Прощай, Босния!

Душко Лопандич. ПРОЩАЙ, БОСНИЯ!

Солнце уже опускалось к западу, и летнюю жару сменила приятная прохлада, которая в предвечерний час начала сентября 1908 г. выманила на променад австрийского курорта Мариенбада многих известных людей.
      
     Между тем, даже известие о том, что среди гуляющих присутствует сам английский король, не могло завладеть вниманием крупного, хорошо воспитанного господина, чей широкий отсутствующий взгляд, устремлённый вдаль, глубокая морщина на лбу и полузакрытые глаза указывали на некое глубокое внутреннее беспокойство. Сумерки уже сменились тьмой, на месте солнца появилась луна, а затем и звёзды, но господин Милован Милованович, министр иностранных дел Сербии, по-прежнему оставался в одном и том же положении. Новость, которую он узнал в этот день, никак не могла вместиться в его голове. Напряжённо размышлял он о её возможных драматических последствиях и о том, что же теперь делать. Он прекрасно понимал, что последующие за этим события ввергнут Сербию и Европу в состояние перманентного кризиса. Будет ли объявлена война? И как в этом случае реагировать? Может ли Сербия пострадать в череде приближающихся событий?
      
      Именно в этот день Милованович беседовал с российским министром иностранных дел Александром Петровичем Извольским. Встреча с ним, а вовсе не придуманная болезнь и потребность в отдыхе, и была настоящей причиной его приезда на австрийский курорт. Однако, новость, которую сербский королевский министр узнал от своего российского коллеги, была невероятной: в ближайшее время Австро-Венгрия должна аннексировать территорию Боснии и Герцеговины. В Вене к этому событию всё уже давно подготовлено, а Российская империя на данный момент не имеет ни сил, ни возможности предпринять что-либо серьёзное в качестве ответного шага.
          
     Бессонная ночь в Мариенбаде.
      
     Милованович утешал себя тем, что глупо было ожидать чего-то другого. Всюду, начиная от канцелярий европейских министерств до самых захудалых балканских трактиров, только и говорили о том, что Австро-Венгерская империя после двадцать пяти лет оккупации официально провозгласит присоединение провинции Босния и Герцеговина к своей территории. События в Турции (государство, в состав которогоde jure все еще входила Босния), где в июле того же года вспыхнула так называемая Младотурецкая революция, только подталкивали австрийцев к подобному решению. Россия, конкурировавшая с Австро-Венгрией за влияние на Балканском полуострове, была на тот момент ослабленной: три года назад была проиграна Русско-японская война, а перед этим в стране грянула революция 1905 г. По мнению Извольского, России была необходима, как минимум, десятилетняя передышка и потому, он не желал ввязываться ни в какую военную кампанию. У руля Австро-Венгрии, государства, чьи многочисленные области и народы связывало между собой одно лишь имя императорской семьи Габсбургов – в тени стареющего императора Франца-Иосифа у власти встали новые амбициозные люди.
      
     Престолонаследник Франц Фердинанд, распространяя сплетни одну за другой, искал возможность влить «новую кровь» в закостеневшее тело империи. Его намерения поддерживал и амбициозный министр иностранных дел Алоиз фон Эренталь, человек крутого нрава и беспринципный. В одном из меморандумов, представленных от его имени императору, он написал, что единственный способ уменьшения сербского влияния на южнославянские народы, проживающих на территории империи Габсбургов, – расширение числа «народов южнославянской группы» внутри империи, что подразумевало, в том числе и аннексию Боснии. Согласно его теории этим решением можно было бы усмирить и вечно недовольную Венгрию. Эренталь выступал за уничтожение Сербии – этого «гнезда революционеров» – и с этой точки зрения ратовал за поддержку её соперниц на Балканах – Албании и Болгарии. Согласно его весьма амбициозным планам по расширению империи Габсбургов Сербия, а также Болгария, рассматривались как земли, которые в будущем войдут в состав Австро-Венгрии, чьи границы в этом случае охватывали бы большую часть Балканского полуострова и доходили бы на юге до греческого города Фессалоники.
     Венское руководство ещё в 1906 году начало предпринимать ряд секретных шагов, направленных на присоединение к своей территории Боснии, однако, к решительным действиям их подтолкнул российский министр иностранных дел Извольский одним необдуманным требованием. Он, в середине 1908 года, очень хотел заручиться австрийской поддержкой в вопросе открытия турецких проливов Босфор и Дарданеллы для свободного выхода российского флота из Чёрного моря. Эренталь же уверенно, хотя и неискренно, использовал данный предлог, чтобы добиться российского согласия на присоединение Боснии к Габсбургской империи. Это присоединение было грубым нарушением положений Венского конгресса 1878 года, согласно которому Турции был гарантирован суверенитет над всей территорией Боснии.
      
     Эренталь прекрасно понимал, что данный ход Австрии будет означать нарушение равновесия сил в Европе, а Франция и Англия, так легко не согласятся с этим, однако, уже заранее обеспечил себе поддержку союзницы Германии. Однако он рассчитывал, что определяющим фактором в данном вопросе будет позиция России.
      
