На скалах

 Скалы

Можно ли влюбиться в женскую ногу? Даже не в ногу целиком, а в маленький кусочек ноги, едва различимый в августовскую предрассветную пору в просвете не до конца застёгнутой молнии моей старенькой палатки. Оказывается можно. Причём не просто влюбиться, а влюбиться беззаветно и самозабвенно. С готовностью к подвигам и самопожертвованию. С готовностью идти в огонь и воду… и даже в ЗАГС.  Нет, нет!! Вы не подумайте! Это не было банальным физическим позывом. Это было самое  платоническое, самое чистое чувство, от которого щемит сердце и перехватывает дыхание…

Я – натура романтическая, с богатым воображением. Настолько богатым, что оно уже могло бы заниматься благотворительной деятельностью. Правда, не могу сказать, что я всем в себе доволен, скорее даже наоборот. В обыденной жизни мне часто бывает противно от собственной серости и неприспособленности. Но натура берёт своё. Моё существо - какая-то таинственная сердцевинка, постоянно восстаёт против однообразия будней, и тогда что-то переворачивается задом наперёд в моей голове, а мир вокруг в ту же секунду расцвечивается и раскрашивается моей неуёмной фантазией, изменяясь при этом до неузнаваемости. В моём новом мире я уже не обыватель, я герой, я – персонаж. Будь то Терминатор или Винни Пух – неважно! Я живу, горю и совершаю от их лица прекрасные глупости. А, возможно, даже и умности тоже. (У меня пока что не было времени, да и желания, рассмотреть интеллектуальную подоплеку собственных поступков).
Плюс ко всему: у меня есть друг Сергей, который, будучи человеком простым и бесхитростным, просто тащится от моих «задвигов».
- Ну, ты даёшь!!!- говорит Серёга и хлопает меня по плечу так, что я стукаюсь носом об свои же коленки. И я счастлив, что у меня есть такой друг. Во-первых, это приятно, а во-вторых, полезно, так как, если я начинаю слишком уж зарываться, всегда есть, кому вернуть меня на землю. Сколько раз мне начинали бить морду… но ни разу не смогли закончить это неблаговидное начинание – всегда появлялся Серёга, и показывал врагам, за что он получил звание КМС по боксу. Служители закона удовлетворённо вынимали купюру, заботливо вложенную Сергеем в мои документы, и снисходительно не замечали, что, будучи в данный момент Джеймсом Бондом, я прыгал по крышам ларьков и раскачивался на вывесках магазинов. Да и в магазине, когда, чувствуя себя Рокфеллером, я начинал слишком активно складывать покупки в свою тележку, Серёга умудрялся незаметно для меня вытащить перед кассой большую их часть, чем спасал от бесполезной гибели  добрую половину моей заработной платы. Вот такой у меня друг. Есть, правда, один неприятный моментик, порой омрачающий нашу замечательную дружбу. Из огромного числа окружающих нас особей женского пола мы всегда выбираем  одну и ту же девушку, а девушка, в свою очередь, почему-то всегда выбирает Серёгу…
Так же вышло и в этот раз. Мой друг – человек увлекающийся. Он перепробовал уже почти все виды экстремального спорта. Он пулей слетал с Эльбруса на горных лыжах. Он выбрасывался из вертолёта и, дёрнув за кольцо, парил над Ладогой. Он с одинаковой лёгкостью укротил лошадь, BMX и спортивный мотоцикл. И так далее. Так вот, уже несколько лет Серёга был погружен в науку о завоевании горных вершин. Он проработал теоретическую часть и закупил всё необходимое снаряжение. Он неделями пропадал на скалодроме и в спортзале, где занимались скалолазы. Он определённо достиг успехов. И вот, однажды, когда Сергей взахлёб рассказывал мне о своём увлечении, я  услышал, как  среди незнакомых мне альпинистских терминов проскользнуло загадочное словосочетание Машка-с-майкой. С тех пор частота упоминания этого фразеологизма неуклонно росла. А вскоре, истории о Машке-с-майкой стали фактически единственным, что Серёга рассказывал мне  про свои спортивные подвиги. Как оказалось, Машка и Майка - это два совершенно разных человека, у которых нет ничего общего… кроме родителей. Машка - это светловолосая красавица с туманным рассредоточенным взглядом. Она витает в облаках и делает глупости. Причём с таким шармом, что ничего другого от неё даже и не хочется ожидать. Она тонкая, хрупкая и женственная. Её утончённый вкус присутствует во всём, что её окружает: в одежде, в интерьере и даже во взгляде почти круглых небесно-голубых глаз.  Майка же - это гибрид воли,  силы и силы воли. Человек, из всего необходимого женщинам набора примет, имеющий только имя. Да и то неизвестно: имя это или прозвище, возникшее из-за приверженности Майки к длинным мужским футболкам, нарочито доминирующим в её гардеробе. Зато из всех знакомых Серёге скалолазов, она единственная была по-настоящему увлечена этим тяжёлым спортом. Поэтому Сергей очень уважал Майку.  И даже (что для него нонсенс) признавал её успехи более значительными, чем свои собственные. Сестра же её Мария, как и остальные члены группы, была скорее статистом в альпинизме и не имела по поводу гор никаких серьёзных планов…
Когда Сергей пригласил меня в культпоход по злачным местам с участием Машки-с-Майкой, и я впервые увидел их воочию, мне показалось, что мы уже сто лет знакомы - так много я был о них наслышан. Машка-с-Майкой вместе скорее были похожи на странную семейную пару, чем на сестёр. Мария в кожаном полупальто и затемнённых очках и Майя в толстовке с надписью ROCK’N’ROLL на спине, в вязаной шапочке и с кольцом в носу выбрались из такси и направились в нашу сторону. Майя шла чуть впереди. Она выглядела прямой и решительной. Держа сестру под локоток левой рукой, правую она протянула мне  и представила себя. И сестру заодно представила тоже.
- Майка!- бархатистым, слегка хрипловатым, но не лишённым приятности голосом произнёс спортивный кумир моего друга и крепко пожал мою руку. – А это Маша, – добавил кумир и ткнул в сестру указательным пальцем.
Машка звонко хохотнула и отпихнула сестру в сторону. На что та улыбнулась и отпустила её локоть. От хрустального Машиного смеха я полностью потерял самообладание и уже был почти готов вручить ей руку, сердце и почти все остальные части моего тела. Сергей же представлять меня не торопился, поэтому я шагнул вперёд и начал…
- Добрый вечер, милые дамы, меня зовут Александр, и я буду сопровождать вас в нашем необыкновенном путешествии по реке времени,  до тех пор, пока не иссякнет поток красноречия, и не остынет моё гулко бьющееся сердце, или пока вы не отвергнете мою истосковавшуюся в ваше отсутствие одинокую ду…
- Всё Саня иссякни, - перебил меня товарищ. – Смотри, девчонки зевают уже!
Все захихикали, и поэтому я решил на него не обижаться. А дальше мы отправились культурно проводить время в кинотеатре, а потом в кафе. Я изрыгал из себя море шуток и анекдотов, валял дурака и краем глаза посматривал на Машку, которая вне всяких сомнений была увлечена моим другом, ежеминутно окатывая его волнами нежности, изливающимися из глубины широко распахнутых глаз.
В полдвенадцатого ночи Сергей с Машей уселись в такси и умчались в неизвестном направлении, оправдывая свой поступок тем, что «пора спать», но при этом, не уточняя кому и с кем. Они поедали друг друга столь сладострастными взглядами, что мне пришлось их отпустить без дополнительных объяснений. Я же отправился провожать Майку, которой захотелось прогуляться.

