женщинам в этом городе. Она была уставшей и не скрывала этого. Эта усталость в конце дня в баре с незнакомыми мужчинами тоже располагала.

Минут сорок она сидела в «Чикоте», пила джин и молчала. Каждый из нас попробовал заговорить с ней, но она отвечала на вопросы коротко, с неохотой, поэтому вскоре мы перестали обращать на нее внимание.

Когда Поль завел с Микаэлем длинный и, как всегда, ни к чему не ведущий спор о преимуществах спортивных автомобилей, она встала.

— Вы проводите меня до дома? — спросила она у меня и в баре стало очень тихо.

Я переглянулся с остальными, подмигнул и спросил:

— До моего или до вашего, мадам?

Но она молчала и пристально смотрела мне в глаза.

Прокашлявшись, я согласился. Она взяла меня под руку, у меня перехватило дыхание и прежде чем кто-то из ребят успел что-то сказать по этому поводу — мы вышли на улицу. Там она и представилась.

Как вы уже, наверное, догадались, звали ее Сивиль.

Некоторое время мы с Сивиль шли молча. Темные улицы, тишина, мигающие фонари, все дела. А потом, она как-то неожиданно повернулась ко мне, внимательно посмотрела на мое лицо и мы заговорили.

— Вы верите в судьбу?
— В судьбу?
— В предопределенность.
— Пожалуй.
— Почему вы в нее верите?
— Ну, у нас с Микаэлем как-то был спор. Это тот мужчина, который сидел рядом с вами, страстно любит спорить. Так вот, после долгого спора мы пришли с ним к выводу, что каждый человек сам по себе крайне маловероятен. То есть... вот смотрите, чтобы получились именно вы, нужно чтобы какое-то количество лет назад до яйцеклетки вашей матери добежал вполне конкретный сперматозоид. Потом, нужно, чтобы мама вас выносила, чтобы не было выкидыша. То, что мы с вами разговариваем, означает, что у вас есть все необходимые прививки и вы не умерли до сих пор от какого-нибудь несчастного случая. Получается, чем старше человек, тем невероятнее его существование. А случайная встреча двух человек, невозможных с точки зрения... ээ, статистики — вообще сносит крышу. Понимать, что все это так и не верить в судьбу было бы сложно.
— Это хорошо, что вы верите в судьбу, потому что тем проще мне будет сказать вам, что вы обязаны умереть.

Я застыл на месте.

— Да ладно вам удивляться. Вы всю жизнь жили никак. Никого не трогали, никому не помогали, никому не мешали. Бабушек через дорогу не переводили, мест женщинам в общественном транспорте не уступали, молодым мамам с колясками не помогали. Гениальных романов, картин, композиций не писали. Вы в своей жизни не сделали ровным счетом ничего. И вам в этом никто не мешал, никто не втягивал в активное участие в жизни, теперь настало время платить по счетам, вот и все. А вы как думали? В судьбу вы верите, в свою невероятность тоже, понятно, что вам хочется считать, что вы единственный и неповторимый, но на самом деле это не так. Вы ничего не делаете, вы не создаете, не уничтожаете. Женщины, которые у вас были — уже вас не помнят. Одноклассники, преподаватели, однокурсники вас забыли почти мгновенно. Вас не за что помнить. И таких как вы миллионы. Не думали же вы, что так будет продолжаться вечно. За все нужно платить. Вы обязаны умереть.
— Кто вы?

Она устало вздохнула.

— У вас уникальная возможность стать полезным. Умереть, чтобы спасти жизнь человеку, который создаст нечто невероятное. Прекрасное. Спасти его жизнь, но пожертвовать собой. — Вам это необходимо.
— Для чего? Для чего это мне необходимо? Чтобы... чтобы в рай попасть?
— Да нет никакого для вас рая.
— Почему нет. Как нет? Только из-за того, что я делал всю жизнь то, что мне нравилось?
— Рая нет не для вас лично, а для людей в принципе. Вы обязаны...
— Ничего я никому не обязан! Зачем мне, в таком случае, жертвовать своей жизнью?
— Не знаю. Может, чтобы хоть раз в жизни сделать что-то полезное?
— Идите к черту!

Она закатила глаза и шумно выдохнула. Там мы и расстались. Она пошла дальше, а я постоял немного под моргающим фонарем, хотел, было, вернуться в «Чикоте», но пошел домой. Купил по дороге бутылку рома и напился вдрызг.

С тех пор она и стала появляться под моими окнами. Со своим одноразовым стаканчиком кофе и терпеливым взглядом. Черт бы ее побрал.