     Несмотря на то что по данному вопросу он владел информацией гораздо большей, нежели другие дипломаты, Милованович не был оповещён об этой секретной сентябрьской встрече Извольского и Эренталя в австрийском замке Бухлау, о которой и на сегодняшний день имеются довольно противоречивые сведения. Российский министр позже утверждал, что никакого соглашения между Австрией и Россией в тот день достигнуто не было. Между тем, лукавый австриец лишь на основе того, что сама встреча имела место, будет впоследствии доказывать, что Россия молча согласилась с предстоящей австрийской аннексией Боснии. Однако Извольский оказался одурачен.
            
     Толстой о гнезде разбойников
      
     И Милованович, и Извольский рассчитывали на то, что до провозглашения аннексии останется несколько месяцев, а сама она будет приурочена ко дню рождения императора Франца-Иосифа (2 декабря), поэтому, как они считали, было в запасе время для принятия контрмер. Но они ошиблись. Прошёл всего лишь месяц после их встречи, как 6 октября 1908 года Франц Иосиф издал указ «императора Австрии, короля Богемии и апостольского короля Венгрии жителям Боснии и Герцеговины», согласно которому «распространяется суверенитет» дома Габсбургов над их землёй, тем самым «их политическая жизнь поднимается на новый уровень» с принятием «нового устава». Одновременно, в качестве «уступки» Австро-Венгрия выводила свои войска из Санджака, (оккупированного на тот момент австрийцами). При содействии Австрии, Болгария днём ранее провозгласила своё независимое «царство» (до этого момента Болгария считалась автономным княжеством в составе Османской империи). И Греция, пользуясь международной «неразберихой», объявила о включении в свою территорию автономного о. Крит. Между министрами европейских стран началась драматичная дипломатическая битва, продолжавшаяся шесть месяцев (с октября 1908 по март 1909 гг.) – все они состязались в решении боснийского вопроса. Огорчённый таким развитием событий, старый граф Толстой тогда написал: «Разбойничье гнездо это, называемое Австрийской империей, рассчитывало на то, что другие такие же разбойничьи гнёзда, озабоченные в данную минуту своими делами, пропустят этот захват без требований признания за каждым из них права участия в этом ограблении. Но вышло так, что руководители других, подобных им же учреждений, пожелали участвовать в этом грабеже. Вот уже несколько недель они толкуют о своём на воровском жаргоне о всякого рода аннексиях, компенсациях, конгрессах, конференциях, декларациях, делегациях...».
      
     Новость об аннексии Боснии всюду в Европе вызвала волнения, особенно в Сербии, где «указ» Франца Иосифа I восприняли как настоящую национальную катастрофу. Босния считалась территорией с преобладающим сербским населением, за которую предыдущее поколение сербов сражалось с Османской империей (в 1876 году). Было созвано срочное заседание Скупщины, на улицах ежедневно проходили массовые демонстрации, а газеты печатали драматические призывы к сопротивлению оккупантам, вплоть до объявления войны. Бывалый политик и историк Стоян Новакович, позже ставший председателем правительства страны, говорил тогда: «Сербия ныне находится в тягчайшем положении. В качестве природного вождя сербской нации в мире её долг защищать всех слабых и несчастных братьев, чтобы высоко держать знамя чести и сербского имени».
      
     В своей пылкой речи перед собравшимися жителями Белграда, престолонаследник Георгий Карагеоргиевич восклицал: «Будем уверены, что свои права, которые не могут защитить другие, защитим и отвоюем железом и свинцом, не спрашивая, ни каковы силы неприятеля, ни где он находится». Записывая свои ощущения в те дни, Милан Стоядинович (позднее, председатель правительства королевства Югославии в период между двумя мировыми войнами) отмечает: «Я тогда был студентом и когда был объявлен набор добровольцев, записался одним из первых. Отправили нас на прохождение военной подготовки на Топчидерский холм, который в то время ещё не был заселён. Сформировали из нас один батальон, около 800 добровольцев. Для обучения дали нам деревянные орудия, поскольку настоящих даже регулярная армия не имела в достаточном количестве. Единственным нашим воинским обмундированием был кожаный ремень, который мы носили поверх обычной гражданской одежды».
      
     В этой буре эмоций, казалось, лишь у одного человека в Белграде голова оставалась более-менее холодной: министра иностранных дел Милована Миловановича. Он уже заранее от командующего армией Степы Степановича получил подробные сведения о военных возможностях и шансах Сербии в потенциальной войне. Оружия и амуниции хватало только на снаряжение 40 000 солдат. Получалось, что Сербия не могла вести боевые действия больше 15 дней! В свете этих фактов и без военной поддержки России, оставался только один путь: налаживание дипломатических отношений с европейскими союзниками.
      
     Канонады с трибуны
      
     В дипломатической работе и переговорах с различными европейскими канцеляриями Милован Милованович чувствовал себя, словно рыба в воде. Он был, без сомнения, одним из наиболее образованных сербских политиков и дипломатов того времени. О нем французский премьер Клемансо несколько лет спустя скажет, что ещё «не встречал европейского политического деятеля такого калибра». Рождённый в 1863 году в семье государственного советника и бывшего адъютанта князя Георгия Миловановича, он получил отличное образование. Получив государственную стипендию, он продолжил своё обучение в Париже, где одним из первых сербов защитил докторскую диссертацию. По возвращению в Сербию он некоторое время преподавал в Высшей школе, но его настоящим призванием стали политика и международная дипломатия. Он написал несколько статей о целях международной политики Сербии с общей темой «Балканы для балканских народов», где озвучил идеи объединения сербского, хорватского и болгарского народов, которые тогда читались как некое новое «Начертание». Имея весьма амбициозный характер Милованович частенько любил приводить высказывание Наполеона: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».
      