Тучи сгущались надо мной. Злой волшебник Сергиус Обманутис  лишил меня моих чар и изуродовал мою внешность. Не одно из моих заклинаний не подействовало. Теперь я без сил и вдохновений бреду посреди промозглого апреля по берегу  реки облачённой в бездушный гранит, а рядом шагает приставленный ко мне в охрану истукан. Одиночество душит меня в своих не знающих жалости объятиях. Но в сердце моём ещё живут волшебные силы. Я вспоминаю самое древнее заклинание, спрятанное за тринадцатой извилиной в моем измождённом тоской сознании, и скручиваю в разрушительный смерч все разрывающие меня эмоции. Смерч вырывается из меня диким воплем загнанного зверя, я вскакиваю на парапет и … срываю с себя спутывающие мою волю заклинания. Гневный клич восставшего из небытия чародея - вот что теперь мой голос. Ты не удержишь меня, хранитель каменной холодности!!! – взываю я к своему стражнику, воздев в небеса широко разведённые руки.
 
- А ты прикольный! – говорит стражник. Каменная маска падает с его лица и разбивается о мостовую...
Майка смотрит на меня так же, как Серёга. Она предупреждает меня о том, что в апреле с парапета лучше слезать в сторону тротуара, а не в воду, к которой я обращал свои пламенные речи. Я, немного поникший, но не побеждённый сползаю с парапета и шагаю дальше. А Майка приглашает меня поехать с ними на летние скальные сборы, которые проводятся ежегодно в Карелии на берегу лесного озера. Я слушаю через слово, киваю и думаю о Машке. И Серёге. И злюсь…
Так мы дошли до Машки-с-Майкиного дома. Меня не оставляла надежда на то, что сестра моей сопровождающей действительно отправилась почивать, причём в отсутствие моего ушлого товарища. Но,  естественно, дома никого не оказалось. Майка отворила трёхметровую дверь их квартиры, и я зачем-то прошёл вслед за ней в сумрак широкого коридора, пахнущего одновременно  корицей, детством  и лыжной мазью. Хозяйка сняла толстовку и зашвырнула её в пасть громадного гардероба, сразу навевающего мысли о приведениях, которые по ночам, несомненно, десятками выбираются через щели между дверцами и шуршат вдоль потолочных плафонов своими невесомыми платьями. Я даже почти услышал лёгкий шелест, и по спине побежали ледяные мурашки. Но тут Майка предложила мне зайти на чай, и очарование ситуации было испорчено. Запасы положительного настроения к тому моменту у меня уже окончательно исчерпались, а сидеть с кривой рожей  посреди ночи, ведя душеспасительные беседы – это не для меня. Я что-то промямлил по поводу позднего часа и раннего вставания. А заодно, на всякий случай, соврал, что у меня режим и утренняя гимнастика, чем заслужил уважительный взгляд. На прощанье меня даже чмокнули в щёчку, ткнув при этом в ухо торчащей из носа железякой. Я вышел на гулкую лестничную клетку и, съехав по перилам, выбрался в апрельскую полночь. Дом, в котором жили девушки, располагался прямо на набережной. Поэтому я решил, было, тут же утопиться с тоски. Но, подойдя к кованой решётке ограждения, я обернулся назад и увидел в единственном освещённом окне знакомый силуэт девушки, оканчивающийся сверху неизменной вязаной шапочкой. «Ну, и ладно!» – подумал я неизвестно о чём, засунул руки в карманы, поднял воротник и, нахохлившись, зашагал в сторону своего дома.

Роман Сергея и Маши, в отличие от всех предыдущих его увлечений,  оказался неожиданно стойким и долговечным. Прошло четыре месяца после моего знакомства с сёстрами, а чувства моего друга даже и не думали угасать. Даже наоборот, они разгорались всё сильнее. За это время я неоднократно примерял на себя шкуру Сирано де Бержерака, сочиняя страстные письма для Марии и щедро одаривая ими Серёгу, который благодарно пожимал мне руку и использовал их по прямому назначению. Понятно, ведь я писал письма в стихах, а его величайшим поэтическим достижением было: Сашка-какашка. (Не слишком литературно, зато про меня).   
При этом я не могу точно сказать, кого я больше ревновал: Машку к Серёге или наоборот Серёгу к Машке. Но, так или иначе, пытаясь оставаться в эпицентре событий и не желая страдать в одиночестве, я постоянно ходил хвостом за ними обоими. В итоге, когда мой друг и Машка-с-Майкой стали собираться на скалы, я сразу же вспомнил про Майкино предложение присоединиться к ним и засобирался с не меньшей интенсивностью. Я бы даже сказал, что мои сборы отличались особой основательностью. Мне хотелось захватить с собою весь инструментарий необходимый для обольщения и привораживания неприступных спортсменок, так опрометчиво выбравших приземлённого Серёгу вместо непревзойдённого меня. В обязательном списке значились:
- гитара,
- смокинг,
- ведро цветов,
- минибар, обязательным компонентом которого являлся пятилитровый бидон со спиртом,
- библиотека тостов, анекдотов и прочей обязательной необязательности,
- чемодан с фейерверками,
      - ну, и напоследок, вязанка воздушных шаров разной формы, без которых любое ухаживание теряет свой мальчишеский шарм.
Узнав об этом, Серёга, этот мужлан, лишённый всяких представлений о метаниях тонкой натуры, покачал головой, смял бумажку с моим списком и велел мне взять штормовку и резиновые сапоги. Как будто, я первый раз в поход иду!!! Одежду и обувь я, конечно, собрал.  А ещё мне выделили долю какого-то альпинистского снаряжения. Рюкзак получился довольно внушительным, но я упрямо привесил к нему чехол с гитарой. И мы выдвинулись.
Когда мы садились в элёктричку на Финляндском вокзале нас провожали моросящий дождик и недоброжелательные взгляды милиционеров. Последним мы обязаны моим оглушительным воспеваниям, коими я украшал минуты, проведённые в ожидании поезда. Но вот мы уже загрузились, заняв почти полвагона своими рюкзаками, палатками и прочим барахлом. Машинист что-то недовольно прохрипел по громкой связи  про «добрый день» и «счастливого пути», и электричка, вырулив на взлётную полосу, пошла на разгон.

В вагоне было тесно и шумно. Парила промокшая одежда. Из тамбура доносились перегарно-папиросные запахи, разбавленные нервным перестуком колёс. Поезд нёс меня на родину. Далеко позади, далеко в прошлом осталась линия фронта. Вагон, наполовину заполненный гражданскими, был уже совсем мирным и только за окном изредка попадались по пути деревеньки, разрушенные бомбежками. Я достал флягу и глотнул трофейного коньячка. В соседнем купе сержант Сергунькин – мой боевой товарищ, резался в буру «на папиросы» с гражданскими, а рядом с ним сидела белокурая красавица и изредка бросала на меня заинтересованные взгляды.  После очередной успешно выигранной партии Сергунькин вылез в проход, прикусил папироску и, подойдя ко мне, предложил:
- Вот что, Сашок! А давай-ка нашу запоём.
- Запеть – это можно! Отчего же не запеть-то. Вот только горло промочу, и сразу запоём.
  Никогда ни в чем нельзя торопиться. Всё надо делать основательно и спокойно. А особенно теперь, когда впереди долгая мирная жизнь. Я скидываю с плеча скатанную шинель. А затем снимаю со спины чехол с гармошкой, слегка поморщившись от боли. Две контузии  и осколок, засевший в плече, долго будут мне напоминать об этой страшной войне. Расчехлив инструмент, я снова делаю глоток из фляги. Аккуратно завинчиваю пробочку и, наконец, развожу меха. Гармонь тихонечко вздыхает тоненькой соловьиной трелью, а потом выдыхает сочным густым аккордом. В вагоне затихают разговоры. Все лица обращены в мою сторону. Мы с Сергунькиным запеваем на два голоса. Песня льётся тягучей таинственной рекой, захлёстывая слушателей волнами мелодичных переливов.  Но тут, словно гром среди ясного неба, звучит знакомая, будь она не ладна, трескотня двигателей «Мессершмиттов». Враги уже совсем близко.

