Читая Бруцкуса. 26. Д. Штурман. Послесловие -8

Субъективные моменты в социалистическом хозяйстве

В начале этой главы, полемизируя с марксистским ожиданием колоссального роста производительности труда от одного уже факта уничтожения частной собственности на средства производства, Бруцкус замечает, что это ожидание неоправданно, ибо «с переходом производства в руки общества еще не достигается отождествления в сознании рабочего его интересов с интересами общества».

Хотелось бы внести одно фразеологическое уточнение: производство переходит не в руки общества, занятого исполнением повседневных своих обязанностей, а в руки специального аппарата, допустим, что выдвинутого обществом (в действительности, делегировавшего самого себя, захватившего с помощью определенных социальных слоев власть над производством и над обществом). Производство принадлежит обществу в условиях системы конкурентных рынков, где спрос командует предпринимателями. Правда, влияние потребителей на функционирование общественного производства распределено между ними неравномерно: оно пропорционально их платежеспособности. Но в условиях конкурентнодемократических (частнохозяйственных) у потребителей много способов бороться за повышение своей платежеспособности. Наиболее опасный сегодня для демократического общества способ повышения платежеспособности работника – шантаж монополистических профсоюзов. Наиболее продуктивный – повышение дефицитности, производительности и качества своего труда. Но в условиях, когда конкуренция уничтожена и фактически предприниматель-поставщик-работодатель един во всех своих лицах, спрос утрачивает свое автоматически регулирующее значение. Потребителю (обществу) более ничего не принадлежит. Между тем, объявляя себя делегатом общества, социалистическое – монокапиталистическое* – государство («идеальный совокупный капиталист» Энгельса) превращает в фикции все самозащитные организации наемных работников: зачем им защищаться от самих себя? Ведь всё «принадлежит обществу»! Поэтому смешение общества и государства в данном аспекте – очень опасная оговорка. [* Термин «монокапитализм» как определение советской системы был предложен в 1944 году моим другом и однодельцем Марком Черкасским. Тогда этот термин канул в недра ГУЛага. В конце 1950-х гг. в Самиздате появился термин «единокапитализм», принадлежащий Р.Пименову. Марк Черкасский таинственным образом исчез в СССР в 1971 году. В 1984 году в Самиздате появился термин «уникапитализм», принадлежащий И.Верову (псевдоним). (Д.Ш.).] [[«…смешение общества и государства в данном аспекте – очень опасная оговорка». Российские жители в своем большинстве еще не поняли различие между пнятиями общество-государство-родина. Поэтому критику госчиновника, совершившего даже особо тяжкое пресступление, большинство россиян воспринимает как измену Родине и своему народу.]]

Работа Бруцкуса писалась на рубеже между военным коммунизмом и НЭПом. Ныне почти забыто, что большевики в 1918 – марте 1921 гг. пытались ввести коммунистическое распределение – не соответственно трудовому вкладу работника, а «по потребности», но по потребности, определяемой не самим работником (потребителем), а коммунистической властью. Ленин в своем докладе на II Всероссийском съезде политпросветов (Соч., изд. IV, т. 33, стр. 39) сказал в 1921 году:

«Наша предыдущая экономическая политика (речь идет о политике «военного коммунизма» и «продразверстки» – прим. Д.Ш.), если нельзя сказать рассчитывала (мы в той обстановке вообще рассчитывали мало), то до известной степени предполагала, что произойдет непосредственный переход старой русской экономики к государственному производству и распределению на коммунистических началах». «Мы решили, что крестьяне по разверстке дадут нам нужное количество хлеба, а мы разверстаем его по заводам и фабрикам, – и выйдет у нас коммунистическое распределение».

«Но весьма длинный опыт привел нас к убеждению в ошибочности этого построения, противоречащего тому, что мы раньше писали о переходе от капитализма к социализму... На экономическом фронте, с попыткой перейти к коммунизму, мы к весне 1921 года потерпели поражение гораздо более серьезное, чем какие бы то ни было поражения, нанесенные нам Деникиным и Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, более существенное и опасное. Оно выразилось в том, что наша хозяйственная политика в своих верхах оказалась оторванною от низов и не создала такого подъема производительных сил, который в нашей программе признан основной и неотложной задачей. Разверстка в деревне, этот непосредственно коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы натолкнулись весной 1921 года».

Бруцкус со всей убедительностью показывает необходимость субъективной зависимости между количеством и качеством трудового вклада работника и его вознаграждением (потреблением). Однако и здесь опыт истекшего шестидесятипятилетия позволяет сделать некоторые оговорки. Б.Бруцкус пишет:

«Прогресс культуры выражается в том, что рабочий относится со всей добросовестностью к взятым на себя обязательствам. Это достижимо и в пределах капиталистического общества, и достижимо, конечно, и в пределах социалистического общества… …Конечно, после социального переворота никаких чудес не случилось, но вольно было их ожидать. Если же производительность труда рабочего класса упала до минимума, то это соответствовало неблагоприятным объективным условиям – полной дезорганизации народного хозяйства и, в частности, тяжелым продовольственным условиям. Но принципиально нет никаких оснований сомневаться в том, что рабочий будет трудиться за станком социалистического государства не менее усердно, чем за станком капиталиста».