     Вступив в ряды радикальной партии, он в 1893 г. был избран в Народную Скупщину по списку. Несколько лет (с 1903 по 1907 гг.) он работал послом Сербии в Риме. На Гаагской конференции (в июле 1907 г.), возглавил сербскую делегацию, широко продемонстрировав свою одарённость. Он был избран руководителем одной из четырёх комиссий, а позже стал членом Постоянного выборного суда в Гааге. Это был первый случай в истории маленькой Сербии, когда её представитель занял такое высокое место в какой-либо международной организации. О Миловановиче его биограф написал, что он имел «интеллект острый, как сталь», но характер сложный, в постоянных неладах с самим собою, как это частенько бывает у великих людей, особенно у политиков, «то добродушный, то злобный, то мирный, то воинственный, то медлительный и подозрительный - но иногда и до невозможности упрямый». Он превыше всего ценил славу. В одной своей заметке он записал: «Успех - это всё, он оправдывает всё…хорошее и плохое мнение от него зависит. Кто успешен, тот и велик, кто не успешен – тот ничего не стоит…

     Кризис, связанный с аннексией Боснии, поставил Сербию перед выбором дальнейшего политического развития, каждый из которых олицетворяли два видных политика того времени. С одной стороны – горячий Никола Пашич, лидер радикальной партии, отстаивавший непреклонную позицию Сербии по основным вопросам, касающихся её национальных интересов, не принимая во внимание возможные последствия проведения такой политики. Он искал поддержку в России и в российском обществе, остро критиковал Миловановича, который уже в самом начале кризиса начал настаивать на необходимости нахождения какого угодно мирного решения и извлечения пусть минимальной, но всё же выгоды для Сербии.
      
     Милованович оценивал присоединение Боснии к Австро-Венгрии, как заранее продуманное и согласованное решение, которому Сербия более не может препятствовать, а тем более его отменить. Германия поддержала Австрию в её решении, Россия не была готова воевать против Германии, а Англия и Франция не захотели пойти дальше подачи протеста. За несколько дней до присоединения, Милованович от имени сербского правительства подал ноту протеста, требуя предоставить Боснии «автономию» в составе Османской империи, а также предоставление «компенсации» Сербии. Размер компенсации он продумал ещё в бессонные сентябрьские ночи в Мариенбаде: это был сухопутный коридор по берегу реки Дрина с боснийской стороны (через Полимлье и Хум), с помощью которого Сербия могла бы по суше соединиться с Черногорией и, одновременно, получить выход к морю. В то же время физически «закрывалась» возможность дальнейшего продвижения Австро-Венгрии на восток.
      
     Требования Миловановича, между тем, натолкнулись на непонимание со стороны самого сербского общества, поскольку тем самым как бы закреплялся сам факт неизбежности аннексии Боснии: Пашич гремел с парламентской трибуны: не следует, мол, молча принимать то, что является очевидным нарушением международного права и явной несправедливостью. Данная «компенсация» может служить лишь самым крайним результатом дипломатической войны (когда уже больше ничего иного и не остается), а не служить главным требованием с самого начала. Политический коллега и однопартиец Пашича Стоян Протич говорил по этому поводу: «Мелкая это политика требовать то, что нужно получить, требовать надо то, на что имеем право». Между тем, в то время как сербское общество и Пашич требовали объявления войны, пусть даже и заранее проигрышной, Милованович же, не переставая, твердил, что Сербия не должна в одиночку воевать с Австрией, потому что «самоубийство является доказательством не энергии и силы, а лишь болезни и бессилия». Тем не менее, в своём знаменитом выступлении перед сербской Народной Скупщиной, до того момента отличавшийся мирными и осторожными речами, Милованович высказал то, что тогда ощущала вся Сербия: «Аннексируя Боснию и Герцеговину, отбрасывая Сербию далеко от моря, препятствуя нашему объединению с Черногорией, Австрия втягивает её в борьбу не на жизнь, а насмерть». Речь его была встречена бурной овацией.
      