Я опускаю на пол свою «гармонь» и она, бессильно звякнув струнами, выпадает из ослабевших рук. Враг уже рядом. Он подходит ко мне и, сурово глядя сверху вниз, произносит:
- Предъявите ваши проездные документы!
Не знаю, почему я так боюсь контролёров? Даже, когда у меня есть билет, внутри всё напрягается и беспокойно дрожит. Хочется упасть и притвориться спящим. Может мне стыдно за то, что я уже много раз ездил без билета? Или это генная память? Возможно, какого-нибудь моего предка бессердечные контролёры законтролировали до полусмерти. Или в детстве мне попался какой-нибудь сумасшедший контролёр, который дёргал глазом, заикался и похихикивал своим беззубым ртом, приводя в смятение несчастного ребёнка. Не знаю…
Вскакивает Эдик – самый коммуникабельный из нашего коллектива и бежит объясняться с контролёрами. Вот билеты, но не все. Потому что некоторые сели не на вокзале. Но мы всё осознаём и готовы понести… и преподнести…в разумных пределах.
Всё решилось быстро и без потерь.
Дальше мы полчаса простояли в Сосново.  Я пел и заправлялся коньяком из пол-литровой фляжки, предусмотрительно спрятанной во внутреннем кармане куртки (не минибар, так хоть что-то). А потом я уже не очень помню, потому что прикончил свою флягу и благополучно отошёл ко сну. 
Очнулся я уже на ходу, сгорбленный под неподъёмной тяжестью рюкзака. Чехол с гитарой бился по ногам при каждом шаге. Солнце, вылезать которое никто не просил, определённо собиралось прожечь дырку в моей правой щеке. Пот лился с меня в три ручья, но… вместе с ним утекали из организма и остатки коньяка. Вопреки логике, с каждым километром становилось всё легче и легче идти.  Мир приобретал краски. Я даже начал оглядываться по сторонам. Осматривать своих новых знакомых.  И даже участвовать в общении.
Коллектив подобрался разношёрстный но, в основном, мужской. Дело в том, что многие парни, не слишком регулярно посещавшие тренировки в зале, никогда при этом не отказывались от возможности потренироваться на настоящих скалах. Некоторые ехали просто отдохнуть и покутить. А некоторые, как и я, примкнули к своим друзьям.
   Наиболее заметными в представителями мужского пола в нашей компании были:
- Эдик – король разговорного жанра,
- Юра – король армрестлинга и бодибилдинга,
- Я – музыкальное сопровождение и поэтические увертюры,
- И Серёга – король всего остального.
Остальные восемь парней ничем особенным не выделялись, но тем не менее, были людьми лёгкими на подъём и с первого же взгляда вызывали симпатию. Спортсмены, рыбаки, шутники и песняры –  разве не здорово?  Наш коллектив прямо таки светился молодостью и оптимизмом.
Рядом с Эдиком, часто переставляя симпатичные ножки, вышагивала веснушчатая   Ларочка. При своём невысоком росте она, тем не менее, привычно тащила баул в полтора раза больший, чем у меня. Поэтому сзади она походила на рюкзак с ножками и торчащей сверху копной золотисто рыжих волос. Ларочка была девушкой светлой и улыбчивой, но неразговорчивой, составляя, таким образом,  замечательную пару с не затыкающимся Эдиком.
Юра, представляющий собой гремучую смесь неудовлетворённости собой и нарциссизма, был всё же человеком добродушным. Поэтому своей постоянной самовлюблённой самокритикой он больше веселил, чем раздражал окружающих. А некоторые девушки, так просто были от него без ума.
 «Некоторых девушек» было четыре. Их предводительница Катерина  была женщиной видной, но не слишком интеллектуально подкованной. Зато она имела способность отмечать и подчёркивать любые положительные черты внешности, грамотно оттеняя недостатки. В её походном мешке большую часть места занимали косметичка и коллекция спортивной одежды «Неделька», которые обеспечивали боеготовность в любой ситуации и в любых погодных условиях. Катя с удовольствием применяла на практике свои дизайнерские способности, сотворяя красавиц  из всех желающих. Тем самым, она сколотила команду  девушек, которые просто не могли без неё существовать. Они всегда хотели, чтобы Катерина «нарисовала им такие же глаза, как у неё» или помогла купить «такой же замечательный костюмчик». Они вслед за Катей меняли причёски и стиль одежды. А, с течением времени, даже  начали  копировать её манеру поведения. Поэтому, когда красавица Катюша влюбилась в атлета Юру, вся её свита, в составе трёх человек, тут же последовала её примеру. Так они и восторгались впятером Юриными мускулами – четыре девушки и он сам.
Сейчас они шагали рядом, представляя собой замечательную картину. Недавно спустившийся с Олимпа Геракл с оголённым торсом. А вокруг него египетские красавицы со смоляными волосами и лицами, один в один срисованными с профиля Нефертити.
За девушками из Катиной свиты периодически ухаживали два Димы, Егор, Вова, Миша и Антон, но взаимности им добиться не удалось… пока. Мишин друг Вадик тоже сразу заинтересовался Катей. Он шёл неподалёку и бросал на неё красноречивые взгляды.
Дима Беленький и Антон так же, как и я мучались похмельем, поэтому брели в самом конце колонны, замыкали которую Машка-с-Майкой и задорно гогочущий Серёга. Ему всё нипочём. С его оптимизмом, а также непобедимым моральным и физическим здоровьем, он одинаково хорошо переносил мороз и жару, ливень и снегопад, суету и безделье. Даже завидно…
А мне снова стало хреново. Больно уж сильно жарило солнце. Да и поесть бы не мешало. Гитара набила на ногах больные синяки. В ботинках начинали образовываться кровавые мозоли. Я, было, собирался представить себя каторжником на этапе, или, на худой конец, ишаком Хаджи Насреддина, но тут мы пришли.
То есть, мы не совсем пришли, ещё осталось впереди несколько крутых подъёмов. Но мы вышли на берег лесного озера, на берегу которого и располагается обычно тренировочный лагерь Серёгиного скалолазного клуба. Народ побросал на землю рюкзаки и бросился в воду. Некоторые даже не раздеваясь. А Майка, так та вообще поплыла прямо в своей намертво приколоченной шапке. Только Юра задержался на берегу, для того чтобы критически осмотреть своё тело и прийти к выводу, что «надо бы левую трапецию подкачать».
Через полчаса мы были уже в лагере. Старожилы натягивали тент над столом и раскапывали прошлогодние «схроны». А я упражнялся в искусстве установки палаток. Сначала я установил свою палатку. Потом я ещё раз установил свою палатку, потому что первый раз я установил её вывернутой наизнанку. Потом я ещё раз установил свою палатку, потому что в предыдущем положении она была установлена на таких острых камнях, что они вонзались в спину даже сквозь два слоя пенки и надувной матрас. Причём, с такой силой, что только прожжённый йог мог бы спать в таких условиях, да и то недолго. Зато после этой тренировки я с первого раза поставил палатку Машке-с-Майкой. Да так здорово, что удостоился похвалы от своего бывалого друга.
 И тут произошло в природе событие, которого я никак не мог ожидать. Время, бегущее всё быстрее с каждым годом моей бестолковой и суматошной жизни, вдруг замерло. Вдруг, стали ощутимы все нюансы, все шедевральные  мазки невидимой руки Великого Архитектора. Стало важным прожить каждую секунду. Пропитаться звонким лесным эхом. Напиться запахом дурмана. Проглотить и сохранить в ненасытной памяти огромность и свежесть лазурного неба, такого близкого и недоступного. Стало важным остановиться. Остановиться совсем. Замереть на молекулярном уровне. И с этого момента, с этой точки прожить какую-то новую, наполненную и бескрайнюю жизнь.
И я остановился. Прямо там. Сидя на бревенчатой лавке. Я чувствовал, как замирают и отказывают привычные механизмы существования. Как рождается новое, скребущее под ложечкой, необычное, но зовущее и желанное чувство душевного голода, чувство сердечной жажды, готовность жить…
А вокруг ходили вновь обретённые друзья. Они не приставали ко мне с просьбами и пожеланиями. Они просто проходили мимо, понимающе улыбаясь в мою сторону. Здесь так принято. Каждый делает то, что хочет. И, оказывается, иногда приятно хотеть делать именно то, что нужно. Нужно тебе и окружающим тебя людям.
Неожиданным образом настал вечер, установился лагерь и приготовился ужин. Мы ели и пили что-то вкусное. Горел костёр, горел закат. Потом всё потухло. А я так и сидел на лавочке, прислонив босые ноги к живому тёплому камню...