Глава 6.

Сивиль сидела у меня в гостиной. Промокшая. Я принес ей полотенце и стакан с хинной водкой. Она сделала небольшой глоток.

— Сивиль, объясните мне, почему я? Почему не любой из моих товарищей по барной стойке?
— Потому что они в жизни что-то сделали. А вы — нет.
— Что-то я не заметил в них великих творцов или добродетелей.
— Зачем сразу «великих»? Достаточно просто принимать участие в окружающей жизни. Взаимодействовать с людьми. Добрый взгляд, сочувствующая фраза, какая-то простецкая помощь, или, напротив, едкий комментарий, чей-то сломанный нос — и вы уже живете и взаимодействуете. Не нужно быть великим, достаточно просто быть. А вы живете вне системы.
— Сивиль, кто вы?

Она усмехнулась.

— Я — кто угодно. Решайте сами.
— Что будет, если я откажусь?
— Ничего, вы все равно умрете. Умрете немногим позже, но уже бесцельно. Никому не поможете, никого не спасете.
— Мне... вы можете рассказать мне про того человека, который... ну.
— Могу. Это юноша. Ему через неделю исполнится четырнадцать лет. Он до ужаса наивный и доверчивый. У него не слишком хорошие отношения с родителями и он мечтает стать композитором. Но композитором он не станет. Он станет биологом. Крупных открытий он не сделает, но напишет несколько совершенно потрясающих около-философских статей о единых принципах морали, свойственных всему животному миру. Одна из статей вдохновит разочаровавшуюся в жизни женщину — политика, которая позовет его (в то время уже сорокалетнего мужчину) работать в некую полуофициальную государственную организацию. Вместе они будут пытаться изменить мир к лучшему и даже добьются некоторых результатов.  Но без вас это будет невозможно. Его убьют. Но, если вы там окажетесь первым...
— ...мне страшно, Сивиль. Не умирать страшно. Мне страшно, что обо мне никто ничего никогда не узнает. Это так странно. Но я хочу оставить что-то после себя.
— Его жизни недостаточно?
— Выходит, что нет. Мне нужно что-то, что можно пощупать. Физическое доказательство того, что после меня что-то останется.
— Напишите рассказ.

Мы молчали. Она смотрела в окно, я смотрел на нее. Зеленые. У нее зеленые глаза. Я налил ей еще хинной. Не забыл и про себя. Мы молчали.

— Сивиль, как я узнаю когда?
— Я приду за вами.
— Скоро?

Она пожала плечами. Я отпил из стакана, поставил его на стол и, сделав глубокий вдох, подошел к ней. Я наклонился и поцеловал ее в губы. Сивиль не сопротивлялась. Ее губы разомкнулись и кончик ее языка коснулся моего. Я запустил пальцы в ее волосы и принялся целовать ее длинную шею. Сивиль сидела в кресле, я стоял перед ней на коленях. Она сняла с меня рубашку, я стянул с нее платье. Жаркая, она обняла меня.


Глава 7.

Все когда-то да заканчивается. Срок годности, если приглядеться, можно найти и у мечты. Я не стал другим человеком, глупо было это утверждать. Я не стал больше интересоваться миром, который меня окружает. Такой уж я человек. Зато я, как видите, решил написать о себе напоследок. Это, конечно, не великое произведение, вряд ли оно сохранится в веках, но если есть хоть небольшая доля вероятности — лучше уж я попробую. Было бы очень печально уходить из этого мира, не оставив за собой ничего.

Я всюду таскаю с собой эту тетрадь, потому что не знаю, когда все закончится и хочу успеть побольше сюда написать. Только вот не пишется сюда больше ничего.

С того момента, когда Сивиль пила хинную водку у меня в квартире прошло две недели. Я думал, что все случиться куда быстрее и теперь, чем дольше ничего не происходит, тем больше мне страшно. На бумаге «мне страшно» выглядит не так жалко, как прозвучало бы, скажи я это.

Я сейчас сижу в «Чикоте», пишу, зачеркиваю, переписываю, а Вольфганг с Ионой смеются надо мной. Микаэль в мою защиту пытается рассказывать истории про писателей, которые начали писать поздно. Элай шутит, что, если я стану известным писателем, может я выкуплю у него бар. Я ухмыляюсь. На улице вот-вот зажгутся фонари.

Я слышу скрип петлиц и снова в баре становится тихо. В дверях стоит Сивиль. Внимательно смотрит на меня. Пора.

Только вы, это самое, не забывайте обо мне, ладно?