      Дипломатические мудрствования
      
     Балканский кризис, вызванный аннексией Боснии, по сути, можно разделить на два периода. В ходе первого из них мировым сообществом оказывалось давление на Австро-Венгрию, как на государство, которое в одностороннем порядке и без предупреждения, разорвало международные соглашения и нарушило баланс в европейских взаимоотношениях. В этой связи Россия и другие европейские акторы требовали проведения специальной международной конференции (подобной Берлинскому конгрессу 1878 г.), на которой снова был бы поднят боснийский вопрос с точки зрения предоставления «компенсаций» другим государствам. Слабой стороной данного требования было априорное заявление России о недопустимости ее участия в войне. Подобные мирные настроения преобладали и в стане её союзницы Франции. Требования России, касающиеся прохода её флота через турецкие проливы, ни одно государство, в том числе и Австрия, не поддержало. Наивная комбинация Извольского, о том, что присоединение Боснии станет «трамплином» для решения вопроса о проходе флота, развалилась. Австрия, пользуясь поддержкой Германии, вот уже несколько месяцев подряд даже и не думала соглашаться на требования о проведении международной конференции. Эренталь выкручивался, как мог, и оттягивал данное событие, стараясь, как можно быстрее достичь двустороннего соглашения с Турцией, в чём и преуспел в феврале 1909 г. Австро-Венгрия и Оттоманская империя заключили соглашение, согласно которому Стамбул принял аннексирование Боснии и Герцеговины за определённую денежную компенсацию (2,5 миллиона фунтов). С этого момента требование о проведении международной конференции больше не имело смысла, а Австрия, развернув неудобную для себя ситуацию в противоположную сторону, теперь вышла из-под пресса международного порицания и начала нападать на Сербию.
     С целью получения поддержки и объяснения своей позиции сербское руководство направило своих эмиссаров во все влиятельные европейские столицы: Милованович посетил Лондон, Париж и Рим, Пашич с престолонаследником Санкт-Петербург, а Стоян Новакович – Стамбул(где некогда служил послом). Перед этим Сербия признала, а затем и тепло поздравила Болгарию с провозглашением независимости, в надежде на то, что она поможет в решении вопроса аннексии Боснии. В западных столицах непонимание Сербия в первое время встретила только в Лондоне, где пришлось объяснять, почему Сербия вообще принимает участие в решении данного вопроса, в то время как она не принимала участия в Берлинском конгрессе, а вопрос Боснии, по мнению англичан, больше касался турецкого, нежели сербского суверенитета! Хотя Сербия и не смогла, в конце концов, получить поддержку в вопросе получения компенсации, Милованович в значительной мере сумел объяснить позицию Сербии и добиться, не без помощи России, благосклонности и других ведущих европейских государств. Отталкиваясь от различных позиций и настроений, он приспособил сербскую позицию под наиболее понятную: в России он давил на славянскую солидарность, в Турции подчёркивал угрозу мусульманской вере, в Боснии, во Франции, Англии и Италии приравнивал сербский вопрос к проблемам общеевропейского масштаба, в смысле необходимости установления преграды продвижения Германии на юго-восток.
      
     Армейские круги в Вене сразу после решения вопроса с Турцией выступили за начало войны и «наказание» Сербии за её дерзость и поощрение «ирредентизма». В Австрии была объявлена мобилизация. Военный совет в Петербурге принял тайное решение, что Россия сохранит нейтралитет в случае начала войны между Австрией и Сербией (о чём австрийцы, конечно, сразу же узнали). Милутин Миланкович, знаменитый учёный, который в то время жил в Вене, оставил среди своих записей свидетельство о мобилизации в австрийской столице: «Каждый раз, когда проезжали мы мимо станции, она была забита бесконечными вагонами, загруженными пушками…с небольшими интервалами проносятся друг за другом состав за составом, заполненный солдатами…видим целые толпы народа, машущие руками и воодушевлённо кричащие. Тогда я целиком и полностью ощутил, что нахожусь во вражеской стране…».
      
     Тёмные тучи сгущались над Сербией. В начале марта 1909 г. угроза войны в окружающем воздухе запахло войной. Милованович не спал ночами, опасаясь, как бы ночью австро-венгерская армия не взяла Белград и не захватила всё сербское «спящее» правительство. От этих своих переживаний он ходил бледный и изнурённый, похожий на тень. Один приятель, встретив его на улице, спросил: «Хотим ли мы эвакуации?», «Сербия хочет, а я - нет», – печально ответил Милованович. Однако, и перед лицом непосредственной опасности сербское правительство не покинуло Белград, чтобы не вызвать в стране всеобщую панику. Эренталь становился всё назойливее, но Германия даже вперёд него потребовала, чтобы Россия и официально признала аннексию Боснии и Герцеговины. Под оказанным на нее давлением, Россия к концу марта всё-таки уступила и согласилась с требованием Германии. Сербия осталась в одиночестве. Австро-Венгрия потребовала, чтобы Сербия не только согласилась с аннексией Боснии, но и подписала официальное заявление о том, что её права никаким образом не нарушены и в будущем она будет для Австро-Венгрии лояльным соседом. В то же время Милованович, избегая непосредственных переговоров с Австрией, в особой дипломатической ноте отказался от всех ранее предъявленных требований и заявил, что судьбу Сербии он оставляет на волю Европы: «Сербия, полагаясь на мудрость и справедливость европейских сил, отдаёт им безоговорочно, как компетентному суду, ведение своего дела». Здесь вмешалась Англия (в лице премьер-министра Грея), которая настояла на принятии австрийской ноты правительством Сербии.
      
     Едва получив сообщение из Лондона, что Сербия, наконец, приняла вынужденное заявление, Эренталь созвал своих сотрудников и победоносно сообщил, что битва за Боснию целиком выиграна.
      
     Празднование Пирровой победы.
      
     Самый крупный кризис в европейских отношениях накануне Первой Мировой войны был завершён. Стиснув зубы, сербское правительство приняло поражение. Белград мрачно молчал. Милованович заявил тогда: «Чем сербское поражение будет больнее, тем сильнее будет мысль об объединенном англо-русско-сербском реванше!». Он и не предполагал, насколько его слова окажутся пророческими.
      