Я потерял счёт дням. Они были наполнены такой чудовищно информативной и прелестно бесцельной жизнью, что всякое исчисление потеряло смысл. К концу недели мне казалось, что я жил здесь всегда, а то, что было раньше – это не я и не про меня.
Ребята каждый день подолгу тренировались. Ползали по отвесным скалам обвешенные снаряжением и запутанные в паутину страховки. Серёга, забирающийся наверх с такой же скоростью, с какой спрыгивает вниз. Майка, которая, поднявшись на двадцатиметровую высоту, повисает на одной руке, чтобы второй отстегнуть карабин. Юра, который ходит на руках не хуже чем на ногах. Катерина, которая, будучи облачена в снаряжение, становится ещё более интересной и таинственной. Я наблюдал за ними. Что-то отмечал, что-то запоминал. Лица. Фразы. Сложные названия маршрутов. Копил материал для будущих песен.
А ещё я ходил в лес. Купался, загорал на шершавых камнях под бесшабашным ветром. Обнаруживал в себе новые таланты. Оказалось, что я отлично готовлю. Кто бы мог подумать!!! А ещё я урождённый рыболов. И грибник. И, наверное, скалолаз.
По вечерам у нас каждый день был праздник. Было вкусно, весело и задорно. Для того чтобы не кутить без повода мы решили каждый вечер отмечать чей-нибудь день рождения. Неважно чей. Просто по очереди.  В тот день юбиляром назначили меня.
Мне подарили карту грибных мест. Набор деревянной посуды, которую Дима Черненький гениальным образом вырезал из берёзовой коры. И ещё подушку, набитую мхом. Я   восседал на каменном троне и принимал подарки, благосклонно кивая в ответ. А потом Серёга с Машкой стали продавать билеты на мой вечерний концерт. Билеты стоили дорого. В партер пускали за свежевыловленного окуня. А в бельэтаж можно было прорваться, заплатив стаканом черники.
Стол в итоге получился замечательный!  Ребята приготовили столько еды, что казалось – мы с ней не справимся за целую ночь. Достали из ямы-холодильника несколько прохладных бутылок. Расселись за столом и начали праздновать. Вскоре, пресытившись «хлебом», народ потребовал зрелищ.

Я стою за кулисой и слышу, как возбуждённый алкоголем и ожиданием своего кумира многотысячный зал скандирует: А-ле-санд-ро!!! А-ле-санд-ро!!! Девушки из бэквокала неслышно прошуршали мимо и заняли свои места у микрофонов. Звукооператор дал в записи пару моих гитарных соло и зал захлебнулся в овациях. Но вот свет в зале гаснет. Остывают софиты, оставляя в глазах пламенные следы.
Я выбегаю на середину сцены, подсоединяю шнур к своей гитаре и встаю к микрофону. На меня падает луч прожектора, и  под оглушительные вопли бесконечного моря фанатов я  беру первый аккорд.
Я играю свои лучшие хиты, перемежая их новыми композициями. Мои баллады заставляют плакать, а мажорные рок-н-роллы прыгать и бесноваться. Я выжимаю всё, что только можно из себя и своего инструмента. Рвётся первая струна, не выдерживая сверхчеловеческой энергетики, но я не останавливаюсь, я продолжаю  восхищать своих фанатов гениальными мелодиями. И вот, финальная песня. Я пою её акапелла. Зал стихает и только бесчисленные огоньки зажигалок и сотовых телефонов раскачиваются в такт моей прекрасной песне. И тут один из зрителей запрыгивает на сцену и, схватив меня за плечо, говорит:

-Саш, возьми трубку-то.
Я ничего не понимаю. Глубокая ночь. Угасающий костёр. Тысячи готовых погаснуть в любую секунду угольков. Стол забросан пустыми консервными банками и рыбными костями. За столом сидит Антон. Поймав мой взгляд, он икает и, с трудом подняв левую руку,  показывает поднятый кверху большой палец. Возле костра обнимаются Серёга с Машкой. Мой телефон моим же голосом распевает мою же песню. Егор, глядя на меня осоловелым взором, теребит моё плечо, повторяя:
-Саня! Сними трубку. Звонит кто-то. 
-Это не звонят. Это сообщение пришло, – отвечаю я. – А почему никого нет? Когда они все ушли? Я что плохо пел?
- Ты отлично пел, но слишком долго. Никто кроме нас не выдержал.
- Шурик, ты Бог! – сказал Серёга и поцеловал Машку в ухо. - Но уже, правда, поздно очень. И холодно. Мы, пожалуй, тоже спать пойдём. И ты давай.
Мне тоже стало холодно… и злобно. Я подошёл к столу. Взял какую-то бутылку. И отпил несколько больших глотков. В бутылке оказалось что-то крепкое и сладкое. Возможно, портвейн. Я поморщился и глотнул ещё раз. Потом ещё. И ещё. Стало теплее… и добрее. Но по-прежнему одиноко. Егор с Антоном предложили мне выпить водки. Я согласился. Вскоре предметы утратили естественные очертания. А в ушах появился непонятный шум. Оказалось, что это опять звонит мобильник. Я вынул его из кармана и пытался ответить на звонок. Но нажал не ту кнопку, и телефон отключился. Тогда я попытался прочесть полученное сообщение, буковки были такие маленькие и вёрткие, что мне никак не удавалось сложить их в кучу. Я разозлился и бросил телефоном вдаль. Далеко тот не улетел: по дороге попалось дерево, об которое он успешно остановился. Наверное, навсегда. Я, было, подумал, что пришла-таки, пора порыдать, проклиная свою судьбу, но из темноты выползли две неясные тени. При ближайшем рассмотрении тени слегка прояснились. По знакомым контурам Серёгиной бейсболки и Майкиной шапки я даже смог их идентифицировать. Серёга поднял меня на ноги и подтолкнул в сторону палатки.
- Давай уже спать, а? Чего это ты так?
- Я… я ничего. Это вы вот… чего. А я  - нормально.