Между тем, по официальным советским данным, производительность труда советского рабочего, да и специалиста, в 2–2,5 раза ниже производительности труда его западного коллеги. А производительности труда западного фермера и советского колхозника или совхозника просто несопоставимы. Дело, конечно, не в их человеческих качествах: те же колхозники-совхозники на своих приусадебных участках, занимающих 2-3% обрабатываемых сельскохозяйственных угодий СССР, производят примерно треть потребляемых страной продуктов питания. Дело в том, что «громадный консерватизм и инерция» отлившегося «в устойчивые формы социалистического хозяйства» (Бруцкус) предопределяют общую непродуктивность производственного процесса, в том числе и труда рабочего, колхозника или специалиста. Чуть ниже сам Бруцкус говорит с исчерпывающей (на многие десятилетия вперед) прозорливостью о роковом воздействии на общественный производственный процесс исключения из этого процесса капиталиста-собственника, о превращении всего контингента руководителей производства в нерадивых наемников.

Следующие рассуждения Бруцкуса констатируют одну из центральных причин (среди прочих – неустранимо плохое планирование, невозможность адекватного и своевременного учета и эффективной реакции на него; об этом см. выше) низкой продуктивности социалистического производства:

«Характерной чертой научного социализма является односторонний взгляд на процесс производства как на процесс механического труда. Громадной роли торговца в капиталистическом обществе марксизм совершенно не признает, для марксизма он паразит. Не признает он значения и экономического организатора производства, для него он специалист по откачиванию прибавочной ценности. И даже роли технического организатора производства марксизм недооценивает.

В соответствии с таким взглядом на процесс производства участь многих экономических и даже технических организаторов его была после русской социальной революции весьма печальна. Технических руководителей предполагалось заменить коллегиями сознательных рабочих, а прежних экономических организаторов – интеллигентами, более или менее знакомыми с «Капиталом» Маркса. Только на горьком опыте власть убедилась, что дело не так просто. Изгнанные было экономические и технические организаторы были реабилитированы, объявлены спецами и возвращены на свои места.

Тем не менее, мы не можем ждать ни от старых, ни от новых спецов той полезной работы, которую они давали капиталистическому обществу. Успех производства зависит, главным образом, от его организации не только технической, но и экономической; решающее значение имеет бережное отношение к основному капиталу, экономия на материалах, удачная комбинация напитала и труда, отыскание надлежащих источников сырья и подходящих рынков сбыта – и без этих предпосылок не поможет самый усердный и умелый труд рабочих. Этой высоко ответственной роли организаторов соответствует психология предпринимателя в капиталистическом обществе. На него падает риск предприятия, и он первый выигрывает от его успехов. Отсюда громадное напряжение его воли. Его труд никем не нормируется – он определяется потребностями дела.

Совершенно не такова психология экономического организатора в социалистическом государстве. Здесь он чиновник и не больше. Если он даже и получает несколько лучшее вознаграждение, чем рабочий, на что социалистическое общество по эгалитарным соображениям идет с трудом, то это добавочное вознаграждение не имеет значения для стимуляции его труда. Риск предприятия лежит не на нем, а на государстве, он мало теряет от неудачи и ничего не выигрывает от удачи. А отсутствие ценностного учета почти изъемлет его из контроля. Он добросовестно отбыл свои 6 или 8 часов в конторе и считает свой долг исполненным. А ведь для экономического творчества нужна не формальная исполнительность.

Многие неудачи нашего социалистического строительства стоят в явственной связи с дефектами в психологии руководителей. Собрали у крестьян миллионы пудов картофеля – и сгноили; привезли дрова – их разворовали. Можно быть уверенным, что если предприниматель в пределах капиталистического общества возьмется поставить картофель или дрова, то картофель у него не сгниет, и дров у него не разворуют. Не так-то легко он позволит у себя урвать ту прибыль, из-за которой он хлопочет, и зубами он будет отбивать покушение на свой капитал. На митинге рабочие пожаловались, что купленная Внешторгом обувь оказалась плоха. Представитель Внешторга объяснил, что мы пролетарии, не купцы, американские капиталисты нас и надули. Рабочие отнеслись к этому заявлению с пролетарским добродушием. Капиталистический строй этого пролетарского добродушия не знает: купец, который позволяет себя надуть, не долго проторгует, и нет для него извинения.

Нет, если для строительства социализма имеются трудности субъективного порядка, то они лежат никак не в психологии рабочего класса, они лежат в психологии его экономических организаторов. Стимулы, которые им может дать эгалитарное социалистическое общество, не соответствуют ответственности лежащих на них задач. А между тем при громадной концентрации всех экономических функций в руках государства ответственность экономических организаторов в социалистическом обществе воистину колоссальна, она больше, чем в капиталистическом обществе».

Но сама эта психология социалистического руководителя (наемного работника у некоего совокупного иерархического распорядителя-монстра) вытекает из структуры централизованной единоплановой экономики. Стимулы, которыми мог бы пренебречь бессеребренник, не играют здесь решающей роли. Плохой план, плохое штатное расписание, плохая тарифная сетка заработной платы, претендующие покрыть все поле общественной хозяйственной и культурной деятельности и объективно неспособные оптимально его организовать (неустранимый дефицит информации-времени), лишают добросовестного (допустим, что абсолютно бескорыстного) руководителя (как и его подчиненных) свободы действий. Поэтому в советской литературе так част героико-драматический, даже трагический образ администратора или специалиста, пытающегося работать рационально и целесообразно вопреки навязанной ему конкретной микроситуации: не позволяет порочная общесистемная макроситуация, в которую неотвратимо втянуты все процессы в системе.

Остается лишь снова и снова поражаться тому, с какой точностью уловил Бруцкус пороки этой макроситуации в ее несложившихся еще зыбких формах начала 1920-х годов.