     За успешное завершение аннексии Боснии Эренталь получил от императора титул графа. С другой стороны, карьера наивного Извольского вскоре была завершена. Но время показало, что победа Австрии оказалась пирровой. Боснийский кризис стал лишь подготовкой к приближающейся мировой войне, которая продемонстрировала, что на первый взгляд успешная тактическая победа Австро-Венгрии привела к катастрофе. Присоединение Боснии и Герцеговины, в сущности, только ослабило, а не усилило Габсбургскую империю. Унижение России и вызов Англии, Франции и Италии в конце концов аукнулись Австрии и Германии. С другой стороны, кризис укрепил Сербию: заметно улучшились её отношения с Черногорией и Болгарией. Повысился авторитет Сербии, как среди южнославянских народов, так и на международной арене – теперь Сербия стали воспринимать, как жертву имперских аппетитов больших держав и которая уверенно борется за правое дело. Вектор сербской внешней политики в последующий период был перенаправлен на юг, на создание союза с Болгарией, а после этого и на создание союза балканских стран против Турции. В самой Сербии резко усилились националистические настроения, которые в беспощадной борьбе с Австро-Венгрией видели единственно возможное решение сербского вопроса. Были созданы организации «Народная оборона» и тайная организация «Объединение или смерть» («Черная рука»). Так, боснийский кризис почти напрямую привёл к началу Балканских войн, а после них к сараевскому покушению и последующим роковым событиям 1914 г.
      
     Милован Милованович, впрочем, не дожил до этого дня. Он скончался в 1912 г. в возрасте 48 лет, занимая на тот момент пост председателя правительства Сербии. Произошло это почти сразу после его дипломатического успеха – заключения сербско-болгарского политического и военного союза. Европейская печать со скорбью отметила уход из жизни «самого европейского балканца».

перевод с сербского для сайта SRPSKA.RU
Душко Лопандић.ОДЕ,БОСНА!

Присвајајући Босну и Херцеговину, одбијајући Србију далеко од мора, спречавајући јој уједињење с Црном Гором, Аустрија јој намеће борбу на живот и смрт – говорио је 1908. године Милован Миловановић, министар спољних послова 
               
   Сунце се спуштало ка западу, а летњу жегу заменила је пријатна свежина која је у предвечерје раног септембра 1908. године измамила многе познате сенке на шеталиште бечког монденског лечилишта – Маријенбада. Међутим, ни вест да се међу шетачима налази сам енглески краљ није могла да скрене пажњу крупног, отмено обученог господина, на чијем су одсутном, широком лицу, окренутом ка даљини, једна дубока бора на челу и полусклопљене очи указивале на неку дубоку бригу.   Вече је већ заменио мрак, уместо Сунца, појавио се Месец а онда и звезде, али се господин Милован Миловановић, српски министар спољних послова, готово не помери из свог дотадашњег положаја. Вест коју је тог дана сазнао просто га је опсела. Напрегнуто је размишљао о њеним драматичним последицама и о томе шта да ради. Разумео је да ће наредни догађаји довести Србију и Европу у тешку кризу. Да ли ће избити рат? Како реаговати? Да ли Србија може изаћи поштеђена од искушења која су јој се приближавала?
   Миловановић се, наиме, тог дана састао с руским министром иностраних послова Александром Петровичем Извољским. Састанак је уосталом и био прави разлог његовог пута у аустријско лечилиште, а не наводна бољка нити потреба да месеце напорног рада и расправе у српској скупштини замени с неколико недеља мира. Ипак, вест коју је српски краљевски министар добио од свог руског колеге била је поразна: аустроугарска анексија Босне и Херцеговине непосредно је предстојала. У Бечу је све већ било унапред припремљено, а царска Русија није имала ни воље нити могућности да тим поводом било шта озбиљније учини.

Ноћ без сна у Маријенбаду

   Миловановић је себе тешио да се ништа друго није могло ни очекивати. Свуда се, од европских канцеларија до балканских крчми, шапутало о могућности да Аустроугарска монархија, након четврт века окупације, прогласи званично припајање провинције Босне и Херцеговине. Збивања у Турској (држави којој је Босна још припадала), где је тог јула букнула такозвана Младотурска револуција, подстицала су ову одлуку. Русија, супарница Аустрије на Балкану, осећала се слабом: три године раније била је поражена у рату с Јапаном; након тога, избила је и социјална револуција. Извољски је сматрао да је Русији потребна бар деценија предаха и стога није желео да уђе у било какву ратну игру. У Аустроугарској, држави чије је бројне области и народе на окупу држало само име царске породице Хабзбурга – у сенци старог Фрање Јосифа I на власти су били нови, амбициозни људи.
   Царев наследник Франц Фердинанд ковао је сплетке тражећи начин да унесе „нову крв" у посустало тело царевине. Његове намере подржавао је амбициозни министар спољних послова Алојз фон Ерентал, човек крут и бескрупулозан. У једном меморандуму поднетом цару, он је написао да је једини начин да се спречи утицај Србије на Јужне Словене из Хабзбуршке монархије окупљање шире „јужнословенске групе" унутар царства, што је подразумевало и анексију Босне. Тиме би се, по њему, смирили и увек немирни Мађари. Ерентал се залагао за уништење Србије – тог „гнезда револуционара" – и у том смислу и за подршку њеним супарницима на Балкану, попут Бугара и Албанаца. У неким још амбициознијим визијама проширења Хабзбуршке монархије, Србија, па и Бугарска, биле су виђене као земље које би биле припојене царству, чије границе би могле да обухвате већи део Балкана и да досегну до самог Солуна.
   Бечке власти започеле су још од 1906. године тајне припреме за припајање Босне, али им је повод дао сам руски министар Извољски једним несмотреним захтевом. Он је, наиме, покушао да средином 1908. године обезбеди аустријску подршку да се турски мореузи Дарданели и Босфор отворе за пролазак руске флоте из Црног мора. Ерентал је спремно, иако неискрено, дочекао овај предлог како би испословао руски пристанак за припајање Босне. Припајање је било грубо кршење одредби Бечког конгреса из 1878. године, који је гарантовао Турској суверенитет над Босном. Ерентал је знао да аустријски потез значи поремећај европске равнотеже и да га велике силе попут Француске и Енглеске неће лако прихватити, иако је већ обезбедио подршку савезнице Немачке. Ипак, рачунао је да ће кључан бити став Русије.
   Иако је о овим питањима знао много више него други, Миловановић није био обавештен о тајном септембарском састанку Извољског и Ерентала у аустријском замку Бухлау о чему ће све до данас остати противречна сведочанства. Руски министар ће касније тврдити да никакав договор Аустрије и Русије тада није постигнут. Међутим, лукави Аустријанац ће на основу саме чињенице да је састанак одржан доказивати да се Русија прећутно сагласила с предстојећим аустријским подухватом у Босни. Извољски је једноставно насамарен.