Серёга с Майкой остались прибрать немного со стола, а я побрёл  к своей палатке.  Расстегнув молнию на тенте, я влез внутрь и начал снимать кроссовки. Избавившись от обуви, я сел, обняв поджатые колени, и посмотрел на небо. Там собиралась спрятаться за пухлое облако одинокая медлительная луна.
- Ну, пока, подруга. До завтра. – Сказал я луне и на четвереньках пополз в палатку. В палатке было абсолютно темно и ещё более абсолютно одиноко. Если не считать десятка занудных комаров, создающих зудящий музыкальный фон. Я нащупал свой спальный мешок и потянул его на себя. В этот момент одиночество оглушительно взорвалось, зацепив меня острыми колючими осколками. Дело в том, что мой спальный мешок не захотел тянуться. Он вырвался у меня из рук, зашуршал, задвигался, а потом сбился в комок и, сладко зевнув женским голосом, почмокал губами и затих. Я застыл на секунду, а потом выскочил из палатки, мгновенно протрезвев. Поразительно, что я не попытался выскочить прямо через стенку, а умудрился обнаружить выход. Оказавшись на  свежем воздухе, я ещё немного пробежал в произвольном направлении, после чего совершено не эстетично шмякнулся носом в мягкий мох, зацепив ногой торчащий из земли корень. Лёжа носом во мху, прохладном и успокаивающем, я постепенно возвращался к жизни.
Первым приходящим в голову и наиболее естественным было соображение о том, что я заполз в чужую палатку и пытался вытряхнуть из спального мешка совершенно чужую девушку. Обрадованный, я вернулся к костру, возле которого уже никого не оказалось, и, тщательно сориентировавшись, выбрал необходимое направление. Именно в этом направлении располагалась моя палатка.  Ошибиться было невозможно: развевающиеся на растяжке полосатые шорты, которые Серёга упорно называл семейными трусами, не допускали никаких сомнений. Вот моя палатка!  Подойдя поближе, я обнаружил под тентом только что снятые кроссовки. Я присел возле входа в палатку. Молния была расстёгнута. Я отодвинул в сторону противомоскитную сетку. И в этот момент вышла из-за облака яркая почти полная луна. Под её рассеянным светом в моей палатке стали видны скомканный  спальный мешок и торчащая из под него… совершенно непередаваемо прекрасная женская нога. Точеная лодыжка, узкая стопа с высоким подъёмом и скрытая под складками синтепона тайна. Это была настолько поразительная картина, такой сногсшибательный симбиоз откровенности и невинности, ясности и таинственности, женственности, красоты, беззащитности и ещё миллиона значимых, наполненных смыслом нюансов, что я ежесекундно и безоговорочно влюбился. Втюрился. Потерялся. Где-то между мизинцем и безымянным пальцем. С первого взгляда и (возможно) на всю жизнь.
Наверное, это судьба привела в мою палатку обладательницу столь  исключительной конечности. Наверное, я специально должен был столько времени маяться и страдать в одиночестве, чтобы однажды, наконец, встретить такую божественную, незабвенную красоту. Я ощутил всеми фибрами души растущее и распускающее свои мощные молодые листья новое чувство. И я был абсолютно, стопроцентно уверен, что это - самая настоящая любовь.
Я сидел возле палатки и боялся пошевелиться. Чтобы не спугнуть момент. Чтобы не упустить ни одного полутона из широчайшего спектра ощущений, обрушившихся на меня снаружи и изнутри. И время, пойдя мне навстречу, снова замедлило ход. Я целую вечность просидел так, глядя на, то проваливающуюся в абсолютную темноту, то снова появляющуюся в лунном свете, мою любимую ногу. И вот первые солнечные лучи, отражаясь от атмосферы, сделали темноту не такой кромешной, а затем, осмелев, даже начали раскрашивать пр
едметы в цвета, не являющиеся оттенками серого.
Вследствие бессонной ночи и промозгло-ватного похмелья, наступающего на измученный продолжительным празднованием дней рождения и всех остальных дней организм, неотвратимо слипались глаза. Я не мог этого допустить, так как через опущенные веки я не имел бы возможности наблюдать предмет своего обожания. Поэтому, надев обувь, я вылез из под тента и, расправив затекшие конечности, отправился в рискованный путь. В путь к лежащему у подножия скал озеру. Нужно заметить, что и днём этот спуск необходимо совершать с особой осторожностью, а этим ранним утром, когда ещё не до конца проявились очертания величественных гранитных пород, мне даже было слегка не по себе.  Вспомнив инструкции «старших товарищей», я повернулся спиной к спуску  встал на четвереньки и начал медленно пятится назад, внимательно осматривая новую точку опоры перед каждым следующим шагом. Сбросить камешек, чтобы не поскользнуться… Попробовать корень прежде чем на него опереться… Всегда иметь три точки опоры… Наклониться ближе к склону, чтобы при потере равновесия не полететь спиной вниз. Постепенно я осмелел. Спуск был не таким уж и крутым, да и рассвет стремительно наступал на верхушки  сосен, облепивших мускулистое тело «Парнаса».  Уже в самом конце склона «начинающий альпинист» так расслабился, что повернулся лицом к озеру и поскакал вниз. Расплата не заставила себя долго ждать. Во время очередного прыжка  моя нога соскользнула с покрытого росой корня, вследствие чего последние пять метров спуска я совершил на «пятой точке», сопровождая сие действие не совсем литературными высказываниями. Слава Богу, что мне удалось затормозиться об стоящее возле самого озера дерево, а то начало моего заплыва могло бы стать принудительным. Что было бы весьма неприятно. Я вскочил и стал подпрыгивать на месте, потирая ушибленные места и продолжая упражняться в красноречии.
А в это время из-за деревьев вылезло светило и поползло к зениту. Одновременно с ним его двойник выбрался из-за сосен, отражающихся в озёрной глади. Я перестал скакать и заворожено уставился на сюрреалистичную картинку. В этот ранний час вода была настолько спокойной, что отражённый рассвет ни в чём не уступал оригиналу. Я поднял гранитный осколок и запустил им в солнце. Солнце булькнуло, поморщилось и разбежалось по небу сверкающими концентрическими окружностями. Спать мне уже не хотелось, но упустить шанс искупаться в облаках я не мог. Стащив одежду, слегка повреждённую моим «скоростным спуском», я несколько раз глубоко вздохнул и… нырнул в небеса. Небо было прохладным и бархатным. Его торфяные воды смыли с меня остатки сна, алкоголя и вчерашней усталости. На берег я выбрался обновлённым и готовым на подвиг ради любимой… ноги.
Я оглянулся вокруг и тут же придумал, как проявить свой романтический героизм. Моё услужливое воображение всегда легко подкидывает мне не отличающиеся продуманностью, но зато совершенно оригинальные идеи. Недалеко от меня, всего в каких-то пятнадцати метрах,  возвышался Парнас. Всё его каменное существо, было испещрено выбоинами, трещинами  и прочими неровностями. В одной из них, находящейся довольно далеко от земли, вырос мох. Зацепился как-то за камни Парнаса и вырос. А вместе с ним вырос маленький  бежевый цветок. Не слишком презентабельный, зато живой и настоящий. Именно этот цветок я и решил геройски добыть в целях возложения к ногам любимой, в смысле – к любимым ногам.
Я тщательнейшим образом подготовился к восхождению: отжал плавки, надел кроссовки и насухо вытер руки своей футболкой. И вот – я готов.

Я стою у подножия Парнаса, широко расставив ноги и заложив руки за спину. В ушах звучит героическая музыка. Я прекрасен и величественен в свете утреннего солнца. За спиною полчища алчущих моего поражения врагов, а впереди, высоко-высоко, почти возле самого неба, навстречу новому дню распускает нежные  лепестки прекрасный «Эдельвейс». Натерев руки  магнезией из поясного мешочка, я грациозной походкой ирбиса приближаюсь к скале. Восхождение начинается. Уверенно и непринуждённо я преодолеваю метр за метром. Опытным взглядом я замечаю малейшие неровности рельефа и, как паук, могу удержаться на отвесной стене, зацепившись одним лишь мизинцем левой ноги. Улыбка освещает моё мужественное лицо победителя. Я излучаю внутреннюю силу и спокойствие. Цель близка. Последнее усилие и вот: цветок у меня в руке!!! Я издаю победный клич, эхом гремящий по скалистому побережью сказочного океана.
Ю-ху-у-у!! – кричу я. И гордо смотрю вниз…

Ой-ой-ой! – шепчу я и судорожно вцепляюсь в не слишком-то удобные выступы скалы. Внизу бездна…
Поглощенный своими бравурными измышлениями я забыл о том, что неплохо бы было перед восхождением оценить возможность спуска. И вот, я оказался висящим на высоте не менее десяти метров, абсолютно не представляя, при этом, в какую сторону мне двинуться. Всё что находилось подо мной, виделось мне абсолютно гладким. А лезть дальше наверх было невообразимо страшно. Ненужная гордость заставила меня несколько минут провести в молчании, но потом я осознал истинную критичность своего положения и разразился истошными воплями.
Помогите!!! Кто-нибудь!! Спаси-и-ите! – постепенно набирая громкость, кричал я. Мышцы немели. Было ощущение, что ещё пара секунд, и я полечу вниз – навстречу своей преждевременной кончине. Но я висел. А через некоторое время, показавшееся мне бесконечностью, подоспела помощь. Это были Машка-с-Майкой. Видимо их палатка находилась ближе всего к спуску, поэтому они появились первыми.
- Ах! – сказала Машка и уронила руки.
- Вот придурок! – сказала Майка и тут же исчезла из поля моего зрения. Видимо она решила, что моя никчёмная жизнь не стоит того, чтобы её спасать. Машка же наоборот принимала в моём спасении активное участие: перебегала с места на место и взмахивала руками, как будто собиралась поймать меня, в случае если я решу не цепляться больше за своё бренное существование и сигану вниз. Это было очень трогательно, и не находись я в столь сложной ситуации - обязательно прослезился бы.  Зрительный зал, тем временем, пополнился ещё несколькими почитателями моего самоотверженного поступка. Эдик посоветовал мне переставить повыше правую ногу. Катерина вместе со своей свитой постояла подо мной пару секунд, высоко задрав голову, а затем, бросив на меня сочувствующий взгляд, отошла подальше, видимо, опасаясь, что я могу при расплющивании об  землю забрызгать её розовый спортивный костюм из последней коллекции «Nike».  Вадик прибежал с фотоаппаратом и начал создавать фоторепортаж о последних секундах моей жизни. В общем, все помогали изо всех сил.
Через некоторое время, проведённое в яростной борьбе за жизнь, я, наконец, услышал наверху бренчание карабинов. Затем мимо меня пролетели концы верёвок. Следом за ними «дюльфером» соскользнули Майка с Серёгой, и в считанные секунды запутали меня в какой-то ремень с карабином. Карабин пристегнули к  Серёгиной «восьмёрке», после чего меня с трудом отцепили от скалы,  а, несколько секунд спустя, я уже был доставлен на горизонтальную поверхность. Чему был безмерно рад. Настолько рад, что, ни затёкшие конечности, ни разливающийся на моём пузе болезненной синевой чётко отпечатанный рельеф скальной поверхности, ни даже получасовая лекция о технике безопасности, не смогли притушить разгоревшуюся внутри меня с необычайной силой любовь к жизни, природе и отчитывающим меня друзьям. 
Пока я приходил в себя, подоспела вся остальная компания. Я покрыл себя не тускнеющей несмываемой славой. Мой «геройский поступок» обречён был стать притчей во языцех.  Но, к сожалению, первоначальная цель достигнута не была. То есть, конечно, не совсем так. Придя в себя, я обнаружил, что цветок я продолжаю держать в судорожно сжатой руке. Но моей «любимой ноги» в палатке уже, естественно, не оказалось.
Более того, у меня, фактически, не осталось надежды определить, кому из представительниц прекрасной половины человечества она принадлежит. Можно, правда, побегать по лагерю, с воплями: «Девч-о-онки-и, кто спал в моей палатке? Признавайтесь!!!». Но подобного поведения я себе позволить не смог, тем более, после утреннего приключения… Волшебная аура, в очаровании которой я прожил последние несколько часов, стремительно таяла. Но тут… в глубине палатки, в изголовье надувного матраса я обнаружил длиннющую светло-русую волосинку.

 Воткнув один её край себе в темечко, я выяснил, что второй конец оказывается ниже плеч. Таким образом, мистер Ватсон мы имеем к рассмотрению следующие версии:
-Версия первая: Таинственная незнакомка. А, возможно, даже русалка… Наблюдая вчера за мной, во время моего феерического представления, она почувствовала в себе неудержимое влечение к этому замечательному голосистому парнишке, с неповторимым шармом улыбающемуся навстречу ликующим слушателям. Поэтому она забралась ко мне в палатку и, дожидаясь меня, уснула, опьянённая ароматом моего молодого те... нет, пусть будет опьянённая тонкими нотами моего одеколона.
-Версия вторая: Один из ребят на нашей стоянке - это длинноволосый, сладко-зевающий женским голосом, напивающийся до неспособности опознать собственную палатку, регулярно делающий депиляцию своих стройных женственных ног… гей.
-Версия три: Мария устала от Сережиного назойливого внимания  и, улучив момент, улизнула ко мне в палатку.
-И, наконец, версия четыре: Серёга, решив поиздеваться надо мной, побрил ногу, вырвал из Машки волосину и, убедительно зевнув, сбил меня с толку и ввёл в замешательство.
-Великолепно, Холмс! Вы гений!
-Несомненно, Ватсон. Но сейчас нам необходимо определиться с рабочей версией. Итак: с девяносто-девяти-процентной вероятностью, я склонен выбрать версию номер… ТРИ. (Гремят фанфары, на заднем плане выстреливает фейерверк).
-Боже, Холмс! Как вы правы. Это же элементарно! Конечно же, этот занудный Серёга, который тратит последние деньги на верёвки, «беседки», боксёрские груши и прочую ерунду, давно ей надоел. Она, наконец-то поняла, что только с Вами сможет быть по-настоящему счастлива…
-О, да! Так отправимся же скорее, мой друг, навстречу своему счастью! Ухватим фортуну за хвост! Скорее прочь из этой палатки. Вон там, там, где готовится завтрак, мы найдём Марию и вызовем на откровенный разговор, предъявим улики и  возложим к её ногам слегка увядший, но по-прежнему единственный во всей округе, цветок. 