Толстој о гнезду разбојника

   И Миловановић и Извољски рачунали су да би до припајања могло да дође тек за неколико месеци, вероватно поводом рођендана цара Фрање Јосифа (2. децембра) и да још имају времена да припреме противмере. Преварили су се. Само месец дана након њиховог сусрета, 6. октобра 1908. године објављен је проглас „Фрање Јосифа, императора Аустрије, краља Боемије и апостолског краља Угарске становницима Босне и Херцеговине” којим „проширује суверенитет” куће Хабзбурга над том покрајином како би се „подигао ниво њеног политичког живота” усвајањем новог „устава”. Истовремено, као „уступак”, Аустрија је најавила да се повлачи из Санџака (који је до тада држала под окупацијом). У садејству с Аустријом, Бугарска се дан раније прогласила за независно „царство” (до тада је била аутономна кнежевина у оквиру Турске). И Грци су, користећи међународну „гужву”, истога дана прогласили присаједињење аутономног Крита матици земљи.
По европским канцеларијама започела је драматична дипломатска битка која ће трајати шест месеци (октобар 1908–март 1909), у којој су се велике и мале силе надметале око начина решења босанског питања.   Огорчен, стари гроф Толстој тада је записао: „Гнездо разбојника, које се назива Аустријска империја, рачунало је да ће други пљачкаши, окупирани сопственим проблемима, прећи преко ове узурпације (тј. анексије Босне) и да неће тражити полагање рачуна од оних који су учествовали у разбојништву. Али изгледа да су вође других сличних установа већ започеле дебату, у свом посебном лоповском жаргону, о разним врстама анексија, компензација, конгреса, конференција, декларација, делегација и тако даље...”
   Вест о анексији свуда по Европи изазвала је узбуђење, али нигде толико као у Србији, у којој је „проглас” Фрање Јосифа I доживљен као права национална катастрофа. Босна је сматрана покрајином с већинским српским становништвом, због које су Срби пре само једну генерацију већ ратовали с Турском (1876. године). Скупштина се хитно састала, по улицама су свакодневно биле демонстрације, а новине су објављивале драматичне позиве на отпор, па ако треба и на рат. Стари политичар и историчар, касније председник владе, Стојан Новаковић говорио је:   „Србија је бачена у најтежи положај. Као природном вођи Србства, њена дужност је да брани своју нејаку и злостављану браћу, да високо држи стег части и српског имена.” У ватреном говору пред београдском масом, престолонаследник Ђорђе Карађорђевић узвикнуо је: „Будимо спремни да своја права, ако нам их други не би могли да заштите, бранимо и тражимо гвожђем и оловом, не питајући колики је непријатељ, него где је...” У својим сећањима Милан Стојадиновић (каснији председник владе Краљевине Југославије између два светска рата) записао је: „Ја сам тада био студент права и када је био објављен упис добровољаца био сам међу првима да се пријавим. Почеше вежбе на Топчидерском брду које је онда било ненасељено. Било нас је за један батаљон, око 800 добровољаца. За вежбање добисмо дрвене пушке, јер правих ни редовна војска није имала у довољној мери... Једино војничко обележје био је кожни опасач који смо носили преко нашег цивилног одела...” 
   У бури осећања, чини се да је само једна глава у Београду остала колико-толико хладна: припадала је министру спољних послова Миловану Миловановићу. Он је већ раније од начелника војног Степе Степановића добио поразне податке о војним могућностима и ратним шансама Србије. Располагало се оружјем и муницијом довољним за само 40.000 војника. Србија рат није могла да издржи више од петнаест дана! У тим условима, а без могућности војне подршке Русије, остајао је само један пут: дипломатија и тражење подршке од савезника у Европи.

Канонаде с говорнице

   У дипломатском послу и преговорима по европским канцеларијама, Милован Миловановић сналазио се као риба у води. Био је без сумње један од најобразованијих српских политичара и дипломата тог времена, за кога ће француски премијер Клемансо неколико година касније рећи да још „није упознао европског политичара таквог калибра”. Рођен 1863. године, дете бившег ађутанта кнеза Михаила и државног саветника Ђорђа Миловановића, одрастао је у имућној грађанској породици која му је омогућила најбоље образовање. Права је уз државну стипендију завршио у Паризу, где је, као један од првих Срба, докторирао добивши највиша признања. По повратку у Србију краткотрајно је предавао на Великој школи, али су његов прави позив постали политика и међународна дипломатија. Написао је неколико текстова о циљевима спољне политике Србије с темом „Балкан балканским народима”, с идејом повезивања Срба, Хрвата и Бугара, који су читани као неко ново „Начертаније”. Веома амбициозан, Миловановић је волео да цитира Наполеонову изреку: „Војник који не рачуна да буде генерал, није добар војник.”
   Прикључио се Радикалној партији у име које је 1893. године био изабран у Народну скупштину. Неколико година био је и српски посланик у Риму (1903–1907). На Хашкој мировној конференцији (јун 1907), где је предводио српску делегацију, показао је своју широку даровитост. Био је изабран за потпредседника једне од четири комисије, а затим је биран за члана новооснованог Сталног изборног суда у Хагу. Било је то први пут у историји мале Србије да њен представник заузме тако угледно место у неком међународном телу. За Миловановића његов биограф је записао да је имао „интелект бритак као челик”, а карактер сложен, сукобљен сам са собом, како је то чест случај код великих људи, посебно политичара, „доброћудан и злобан, помирљив и борбен, оклевало и сумњало – али понекад и тврдоглаво упоран”, он је изнад свега волео славу. У једној својој белешци записао је: „Успех је све, он оправдава све... добар и рђав глас од њега зависе. Ко успе велики је, ко не успе, ништа није ни вредео...”    

   Анексиона криза довела је Србију пред избор између два пута која су оличавала њена два водећа политичара тог времена. С једне стране, непомирљиви Никола Пашић, председник Радикалне странке, заступао је мишљење да Србија не сме да попушта у основним питањима од националног интереса, без обзира на цену такве политике. Тражио је снажну подршку у Русији и њеној јавности, и оштро је критиковао Миловановића који је већ почетком кризе настојао да изнађе било какво решење и извуче макар минималне користи за Србију.
   Миловановић је процењивао да је припајање Босне била готова ствар коју Србија више не може да спречи, односно поништи. Немачка је подржала Аустрију, Русија није била спремна да ратује против Немачке, а Енглеска и Француска нису биле расположене да иду даље од протеста. Већ неколико дана након припајања, Миловановић је у име српске владе, уз протесте, затражио „аутономију” за Босну у оквиру Турске, а уз то и добијање „компензације” за Србију. Врсту компензације смислио је још оне бесане септембарске ноћи у Маријенбаду: био би то копнени пролаз уз Дрину, с босанске стране (кроз Полимље и Хум), којим би се Србија физички спојила с Црном Гором и истовремено добила излаз на море. Истовремено, физички би се „затварала” могућност даљег продора Аустроугарске ка југоистоку.
   Миловановићев захтев је, међутим, лоше примљен пре свега у самој српској јавности, јер се самим тим већ прихватао чин анексије. Пашић је грмео са скупштинске говорнице: не треба ни прећутно прихватати нешто што је очигледно кршење међународног права и неправда. „Компензација” може да дође само као крајњи резултат дипломатске борбе, а не као јавни захтев већ у почетку. Пашићев политички колега и саборац Стојан Протић говорио је: „Ситна је политика тражити оно што може да се добије, треба тражити оно на шта се има право.” Међутим, док су српска јавност и Пашић тражили рат, па чак и по цену сигурног пораза, Миловановић је тврдио да Србија не сме сама да се сукоби с Аустријом јер „самоубиство није доказ енергије и снаге, већ болести и клонулости”. Ипак, у чувеном говору пред Народном скупштином, дотад помирљиви и опрезни Миловановић рекао је оно што је тада осећала цела Србија: „Анектујући Босну и Херцеговину, одбијајући Србију далеко од мора, спречавајући наше уједињење с Црном Гором, Аустроугарска намеће Србији и српском народу, у ближој или даљој будућности, борбу на живот и смрт.” Његов говор пропраћен је овацијама.