Я выбрался из палатки, и вприпрыжку побежал к костру. Меня встретил дружный гогот. Тут же произошло движение, и коллектив был построен в шеренгу. 
- Величайшему скаловисетелю всех времён и народов…- завопил мерзким голосом одетый в неизвестно откуда взявшийся берет с кокардой Эдуард.
- Ура! Ура! Ура! – дружно прогрохотал строй.
- Спасибо! Спасибо… - подыгрывая, ответил я. - Но одними воплями не отделаетесь! Необходимо учредить медаль. И грамоту не забудьте. А ещё, я собираюсь продвигать новое направление в альпинизме. Оно должно носить моё имя. Объявляется конкурс на лучшее название! Имени меня…
Я бы мог ещё два часа нести всякую чушь. Просто, было очень страшно: вот так, подойти к Машке и приставить к ней найденный в палатке волос. А ведь ещё нужно будет потом что-то объяснять. Машке. Серёге. Всем остальным.  Пока я продолжал блуждать в переулках русского языка, строй распался и рассредоточился. Все продолжили заниматься  своими делами. Вадик с Мишей отправились за водой. Юра повис на турнике, а Лерочка вернулась к колдовскому процессу, результатом которого каждое утро становилась восхитительно вкусная каша с добавлением свежих лесных ягод. Серёга же подошёл к Маше и обнял её за плечи. Она подалась к нему ближе, но, как мне показалось, неохотно. Тогда я решился. Я спрятал за пазуху цветок. А затем, нащупав в кармане заветную волосинку, я подошёл к Машке близко-близко, и смело посмотрел ей в глаза. В ответ на меня вылилось такое откровенное удивление, что я не выдержав, отвёл глаза. Опустив взгляд к земле, я глубоко вздохнул, собираясь начать пламенную речь, но тут увидел Машкины ноги. Ногти её были накрашены ярко-красным лаком, а вокруг лодыжек были вытатуированы ветки папоротника…
Это были  НЕ ТЕ ноги!!!
- Ты чего? – произнесла, наконец, Маша.
- Я… я слышал, что ты плохо кричала «Ура!». И требую, чтобы в качестве искупления своей вины ты крикнула «Ура!» ещё раз.
- А-а! – засмеялась Машка. – Это, пожалуйста. Ура-а! Ты лучший скалопадатель нашей вселенной!
- Другое дело. - И я ретировался, сопровождаемый подозрительным Серегиным взглядом.
Возле дощатого стола под навесом Ларочка раздавала дымящиеся миски с аппетитным варевом. Я взял свою миску и сел на брёвнышко между Майкой и Володей.
- А ты молодец! – сказала Майка. - Не каждый с первого раза доберётся до такого места. Или ты уже лазал когда-нибудь?
- Да, нет! Просто - цель у меня была. Я бы и выше залез, если бы вниз не посмотрел.
- Цель? Это хорошо. Я сама, когда к цели стремлюсь, часто про здравый смысл забываю. Но цель целью, а без страховки нельзя. Я знаешь, как перепугалась, когда тебя там увидела?
Майка подняла глаза от тарелки, и я увидел, что она действительно испугалась. А ещё я увидел, что глаза у Майки ничуть ни менее голубые, чем у сестры. Даже наоборот. На них просто было меньше косметики. Точнее её не было совсем. Зато они сверкали искрами настоящего синего пламени. Сверкали из под надвинутой на самые брови шапки, угрожая прожечь во мне дыру. Я проникся и посмотрел внимательнее на эту сильную уверенную в себе женщину. Если бы не она, мои каникулы на скалах могли бы закончиться, по меньшей мере, больницей.
 - А что у тебя была за цель? Почему ты выбрал именно эту скалу? Ты ничего не хочешь мне сказать? – обрушился, тем временем, на меня град вопросов.
Я, спохватившись, вытащил из-за пазухи остатки цветка и протянул их Майке.
- Это что? – удивилась она.
- Это цветок… а ещё – это цель.
- Какая цель?
- Это я за ним на скалу полез. Хотел его подарить…
- Кому?
- Тебе. – Без малейшего колебания соврал я. И тут же почувствовал облегчение. Это оказалось правдой. Почти. Мне действительно хотелось подарить ей цветок. И не этот полураздавленный, скомканный экземпляр, а огромную пахучую лилию. Или лучше букет. Такой, чтобы нести двумя руками. И чтобы стоял в напольной вазе. Долго-долго. А ещё мне захотелось, чтобы никого не было рядом, кроме Майки, которая смотрит на меня с сомнением, распаляя мои щёки жаром синего пламенем, льющегося из широко раскрытых глаз.
-Спасибо! – сказала Майка и взяла цветок. Посмотрев на него пару секунд, она отставила в сторону миску с едой. Потом она встала, схватила меня за руку и решительно скомандовала. - Пойдём!
 Я, ни секунды не сомневаясь, подчинился. Ослушаться было не возможно. Майка не оставляла даже тысячной доли процента на возможность непослушания.
Мы покинули наш лагерь и двинулись по каменистым тропкам в сторону Парнаса. Майка молча шагала впереди, продолжая крепко держать меня за руку. Я, цепляясь за ветки и запинаясь об каждое попадающееся на пути препятствие, с трудом поспевал за ней. По пути я пытался с помощью наводящих вопросов определить свою участь.
- Майя, а куда это мы, а? Что случилось-то? Ты что обиделась? Майка! Ну что ты молчишь? Я начинаю бояться! Может, лучше не надо было меня со скалы снимать? Там и то не так страшно было!!!
А в это время мы уже пришли на вершину скалы, откуда открывался потрясающий вид на озеро, а небо было таким близким, что казалось его можно поскрести ногтем, всего лишь подняв  к верху руку.
Майка остановилась. Медленно развернулась и подняла на меня глаза, отчего по спине у меня побежали мурашки размером с отборный горох.
- Дорогой, Саша… - сказала Майка, чеканя каждое слово. При этом она так ткнула меня пальцем в грудь, что я едва не свалился на задницу. – Скажи, ты дурак или сволочь?
- А больше никаких вариантов не предлагается? – вяло попытался пошутить я, чувствуя, как лицо заливается красной краской, а камни под ногами теряют привычную твёрдость.
- Ты, наверное, думаешь, что я всегда себя так веду, да?
- Н-нет… - промямлил я, окончательно теряя нить разговора.
- Мне кажется, что ты должен был заметить: я не бросаюсь на каждого встречного. Я, вообще, почти ни на кого не бросаюсь. И ни на что. Предпочитаю продуманные шаги. А вот ты! – Она снова прицелилась в меня указательным пальцем.  – В твоих интеллектуальных качествах я порой… сомневаюсь. И чёрт с ними. Ты и без них ничего. Даже очень. С тобой тепло. Ты сам такой всегда горячий, что не понимаешь: некоторым не хватает тепла. Такого как у тебя. Твоего. Я всегда жила как живётся. Было холодно, но я думала, что так и надо. Одеться потеплее и идти вперёд. К цели. Но, когда я тебя увидела, первым, что ты сказал, было обещание сопровождать нас, пока бьётся твоё сердце. Ты, знаешь, такой смешной был. Болтун. Но я тебе сразу поверила. Поверила, что ты нас сопровождать будешь… И стало тепло.  С тех пор, как от тебя отойду, сразу мёрзнуть начинаю. И морально и физически. Вот и приходится вокруг тебя круги нарезать. По спирали подбираться. А ты, как специально, всегда спиной поворачиваешься. Не слышишь ничего. Не видишь…

На протяжении всей пламенной речи я чувствовал, как проваливаюсь под землю от стыда. Мир, медленно накреняясь, собирался встать с ног на голову. Майка, вдруг, оказалась совершенно другой, незнакомой мне ранее, но, несомненно, притягательной женщиной. Такой близкой и далёкой одновременно… как небо. Голубое и высокое. Голубое, как Майкины глаза, из которых вот-вот выкатятся две крупные солёные капли. Голос девушки оставался твёрдым и уверенным, но в глазах уверенности не было. Была грусть и обида. Я судорожно перебирал знакомые мне слова, пытаясь сложить из них что-либо подходящее, но тщетно.

- Я, наверное, не очень связно разговариваю. – Продолжала, тем временем, Майка. - А пишу, тем более. Но зато всё сказанное и написанное имеет вес. Это действительно так! Если бы каждая строчка, каждое слово не были выстраданы долгими часами, проведёнными в арктическом климате, я бы никогда не решилась на такие беседы.  Ты думаешь - мне легко сейчас? Да я ни разу в жизни так себя наизнанку не выворачивала!!! Но это правда! Я тебе такие вещи пишу, а тебе по барабану. Ведёшь себя, как ни в чём не бывало. Даже слова не ответил. Ни вчера, ни сегодня. А потом этот цветок. Ничего не понимаю! Ну, скажи мне. Объясни, что ты там себе думаешь!