Дипломатска надмудривања

   Анексиона криза у суштини је имала два јасно одвојена раздобља. У првом је под притиском била Аустроугарска, виђена као земља која је једнострано и без најаве прекршила један међународни споразум и пореметила европске односе. Због тога су Русија и друге силе тражиле да се одржи посебна међународна конференција (слична Берлинском конгресу из 1878) на којој би изнова било расправљено питање Босне, односно „компензације” другим државама. Слабост овог захтева лежала је у чињеници да је Русија унапред, готово јавно, објавила да нема намеру да уђе у рат. Сличан, помирљив став имала је и њена савезница Француска. Захтев Русије око пролаза њене флоте кроз турске мореузе ниједна сила, па ни Аустрија, није подржала. „Комбинација” Извољског да припајање Босне „трампи” за пролаз Босфором наивно је пропала. Аустрија, уз подршку Немачке, месецима није марила за захтеве да се одржи међународна конференција. Ерентал је маневрисао и отезао настојећи да постигне билатерално решење с Турском, у чему је и успео фебруара 1909. године. Аустрија и Отоманско царство постигли су споразум којим се Порта помирила с губитком Босне и Херцеговине уз одређену новчану надокнаду (2,5 милиона фунти). Од тог тренутка, захтев за међународну конференцију више није имао никакве шансе, а Аустрија је, преокренувши ситуацију, сада усмерила притисак и нападе на Србију.
   У циљу добијања подршке и објашњења својих ставова, српска влада упутила је емисаре у све важне европске престонице: Миловановић је путовао у Лондон, Париз и Рим, Пашић с престолонаследником у Петроград, а Стојан Новаковић у Цариград (где је некад био посланик). Претходно, Србија је прихватила, па чак и топло поздравила, независност Бугарске како би сву снагу усмерила само на питање припајања. Неразумевање положаја Србије у западним престоницама у прво време кризе било је толико да је у Лондону требало објашњавати зашто се Србија уопште јавља по овом питању кад није ни била потписница Берлинског уговора, а питање Босне тиче се турског, не њеног суверенитета! Иако Србија на крају није успела да добије подршку за захтеве за компензацију, Миловановић је у великој мери успео да објасни српски положај и придобије, уз Русију, наклоност и других важних држава. Полазећи од различитих ставова и расположења великих сила, он је подесио српске ставове свакој од њих: код Русије је играо на словенску солидарност, код Турске на угроженост вере у Босни, код Француске, Енглеске и Италије српско питање приказивао је као европски проблем, односно као потребу да се постави неопходна брана германском продирању на југоисток.
   Војни кругови у Бечу након решења односа с Турском тражили су рат и „кажњавање” Србије због њене дрскости и подстицања „иредентизма”. Започела је мобилизација. Војни савет у Петрограду усвојио је тајни закључак да ће Русија остати неутрална у случају сукоба Аустрије и Србије (што су Аустријанци одмах дознали). Милутин Миланковић, наш велики научник који је у то доба живео у Бечу, оставио је сведочанство о мобилизацији у аустријској престоници: „Када се провезосмо поред станице, видесмо је закрчену безбројним вагонима натовареним топовима... пројурише у кратким размацима, воз за возом напуњен војницима... видесмо окупљену светину која је махала рукама и одушевљено клицала. Тада сам потпуно јасно осетио да се налазим у непријатељској земљи....”    

   Тамни облаци надвијали су се над Србијом. Почетком марта 1909. године претња ратом висила је у ваздуху. Миловановић ноћима није могао да спава, страхујући да у изненадном нападу аустријске трупе током ноћи не заузму Београд и не похватају целу српску владу на спавању. Побледео и изнурен од брига, личио је на своју сенку. Један пријатељ га је срео и упитао: „Хоћемо ли се извући?” Сетно је одговорио: „Србија хоће, али ја нећу.” Ипак, и поред непосредне опасности влада се није иселила из Београда како не би изазвала општу панику. Ерентал је постајао све насртљивији, док је Немачка претећи затражила да Русија и званично призна припајање Босне и Херцеговине. Под притиском, крајем марта, Русија је попустила и прихватила захтев Немачке. Србија је остала потпуно сама. Аустрија је тражила да се Србија не само сагласи с припајањем Босне, него и да написмено објави да никаква њена права нису повређена, као и да ће у будућности бити лојалан сусед. У том тренутку, избегавши да непосредно преговара с Аустријом, Миловановић је посебном нотом напустио све раније захтеве и објавио да судбину Србије препушта на решавање Европи: „Србија, поуздавајући се у мудрост и правичност сила, предаје им без резерве, као компетентном суду, своју ствар.” Умешала се Енглеска (председник владе Греј) која је посредовала око текста изјаве владе Србије. Кад је примио поруку из Лондона да Србија најзад прихвата изнуђену изјаву, Ерентал је сазвао сараднике и славодобитно саопштио да је битка у потпуности добијена.

Пировање Пирове победе

   Највећа европска криза уочи Првог светског рата била је завршена. Стегнутих зуба, српска влада прихватила је пораз. Београд је туробно ћутао. Миловановић је изјавио: „Што српски пораз буде тежи, биће снажнија мисао о енглеско-руско-српској одмазди!” Није ни био свестан колико су његове речи биле пророчанске.
   За успех у анексионој кризи, барон Ерентал добио је од цара титулу грофа. С друге стране, каријера наивног Извољског била је завршена. Али време ће показати да је Аустрија извојевала Пирову победу. Анексиона криза била је припрема за наступајући општи сукоб који је показао како је наизглед успешна тактичка победа Аустроугарске у стратешком смислу водила ка катастрофи. Припајање Босне и Херцеговине у суштини је изнутра ослабило, уместо да ојача Хабзбуршку царевину. Понижење Русије и изазивање Енглеске, Француске и Италије на крају се осветило Аустрији и Немачкој. С друге стране, криза је учврстила Србију. Поправљени су њени односи с Црном Гором и Бугарском. Повећан је углед Србије код Јужних Словена, као и у међународној заједници – као мале земље која је жртва империјалистичких апетита и која је спремна да се бори за праведну ствар. Српска спољна политика у наредном раздобљу преусмерила се ка југу, остваривши савез с Бугарском, а након тога и балкански савез против Турске. У Србији су ојачале оне националне снаге које су у беспоштедној борби с Аустроугарском царевином виделе једини начин решења српског питања. Створене су „Народна одбрана”, као и тајна организација „Уједињење или смрт” („Црна рука”). Тако је анексиона криза готово право довела до Балканског рата, а након тога до Сарајевског атентата и кобних збивања 1914. године.
   Милован Миловановић, међутим, није доживео ове догађаје. Умро је изненада 1912. године, у четрдесет деветој години, на месту председника владе Србије. Било је то непосредно након његовог највећег дипломатског успеха – склапања српско-бугарског политичког и војног савеза. Европска штампа ожалила је одлазак „највећег Европљанина међу Балканцима”.


Рецензии