Теперь я просто обязан был что-то сказать. Как-то выйти из пике. Но моё, обычно богатое, воображение неожиданно оскудело и категорически отказалось исправлять ситуацию.
- А какие вещи ты пишешь? – зачем-то спросил я, и сразу же почувствовал, что зря.
Майя опустила глаза, а когда подняла их снова, они уже были потухшими. Как будто синеву чистого неба затмила серая туча. Майка горько усмехнулась и, повернувшись, ко мне спиной пошла в сторону леса.
- Постой! Я не это имел в виду! Просто, я не понял: о чём ты говоришь.
- Бедненький! Ничего-то ты не понимаешь! – ядовито фыркнула Майка и ускорила шаг.
- Подожди, Майя! – Я никак не мог допустить, чтобы она ушла. Я чувствовал, что если она вот так просто уйдёт, то оборвётся что-то важное. Что-то, всего за пару мгновений ставшее мне жизненно необходимым. – Ты замечательная, ты необыкновенная! – Закричал я и бросился её догонять.
- Отстань!
- Да что случилось-то, наконец! Так нельзя! То зовёшь, то орёшь, то убегаешь. Я за тобой не успеваю. Я не хочу, чтобы ты уходила.
Я догнал Майку и попытался остановить её, схватив за плечо, но она вырвалась, зацепившись при этом шапкой за мои часы. Шапка свалилась. Под ней оказалась смешная балетная кичка. И тонкая беззащитная девичья шея.
Майка остановилась,  повернулась ко мне лицом и, вырвав из рук шапку, снова собиралась ткнуть в меня указательным пальцем и сказать что-то гневное и обличительное. Но мне уже не было страшно. Мне было здорово. Просто восхитительно. Мой медленный на разгон мозг, постепенно набирал скорость. И теперь у меня в голове роилось бесчисленное множество идей, догадок, сюжетов…
- Какая ты красивая… - Прошептал я.
- Я тебе не верю. Ты врун. – Прошептала в ответ Майка. Она выстрелила в меня коротким пронзительным взглядом и, покачав головой, повернулась ко мне спиной. Но, сделав несколько нерешительных шагов в сторону леса, она развернулась и с рычанием тигрицы бросилась ко мне. Через мгновение мы полетели в мягкий белый мох. А ещё через миг меня лишил дыхания жгучий острый поцелуй. Она вся была острая и жгучая. Острый подбородок, острые лопатки, острые коленки. Под широкой мужской одеждой оказалась тонкая женственная фигура. Я протянул руку к Майкиному затылку и выдернул длинную шпильку. Майка села мне на живот и взмахнула головой. При этом по её плечам рассыпались длинные светлые волосы. Я в жизни не видел ничего прекраснее, чем эта острая колючая женщина, окутывающая меня своей нерастраченной нежностью. Майка снова поцеловала меня. На этот раз дольше и мягче. А потом она отодвинулась и резко встала.   
- Не ходи за мной… пожалуйста. – Сказала Майка каким-то не Майкиным голосом, и убежала в лес. А я остался лежать во мху - потерянный и раздавленный. Как только скрылось за деревьями пятно красной спортивной куртки, меня сразу же накрыла волна холода.   Я попытался согреться, вдыхая облако свежего можжевелового аромата, оставшегося от Майки. Но стало только хуже. Холод проник в лёгкие, в кровь и в сердце, которое болезненно сжалось и почти затихло.
Раньше мне казалось, что я знаком с одиночеством. Люди вроде меня, которые часто что-нибудь из себя изображают, почти постоянно испытывают одиночество. Они не позволяют себе показаться на людях с перекошенной от тоски физиономией. Они всегда весёлые и оптимистично настроенные. Переносчики позитива. Но вирус одиночества, спрятанный глубоко-глубоко в сознании, неуклонно пожирает их изнутри, пока не прогрызёт дырку и не выберется наружу в виде запоя, депрессии или ещё какой-нибудь неадекватной модели поведения. Но то одиночество для меня привычно, а это новое было жутким тихим и безнадёжным…
Целый день я бродил по лесу, сбивая ни в чём неповинные мухоморы. То, согреваясь планами романтических мероприятий, которые должны привести к примирению, то, утопая в море отчаяния. Но каждую секунду я чувствовал присосавшееся к сердцу ледяной пиявкой острое, колючее одиночество. Одиночество с запахом можжевельника.
Начинало темнеть, и я уже почти был уверен, что заблудился, когда между кустами сверкнула вода озера, и я вышел на берег прямо напротив нашей стоянки. Через полчаса я вернулся лагерь, где был тут же подвергнут перекрёстному допросу. Оказалось, что после нашего утреннего «разговора» Майка пришла в лагерь собрала свои вещи и уехала. На меня набросилась толпа народа, с гневными вопросами о том, как я обижал Майю, и о том, есть ли у меня совесть, и не стыдно ли мне целый день бродить неизвестно где, пока все волнуются, переживают и не знают с какой скалы меня надо снимать на этот раз. Я вяло отбрыкивался, и, поняв, что ничего не добьются, ребята оставили меня в покое. Но день рождения в этот вечер не отмечали. Всем было как-то неудобно, что я, такой, сижу рядом с ними и ничего не говорю. Ни весёлого, ни грустного. А мне становилось всё одиночественнее и одиночественнее.
Закончился ужин. Кто-то сразу ушёл спать, а те, кто остались, жались поближе к костру. Вова бренчал на гитаре. Моя гитара, которой, видимо, тоже было плохо без Майки, издавала совершенно не музыкальные звуки.
Антон варил глинтвейн. А Вадик ковырял отвёрткой какой-то показавшийся мне знакомым предмет.
- Это что у тебя? – не слишком вежливо спросил я.
- Телефон. Я его днём нашёл, он был вокруг стола по частям разбросан. Я его собрал. Вроде работает. Только непонятно – чей. Не признаётся никто. Может твой?
- Мой.
- Ну, тогда держи. Зря вы так … с Майкой.
- Ага. – Сказал я и, забрав телефон, ввёл пин-код. На экране появился логотип оператора и надпись: «1 непрочитанное сообщение».
Когда я открыл сообщение, у меня засосало под ложечкой и стало мутно в глазах. Сообщение  было таким:
«Если не хочешь разговаривать – так и скажи. А сбрасывать звонки незачем. Нравится тебе или нет, но я всё равно у тебя в палатке останусь, потому что из моей меня Серёга с сестрой выгнали. ;Майя».
Я сглотнул подступающий к горлу комок и открыл предыдущее сообщение, то, которое я вчера по пьяни не смог прочитать.
«Саша, ты здорово поёшь. Я хотела бы всю жизнь слушать тебя, но не издалека, а так чтобы ты пел только для меня. Ты, правда, меня в качестве женщины не воспринимаешь. Но я не теряю надежды. Может быть, ты меня плохо знаешь? Давай поговорим об этом. Жду тебя у палатки. У твоей»
   - Как же так?! – вырвалось у меня вслух. – Ведь она  с Серегой…
- Что? – в один голос спросили меня Машка с Серёгой, сидевшие позади меня на сухом берёзовом бревне. Я обернулся и увидел знакомый контур Серёгиной бейсболки, а рядом знакомый контур Майкиной шерстяной шапочки… надетой на Машкину голову.
- Холодно… - Полуутвердительно полувопросительно произнёс я, пряча в телефон затуманенный слезами взгляд. – Очень холодно.


P.S.

Я просыпаюсь от холода. Вылезаю из кровати и, тяжело вздохнув, отправляюсь на кухню. Раньше в такие моменты мне хотелось писать песни. Наверное, мне и теперь хочется, но как-то лень. Кто-то воет. Толи это ветер, толи вырвавшиеся на волю злые призраки тоски и грусти. Подойдя к окну, смотрю на одинокий автомобиль, тоскливо приютившийся возле бордюра. Он, одиноко сгорбив спину, замерзает присыпанный тонким слоем жесткого ноябрьского снега. У него никого нет. Даже хозяина. Вот уже второй год я смотрю на него по ночам, а он так ни разу и не сдвинулся с места. Как я его понимаю. Я горько улыбаюсь, представляя себе его несчастную судьбу.
Закипает чайник. У меня такая привычка всегда включать чайник, когда входишь на кухню. И никогда не пить чай. Одному скучно. Я задвигаю шторы и спешу в постель – греться. А потом снова просыпаться от холода.
 Майка постоянно стаскивает с меня одеяло…